Текст книги "Меня зовут Сол"

Автор книги: Мик Китсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Пеппа набрала в ручье маленьких круглых камушков и пуляла ими из рогатки. Я объяснила ей, что скорость выпущенного снаряда компенсирует силу тяжести, которая воздействует на этот снаряд, и что он падает с заданной скоростью. Скорость падения снаряда прямо пропорциональна скорости полета. Короче, чем полет медленнее, тем скорее снаряд упадет. Если посчитать, в какой точке снаряд начнет падать, можно оценить, насколько далеко от цели он окажется в результате. Тогда остается менять свое положение относительно цели, чтобы снаряд ударил в нее с максимальной силой, или изменить угол прицеливания, целясь выше или ниже, чтобы снаряд сначала летел вверх, а потом начал падать по направлению к цели. Это значит, что можно отойти подальше, высчитать угол прицеливания и попасть в цель, но чем дальше стрелок стоит от цели, тем выше нужно целиться и тем меньше будет скорость, с которой снаряд попадет в цель.

Я рассказала Пеппе насчет рогаток и траектории, она нахмурилась и кивнула:

– Точно, Сол, – и принялась запускать камушки в коробку от печенья.

Существует оптимальная дистанция до цели, которую нужно научиться определять. Она гарантирует скорость снаряда, достаточную, чтобы убить, и минимальное снижение этой скорости в полете. При этом эта дистанция должна быть такой, чтобы не спугнуть животное или птицу. Я велела Пеппе попробовать найти нужное расстояние. Я подумала, что если камень пробьет картонную коробку, то сможет убить кролика, фазана или куропатку, с какой бы дистанции она ни стреляла.

– А оленя так убить можно? – спросила Пеппа.

Я сказала, что нельзя, поскольку невозможно подобраться к нему достаточно близко, чтобы выстрелить с нужной силой. У оленей твердые черепа. И даже если выстрелить в шею, он вовсе не обязательно умрет. Интересно, а из винтовки Роберта оленя убить можно? Если она пробивает девятимиллиметровую фанерку с двадцати метров, наверное, пробьет и череп косули, и уж точно пробьет шею. Впрочем, я не знала, можно ли подойти к оленю так близко… Разве что если долго-долго сидеть с наветренной стороны. Обычно на оленей охотятся с винтовками калибра семь шестьдесят два, пуля из которых летит с очень большой скоростью и сохраняет ударную силу на дистанции до километра. И это настоящая пуля, и еще нужен порох, а винтовка Роберта – это всего лишь пневматика двадцать второго калибра, и начальная скорость пули ограничена законом. Так что к оленю придется подходить вплотную. Я решила все равно попробовать. Мяса оленя хватит надолго, и они не впадают в спячку. Я представила, как маскируюсь и преследую оленя.

Эд Стаффорд поймал одного где-то в польских лесах или где он там выживал. Он сделал капкан из согнутого деревца, которое придушило оленя. Потом Эд его освежевал, сделал из шкуры куртку, а мясо закопал под костром, чтобы запечь, а часть подвесил повыше, чтобы до него не добрались медведи. В Галлоуэйских лесах не водятся медведи, так что об этом мне волноваться не придется. Я решила, что попробую сделать такой капкан через несколько дней, когда мы здесь как следует устроимся и поймем, что никто нас не ищет.

Я собрала еще дров для костра. Я обламывала сухие ветки с деревьев или подбирала с земли – такие суше всего. Сложила длинный костер вдоль навеса, а рядом положила еще охапку дров для просушки. Потом я набрала березовой коры для трута, высекла искру с помощью кремня и стальной полоски, раздула ее, подкормила сухой травой и тонкими веточками. Наконец огонь разгорелся. Горящей веткой я подожгла дрова еще в двух местах, посередине и с краю, чтобы костер горел по всей длине. Через несколько минут, сев на лежанку, я почувствовала, что тепло в самом деле отражается от экрана.

Потом я выпотрошила кролика. Я никогда раньше этого не делала, но миллион раз смотрела всякие видео. Это оказалось просто. Печенку, сердце и почки я отложила, чтобы потом удить на них рыбу, – это хорошая наживка для угрей. Чтобы освежевать кролика, сначала нужно подрезать голову и лапы, потом нужно стянуть кожу с лап и наконец медленно содрать шкуру со всего тела, пока она не слезет чулком.

Больше всего мяса у кролика на бедрах, так что я разрезала лапы пополам, посыпала солью из «Макдоналдса» и положила на большой плоский камень над огнем. Потом спустилась к ручью и вымыла руки, чтобы избежать инфекций и пищевого отравления.

Я смотрела ролик про инуитских женщин на Аляске, которые выделывают шкуры и растягивают их на круглых рамах из ольховых побегов. Так что я срезала длинную ветку, сделала из нее круг около метра в диаметре и связала концы паракордом. Потом разложила шкурку и пробила по краям дырочки ножом Беара Гриллса. Пропустила шнур в одну дырку, обернула вокруг рамы, потом сунула его в другую дырку и постепенно растянула всю шкурку.

Пока я всем этим занималась, солнце начало клониться к закату, опять поднялся северный ветер. У меня замерзли пальцы, костер трещал, и от него шел дымок. На минуту мне показалось, что я всегда так жила. Что я всегда умела растянуть кроличью шкурку на деревянной раме.

Это было забавно. Целую минуту я не могла вспомнить, занималась ли я этим раньше или только смотрела видео на «Ютубе». Минуту – или всего несколько секунд – у меня слегка кружилась голова, и я видела только свои собственные руки. Как я продеваю шнурок сквозь кожу, как обвожу его вокруг рамы, снова пропускаю его в дырку и затягиваю посильнее. Я не чувствовала жара костра, не чувствовала, что руки замерзли, не слышала треска пламени и ударов камней о коробку. Я видела только свои руки, шнурок, маленькие дырки в коже и темную кору ольхового побега. Мне показалось даже, что я вижу чужие руки. Как будто я – большой глаз, который смотрит на них. А за глазом было черное пустое пространство, и я смотрела из него через дырочку в форме глаза и видела свои руки, пропускающие шнурок через дырки в шкурке.

Потом я вернулась в реальность. Я все еще натягивала шкуру, крольчатина шипела на камне, а Пеппа прибежала с рогаткой и коробкой и сказала:

– Я могу в нее попасть, но она как бы только мнется, смотри…

И показала мне маленькие вмятины на желтом картоне.

Мы перевернули мясо, посолили с другой стороны. Оно хорошо пахло и уже сделалось золотисто-коричневым, как ириска. Костер разгорелся на славу. Пеппа растянулась на лежанке, сняла куртку, кроссовки и теплые штаны, оставшись только в трениках и жилетке.

– Тепло как… Сол, они колются! – Она потрогала ветки.

Кроличье мясо оказалось очень вкусным и хорошо прожарилось. Пеппа съела большую часть, но мне тоже досталась лапка и много мяса со спины. Кажется, это называется седло. Очень полезно есть свежеубитую дичь, потому что в ней много витамина С. Без витамина С можно заболеть цингой, от которой выпадают зубы или сходишь сума. Раньше моряки и полярники все время ею болели, пока не научились есть лимоны, в которых очень много витамина С (а еще его много в капусте и красном перце). У меня с собой были мультивитамины, так что нам не грозило заболеть цингой или другими болезнями, связанными с дефицитом витаминов, например остеопорозом, остеопенией и подагрой.

Мы вскипятили в чайнике воду из ручья и выпили чаю с молоком и сахаром из «Макдоналдса». У каждой из нас было по эмалированной кружке, у меня голубая, а у Пеппы зеленая.

Я подкинула дров по всей длине костра, а Пеппа вскочила и убежала за навес, пописать и покакать в уборной, которую я выкопала палочкой в первый же день, когда мы сюда пришли. Она была босиком и вернулась вприпрыжку, поджимая ноги.

– Блин, холодно как…

Уборную я сделала первым делом. Выбрала место метрах в семи от навеса, ниже него – на случай дождя, достаточно близко, чтобы видеть оттуда горящий огонь. Но когда ты занят там своими делами, за спиной у тебя стоит чернота, так что нужно смотреть на огонь и не думать о черноте. Подтереться можно травой. Я срезала огромный пучок травы и положила его на плоский камень, где ее было хорошо видно и где она немного подсохла.

Было, наверное, всего около половины седьмого, но Пеппа забралась в двойной спальный мешок, заизвивалась там и протянула: «Мя-я-я-гко». Еще у нас было два одеяла, одно флисовое из «Икеи» и одно старое, розовое шерстяное с атласной отделкой. Я прихватила его из дома, где оно валялось на сушилке сто лет.

Кроличья шкурка, растянутая на раме, лежала на влажных листьях мехом вверх. Я не хотела, чтобы она засохла, потому что назавтра собиралась отскоблить от нее остатки мяса и жира, потом обработать золой, мочой и дубовыми листьями (они содержат танины). От этого шкурка должна была стать мягкой и нежной. Инуитки жуют шкуры со стороны кожи и как следует покрывают их слюной, чтобы кожа не засохла и не потрескалась. При жевании нарушается структура кожи, а слюна, наверное, помогает ее сохранить, потому что именно так инуитки обрабатывают меха. Но шкуру можно смягчить и пастой из мочи, золы и дубовых листьев – намазать пасту на шкуру и оставить на несколько дней. Тогда она не испортится. По крайней мере, так было написано на сайте о выделке мехов и шкур, который я читала. Могло еще и не сработать.

Пеппа лежала ближе к огню, а я рядом со стенкой навеса, но мне было тепло, хотя ветер снова поднялся и шуршал оставшимися на березах листьями. Наверное, направление ветра изменилось, потому что он больше не дул сверху, как вчера. Он ударял прямо в навес, так что ткань вздувалась и опадала. Видимо, это был западный ветер или северо-западный, точно определить не представлялось возможности, да и вообще я уже засыпала.

– Расскажи мне про сиу и Сидящего Быка, – потребовала Пеппа. Она любит, когда я ей рассказываю истории на ночь. Я тоже это люблю. Иногда мне приходится выдумывать, если я не знаю всех фактов, дат и мест, но я ей этого не говорю, так как она считает, что я знаю все на свете. В основном так оно и есть. Особенно о сиу, Сидящем Быке и войнах с индейцами на Великих равнинах в тыща восемьсот шестидесятых годах.

Так что я рассказала ей, как индейцы племени дакота поселились на Великих равнинах в восемнадцатом веке и создали культуру, основанную на охоте на бизонов. Тогда бизонов там было столько, что можно было целый день ехать вдоль стада и так и не увидеть голой земли. Рассказала, как храбрецы отделяли от стада маленькие группки и гнали их на лошадях по прерии к скалистым обрывам, с которых бизоны падали и умирали, разбившись о камни. Это был самый опасный способ охоты на бизонов, но они охотились именно так, чтобы храбрецы могли показать свое мужество и умение ездить верхом. Одна успешная охота осенью обеспечивала еду, приют и одежду всему племени на целую зиму. А зимы на Великих равнинах были ужасно холодными: снега выпадало на несколько футов и дули промозглые северные ветра.

Когда я добралась до этого места, Пеппа уже заснула. Я поцеловала ее в ухо, обняла сзади, закрыла глаза и стала слушать шум ветра и треск костра.

Глава третья

Крючки

Проснувшись, я сразу начала беспокоиться. Прошло несколько суток с момента нашего побега, мы сидели здесь уже четвертый день, а значит, нас наверняка начали искать. Я и думала, что это случится на четвертый день. Я полагала, что к этому времени Мо в комнате уже найдут. К тому же у нее был телефон, и она могла позвонить кому-нибудь. Но комната была заперта снаружи, а ключ лежал на ковре, чтобы никто не подумал, будто это она убила Роберта и заперла себя.

И Роберта уже тоже наверняка нашли. Он лежал на моей кровати, а все вокруг было залито кровью из его горла – я ударила его трижды. Даже на стенках была кровь, прямо на обоях с обезьянками. Пеппа тоже пропала, но ее комната выглядела нормально. Им неоткуда знать о школьной форме, которую мы надели, о моем рюкзаке и Пеппином рюкзачке, о чехле для клюшек с винтовкой и удочкой, так что, если они обыщут квартиру, все равно не поймут, чего не хватает. Я-то знала, что там было и что мы забрали, но полиция и социальные работники – нет. Они найдут в корзине для грязного белья мою футболку, джинсы и трусы, залитые кровью Роберта, так что сразу решат, что это я. Потом они увидят замок на незапертой двери в комнату Пеппы и ключ на полу – и поймут, что я заперла Мо, и она тут ни при чем.

Интересно, Мо выступит по телевизору, чтобы попросить нас вернуться и сказать, что все будет хорошо? Или все решат, что я похитила Пеппу? Нож они не найдут, потому что он до сих пор у меня. Я выбросила все телефоны, с которых что-то искала, и выкинула ноутбук в мусорку за день до побега. Телефоны я покидала в море с дамбы, с той стороны, где глубоко даже в отлив и можно ловить макрель.

Они обязательно найдут телефоны Роберта и его карточки, и вообще его точно опознают, потому что он однажды сидел в тюрьме, а в ноябре должен был явиться в суд из-за кражи. Они найдут разбросанные по всему дому траву, спиды и таблетки и поймут, что все это Роберта. Они уже были в нашей квартире два года назад дважды, когда Роберт избил меня и Мо и когда Мо украла в «Шпаре» две бутылки водки, и кто-то увидел, как она несет их домой, и сдал ее.

Если в полиции не дураки, они проследят, что име́нно я покупала по украденным карточкам последние восемь месяцев, пока планировала все это, но сами карточки я либо сложила обратно в ящик Роберта, либо выбросила, а многие вообще были уже заблокированы к тому моменту, когда я попыталась ими воспользоваться. Но если хоть у одного копа хватит ума посмотреть покупки, сделанные по краденым карточкам, он увидит, что́ я покупала на «Амазоне». Брезент всякий, нож, компас, котелки, кроссовки для Пеппы, рюкзак… Подумав обо всем этом, он, может, и сообразит, что я хотела сделать. Но копы обычно глупые. Те, кого я видела в жизни или по телику, всегда жирные и не могут арестовать кого нужно, зато вечно вяжут невиновных.

Они приходили, когда Роберт избил Мо, и женщина-коп спросила, как Мо себя чувствует, и Мо ответила, что все нормально и что он только шумел и орал, но никого не бил. Женщина спросила: «Вы точно в этом уверены?» – и Мо ответила: «Точно». В этот момент другой коп, мужик, увел Роберта в соседнюю комнату. У меня никто ничего не спросил, но я бы ничего и не сказала, потому что они бы привели опеку и забрали нас в разные места. А Пеппа вообще смотрела телик.

В квартирах вроде нашей все слышно. Над нами жил мужик по имени Большой Крис. Он иногда брал у Роберта траву и таблетки. По ночам мы слышали, как он с кем-то трахается, орет и плачет. Не знаю почему. Еще Роберт знал его пароль от вайфая, так что мы постоянно крали у него Интернет. У Роберта были телефоны и симки, и некоторые ловили четыре джи. Я обычно выходила в Интернет из «Макдоналдса» и оттуда же покупала всякие штуки для побега. Я брала себе макфлурри и садилась лицом к двери, чтобы видеть, кто входит.

Школьную форму я нашла в благотворительном магазине в августе. Два блейзера, юбки, галстучки, блузки. Моя была маловата, но форма Пеппы сидела на ней хорошо. Я заплатила десять фунтов за обе и сказала тетке в магазине, что это для школьного театра. Это была форма какой-то мажорной школы из Глазго, с красно-золотыми нашивками с вышитыми буквами «Ad vitam». Это типа «на всю жизнь» на латыни.

С формой мы обе надели кроссовки, вышло неплохо. У меня был большой рюкзак и чехол для клюшек, а у Пеппы маленький рюкзачок. Мы ушли из квартиры в шесть утра, так что нас никто не увидел. Прошли по переулку, перелезли через забор и пошли через парк к вокзалу. Мы не выходили на дороги, где нас могли заметить. Потом мы сели на поезд до Глазго в шесть пятнадцать – билеты я купила в автомате за наличные, которые взяла в бумажнике Роберта. По дороге и в самом Глазго я боялась, что мы встретим детей, которые по-настоящему учатся в этой школе, они поймут, что мы не оттуда, и запомнят нас. Но мы никого не встретили.

В Глазго мы пересели на другой поезд. На вокзале было полно народу, все куда-то бежали, говорили по телефонам, и на нас вообще никто не смотрел. Мы погрузились в поезд до Гервана, в вагоне сидела только какая-то старушка, которая улыбнулась Пеппе, как будто намеревалась сказать: «Какая миленькая». Я хотела, чтобы нас принимали за двух хорошеньких девочек, которые едут на поезде в свою крутую школу, и так и вышло.

Пеппа спросила, говорить ли нам по-мажорски, если у нас что-то спросят, и я велела ей молчать, пока мы не доберемся до леса. Если полиция будет нас искать, Мо расскажет им, что мы обычно носим, и все будут высматривать девочек в наших старых шмотках, а не в школьной форме. Если мы попали на камеры, то там все равно будут две девчонки из крутой школы, а не оборванки с нашего района, и я велела Пеппе все время смотреть в землю, чтобы никто не разглядел наши лица.

В рюкзаке лежали спальный мешок, одеяла, блесны, рама, чтобы ставить чайник над костром, и сам чайник, так что рюкзак был тяжелый. Но я его как следует упаковала, и у него был поясной ремень, поэтому идти было удобно. Пеппа несла большую часть еды, аптечку, запасной моток паракорда, рогатку, крючки для удочки и патроны для винтовки.

В Герване мы зашли в кафе у вокзала. Пеппа съела большой шотландский завтрак, а я – яичницу с беконом, сосисками и тостами. Человек в кафе только сказал: «Вот ваш заказ, девочки», когда принес нам еду, и все остальное время молчал. Мы сели на двадцать второй автобус до Ньютон Стюарт, который едет вдоль Галлоуэйского заповедника. Я следила по карте, где нам выходить, и нажала на кнопку остановки рядом с деревней Глентрул. Автобус остановился, мы вышли, а водитель даже на нас не посмотрел.

Мы пошли по дорожке к деревне и дошли до зеленой деревянной вывески с надписью «Галлоуэйский заповедник». Тогда мы зашли на парковку и пошли вглубь, в сосны. В лесу мы переоделись и закопали форму и два наших телефона. Я вынула аккумуляторы и симки и выкинула их в мусорку на парковке, потому что в аккумуляторах содержится литий, который может протечь и загрязнить почву.

Потом пришлось залезть повыше, а дорожка шла все дальше, и мы увидели перед собой долину и озеро Лох Трул, и с обеих сторон долины высились поросшие лесом горы, а вдалеке виднелся вдающийся в озеро камень, который называется Камень Брюса. Роберт Брюс жил там и сражался с англичанами в тысяча триста седьмом году. Он скрывался в лесах и спал в пещерах.

Долину заливали солнечные лучи. Я прикинула высоту солнца, посчитала, сколько времени мы провели в поезде, в автобусе и сколько шли, и решила, что еще нет одиннадцати утра.

Вечером накануне я убила Роберта и заперла Мо в комнате.

* * *

Я заметила, что первые солнечные лучики уже пробиваются сквозь листву, но было еще темно, а Пеппа спала без задних ног. Очень похолодало, на дровах лежал иней, а костер покрылся тусклым пеплом. Правда, посередине он еще немного дымился, и там виднелись большие куски угля. Камень, на котором мы готовили кролика, раскололся на три плоских овальных куска, похожих на шифер. Я подумала, что из них выйдут хорошие тарелки. У нас было два налобных фонарика и солнечная батарея, но я хотела научиться видеть в темноте, а чем дольше сидишь без света, тем это проще. Даже в полной черноте можно что-то увидеть или почувствовать, у животных же получается. Темноты я не боюсь, Пеппа тоже. Ночью тут так темно – свет городов и машин сюда не доходит, – что виден Млечный Путь и другие звезды. Звезды дают немного света, даже когда луны нет. Свет очень слабый, он тускнеет перед восходом солнца, и это один из способов понять, когда наступит рассвет – если небо ясное.

Ветер дул все сильнее и казался очень холодным. Я вылезла из спального мешка, нашла штаны и кроссовки, кое-как их натянула, застегнула флиску, раздула угли и разожгла маленький огонек, кинув в него три полуобгоревших веточки. Сверху я положила немного сухой бересты, она зашипела, затрещала и загорелась. Тогда я выстроила сверху пирамидку из вчерашних деревяшек и дров из сухой кучи. Постепенно разгорелся чудесный желтый огонек. Ветер сдувал дым прямо на меня. Выходило, что дул он с северо-запада.

Я взяла чайник и сбегала к ручью за водой. В «Руководстве по выживанию» написано, что воду надо фильтровать, даже если берешь ее из родника, но в других местах я читала, что ее можно просто прокипятить, потому что кипячение убивает бактерии, которые вызывают лептоспироз (они живут в зараженной моче грызунов), а еще паразитов и глистов.

Ручей весело журчал. Там был очень удобный камень, на который можно было встать на колени и набрать воды с гладкого места. Стоя на коленях, я подняла голову и увидела оленя. Света как раз хватило, чтобы его разглядеть. Он стоял неподвижно и смотрел на меня примерно с шести метров, с другого берега. Кажется, это была молодая самочка. Я замерла.

Так мы с ней и стояли, как будто были в фильме и нас поставили на паузу. Я старалась следить за своим дыханием, ни о чем не думала и не двигалась, и даже перестала чувствовать холодный камень под коленями. Дышала я все медленнее и наконец почти перестала замечать собственное дыхание. Потом мне вдруг показалось, что кто-то начал легко постукивать по моей спине, медленно и нежно. И что-то, похожее на маленькие иголочки света, стало падать на оленя и стучать меня по спине. Я больше не чувствовала жесткого камня, не слышала, как журчит ручей, как шелестят листья. Я перестала вдыхать и выдыхать и стала очень легкой, словно исчезла, и только смотрела откуда-то издали на олениху и на свет, который отвесно падал на нее, как струи проливного дождя. Потом олениха пропала из моего поля зрения, как будто сменился кадр. Она двигалась спокойно, медленно и очень тихо.

Солнце вставало, его край уже показался из-за горы над лесом. Я поднялась, взяла чайник и пошла обратно к навесу.

Пеппа уже проснулась. Она сидела на корточках у костра и жевала кекс.

– Сол, я хочу чаю.

Она подкинула в огонь веток, а я поставила чайник на раму, достала эмалированные кружки и положила в них чайные пакетики. Пакетиков у нас была куча.

– Мы не будем охотиться на оленей, – сказала я.

– Ладно, – согласилась Пеппа. – А сколько мы уже тут торчим?

Я подумала минуту и призналась, что не помню. Я и правда не помнила.

Я знала, что мы провели здесь несколько суток, но никак не могла припомнить, сколько именно. Я прокрутила в памяти последний день – как я готовила кролика, натягивала его шкурку на раму из ольховых веток, как Пеппа стреляла из рогатки, как мы поймали кролика в силки, как мы приманивали форель на червяка в руках Пеппы, как видели кроличью нору, как Пеппа назвала Беара дебилом и побежала вниз по склону, как мы шли по лесу, ели печенье «Бельвита» на завтрак, как я проснулась и пощупала Пеппу, проверить, не замерзла ли она, как мы спали. До этого тоже был день, когда я сделала навес, или я сделала его еще днем раньше, или еще раньше, и выкопала уборную, и мы долго шли от Глентрула с рюкзаком, обливаясь потом под солнцем. Я никак не могла понять, когда это было. Может, вчера?

– Сол, ты живая? – спросила Пеппа.

Кажется, я запаниковала, потому что у меня участилось дыхание, а в груди как будто бабочки зашевелились. Я паникую только тогда, когда не могу вспомнить что-то нужное, или не знаю, где нахожусь… ну или если мы потеряли карту или компас. Я попыталась вспомнить последние дни, но вспомнила только какую-то кашу и не смогла выстроить все по порядку. Цифра никак не приходила мне в голову.

А потом по спине опять застучало, и я увидела иголочки света, которые медленно падали вниз, и потихоньку успокоилась. Я старалась дышать медленно, чтобы стать еще спокойнее, и видела свет, который падал в лес за спиной у Пеппы, а потом мне стало тепло и захотелось улыбнуться.

– Я не помню, – сказала я.

– Ну и ладно. Какая разница.

Вообще-то, она была права. Никакой. Я попробовала сосредоточиться на чем-нибудь важном. И тут же вспомнила, что крючки десятого и двенадцатого размера и огрузки спрятаны во внутреннем кармане в верхней части рюкзака, что карман застегнут на молнию, что там же лежат лески и пластиковый пакет с блеснами, что на камне валяются кроличья печенка, почки и сердце, на которые я собираюсь удить, и что удочку можно раздвинуть до двух метров тридцати сантиметров.

Потом я вспомнила, как завязывать узел, чтобы закрепить крючок на леске, и как ввязать в леску три огрузка и сделать удочку для придонной рыбалки. Все это я узнала у Иэна Леки, отца Мхари, который служил в армии и на рыболовных судах и однажды взял нас с Мхари рыбачить с дамбы, и мы тогда поймали треску и сайду.

– Пошли рыбу ловить, – сказала я.

На озере поднялся ветер, и по воде ползла рябь. Рыба должна была залечь на дно, а не плавать у поверхности, как вчера. Ветер был холодный, и все небо затянули слоистые облака. Из слоистых облаков идет снег или дождь. Судя по ветру, нападавшему на озеро с северо-запада, это должен был быть снег.

Я научила Пеппу забрасывать удочку, и мы поймали две форели и окунька. Потом она накопала червей, а я насадила кусок печенки на крючок десятого размера и попыталась ловить рыбу у дна. Ничего не вышло. На трех червей, которых нашла Пеппа, мы поймали еще форель и огромного окуня с черными полосками и колючим спинным плавником, похожим на парус.

Ветер становился все сильнее и холоднее, потом стало темнеть, и пошел снег с дождем. Мы вернулись под навес и выпили чаю с кексом и печеньками. А потом набрали дров сколько смогли, огромную кучу, и я снова зажгла длинный костер. Я сходила к папоротникам, накопала целый пучок корней, почистила их и промыла в ручье. Корни были длинные, толстые, белые. Их можно есть, если поджарить, и они содержат углеводы. Правда, есть слишком много их нельзя, потому что они вызывают рак, только для этого нужно съесть реально много. В них содержится яд, который называется птаквилозид, но он разрушается от тепла.

Снег пошел, когда стемнело. Ветер бил в стенку навеса, все вокруг побелело, и брезент немного провис.

Я поджарила рыбу и корни на плоском камне, посыпав солью. Тот камень, который раскололся, превратился в тарелки. Жареные корни были на вкус почти как картошка, и Пепла слопала почти все. Рыба вышла вкусная, только кожа у окуня была шершавая, зато мясо белое и сладкое. Потом мы выпили чаю с молоком из пакета и сахаром.

Так здорово было устроиться вдвоем в спальном мешке, накрыться обоими одеялами, слушать ветер и смотреть, как над костром танцуют снежинки.

Глава четвертая

Снег

Когда мне было девять, Пеппе шесть, а Мо еще не пила так страшно, она как-то рассказала нам о наших папашах. Это было до появления Роберта и после мужика по имени Эдди Бин, который курил с Мо траву и оставался на ночь.

Мо родила меня в шестнадцать лет. Моего папу звали Джимми, он был блондин, болел за «Рейнджерсов», и Мо училась с ним в школе. Она говорила, что любила его и что они жили вместе, когда я была у нее в животе. Потом он разбился на машине – вместе с тремя другими парнями он ехал в Глазго, и они все выжили, кроме папы, правда, один стал инвалидом. Его зовут Палли, и иногда он ездит на коляске в «Шпар», я его там видела пару раз. Папа умер, потому что сидел на переднем сиденье и не пристегнулся, и они все были пьяные.

Мо сказала, что она все время плакала, и управа выделила ей новую квартиру – ту, в которой мы жили, с балконом, откуда видно было залив, дамбу и маяк в конце дамбы. По ночам маяк мигает один раз каждые сорок пять секунд.

У нас в квартире было три спальни, кухня, ванная комната с ванной и душем и гостиная с балконом. На балконе я обычно сушила белье.

Мо принесла меня в эту квартиру и почти два года воспитывала. Она говорила, что в это время не пила и не курила траву и поступила ученицей в салон на районе, чтобы стать парикмахером.

Иногда, когда ее не было, за мной присматривал Иэн Леки, отец Мхари, и ее бабуля Пат. Моя мама училась в школе с мамой Мхари, и Мхари родилась за три месяца до меня. Мамы Мхари я никогда не видела. Когда я спросила, что с ней случилось, Мо скривилась и ответила: «Не знаю, детка, но точно ничего хорошего».

В детстве мы с Мхари много играли вместе. У нас был манеж в доме ее папы – дом с садиком и сараем стоял у самой дамбы.

Мо говорила, что встретила отца Пеппы в ночном клубе, что он был студентом откуда-то с юго-востока Нигерии, из племени игбо. Он был высокий, темнокожий и, как сказала Мо, охренительный. Он учился на архитектора, играл в футбол за колледж, говорил по-английски, на языке игбо и еще на четырех нигерийских языках, и еще по-французски, немного по-арабски и по-итальянски, и даже латынь знал. Я думаю, что Пеппа именно поэтому такая умная, и так быстро научилась читать, и любит слова, особенно матерные. Еще она читает книги, а я не читаю, если не считать «Руководства по выживанию».

Отца Пеппы звали Кеннет. Мо говорила, что понравилась ему, потому что она фигуристая (то есть у нее большие сиськи), а он ей понравился потому, что был джентльменом и голос у него был красивый. Мо сказала, что Пеппа похожа на своего отца, а я на своего, потому что я высокая блондинка с большими глазами и большим ртом и у меня мускулистые руки. Отец Пеппы был католик, а мой – протестант.

Мне кажется, что я помню Пеппиного отца. Мне было около трех лет, я торчала на балконе, а он взял меня на руки и засмеялся. От него пахло духами, руки у него были мягкие, он держал меня, и мы вместе смотрели на маяк.

* * *

Утром оказалось, что выпало почти десять сантиметров снега. Мы разожгли костер, попили чаю и пошли проверить силки. Там был еще один кролик. На снегу виднелись следы. Я опознала кролика, благородного оленя, лису и, кажется, белку – под дубом. Но белки вроде бы впадают в спячку, так что это могла оказаться птица.

Мы набрали еще дров, а потом мне пришлось заняться навесом, потому что брезент провис под тяжестью снега. Я сделала этот навес в тот день, когда мы обосновались тут – после того, как прошла пять миль по жаре со всем нашим барахлом. Это было непросто, мы постоянно останавливались и пили воду. Я проложила маршрут с помощью карты и компаса и следила, чтобы мы обошли озеро Лох Трул справа, по лесной дороге, а не по той, где иногда ездили машины. Идти по дороге было просто, но, когда мы дошли до конца озера, пришлось подниматься на холм, метров на пятьсот. Внизу по поросшему травой склону шла овечья тропа, но наверху она стала совсем крутой, и Пеппе пришлось остановиться, а потом и мне. Мы перевели дух и пошли наверх медленно, как советуют на всех сайтах по альпинизму.

Чтобы сделать навес, я натянула паракорд между двумя березами, липучками прикрепила к нему брезент и оттянула назад нижний край. Получился уклон в шестьдесят градусов, который лучше всего подходит для стока воды. Край брезента я прижала камнями, сделала из камней порожек, а потом срезала березовые ветки, чтобы сложить их в лежанку. Пеппа набрала еловых лап, и мы положили их поверх веток. Много-много хвои, чтобы постель была толстой и защищала нас от холода. Сначала еловые лапы немного кололись, но потом слежались и стали очень мягкими и уютными. Лежанку нужно обязательно приподнимать над землей, чтобы не терять тепло. И это все мы сделали после того, как прошли пять миль с грузом и забрались в самую далекую часть леса, которую я нашла на карте. Я позаботилась, чтобы наша стоянка была надежно скрыта деревьями и имела доступ к воде.