Текст книги "Крест и полумесяц"

Автор книги: Мика Тойми Валтари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Причины всего этого куда глубже, – проговорил он. – Хоть Янош Сапойаи – человек незначительный и смог привести с собой лишь шеститысячный отряд всадников, но венгр этот обладает одной волшебной вещью, которая стоит целой армии. И благодаря почестям, оказанным Сапойаи, султану удалось теперь заполучить эту вещь. Сапойаи куда лучше плетет тайные интриги, чем открыто воюет на поле боя, и недавно сторонники короля сумели обманом раздобыть венгерскую корону святого Стефана[8]; я же вынужден был открыть этот страшный секрет великому визирю. Стал бы иначе султан заботиться о том, чтобы устроить Сапойаи торжественную встречу! И сейчас пятьсот верных спаги уже мчатся за этой короной, пока Сапойаи не передумал...

Я начал лучше понимать все это, когда господин Гритти напомнил мне, сколь страстно сам император – человек, обладающий огромной властью, – мечтал, чтобы папа короновал его знаменитым итальянским железным венцом. Говоря об этом, господин Гритти выразил надежду, что ничего подобного никогда не произойдет. Выложив же мне все эти страшные тайны, он обнял меня, как брата, и воскликнул, что желает нам обоим встретиться в Буде на коронации Яноша Сапойаи. Впрочем, добавил господин Гритти, лично он очень сомневается, что Сапойаи возложит когда-нибудь себе на голову священную корону, отдав ее раз туркам в руки. Ведь султан – тоже человек, отлично знающий, чего хочет. И уж в любом случае это знает его рвущийся к славе визирь.

И, возможно, господин Гритти был прав, ибо в походе я не заметил, чтобы кто-нибудь оказывал королю Сапойаи особое внимание.

Королю пришлось плестись со своим отрядом в хвосте у турецких войск, а янычары без всякого почтения называли Сапойаи Янушкой, ибо армия пребывала в веселом настроении, поскольку все надеялись захватить в Буде богатую добычу.

Уже через три дня после выступления из Мохача мы разбили лагерь среди виноградников, окружавших Буду. Стены города поразили нас своей мощью; когда же люди Синана принялись копать рвы, двигаясь к крепости, немецкий гарнизон открыл ураганный огонь.

Облачившись в простые горностаевые халаты и шлемы, султан и великий визирь объехали вокруг города, дабы вдохновить войска: штурм ожидался со дня на день.

Мне посчастливилось увидеть Сулеймана и Ибрагима, когда я собирался нести обед Синану, который наблюдал за проведением земляных работ. Уж не знаю, что мне взбрело в голову, но когда султан, желая, скорее всего, лишь показать, какая хорошая у него память, ласково обратился ко мне по имени, я мимоходом упомянул о том сне, который видел прошлой ночью и посчитал пророческим.

– Я слышал, что и твоя жена видит вещие сны и умеет гадать, чертя пальцем линии на песке, – промолвил султан. – Так расскажи же, что тебе снилось!

Просьба Сулеймана застигла меня врасплох. Я что-то растерянно забормотал, в волнении косясь на великого визиря Ибрагима, которому, казалось, совсем не понравились слова султана. Мне было совершенно непонятно, откуда Сулейман мог что-то знать о Джулии. Мне почудилось, что я стою на краю пропасти, но нужно было идти дальше, и я проговорил:

– Вчера я выкупался в одном из здешних живительных источников. Потом меня сморил сон – и я увидел крепостные стены Буды, а над ними – летящего сипа с какой-то странной короной в клюве. Ворота крепости распахнулись, и ее защитники пали перед сипом ниц. Тогда во всем блеске своей славы вперед вышел сын Милосердного, и сип возложил корону ему на голову. Вот такой я видел сон – но чтобы растолковать его, нужен кто-нибудь поумнее меня.

Мне действительно приснилось что-то в этом роде, но я вполне допускаю, что в голове у меня все время вертелся рассказ господина Гритти о короне святого Стефана; возможно, этой историей и были навеяны мои ночные видения. Детали, правда, были немного другими, а появление ворот, распахнутых жителями Буды, объяснялось, несомненно, моей страстной мечтой о том, чтобы крепость сдалась как можно скорее – и мне не надо было бы рисковать жизнью, идя на штурм.

Но как это всегда бывает с людьми, рассказывающими свои сны, я все чуть-чуть приукрасил, ибо султан не хуже меня знал, что сип – это символ рода Османов, при капельке же желания в образе «сына Милосердного» можно было угадать великого визиря Ибрагима. Но сон этот не был, по-моему, слишком уж прозрачным, ибо ни султан, ни великий визирь не могли знать, что господин Гритти посвятил меня в тайну короны святого Стефана.

Сулейман и Ибрагим действительно ни о чем таком не подозревали; они в изумлении уставились друг на друга, а потом султан вскричал:

– Да свершится воля Аллаха!

Прекрасное лицо Ибрагима просветлело, а султан прислал мне позже в награду новый халат и туго набитый кошель.

Трудно сказать, насколько можно доверять снам. Но мой сон был и вправду вещим: уже на седьмой день осады Буда сдалась. Мы не успели даже сделать пролома в стене...

Я и сам страшно удивился, что сон мой сбылся так быстро, ибо я никак не рассчитывал на столь скорую победу.

На другой день после капитуляции ко мне пришел господин Гритти и с таинственным видом повел меня в шатер сераскера.

Великий визирь Ибрагим по-турецки сидел на подушках и изучал по карте дороги на Вену. Когда я поцеловал землю у его ног, он предложил нам сесть рядом с ним, после чего, пристально глядя мне в лицо своими темными блестящими глазами, проговорил:

– Мне есть за что тебя благодарить, Микаэль эль-Хаким. Но впредь я строго-настрого запрещаю тебе видеть столь неосторожные сны – во всяком случае, не разрешаю тебе рассказывать о них султану, не испросив сначала моего позволения.

Я обиженно произнес:

– Я за свои сны не отвечаю – и вообще, хотел как лучше. А сон мой, между прочим, сбылся: Буда сдалась без боя.

Великий визирь Ибрагим испытующе посмотрел на меня и сказал:

– В этом смысле сон твой действительно был вещим; именно потому я и вызвал тебя к себе. Не понимаю, как тебе удалось угадать, чем все кончится? Может, и об этом ты разузнал каким-нибудь тайным путем – как о короне святого Стефана? Чего ты добивался, рассказывая свой сон? Кто вложил тебе в уста эти слова? Ты хотел, чтобы султан начал подозревать, будто я, его верный раб, мечтаю о венгерском троне?

Я окаменел от ужаса, а он безжалостно продолжал:

– Как я могу доверять тебе – человеку, который уже не раз обманывал меня? Не думай, что я не знаю о твоих интригах! Мне отлично известно, что ты уже пробрался в гарем и поступил на службу к султанше Хуррем. В знак своей верности ты даже подарил ее сыну своего пса, хотя султанша – коварная, злая женщина, мечтающая лишь об одном – погубить меня. Немедленно признавайся: ведь это она подкупила тебя, чтобы ты отправился за мной в поход и пакостил мне своими снами!

Я смотрел на Ибрагима, совершенно не понимая, о чем он говорит. Господин Гритти поглядывал на меня из-под полуопущенных век и качал головой.

Внезапно великий визирь вытащил из-под подушки большой шелковый кошель с деньгами и швырнул мне его в руки с такой силой, что я чуть не упал. За первым кошелем последовал второй и третий, и вскоре на полу передо мной выросла груда золота, словно куча никчемного сора. А великий визирь закричал:

– Взвесь это золото в руке – да подумай хорошенько, кто из нас богаче – султанша или я?! И кто сможет щедрее вознаградить тебя за службу! Пока ты и правда не получал от меня больших денег. Но это золото будет твоим, если только ты признаешь, что это русская невольница Хуррем направила тебя вредить мне, – ибо нелегко обнаружить врага во мраке, и я хочу проникнуть наконец в коварные замыслы султанши.

Глубокое потрясение не помешало мне прикинуть, что в каждом кошеле было не менее пятисот золотых монет – огромное богатство для человека в моем положении. На эти деньги я мог купить чудесный дом с садом на берегу Босфора, рабов, парусники – и все, что душе угодно!

Передо мной возникло вдруг полное лицо султанши Хуррем, с холодными голубыми глазами, неправильными чертами, вечно улыбающимися устами и ямочками на щеках. Я ничего не был ей должен, нас ничто не связывало – и тем не менее я медлил с ответом.

Но колебался я не из-за нее, а, пожалуй, лишь из-за великого визиря, ибо мне было трудно лгать ему. Он же испытующе смотрел мне в глаза, а потом воскликнул с еще большим нетерпением, чем раньше:

– Не бойся и говори смело! Ты не пожалеешь об этом, ибо лишь я один буду знать правду об этом деле. Я сохраню все в тайне и даже султану не скажу ни слова. Ведь не настолько же я глуп!

Золото слепило меня, но я ответил:

– Ты искушаешь меня, но не могу я обманывать тебя – даже за все это золото.

Горькие слезы сожаления навернулись мне на глаза; отступив от груды золота, я поведал вкратце, как очутился в гареме и почему подарил своего песика Раэля принцу Джехангиру, сыну султанши Хуррем. Речь свою закончил я печальными словами:

– Разумеется, глупость моя безмерна. Я и сам не могу понять, почему отказался от целого состояния, лишь бы не врать тебе! Но я никогда не умел действовать себе во благо. Похоже, это и есть тот самый порок, за который меня вечно ругает моя жена...

Мысль о безрассудной потере денег привела меня в такое отчаяние, что я разрыдался, проклиная собственную слабость.

Господин Гритти и сераскер Ибрагим изумленно переглянулись, после чего великий визирь ласково дотронулся до моего плеча и добродушно спросил:

– Так как же вышло, что управитель гарема познакомил султаншу с твоей женой и та почти каждый день появляется в серале, гадает там, чертя пальцем линии на песке, и продаст разные благовония?

Я удивленно уставился на сераскера и воскликнул:

– Клянусь, что не имею об этом ни малейшего понятия, хотя в беседе с кислар-агой я действительно упомянул о своей жене и хвалил ее искусство.

Ошеломленный тем счастьем, которое свалилось на Джулию, я принялся нести о ней всякую чушь, что окончательно развеяло подозрения сераскера. Он улыбнулся и сказал:

– Я верю тебе, хотя еще и не понял, простак ты или необыкновенный хитрец. Но в честности твоей я не сомневаюсь.

К моему безмерному огорчению он сгреб золото обратно в кошели и спрятал их под подушку. Однако он тут же хлопнул в ладоши и отослал прочь немого раба, который все это время стоял за занавеской со связкой разноцветных шелковых шнурков-удавок в руках. При виде этого невольника по спине у меня забегали мурашки, а великий визирь проговорил:

– Если бы ты признался, что хотел навредить мне, то получил бы все это золото, но наслаждался бы им недолго, ибо я не смог бы оставить тебя в живых. Честность же твоя заслуживает награды, а потому – проси у меня все, что пожелаешь, в разумных пределах, конечно.

Дрожа от страха и восторга, я упал ниц, чтобы поцеловать землю у его ног, и вскричал:

– Я хочу вечно и преданно служить тебе, как служил до сих пор. Но скажи мне сначала, какую награду ты счел бы подобающей для меня, ибо не хочу я оскорбить твоего великодушия, попросив о слишком ничтожной милости.

Услышав эти слова, великий визирь расхохотался и даже господин Гритти скривил губы в кислой улыбке.

Я оказался в трудном положении, ибо мне не хотелось просить слишком мало, но с другой стороны, я не осмеливался прогневить визиря, требуя слишком многого. В конце концов я набрался смелости и проговорил:

– Я – человек бедный и не хочу домогаться большего, чем мне пристало. Жена моя уже давно мечтает о жилище, которое мы могли бы назвать своим собственным домом. Маленький домик, совсем скромный, с крошечным садиком, где-нибудь на берегу Босфора и не очень далеко от сераля – вот лучший дар, который я мечтал бы получить от тебя. Я благословлял бы тебя до конца своих дней, если бы в милости своей ты пожелал бы исполнить мою нижайшую просьбу.

Я не мог бы сказать ничего лучшего. Великому визирю страшно понравились мои слова. Его прекрасное лицо озарилось ласковой улыбкой. Он протянул мне руку для поцелуя и промолвил:

– Просьба твоя – лучшее доказательство твоей искренности. Ибо если бы ты замышлял измену, то не мечтал бы о собственном доме в столице султана, а скорее потребовал бы награду, которую легко увезти с собой в чужие края. Но нет города прекраснее Стамбула. Самим Создателем предназначен он быть столицей всего мира, и до конца дней своих буду я украшать его великолепными зданиями и чудесными мечетями, если будет на то воля Аллаха. Я немедленно прикажу переписать на твое имя большой участок с садом прямо возле моего летнего дворца на берегу Босфора, а Синан Строитель возведет там для тебя и твоей семьи просторный деревянный дом, который не изуродует окрестностей, а будет, наоборот, радовать глаз и сердце. Я сам оплачу все расходы, и уже будущей весной ты сможешь переселиться в новое жилище. И в подтверждение слов своих я произношу первую суру Корана.

Господин Гритти лишь качал головой, поражаясь моей безрассудности, но меня охватила безмерная радость, и я понял, что судьба была все же милостива ко мне, забросив меня на войну, которой я так боялся.

5

Мы потеряли в Буде много драгоценного времени, прежде чем султан не повелел наконец снова выступить в поход на Вену. Когда свернули лагерь, небеса опять разверзлись и хлынули такие дожди, что даже самые закаленные в боях янычары начали перешептываться, утверждая, будто Венгрия – пристанище всех демонов на свете, а дервиши совершенно серьезно предрекали новый потоп.

Сентябрь подходил к концу, когда войска окружили Вену. Лето пролетело, и на пороге стояла промозглая осень. Даже султан дрожал от холода, сидя в своем роскошном шатре у жаровни с углями, спрыснутыми розовым маслом. Но златоглавый шатер не слишком-то хорошо хранил тепло, да и промокал к тому же...

Но когда мы смотрели с холма на богатый и людный королевский город, в центре которого, устремляясь к небесам, возносились на головокружительную высоту башни кафедрального собора, то казалось, что до всего этого просто рукой подать.

Стены Вены выглядели тонкими и хрупкими, а недавно насыпанные земляные валы, укрепленные палисадами и баррикадами из камней, отнюдь не производили серьезного впечатления. Честно говоря, я до сих пор не понимаю, почему нам не удалось тогда взять Вену – почти беззащитную и охранявшуюся немногочисленным по сравнению с султанским войском гарнизоном, который король Фердинанд перед своим бегством в Чехию усилил в последний момент отрядом опытных ветеранов.

Глядя с холма на Вену, я, отступник в душе, не был до конца уверен, какой из воюющих сторон желаю победы; мне казалось, что падение Вены станет предвестником гибели всего христианства. Но мне особо некогда было предаваться пустым раздумьям, ибо Синан Строитель немедленно начал осадные работы. Мне, его толмачу, приходилось вести бесконечные допросы пленных, захваченных во время вылазок солдат гарнизона за стены города, и тщательно наносить на карты все, что удавалось узнать от этих людей: какие дома – каменные, а какие – деревянные, где сняты крыши, где выкопаны рвы, какие улицы недоступны для лошадей и повозок, кто командует отрядами, которые защищают разные ворота, башни и бастионы.

Я уже изучил карту Вены так, что мог ходить по этому городу с завязанными глазами. А сведения наши все пополнялись и пополнялись, ибо из крепости безжалостно выгнали всех жителей, неспособных держать в руках оружие, и пленников вскоре стало так много, что они с трудом умещались за загородкой, которую выстроили для них в турецком лагере.

Если бы защитники города, приняв во внимание собственную малочисленность, действовали бы по всем правилам военного искусства, то они затаились бы в крепости и ждали бы, когда мы пойдем на штурм. В таких условиях наше пребывание в лагере – несмотря на скверную погоду и нехватку провианта – могло бы показаться вполне сносным. Но безрассудные немцы и чехи пакостили нам, как могли, всячески мешая работать землекопам и минерам. И как только Синан после долгих размышлений и расчетов начал наконец рыть подкопы под одни во– • рота, защитники города немедленно приняли контрмеры. Когда же нам все-таки удалось с огромным трудом пробиться под землей под самые стены, немцы с чехами подкопались под наш коридор и утащили в город приготовленные нами бочки с порохом, уничтожив все плоды многодневных титанических усилий.

Из-за таких вот сюрпризов подготовка к штурму страшно затянулась.

Приближалась уже середина октября, и запасы провианта в лагере стали иссякать, когда нам удалось наконец взорвать в заранее намеченных местах две мины; в результате с оглушительным грохотом рухнула часть крепостной стены возле монастыря августинцев у городских ворот.

Не успели еще взлетевшие в воздух обломки упасть на землю, не развеялся еще пороховой дым, как аги повели турецкие отряды на штурм.

Три дня атаки следовали одна за другой, но войска уже не верили в победу. Боевой пыл угас, и многие прямо заявляли, что предпочитают погибнуть от булатных кинжалов своих предводителей, чем лезть под страшные двуручные немецкие мечи, один удар которых рассекает человека пополам.

Даже Синану грозила немилость сераскера, ибо слишком много мин взрывалось впустую, не причиняя неверным особого вреда. Но в последнюю минуту Синану ценой нечеловеческих усилий удалось устроить еще два взрыва, разрушить стену так, что в ней образовался пролом, вполне достаточный для нового наступления. И на следующее утро, сразу после намаза, триста пушек начали обстреливать город, а янычары под звуки дудок и труб ринулись на решающий штурм.

Полководцы бросали в бой все новые отряды – волна за волной, пока вся земля перед воротами не была сплошь завалена телами убитых турок. Но когда под вечер захлебнулось последнее наступление, толпы атакующих в полном беспорядке отхлынули от стен. Султан приказал сниматься с места, и турки начали сворачивать шатры, чтобы уйти из-под проклятого города.

Когда немцы заметили, что враг готовится снять осаду, в Вене на радостях ударили во все колокола, а на стенах загремели победные залпы. В ответ вокруг города в небо взметнулись столбы огня и дыма: это полыхали по всему лагерю подожженные склады и сараи. Разъяренные янычары снесли также загородки, за которыми держали пленников, и устроили жуткую резню, убив всех тех, кому не под силу было вынести тягот и лишений долгого пути в Турцию.

Вот так закончился победоносный поход турок в немецкие земли. Исчезла страшная угроза, нависшая над христианством, а султан потерпел первое серьезное поражение.

Весь мой прежний опыт говорил мне, что Бог вообще-то редко вмешивается в военные дела. И все же последние события можно было объяснить, пожалуй, лишь тем, что Господь, похоже, не желал допустить гибели христианства.

Я поделился с Антти этой мудрой мыслью, когда мы с ним вдвоем беспрепятственно бродили по полю боя, обыскивая трупы, опустошая тощие кошели погибших янычаров и подбирая усыпанные драгоценными камнями стилеты знатных пашей.

Суеверные мусульмане не отваживались после наступления темноты обшаривать мертвецов, но мы с Антти не отличались подобной щепетильностью; впрочем, если деяния наши и были не вполне похвальными, то турки, заживо сжигавшие на кострах пленников-христиан, поступали, по-моему, тоже не совсем так, как это принято среди благородных людей. К тому же, расхаживая по полю боя, мы, как могли, помогали раненым; свои добрые дела мы увенчали тем, что отнесли в лагерь одного из пашей, плечо которого было раздроблено свинцовой пулей. Мы отдали несчастного в руки лекаря, не требуя никакой благодарности за свой милосердный поступок.

Когда нам удалось таким образом пройти мимо караульных, мы быстро миновали шумный лагерь янычар и зашагали к шатру Синана Строителя. Мы вернулись в последнюю минуту: Синан уже собирался в путь. Но тут примчался гонец, слуга великого визиря Ибрагима, юноша с золотым луком за спиной, и передал нам с Антти приказ предстать пред очи сераскера.

Все это случилось так быстро, что мы даже не успели сменить запачканной кровью одежды. Час был поздний, и великий визирь, скрежеща зубами, в нетерпении метался по шатру. Увидев нас, Ибрагим в изумлении застыл на месте и с горечью воскликнул:

– О Аллах, значит, есть еще мужчины, не боящиеся запятнать кровью свои одежды в пылу служения повелителю народов! Неужели лишь отступники-христиане должны вернуть мне веру в мощь ислама?!

Он явно совершенно ошибочно истолковал наш вид, но я решил, что негоже мне опровергать слова такого важного господина. Куда более поспешно, чем подобает столь знатной особе, сераскер выгнал из шатра писарей, слуг и свою личную стражу; потом по повелению великого визиря мы опустились рядом с ним на подушки, и он начал шептать, бросая вокруг беспокойные взгляды и явно опасаясь, не подслушивают ли его за пологом шатра:

– Микаэль эль-Хаким и ты, Антар! Султан Сулейман, господин мой и повелитель, решил, что Аллах не позволит нам взять Вену. Завтра мы сворачиваем лагерь и уходим отсюда. Я с пятидесятитысячным отрядом спаги двинусь в арьергарде – чтобы охранять тылы нашей армии во время возвращения в Буду.

– Аллах велик – и так далее, – выдохнул я с нескрываемым облегчением. – Пусть же ангелы Его Джабраил и Микаил заслоняют нас во время нашего отступления своими огненными крыльями! Глубок ум султана и безмерна мудрость его!

– Что за глупости ты несешь? О каком отступлении болтаешь?! – в страшном негодовании воскликнул сераскер. – Даже случайно не должно это слово срываться с уст твоих! Знай, что я повелю высечь каждого, кто осмелится исказить правду о нашей великой победе над неверными. Игра еще не закончена, Микаэль эль-Хаким! И если будет на то воля Аллаха, я брошу покоренную Вену к ногам султана.

– О Аллах, но как ты сможешь это сделать? – изумленно спросил я.

– Я пошлю в Вену вас с братом, – ответил великий визирь, мгновенно пронзив меня взглядом своих горящих глаз; зубы сераскера сверкнули в мрачной усмешке, когда он продолжил с угрозой: – И если вам дорога жизнь, то не советую вам возвращаться, не сделав всего, что нужно, ибо я предоставляю вам исключительную возможность послужить исламу!

Я подумал, что великий визирь шутит – или же те трудности, с которыми он столкнулся в походе, свели его с ума. И я мягко проговорил:

– Благородный сераскер! Я понимаю, что ты весьма высоко ценишь мои способности и отвагу брата моего Антара! Но как сможем мы вдвоем взять город, который не сумели покорить двести тысяч человек и сто тысяч верблюдов?

У Антти, видимо, тоже возникли кое-какие сомнения, и он, поколебавшись, сказал:

– Я, конечно, мужик крепкий, и за кубком вина меня часто сравнивали в христианских кабаках с Самсоном, хоть сам я вовсе не думал тягаться со святыми людьми из Писания. Самсон этот разрушил вроде бы стены Иерихона^[9], оглушительно дудя в трубу, но как солдат я знаю, что, рассказывая о таких вещах, люди всегда преувеличивают; впрочем, упаси меня Аллах и Пророк Его сомневаться в том, о чем четко и ясно говорится в Библии. Но у меня-то нет такой трубы! Так что благодарю покорно – но увы! Придется тебе подыскать для такого славного дела, как завоевание Вены, какого-нибудь более достойного человека.

Великий визирь ответил с усмешкой:

– В Вене вы будете вовсе не одни. Среди пленных я присмотрел и подкупил десяток немцев, которых собираюсь снабдить изрядным количеством золота и заслать в город с той же целью, что и вас. Вам тоже придется переодеться немецкими ландскнехтами, смешаться с пленниками, бежать из-под стражи и попытаться проникнуть в Вену. А на третью ночь, считая с этой, вы – в знак того, что у вас все получилось, – должны поджечь город и открыть крепостные ворота, чтобы мои спаги, пользуясь всеобщим замешательством, могли ворваться в Вену. До тех пор я со своим отрядом буду держаться неподалеку. Если же я не увижу зарева пожаров, то покорюсь воле Аллаха и двинусь вслед за султаном. Надеюсь, когда-нибудь встретиться в раю с тобой и отважным братом твоим Антаром...

Он замолчал, чтобы перевести дух, и тут же продолжил:

– Я не слишком-то доверяю немцам, которых подкупил. Но в вас обоих ничуть не сомневаюсь, а потому пошлю вас к одному надежному еврею по имени Аарон, который уже не раз оказывал мне важные услуги. Он наверняка поможет вам, как только увидит у вас мой перстень и поймет, что вы – мои люди.

С этими словами великий визирь снял с пальца перстень с таким чистым и прозрачным бриллиантом, что во все стороны брызнули голубые искры, когда на камень упал свет. Ибрагим протянул мне кольцо и проговорил:

– Аарон не поможет вам делом, но всегда даст хороший совет, а в случае необходимости спрячет вас у себя. Можете сказать ему, что позже я с удовольствием выкуплю у него этот перстень за две тысячи дукатов. Мои слуги дадут вам немецкую одежду и отведут вас к пленникам. До восхода солнца вы должны бежать... Так идите же – и да поможет вам Аллах. Если вам повезет остаться в живых и мы встретимся с вами на пепелищах и руинах Вены, то можете не сомневаться – я осыплю вас своими милостями!

Тут мы с Антти отчаянно замахали руками и стали твердить, что если великий визирь хочет потерять двух своих верных слуг, то пусть уж лучше сразу прикажет отрубить нам головы. У него же хватило ума понять, что казнь наша не принесет ему никакой пользы, и после получаса бесплодных уговоров сераскер наконец заявил:

– Что ж, хорошо! Будь по-вашему! Но как вы думаете, почему я, нарушая все законы ислама, позволил вам до сих пор избежать обрезания? Но раз вы не желаете браться за дело, для которого вам может пригодиться сходство с христианами, я – как и всякий правоверный мусульманин – обязан исполнить свой долг и повелеть, чтобы вас немедленно обрезали!

Он хлопнул в ладоши и послал стражника за лекарем.

И не успели мы с Антти испуганно переглянуться, как тот уже вошел в шатер и тут же принялся готовить необходимые инструменты. Жуткий скрежет ножа о точильный камень нагнал на нас такого страха, что Антти, переступив пару раз с ноги на ногу, смущенно произнес:

– Уж лучше я, пожалуй, отправлюсь в Вену и погибну там во славу ислама, чем соглашусь перенести эту операцию. Прошу только, чтобы ко мне никогда больше с этим не приставали и чтобы все части моего тела были в целости и сохранности, даже если мне и не удастся выполнить приказа великого визиря, но я все-таки сумею унести из Вены ноги и каким-нибудь чудом доберусь до мусульманских земель. Ибо хоть в сердце я – и добрый мусульманин, но все равно не могу поверить, что у Аллаха на Страшном суде не найдется других дел, как только заглядывать людям в штаны...

Я перебил Антти и поспешно заявил, что желаю разделить судьбу своего брата, что же касается обрезания, то я пройду через сей обряд по собственной воле – тогда, когда почувствую, что готов к этому.

Великий визирь отослал разочарованного лекаря и, смеясь, заявил, что целиком и полностью полагается на нас и не сомневается в нашей честности. Потом он вручил нам по сотне немецких и голландских дукатов в потертых кожаных мешочках, какие обычно носят при себе немецкие наемники. На глазах у него мы облачились в одежду, снятую с трупов, и Антти, едва натянув полосатые штаны ландскнехта, сразу вспомнил все проклятия, бывшие в ходу в императорских войсках, а также почувствовал неутомимую жажду.

Вино, которым угостил нас визирь, придало нам отваги и помогло снести все удары и пинки стражников, оттащивших нас вскоре к остальным пленным, ибо эскорт наш старался как можно точнее следовать полученным указаниям и относился к нам так же, как и ко всем захваченным немцам, дабы не возбуждать никаких подозрений.

Так что из «плена» я бежал с подбитым глазом и распухшей губой. В сумраке холодного рассвета мы промчались по хорошо знакомому нам полю боя и, тяжело дыша, остановились у крепостных ворот. Здесь мы принялись жалобными голосами умолять стражников впустить нас в город или хотя бы скинуть нам со стены веревку, ибо турки следуют за нами по пятам. Большинство наших товарищей по несчастью так ослабло, что едва держалось на ногах; бедняги ходить-то не могли – не то что бегать. Но несколько женщин все же выбралось наружу через дыру, которую выломал в заборе Антти, и с криками ринулось за нами к стенам города.

Этот гвалт возвестил о нашем приближении, и караульные тут же сбросили нам со стен веревки и спустили лестницы, одновременно осыпав тучей стрел и градом пуль наших преследователей, скрывавшихся во мраке.

Тяжело дыша, мы вскарабкались на стены, и дружеские руки помогли нам перебраться на другую сторону. Нас радостно похлопывали по плечам, кто-то тут же принес нам хлеба и вина, и мы, жуя, помогали втаскивать на стены перепуганных женщин, которые, вопя и путаясь в юбках, выныривали из темноты.

Все спасенные были молодыми и хорошенькими, ибо турки весьма придирчиво выбирали себе полонянок. Поэтому немцы и чехи при виде женщин завопили от восторга, сочтя их появление даром небес. Солдаты помогли красоткам спуститься со стен, после чего немедленно повалили дам навзничь и изнасиловали так быстро, что еще не отдышавшиеся от бега женщины даже охнуть не успели.

Веселой суматохе, вызванной этим событием, положило конец появление рыжего офицера, который выскочил из караульного помещения, поспешно нахлобучивая на голову шлем, и начал плашмя бить своих людей мечом по задницам; при этом офицер орал, что его солдаты – хуже турок, и приказывал им немедленно оставить баб в покое и возвратиться на стены, чтобы неприятель не взял ворот неожиданным штурмом.

Потом рыжий офицер сурово посмотрел на нас и мрачно пригрозил, что велит нас повесить, если выяснится, что мы – турецкие соглядатаи. Говоря это, он показывал на болтающиеся на стене тела в немецкой одежде и предрек нам такую же участь, если мы немедленно не признаемся во всем.

Но Антти всегда запросто справлялся с такими молодыми петушками. Стоя перед офицером и дыша ему в лицо винным перегаром, брат мой заявил, что научит этого мальчишку уважать солдат императора, которые, рискуя жизнью, бежали из плена, да еще спасли при этом христианок, едва не попавших в турецкие гаремы.

Речь Антти была столь убедительной, что юнец-офицер побледнел, сразу сбавил тон и заверил, что у него лично мы не вызываем ни малейших подозрений. Он просит только, чтобы мы изволили исполнить приказ коменданта и доложили о себе по всей форме, назвав свои имена, полк и имя командира. Офицер же напишет обо всем этом в рапорте, после чего нам выдадут в ратуше соответствующие бумаги.

Мы не могли не удовлетворить столь скромной просьбы рыжего офицера и предъявили очевидные доказательства того, что мы – не мусульмане; потом Антти пустился в пространные объяснения, толкуя о том, что мы – немецкие ландскнехты из отряда, который по повелению императора привел в последний момент на помощь городу знаменитый полковник Бок фон Тойфельсбург.