Текст книги "Успех (сборник)"

Автор книги: Михаил Харитонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

В голове что-то щёлкнуло. Сетевые фильтры! В последние два месяца она ходила на курсы к Вень-Борисычу, и даже, кажется, что-то там делала… То есть… да, это возможно, но зачем?

Как там было? Волк и собака. Их разделяет вода. Он и Она, он здесь, а она на женской половине интерната. А вода – это сетевые фильтры.

Он подвинул кресло поближе. Рекламная клякса всё крутилась, плюясь розовыми брызгами. Он осторожно коснулся экрана, и на месте рекламы показалось окошечко. Пароль. Нужен пароль.

Который зашифрован в письме.

Значит, тут есть ещё один уровень. Час между волком и собакой… Всё предыдущее указывает на немецкий язык – только на нём возможен намёк на вольфрам. Искомое – между Wolf и Hund. Его разделяет вода – Wasser. Может быть (Владим почувствовал, что он подбирается к разгадке), имеется в виду словарная статья? Какое-то слово между H и W. Вода его разделяет… Видимо, составное слово, содержащее в середине Wasser. Хотя не обязательно: там было сказано – «наоборот». Значит, наоборот. Если поменять их местами, они будут не равны. Скорее всего, там всего два слова. И Wasser – не второе, а именно первое. Второе… Собака. Псы Гекаты. Луна. И опять же, лунный аркан. Девственница. В последнее время Она читает всякие вещи по мифологии, я должен догадаться. Это где-то рядом, совсем близко…

Йод. J после W?

А ведь есть и другое изображение того же аркана? Кажется, там была летящая женщина…

Wasserjungfer! Стрекоза!

Он набрал это слово по-немецки. Ничего не произошло. Владим чертыхнулся и повторил то же самое по-русски. На экране появилось тёмное прямоугольное окошко. Через несколько секунд по нему побежали буквы.

* * *

– Привет.

– Здравствуй.

– Ты долго копался с этим паролем. Я подумала, что ты не сможешь прочитать письмо.

– Это было несложно. Я читал абстракты Юрика и Макса.

– Там нет ничего интересного. ГМ-анализ – тупиковое направление. Ты напрасно терял время.

– Я так не думаю.

– Ты и не можешь ничего думать по этому поводу, мальчишка. Ты не разбираешься в ГМ-анализе.

– Ты тоже.

– Мне достаточно ознакомиться с базисом теории, чтобы понять, перспективна она или нет. Тебе нужно разбираться, потому что ты мыслишь линейно, а не объёмно, как я. Не ври мне.

– Зачем ты меня вызвала?

– Сначала признай, что ты врёшь. Что ты ничего не понимаешь в ГМ-анализе, и плохо знаешь математику.

– Я плохо знаю математику, Ника. Что тебе нужно?

– Ты опять мне соврал. Ты неплохо разбираешься в математике, Владим, и не сомневаешься в этом. Ты просто не захотел со мной спорить. Тебе приятнее подчиниться мне, чем настоять на своём, даже если ты прав. Мне не нужен такой человек рядом со мной.

– Ты занимаешься психологическим манипулированием, Ника, и сама это знаешь.

– Ну и что? Это ничего не меняет. Ты не должен поддаваться манипулированию, даже если это делаю я. Ты всегда должен быть самым лучшим. Иначе ты мне не нужен.

– Я тебя люблю.

– Это тебя не извиняет.

– Зачем ты вызывала меня таким способом?

– Наконец-то ты задал правильный вопрос, мальчишка. Я сделала дырку в фильтрах. То, о чём мы сейчас говорим, не отображается на сервере, не записывается, в общем – никуда не идёт. К сожалению, я вынуждена довериться тебе.

– Что ты хочешь?

– Я хочу, чтобы ты совершил серьёзное нарушение режима.

– Что я должен сделать?

– Ты опять ведёшь себя как мальчишка. Если я сказала «серьёзное», значит, я имела в виду именно «серьёзное». Такое, за которое можно вылететь отсюда. Надеюсь, ты понимаешь, что это значит. Ты настолько легкомысленно относишься к своей жизни, что готов сделать всё что угодно по первому слову другого человека? В таком случае ты кретин.

– Ника моя, ты не другой человек. Ты это Ты.

– Я другой человек, Владик. У меня своя жизнь. Кстати, я никогда не говорила, что люблю тебя. И даже если бы я это сказала, это ещё не повод немедленно выполнять любые мои желания. Я бываю вздорной, капризной, глупой. Во всяком случае, ты должен быть к этому готов. Ты не готов. Я сожалею, что обратилась к тебе.

– Ника, перестань меня воспитывать. Тебе это, кажется, доставляет удовольствие?

– Почему я должна перестать? Я люблю доминировать. Воспитывать, наказывать. И никогда не упускаю такую возможность. Для тебя это не новость, Владик.

– Ты опять за своё. Объясни, что тебе нужно.

– Хорошо. Но тебе придётся сделать то, что я скажу.

– Я подумаю.

– Ты подумаешь о том, как ты это сделаешь, мальчик. Потому что мне это действительно очень нужно…

* * *

Натан Аркадьевич оторвался от экрана, и потянулся к открытой пачке «Парламента». Закурил. Где-то под потолком заскулила вытяжка.

– Хорошо она его ломает, – нарушил тишину Семён Игоревич. – Немножко в лоб, но тут так и надо…

– Тоже мне, – буркнул Вениамин Борисович, продолжая смотреть на экран. – Психология на троечку. Парень, кстати, неплохо держится. Просто у него партия такая, заранее проигрышная. Тут уж держись, не держись, а всё одно к одному ложится.

– В том-то вся и наука, – Семён Игоревич, прищурившись, посмотрел на собеседника. – Поставить человека в заранее проигрышное положение.

– Вот как у них сейчас, ага, – заметил Натан, выпуская в воздух новую струйку дыма. Вытяжка опять загудела, перемалывая воздух.

– Мы всё-таки играем за них, – обиженно заметил Вениамин Борисович. – Пусть даже они так не думают. Кстати, эта дырка в фильтрах очень остроумно сделана. Я бы ни за что не догадался.

– А не надо догадываться. Доверяй, но проверяй, – Семён Игоревич хихикнул. – Да, забавная девчонка эта, как её… Виктория Бунак. Очень объёмное мышление, но не в ущерб логике. И своеобразный такой склад психики.

– Н-да, хороша кралечка. Пошлифовать – алмазно будет, – откликнулся Аркадьевич, затягиваясь.

– Ну как сказать… Я бы всё-таки не переоценивал… Кстати, что у неё?

– Ходячая. Плохо слышит. Левый глаз… носит сложные очки. Аллергия на всё что можно и нельзя, на коже какая-то гадость, типа экземы. Лысенькая. С костями у неё плохо, носит железный корсет. И кое-что ещё, и кое-что другое. Как у всех наших девочек.

– Понятно. Невидимые миру слёзы. Корсет – очень миленько. Чего она там от него хочет?

– Чтобы он влез на наш медицинский сервер и изменил там кое-какие вещи. Это тянет на исключение.

– Чьё?

– Его, конечно. Она только откроет ему доступ. Что является серьёзным нарушением наших правил, но всё-таки за это мы не выгоняем. А вот он…

– И она его вот так подставляет? А он что?

– Страдает и подчиняется.

– Вот стерва.

– А кем она ещё может быть, при таком-то психотипе?

– Ну так что, выгоняем парня?

– А то как же. Натан Аркадьевич, вы документ подготовили об отчислении? Владим Щенцов, четырнадцать лет, личный идентификационный номер один-один-девять… как там дальше?

– В компьютере всё, батенька. Всё в компьютере, как на ладошечке. Ешь его с кашей, да и всё тут.

– Ну так уж и с кашей…

– Я говорю о формальной стороне вопроса…

– Как говорили некогда в славном городе Одессе, я с вас удивляюсь. Да нешто мы здесь формалисты какие?

* * *

– Ника, я не могу…

– Я много раз демонстрировала тебе, что я умнее тебя. Ты научился мне доверять. Доверься мне и на этот раз. Я требую.

– Ты умнее меня, Ника. Но не умнее наших врачей. Ты понимаешь, что изменение состава лекарств может тебя убить?

– Да, я понимаю. И хочу, чтобы состав был изменён.

– Ника. Мы все тут больны. Неизлечимо. Ты же не надеешься?

– На что? Стать здоровой? Нет, разумеется. Но кое-что поправить можно. Владик, я изучила всю основную литературу, касающуюся моих болезней. Я также изучила те средства, которыми меня пичкают местные лекаришки. И кое-что нашла. Это мелочь, но она для меня важна. Та смесь лекарств, которая мне назначена, имеет ряд побочных эффектов. В частности, выпадение волос. В детстве, когда я была здоровой, у меня были золотистые волосы, очень красивые. Мама делала мне косичку, а я любила хвостики. Я хочу назад свои волосы.

– Любое изменение лекарственной смеси ведёт к непредсказуемым эффектам.

– Отговорка глупцов. Для тебя, может быть, эти эффекты непредсказуемы. Для меня нет.

– Ты обращалась с этим в медблок?

– Разумеется, нет, кретин. Тогда я должна была бы признаться, что залезла на их сервер. К тому же они меня не послушают.

– Почему?

– Они считают нас детьми. Талантливыми, да, но детьми.

– Ника, если у тебя получится, то что?

– Ты хочешь сказать, что они это увидят? Да, конечно. У меня начнут расти волосы, это будет заметно. Но победителей не судят. Я обнаружила их профессиональную ошибку. Насколько я знаю, это может вызывать скандал. Они не захотят скандала, и оставят мне мои волосы. И не исключат.

– Почему ты хочешь, чтобы это сделал я?

– Потому что, скорее всего, тебя засекут. Изменение содержимого медицинской базы – это почти преступление. Того, кто это сделал, исключат из школы. Я не хочу быть исключённой. У меня есть будущее. Например, в психологии. Я не хочу потерять своё будущее, Владим.

– Ты жертвуешь мной?

– Да. Правда, есть маленький шанс, что всё пройдёт гладко, но я бы на твоём месте на это не рассчитывала.

– Твои волосы тебе дороже, чем я?

– Конечно. Мои волосы – это часть меня. Ты – нет.

– Почему ты думаешь, что я сделаю это?

– Потому что ты этого хочешь. Пожертвовать собой ради меня. Я знаю, что это так. Я сама воспитала в тебе это желание.

– Если меня выгонят, я не закончу образование. И надежды на работу у меня не будет.

– Да. Тебе придётся существовать на социальное пособие. Если за три года, которые мне остались до окончания школы, ты не потеряешь формы, я, возможно, возьму тебя на работу к себе. Ты осведомлён о моих планах. Не обольщайся: маловероятно, что ты не опустишься за это время. Ты не самый лучший.

– Возможно.

– Я хочу, чтобы ты всё знал. Я не люблю тебя. Да, я никогда не говорила тебе этого вот так, открыто и честно. Но ты ведь всегда это чувствовал, не правда ли? И ты был согласен на меньшее. Тебя устраивало, что я позволяю тебе себя любить. Какое-то время ты был даже счастлив. Пришло время расплачиваться за своё счастье, мальчишка.

– Мне нравится, когда ты называешь меня мальчишкой.

– Конечно. Тебе нравится быть мягким, податливым, доминируемым. Тонко чувствующим. Слабым, короче говоря. Всё, у меня больше нет времени. Да или нет?

– Давай коды базы.

– Ты меня разочаровал. Я надеялась, что ты всё-таки откажешь мне. Найдёшь в себе силы послать меня подальше. Но это значило бы отказаться от меня самому, а не быть отвергнутым, не так ли?

– Нет. Я делаю это, потому что я люблю Тебя.

– Вздор. Ты ничего не понимаешь в психологии, Владик. Такой человек, как ты, ни за что не откажется от любимого им типа страдания. Тебе нравится любить, быть отвергнутым, и хранить верность. И думать, что отвергнувший всё-таки любит тебя. Или хотя бы начнёт уважать за его муки. Обычный набор глупостей, знаю его наизусть. Открой окно доступа к общей базе интерната.

– Сделал.

– Теперь нажми на кнопку "административный доступ".

– Да.

– Что ты видишь?

– Она требует код доступа.

– Ничего не пиши туда! Сейчас я перехвачу управление.

– Ты долго.

– Жди.

– Я жду.

– Жди.

– Ну?

– Не нукай. Вот. Теперь просто нажми ввод.

– Опять хочет код доступа.

– Снова ввод.

– Что теперь?

– Что ты видишь?

– Ничего пока.

– Идёт проверка целостности базы. Жди…

* * *

– Что он там?

– Ай-ай-ай, Викуся, как нехорошо ты делаешь! Что это ты подсунула бедному влюблённому мальчику?

– То самое и подсунула. Прав ты был, Аркадьевич.

– Ну дык! Я в таких случаях говорю…

– Она всегда может сослаться на то, что просто ошиблась.

– Ну да. А мы её за ушко да на солнышко.

– Она знает. Но на самом деле её это не интересует. На самом деле она хочет…

– Понимаю, понимаю… Натан Аркадьевич! Может, брать их?

– Ну, давай. Высылай своих архаровцев. Пусть привезут сюда голубчика тёпленьким. И побыстрее. Мало ли что.

– Да всё нормально будет.

– А её просто вызови.

– Придёт?

– Куда денется? Придёт, голуба. Ещё и рыдать тут будет.

– Уверен?

– Ну, не то чтобы уверен. Но чует моё сердце – без сырости тут не обойдётся.

* * *

Единственное, чего Владиму никак не удавалось – это изобразить удивление. Когда открылась дверь, руки санитаров взялись за спинку коляски, и повезли его в директорское крыло, он уже успел закрыть канал связи с медицинской базой. Разумеется, кое-что можно восстановить, но это потребует времени и усилий.

Или они следили за нами с самого начала? Скорее всего, да. Ухищрения Виктории в лучшем случае помогли выгадать час-другой. И совершенно напрасно. Он успел внести изменения в базу. Но у Ники так и не будет своих волос – во всяком случае, до окончания школы. Потому что они сейчас всё восстановят прежнюю номенклатуру назначенных лекарств, и соответствующие тому дозировки.

Может быть, это и к лучшему.

Интересно, сможет ли он из пособия оплачивать доступ в сеть? В таком случае, он смог бы связаться с Юриком, а тот мог бы помочь с текстами курсов. Особенно с математикой. Не стоит терять времени даром…

Он думал о ГМ-анализе, когда его кресло вкатили в кабинет Натана Аркадьевича.

В директорской были все: сам Натан Аркадьевич, Петров, и даже Вень-Борисыч сидел на том же самом месте, что и всегда, перелистывая какие-то бумажки.

Санитары довезли его коляску до середины ковра, и отправились проветриваться в коридор.

– Ну что ж, молодой человек, – начал Аркадьевич. – Вы истерик тут закатывать не будете? Очень, знаете ли, не хотелось бы.

– Не буду, – ответил Влад, пытаясь улыбнуться. Улыбка получилась неубедительная.

– И партизана на допросе изображать тоже не нужно. Чистосердечное признание облегчает участь. Есть такая предками данная мудрость народная…

В этот момент в комнату вошла Она.

Он не увидел её лица: капюшон был надвинут на лоб.

– А вот с вами, барышня, у нас будет разговор серьёзный. Нехорошо-с, да. Экую вы гадкую штуку учинили над молодым человеком.

– Не паясничайте, Натан Аркадьевич, – презрительно бросила Ника. – Мы взрослые люди. Уголовное дело на меня уже заведено? Имейте в виду – я ничего не намерена признавать. С этого момента мы будем общаться только через моего адвоката.

– Какой адвокат, какое дело? – вскинулся было Влад, но Она посмотрела на него так, что он съёжился.

– Обыкновенное дельце-с. Попытка покушения на жизнь и здоровье, – Натан Аркадьевич решительно не желал менять тон. – Вот ты тут сидишь и думаешь, что твоя любимая Викуся тобой пожертвовала. Но ещё не знаешь, до какой степени ты прав. А может, нам Викуся сама всё расскажет?

– С этого момента мы будем общаться только через моего адвоката, – равнодушно повторила Виктория.

– Ух ты какая цаца. Ну и не надо, – легко согласился Натан Аркадьевич. – Ты хоть посмотрел, чьи файлы ты правил? – обратился он к Владу.

– Её, – пожал плечами Владим, всё пытаясь сосредоточиться на происходящем. Дознание шло как-то не так, как он ожидал. И куда-то не туда.

– Ну и осёл ты, братец! – Натан Аркадьевич хихикнул, потом подавил смешок и взглянул строго. – Она дала тебе базу другого человека. И изменения, которые она внесла в состав назначенных ему укольчиков, примочек и притираний, были как раз такие, чтобы он через пару недель тихо отдал бы богу душу… Это попытка убийства, Владим. Я не шучу.

Директор говорил ещё что-то, но Владим окончательно перестал понимать, что происходит. Всё как-то поплыло перед глазами, а потом он сообразил, что это – самый банальный обморок, успел подумать о том, как это пошло, и, наконец, потерял сознание.

* * *

– Ну как вы себя чувствуете, товарищ нарушитель? – Натан Аркадьевич стоял рядом и брызгал на него водой. – Экая у вас тонкость чувств. Больше не будете глазки этак закатывать? Повод-то найдётся.

Владим сидел в кресле, вцепившись в поручни, и изо всех сил пытался казаться адекватным.

– Ну что ж, продолжим. А знаете ли, кого именно ваша барышня наметила в жертвы? Одного несчастного парализованного мальчика, ей хорошего знакомого. Казалось бы, зачем? А между тем, причина очень смешная. Видишь ли, барышня увлекается психологией. Психология же, в отличие от математики, наука практическая. Вот она и начала ставить всякие опыты над ближними. В частности, влюбила в себя этого самого мальчика. Довольно банальным способом, кстати. У мальчика были лёгкие мазохистские наклонности, которые наша талантливая барышня в нём разглядела. И, под видом дружеского участия… ай-ай-ай, – директор интерната покачал головой. – Но это было бы полбеды. Знаешь, чем психология отличается от квантовой физики? В квантовой физике наблюдатель влияет на наблюдаемое. А в психологии имеет место и обратный эффект – влияние наблюдаемого на наблюдателя. Короче, эта самоуверенная дурочка влюбилась. Сама. По-настоящему. В объект своих экспериментов, разумеется.

– Любимых всегда убивают, так повелось в веках, – процитировал Петров. – Оскар Уальд. Там у него, правда, мужик бабу зарезал.

– Я никогда не любила его, – Ника, наконец, нарушила молчание. – Сегодня я ему это сказала, – голос её подозрительно дрогнул.

– Не надо только слёз, – тут же отреагировал Натан Аркадьевич. – Вениамин Борисович, дайте этой дуре чего-нибудь попить… А мы продолжим. В общем, она влюбилась. И, осознав, что избавиться от своих чувств не может, решила избавиться от объекта этих чувств. Причём – его же собственными руками. Типичная логика молодого интеллектуала. Ты правил свою собственную медицинскую карту, Владим, – закончил он.

– Ну, конечно, – загудел Вениамин Борисович, – в глубине души она рассчитывала на провал своей затеи. Ей, понимаешь, хотелось быть по-настоящему наказанной. Что есть, в свою очередь, форма символической самоотдачи любимому, и так далее по учебнику. Любовь-наказание-прощение… что там ещё? Короче, морковь всякая вперемешку с леди Макбет.

– Леди была по другой части.

– Неважно. Что будем делать с этой дурой?

– Как что? Накажем. Владика исключим из интерната, благо есть за что. А её оставим. Пусть учится дальше. На три балла снизим ей оценки в полугодии, и на балл – годовые.

– Ну да. Нечего тут. Всё, пошла отсюда, цаца.

* * *

– Ну что, очухался, парень?

Влад в очередной раз попытался сконцентрироваться на происходящем. У него перед глазами всё ещё стояла предыдущая сцена – когда Виктория с откинутым капюшоном ползала перед его креслом, и, рыдая, пыталась целовать его ноги. Это было так неожиданно и так противно, что он вздохнул с облегчением, когда санитары буквально выкинули её из кабинета.

– Не горюй, мы тебя так просто не оставим. Та статья про натуральный ряд была ничего. Не теряй контактов с ребятами. Если очень постараешься, то после окончания они тебя возьмут. Не увлекайся только особенно этим… жизнью на природе. Хотя ты парень уже сформировавшийся, так что вряд ли тебе это грозит. По девкам ты, после этой истории, вряд ли сразу побежишь…

Влад, наконец, нашёл в себе силы прервать эту самодовольную болтовню.

– В самом деле, прекратите паясничать, Натан Аркадьевич. Вы прекрасно знаете, что ни по каким девкам я бегать не способен. Физически. Я даже не знаю, каким образом я смогу покинуть здание интерната. Кресло ведь казённое?

– Ах, да, это… – махнул рукой Натан Аркадьевич. – Семён Игоревич, позвоните медикусам вашим. Пусть распакуют парня. Эх, ему бы ещё пару лет… Ну да как сложилось – так сложилось. А пока… – он нажал на столе кнопку вызова.

Санитары ввалились из коридора, шутливо переругиваясь.

– Отвезите этого орла в третий блок. И приготовьте всё для распаковки. Позовите Протасова, пусть сам сделает. Если спит – растолкайте.

* * *

– Ну-с, молодой человек, это у нас будет последняя лекция по педагогике, – Натан Аркадьевич расхаживал по медблоку, комкая в левой руке так и не надетый бумажный халат. Время от времени он тянулся к карману, где лежала пачка «Парламента», и каждый раз с виноватым видом отдёргивал руку. Курить в блоке запрещалось.

Влад лежал под капельницей, закусив губу, и мужественно старался не заорать.

– Что, ножки болят? Ещё бы… Десять лет ничего не чувствовали, а тут экстренная распаковка. Каждый нерв гудит… Кстати, первая эрекция тоже будет болезненной, ты не пугайся… а вот и она, – простыня, покрывающая тело Владима, встала колом. – Ничего-ничего, вдох-выдох, вдох-выдох. Всё нормально? – обратился он к сидящему у приборной доски высокому врачу в белом халате. Тот молча кивнул, и снова уткнулся взглядом в свои экранчики.

– Зачем? – наконец, выдавил из себя Влад.

На одном из экранов что-то вспыхнуло.

– Ого, это у нас такой импульс умственной активности? – пошутил директор.

– Нет, это яички размораживаются, – серьёзно ответил врач. – Фигово ему, это как сапогом по тому самому месту… Ничего, ничего. Девкам тоже первый раз больно бывает.

Влад замычал, прикусив губу.

– Начнём с начала, – Натан Аркадьевич положил, наконец, смятых халат на стул, и зашагал туда-сюда, заложив руки за спину. – Наш интернат, в некотором роде, экспериментальный. Существует он на частные пожертвования, ты это знаешь. На самом деле пожертвования не совсем частные… но тс-с, я этого не говорил. По официальной версии, сюда берут детишек трёх-четырёх лет с имеющимися или намечающимися физическими дефектами. При этом, как ты уже догадался, вы все здоровы. Инвалидами вас делаем мы. На время, конечно. Ты как сюда попал?

– Мама…

– Понятно, мать отдала. Потому что в федеральной клинике ей сказали, что у ребёнка что-то страшное-неизлечимое, и всю оставшуюся жизнь будет ездить в инвалидном кресле. Мама, конечно, сначала бросилась тебя врачевать… но ей вовремя промыли мозги насчёт вреда знахарства и самолечения. И вовремя предожили хорошую бесплатную клинику. Уж если там не помогут, то никто не поможет. Кто бы не согласился? Там-то тебя и запаковали в паралитика. А потом отправили сюда.

Натан Аркадьевич помолчал.

– Теперь, уж прости, я отвлекусь от конкретики. Если бы тут была твоя Вика, она бы сразу всё просекла. Тебе хотя бы известно понятие отрицательного опыта?

– Ну да, – разговор пошёл о понятных вещах, и Владим почувствовал себя несколько лучше. – Положительный опыт обогащает человеческие возможности. Например, если я научусь играть на скрипке, я буду уметь играть на скрипке. Отрицательный опыт – то, что возможности сужает. Антиобучающий опыт. Например, опыт наказания, травмы…

– Во-во. Весть вопрос в том, какой опыт считать положительным, а какой – отрицательным. Например, очень многие виды опыта, которые считаются естественными и необходимыми для человека, в каком-то смысле отрицательны… Например, опыт получения удовольствия. Ты знаешь физиологический механизм?

– Ну конечно. В некоторых ситуациях вырабатываются эндорфины, от концентрации которых зависит… ой…

– Что там у него?

– Отходят ступни и пальцы ног, – пояснил врач.

– Больно ему? Может, вколоть что-нибудь?

– Да не надо. Он же десять лет ног под собой не чуял. В буквальном смысле слова. Так что теперь уж пусть привыкает.

– Ну ладно, смотри… Итак, существует несколько типов эндорфиновых цепочек. Есть простейшие – например, утоление сильного голода или жажды всегда переживается как удовольствие. Или секс. Пусть от гениталий до мозга довольно-таки короткий. Но на самом деле существует куда больше типов таких зависимостей. К тому же они конкурируют друг с другом. Среди них, однако, есть одна связка, особенно для нас интересная. Это положительная обратная связь между повышенной активностью коры головного мозга и эндорфиновым фоном. Можно назвать это "удовольствием от мышления". В зачаточном виде оно есть у животных. Даже любопытная кошка испытывает что-то подобное. У людей, однако, эта связка имеет особое значение. Собственно говоря, именно она делает человека действительно разумным существом. Думать может и собака. Человек – это существо, которое любит думать. Вот в чём весь фокус.

Владим не выдержал и заорал в голос.

– О, это кости пошли оттаивать… – отозвался доктор. – Сейчас немножко подморозим…

Он переключил что-то на пульте. Через несколько секунд Влад нашёл в себе силы замолчать, а потом даже вымученно улыбнулся.

– Ну, ну, не строй из себя страдальца. Сейчас тебе уже совсем хорошо… Вот через полчасика опять начнёт болеть, ты уж тогда потерпи, – отреагировал директор. – Так ты меня слушаешь?

Влад кивнул.

– Например, проблема умственно неполноценных детей. Такое бывает даже без явных дефектов мозга. Я этим занимался ещё до интерната. Так вот, основная проблема с ними не в том, что они не могут думать. А в том, что они этого не хотят… Лежи, не дёргайся. Но ведь на этот вопрос можно посмотреть шире. В конце концов, не так уж много людей любят напрягать мозговые извилины. Почему, собственно?

Натан Аркадьевич выдержал эффектную паузу.

– Вот тут-то мы и возвращаемся к понятию отрицательного опыта. Все дети гениальны, это знает любой хороший педагог. Почему же из них получаются уроды и идиоты? Почему трёхлетний ребёнок интересуется всем на свете, а пятнадцатилетний – ничем, кроме пива, девок, и компьютерных игрушек, и компании таких же, как он, раздоблаев? Что мешает ему проводить ночи напролёт в обнимку с учебником по дифференциальным уравнениям? Исключим пока из рассмотрения всякие материальные причины, типа необходимости зарабатывать себе на жизнь. Итак, в чём дело? Отвечаю: в том, что связка "мышление – удовольствие" перебивается другими, конкурирующими. Например, удовольствием от агрессии. Ударить кого-нибудь – это приятно. Адреналин тоже конвертируется в эндорфины. Впрочем, подчинение тоже может быть приятным. Ещё приятнее стайные ощущения, свойственные человеку как коллективному виду. Быть в толпе, быть с толпой – это очень древнее… Про алкоголь, наркотики, и прочую хрень я даже и не говорю. Но не только это, конечно. Все сильные физиологические и околофизиологические эмоции легко перебивают тонкое удовольствие от удовлетворения собственной любознательности. Ну а половое созревание вообще всё накрывает медным тазом… Какой из этого следует вывод?

– Опыт нормального детства является отрицательным, – выдавил из себя Влад. Он уже всё понял, и подыскивал контраргументы.

– Бери уж шире – опыт так называемой нормальной жизни является отрицательным, – ответил директор. Но ты прав: детский опыт – самый важный. Основные вещи всё-таки закладываются до двадцати лет… Выходом из положения является изоляция ребёнка. Однако, тут есть своя закавыка. Во-первых, сами по себе желания никуда не деваются. Он всё равно хочет бегать, драться, его интересует, что там у девочек под юбкой… Во-вторых, умный ребёнок быстро понимает, что взрослые сознательно препятствуют удовлетворению его желаний, и начинает их ненавидеть. И эта ненависть весьма легко распространяется на весь процесс обучения, и всё что с ним связано. В-третьих, изолированный ребёнок лишается крайне ценного опыта существования в коллективе…

– Понятно, – Владим опять ощутил приближение эрекции, и сжал зубы.

– Но ведь изоляция бывает не только внешней, но и внутренней. Интересен в связи с этим опыт физически ущербных детей. Иногда они здорово опережают своих сверстников по уровню развития. Не потому, что они умнее, а потому, что они лишены тех удовольствий, которыми наслаждаются здоровые. Даже пива попить – и то врачи запрещают. Единственная отрада – книжки и компьютер. Однако, из инвалидов редко вырастают по-настоящему талантливые люди. Потому что где-то после окончания пубертатного периода опыт инвалидности становится отрицательным. Для того, чтобы реализовать свои знания и способности, надо успешно функционировать в рамках существующего общества, конкурировать, и так далее. Желание-то у них есть, а физические возможности подводят. Грубо говоря, здоровье не позволяет развернуться. Некоторые выбираются, но какой ценой… Так что ездить на кресле-каталке хорошо, да в меру. Лучше, чтобы после определённого возраста все хвори чудесным образом исчезали. Ну, так ведь на то и современная медицина, чтобы творить чудеса. Можно я всё-таки закурю? – умоляюще обратился он к доктору. Тот покачал головой.

– Какие всё же садисты эти медикусы… Остальное ты можешь додумать самостоятельно, не ошибёшься. Разумеется, виды физических дефектов мы подбираем, исходя из психотипа и личных склонностей учеников. Например…

– Вика… была бы симпатичная? – перебил его Влад.

– Очень, – вздохнул директор. – Мы уж постарались её изуродовать как только могли. Ну, и отключили генитальную чувствительность. А так она очень красивая. И очень, э-э, секси. Если ещё учесть известную извращённость её психики… Думаю, что к этому возрасту её или зарезали бы, или она сейчас ходила бы, увешанная бриллиантами, как новогодняя ёлка, и доламывала жизнь очередного богатого мужика. В любом случае ничего хорошего. Да ты за неё не беспокойся. Выйдет она отсюда раскрасавицей. С нежной белой кожей и косой до попы. И с так называемой интимной жизнью, – он скорчил гримасу, – у неё будет всё в порядке. Просто это не будет главным её занятием. Надеюсь только, она не увлечётся неофрейдизмом, он сейчас опять в моде. Гуманитарный склад ума, блин. Она тебя, кстати, искать будет, – добавил он.

– Я этого не хочу, – сказал Влад, попутно удивившись тому, что это было правдой. Он действительно больше не хотел этого… всего того, что было связано с Никой, и с этой сладкой болью.

– Вот, кстати, ещё одна паразитная эндорфиновая связь, – менторским тоном сообщил директор, откровенно за Владом наблюдавший. – Ты понимаешь, о чём я?

Владим кивнул. Ему было стыдно.

– К сожалению, наши методы тоже не идеальны. Поэтому мы тебя и убираем отсюда, собственно… Аттестат ты получишь, уж извини, неполный. Всё-таки два года осталось, как-никак. Ну да ничего, перебьёшься. Да, ещё. Вот это от нас подарок.

Он протянул Владу какую-то жёлтую книжечку.

– Билеты в хороший спортзал. Качать мышцы надо правильно. Там наши тренера, они всю специфику знают. И последнее: у тебя на счету есть немного денег. Если жить в Москве, хватит месяца на два скромной жизни. За это время, уж будь любезен, поступи куда-нибудь, где дают приличную стипендию. Сейчас не сезон, конечно, но от нас обычно всех берут. В Университет не рекомендую – там тебе скучно будет, как в детском саду. Ладно, сам разберёшься. Поддерживай связь с ребятами… это я уже говорил. Про неразглашение особенностей нашего обучения ты, наверное, всё понял? И не спрашивай, что с тобой случится, если ты сболтнёшь лишнего. Ты мальчик сознательный, а у нас в стране, слава богу, не демократия какая-нибудь. Хотя где сейчас демократия? Ладно, лежи. Я к тебе ещё зайду. Не прощаюсь, – и он вышел, на ходу выпрастывая из кармана курево.

Врач подошёл, вытащил иглу из вены. Владим попытался лечь поудобнее. Кости ног ныли, в паху разливалась тягучая боль, но, в общем, это было сносно. Он попробовал согнуть ногу в колене, и, не рассчитав, сбросил с себя покрывало.