Текст книги "Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018"

Автор книги: Михаил Белозёров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

От одной этой мысли в ногах появлялась слабость. На этой самой границе с людьми происходили всякие гадости. Многие пропадали, не доехав до Грозного. Других находили раздетыми, сырыми и босыми, с руками, перевязанными колючей проволокой, третьи валялись на обочине с отрубленными головами. Феликс сам однажды видел такого покойника на въезде в Гудермес. Ясно было, что из-за древних традиций жить за чужой счёт бизнес в Чиче не развивался вообще. К тому же каждый тейп вдобавок к государственным законам прибавлял свои. Например, налог за проезд по территории. Каждый тейп имел свою банду, которая в зависимости от нужды могла совершать налёты на соседние тейпы или ограбить того же самого путешественника. Естественно, центральные власти боролись к этим явлением, но пока безуспешно. И Феликсу пару раз приходилось откупаться двумя-тремя сотнями долларов. Это было в порядке вещей, и жалобы на подобные насилия ни к чему не приводили.

– Моё дело предложить, – развёл руками нужный человек. – Надумаешь, я здесь ещё три дня буду небо коптить.

– Ладно, – быстро сказал Феликс, чтобы не выдать свои планы, – беру триста пятьдесят за восемь.

– По рукам! – обрадовался нужный человек, не задумываясь.

Можно было взять, конечно, и больше, но Феликс не хотел, чтобы машина выглядела перегруженной. Чёрт его знает, что там произойдёт. Груженая машина издалека приметна. Опытный глаз сразу скажет, сколько ты везёшь. А на границе не дураки, их специально учат, и таких умников, как я, они ловят враз.

Понадобилось часа полтора, чтобы залить все канистры, вытащить наверх и загрузить в багажник. К началу двенадцатого часа Феликс был выжат, как лимон. Сказались пьянка, бессонная ночь, Соломка и всё остальное, включая Гринёву, Рашида Темиргалаева и Мурзабека Ямадаева со своим глупым предупреждением.

При мысли о Гринёвой на сердце стало теплее, но ненадолго. Феликс отъехал от района кладбища и остановился на обочине. Солнце палило немилосердно, хотя лето ещё и не началось. Каждый раз Феликс адаптировался к югу несколько дней. Это тебе не московская влажная весна, это жаркий Кавказ во всех смыслах. Для того чтобы прийти в себя, у него был старый испытанный «зверский» способ: четыре пакетика «nescafe» высыпались прямо в рот и запивались двумя-тремя глотками воды. Главное при этом дышать через нос, а не через рот. А то однажды Лёху в этот момент что-то рассмешило, в результате он целый месяц выкашливал из лёгких коричневую жижу, чем приводил в изумление своих подружек. К «зверскому» способу можно было прибегать не больше двух раз подряд, а «зверским» он был потому, что потом, после окончания действия кофе, спать хотелось во сто крат сильнее и можно было легко кувыркнуться в кювет. Одной «зарядки» хватало часа на два. Вполне достаточно, чтобы доехать до Назрани.

Как Феликс и ожидал, Лёха намеревался остаться в корпункте на ночь. Он сказал бодро, как конь, подскакивая на месте и пробуя, как сидят копыта:

– Куда спешить-то?..

Несомненно, что в его ответе крылась какая-то философия. Но Феликс не стал разбираться, не до того, хотя какая философия? Девочки и вино, то бишь местный коньяк, вот и весь сказ, ах да, ещё кинофотооборудование.

– Ну да, – согласился он, который во всём видел смысл провидения. – А как доедешь? – спросил он, мельком взглянув на себя в зеркало, из которого в ответ на него глядело лицо крайне измученного жизнью человека, и глаза этого человека говорили о том, что он, по крайней мере, потерял веру в человечество, в любовь и справедливость заодно. А Лёха меня держит про запас, подумал этот человек. Обычный «про запас», когда не хотят расставаться со старой вещью. Требовать от Лёхи верности всё равно, что требовать верности от муравья, с раздражением думал человек. Его прошибла мысль, что все эти годы Лёха Котов с ним не дружил, а имитировал дружбу, что когда ему не хотелось общаться, он отстранялся от Феликса, а когда ему было нужно, он призывал его под свои знамена. Хитрый, бестия, решил Феликс, но я хитрее.

Однажды у Феликса была «большая» любовь с Кларой Саварской из отдела новостей. Потом – бум! Она из любопытства переключилась на его друга Лёху Котова. Феликс обиделся. Лёха предложил триолизм. Но для Феликса это было уже слишком, он был брезглив и чистоплотен. Целый год они не разговаривали. Однажды Лёха появился на пороге его квартиры с бутылкой водки и с фразой: «Она меня бросила». «Давно?» – спросил Феликс. «Три месяца назад». – «Где же ты болтался?» – «Стыдно было». На этом история была забыта, и больше они к ней не возвращались. Но с тех пор на всякий случай они не знакомили друг друга со своими пассиями. Гринёва оказалась исключением. Гринёва сама напросилась. Теперь надо было держать ухо востро. Феликс всё ещё надеялся, что встреча с ней – это всего лишь прелюдия к чему-то большему, но ему не хватало воображения, и он ограничивался сексуальными фантазиями.

– Обо мне не беспокойся, – бодро ответил Лёха. – Найду способ. Помогут люди добрые.

Должно быть, он намекал на своих новых приятельниц или на «чёрных», что было не так уж плохо. Только они ждать не будут. Вряд ли ещё кто-то остался в городе на ночь, кроме любвеобильного Лёхи. Ну да ладно, Лёха Котов дело знает на твёрдую пятёрку. Чем больше приключений, тем лучше. Спросите, чем он живёт, и Лёха ответит: «Женщинами, „кенонами“, „пентаксами“ и выпивкой», но, разумеется, только не старым испытанным другом, с которым прошёл Крым, рым, дым и медные трубы.

– Ну смотри… – предупредил Феликс больше из вежливости, чем для пользы дела. – А то поехали… – в последний раз предложил он.

Можно было, конечно, захватить новую Лёхину пассию и даже её подружку, но багажник забит до отказа, и в случае непредвиденной ситуации лишние свидетели ни к чему, разве что для суда. А может, и суда никакого не будет, снова мрачнея, думал Феликс, вспомнив шариатские «тройки», мачете и отрубленные головы. Страх накатывал волнами, вслед за глухой надеждой приходило отчаяние. Раньше такого не было. Раньше были игра и безрассудство. Молодость уходит, обречённо подумал он, старею, начинаю трезво смотреть на жизнь, даже позволил себе влюбиться. Гринёва действовала на него хуже пургена.

– Всё будет нормально, друг, – заверил его Лёха, прихорашиваясь, как девица, перед зеркалом.

Феликса едва не вырвало: во-первых, от его уверенности в завтрашнем дне, а во-вторых, пахло от Лёхи каким-то совершенно диким одеколоном, «а-ля клоун». А на его круглой, как блин, физиономии было написано: «Уйди, ты мне надоел!» Тут только Феликс заметил, что стол накрыт на две персоны с той небрежной изысканностью, на которую был способен только Лёха Котов: какой-то ресторанный салат, чебуреки и местный коньяк домашнего разлива – аж целый литр – тонкий намёк на толстые обстоятельства.

Ох, Лёха, Лёха, подумал Феликс, не долго тебе ходить в холостяках.

– Ладно, – сказал он с лёгкой душой, насколько она могла быть лёгкой в данной ситуации, – буду ждать тебя на той стороне, – и вышел вон, прихватив сумку.

Припекало совсем не по-московски, и чёрная крыша «Land cruiser» казалась раскалённой, как поверхность солнца. Внутри, однако, было вполне комфортно из-за работающего кондиционера, и вообще «Land cruiser» был той машиной, которая больше походила на танк, чем на изящный «Опель» Феликса. Но выбирать не приходилось. Что родина дала, тем и пользуемся, с ехидцей по отношению к этой самой родине решил Феликс. «Привыкай смолоду брать то, что тебе даётся легко», – вспомнил он слова мистера Билла Чишолма. Великолепное руководство к действию, только трудноисполнимое в нашей стране. Вот и приходится, думал Феликс, выворачиваться. А как ещё жить? На одну зарплату?

В районе Красного Пахаря он выскочил на международную трассу М29. Дорога была знакомой: по краю бесконечных незасеянных полей и мимо густо стоящих поселков, в большинстве своём пустых и брошенных. На поворотах «Land cruiser» вёл себя тяжеловато, сказывалась парусность высокого корпуса, совсем не так, как у юркого «Опеля», к которому привык Феликс. Зато на первом же прямом отрезке, сам не замечая того, он набрал такую скорость, что ветер начал посвистывать в корпусе, а тополиный пух мелькал, как снег в бурю. Феликс очнулся в тот момент, когда стрелка спидометра уверенно приблизилась к цифре сто пятьдесят километров в час и легко поползла дальше. Ощущалось, как в багажнике колышется масса в четыреста килограммов. Если кувыркнусь, суеверно думал Феликс, то меня раздавит, как таракана. Зато редкие «легковесы», тоже спешащие в сторону границы, поспешно уступали дорогу – сигналить не надо, и Феликс чувствовал себя слоном в посудной лавке, от которого все с перепугу шарахаются в разные стороны.

Через двадцать минут такой езды позади остался Пятигорск, а ещё через десять на горизонте среди остроконечных гор, на фоне Эльбруса возникла девятиметровая «стена», построенная американцами в рекордно короткий срок – тысяча триста километров за четыре месяца. Русских даже не подпустили, хотя строили на их же деньги. «Лениво работают», – писали в печати. «Воруют, и руки не из того места растут». Подрядились арабы, ингуши, чеченцы и все остальные народы, которым захотелось жить в клетке. Уж они-то постарались, чтобы возвести её для себя, и, естественно, остались недовольными. Считали, что «новая свобода» их не коснулась, что до «новой истинной свободы» им, как до Киева раком, потому что они не получили в полной мере то, чего хотели. А хотели они многого, даже на Казань поглядывали. Фигушки, злорадно думал Феликс, Казань – истинно русский город. Кстати, от Грузии Америка их тоже на всякий случай отгородила. Не любили почему-то на Кавказе проамериканскую Грузию. Ну, да бог с ними, это теперь уже не наши проблемы, это их проблемы. Об этом как-то воскликнул Михаил Спиридонов: «Наконец-то избавились от балласта!» И то, что перенаселенность, и то, что безработица и бандитизм, и то, что инфляция зашкаливает до небес, и многие другие разные беды. Так кто же просился отделяться? Переходный возраст? Что-то не додумали? А теперь вы, ребята, сами по себе, а мы сами по себе, и спроса с нас никакого, кроме зловредности и ехидства.

Чем ближе подъезжал Феликс, тем величественнее казалась ему «стена», каждый раз он восторгался в глубине души и ему хотелось петь старые советские песни типа: «На пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы…» или «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» Более того, он воспринимал её как символ прогресса и «новой свободы». Об этом и мистер Билл Чишолм твердил, мол, отпустите Кавказ в свободное плавание, и больше к вам никаких претензий. Всё встало на свои места, думал Феликс, испытывая душевный подъём. Мы честные люди, мы отдали то, что не принадлежало нам никогда, все эти бесконечные кавказские войны, весь этот сепаратизм и перманентная партизанщина, вся эта либеральная возня и заигрывание с кланами, откупы из госбюджета, большие деньги, газ и нефть, ракеты и армия. Теперь проблема решена раз и навсегда, во веки вечные. Пусть Кавказ сам покажет, жизнеспособен он или нет. Если всё сделано по уму, то мы получим братскую страну, в которую будем ездить отдыхать лет так эдак через сто, когда улягутся страсти-мордасти.

Однако обитатели Имарата Кавказ не понимали своей выгоды, роптали, стреляли, делали подкопы и туннели, устраивали демонстрации и, с точки зрения цивилизованного человека, вели себя совершенно неразумно. Поэтому «стену» обвивала колючая проволока, а через каждые двести метров поставили вышки с прожекторами и пулемётами. Говорят, что это только вначале, вспомнил Феликс. Потом же армию уберут, а вышки демонтируют и вообще, может, даже и стену разберут на сувениры, как Берлинскую. Не может быть, чтобы Михаил Спиридонов ошибся. Ведь, собственно, он и был автором выражения «новая свобода». Однако, если разобраться, то «новая свобода» – это копирка с американского выражения «freedom from injustice», которое весьма часто применяется в госдепе и которое переводится как «свобода от несправедливости». Для русского уха – это несуразица, чистая белиберда, вот и перевели просто как «новая свобода», которая вместила в себя все несправедливости скопом: трофимовщина, честные выборы, казнокрады, олигархи, власть, свобода слова, печати и собраний и прочее, прочее, прочее, о чем госдеп не имел ни малейшего понятия и никогда об этом не заикался.

Непонятно только, как моджахеды собирались осуществить прорыв, не взрывать же на самом деле это великолепное творение рук человеческих? Однако взорвут, я их знаю.

* * *

«Своих» Феликс не боялся, как можно не бояться столичную полицию, если ты живёшь в столице и пользуешься такой привилегией, как «маячок». «Свои» пропустят, стоит им увидеть его машину. Весь фокус заключался в том, что на «Land cruiser» стояли красные дипломатические номера. А это означало, что водитель и пассажиры, находящиеся в нём, не подлежат досмотру. Впрочем, у Феликса имелся ещё и соответствующий документ с красной гербовой печатью с двуглавым орлом и устрашающей надписью: «Согласно договоренности между РФ и Имаратом Кавказ обладатель сего документа на пограничных заставах, пунктах перехода и пр. не подлежит личному досмотру, в равной степени не подлежит досмотру автомобильное средство, снабженное дипломатическими номерами». Надпись дублировалась на трёх языках: русском, английском и чеченском. Для особо тупых внизу была ещё сноска и на арабском. Однако это была чистой воды подстраховка – арабы в Имарат Кавказ не совались, здесь возникла местная элита, которая была крайне спесива и не признавала ничьего влияния.

«Свои» же боялись всех и вся. Затуркали их со всех сторон: сюда не ходи, там не смотри и рот не разевай лишний раз, конечно, потому как армия должна знать своё место и не высовываться. В таком смысле кричала вся пресса. И правильно делает, радовался Феликс. Сковырнём армию, последний оплот трофимовщины, и заживём припеваючи.

Феликс презирал армию и в целом называл её «совковой». Вставлял он пару раз это словечко в свои статьи. Главному нравилось, и, похоже, нравилось мистеру Биллу Чишолму, потому что он однажды даже позвонил из-за океана и от имени руководства департамента пропаганды Лэнгли выразил удовлетворение работой Феликса Родионова. После этого Соломка по кличке Рыба целую неделю не приставал к Феликсу, был ниже воды, тише травы, а, завидев его, даже делал весьма задумчивый вид. Может, боялся, что я его заложу, думал Феликс. Но естественно, не заложил. Рано, понимал он, и мелко. Если закладывать, то по-крупному, так чтобы отвертеться не мог. Собирал он на него материал и хранил дома. Об этом знал только верный Лёха, да и то Феликс ему всех карт не раскрывал. Поостерёгся он чисто интуитивно, потому что, как говорится, то, что знают двое, знает и свинья. Да и зачем Лёху подставлять – славного Санчо Пансу, Лёха нужен для других дел, поважнее, чем подсиживать начальство, как то: пьянство, девочки и разные другие удовольствия.

У КПП «Кавказ» он притормозил, не соизволив из презрения к воякам даже заглушить двигатель. Пусть знают наших. «Стена» возвышалась, как средневековая крепость. «Колючка» серебрилась на стенах. Вокруг грозные знаки: «Мины!» «Стой!!! Огонь открывается без предупреждения!» И не менее грозное: «Заглушить двигатель!!!»

– Ну отпирай, отпирай! – проворчал Феликс подходящему капитану Габелому, естественно, так, чтобы тот не слышал. Незачем раньше времени дразнить гусей.

По краям дороги росла чахлая трава и валялись пустые бутылки. За бетонными плитами слонялись вялые солдаты. Да они ни на что не годились, таких голыми руками можно взять, решил Феликс. На красно-полосатом шлагбауме висели мешочки с песком. Через пятьдесят метров ничейной полосы, на другой стороне границы, начинался Имарат Кавказ. Там двигались совсем другие люди, с другими взглядами на жизнь и смерть, и честно говоря, в глубине души Феликсу совсем не хотелось туда ехать, хотя, несомненно, там легче дышалось и легче ходилось в прямом смысле слова. Так, по крайней мере, вначале казалось Феликсу, теперь он в этом не был уверен, теперь он усомнился в собственной безопасности.

– Опустите, пожалуйста, стекло, – попросил капитан.

А номера?.. – лениво подумал Феликс. А моя морда?.. Знал его капитан в лицо. Знал хорошо, но хотел удостовериться ещё раз.

Капитан выглядел усталым. Пожалуй, он один вызывал у Феликса симпатию, потому что на лице у капитана читалась хоть какая-то мысль и интеллигентность. А вот у его товарища, кажется, прапорщика Орлова, лицо выражало тупость и армейскую косность в том понимании, как представлял себе её Феликс. Вот против чего мы боремся, подумал он машинально, против серости и русской тупости. Сковырнём таких, и баста, наступит полное и необратимое процветание, и ростки «болотной» станут вековыми деревьями. А что, подумал он, хорошая фраза, вставлю в ближайшую статью, то-то Рыба будет рад. Они, как дети, ей-богу, что Соломка, что мистер Билл Чишолм. А правда жизни – вот она, здесь, на этих просторах, за стеной! На мгновение он забыл о цели своей поездки.

Прапорщик Орлов всегда глядел на Феликса с презрением, и Феликс отвечал ему взаимностью. Вот и сейчас он оставил свой блокпост, слева у дороги, и ленивой походкой направился в сторону Феликса, почему-то приседая и заглядывая под корпус «Land cruiser».

Феликс цыкнул сквозь зубы и опустил затемнённое стекло. Жара лизнула щеку, и кондиционер заработал сильнее. Хорошая машина, подумал Феликс, чуткая, с кучей датчиков и релюшек, только обрыганная. Он уже приготовился сунуть под нос капитану документы, удостоверяющие, что такой-то, такой-то имеет отношение к дипломатическому департаменту, а точнее, к отделу СМИ, и приготовился даже сказать что-нибудь презрительное типа: «Свои же… свои…» Был такой приём сыграть на чувстве патриотизма. Однако капитан его опередил:

– А-а-а… это вы… – сказал он, заглядывая в салон, не обращая внимания на документ. – Признаться, я ошибся. Думал, вдруг машину угнали. У нас таких случаев много. Здесь воруют, туда угоняют. Ищи потом ветра в поле.

– Ничего, бывает, – миролюбиво согласился Феликс, но презрительные нотки в голосе оставил, пусть знают, с кем имеют дело.

За полгода они привыкли друг к другу и даже чувствовали взаимную симпатию. Был капитан как бы не от мира сего, пупок не рвал, не придирался, и у Феликса всё всегда получалось. Просто со «своими» не могло не получаться, напуганные они были, закон уважали, а любая бумажка с гербовой печатью действовала на них, как пропуск в рай.

– Счастливого пути, – козырнул капитан.

– А ты глянь, как у него рессоры сидят, – сказал, подходя, Герман Орлов.

– Точно, перегрузка, рессоры сели, смерть тараканам, – подтвердил лейтенант Аргаткин, заходя с другой стороны и чуть ли не подлезая под машину, чтобы увидеть те несчастные рессоры.

Капитан тоже, как показалось Феликсу, вначале глубокомысленно посмотрел на лейтенанта Аргаткина, потом – на «Land cruiser», но ничего не ответил. Лицо у него осталось таким же неопределённо-грустным, словно капитан был занят иными проблемами. Занятный капитан, между прочим, подумал Феликс. Надо будет у него интервью взять, подловить на какой-нибудь нелепости и выставить в глупом свете. Есть такой коварный приём – передёргивания сказанного. Ну, да ладно, овчинка выделки не стоит, не генерал, поди. Напишу-ка я лучше о чём-нибудь более глобальном, например об откупных в армии, а не о каком-то доморощенном капитане, который тянет лямку за гроши да за веру.

– Что везём, дядя? – спросил прапорщик Орлов, а когда поднял глаза и увидел, кто находится в машине, то присвистнул: – Ого! Ёшкин кот!

У лейтенанта Аргаткина тоже вытянулась физиономия, сообразил он кое-что, например, что его сверстники на гражданке живут гораздо лучше. Любил Феликс такие моменты в жизни: не всякий пацан будет сидеть за рулём такой крутой тачки, а у прапорщика, поди, даже прав нет, не то что какой-нибудь жалкой «девятки». В принципе, Феликс, не будь у него в багажнике контрабандный груз, мог позвонить куда надо, устроить скандал и этим ещё раз унизить армию, но ситуация могла выйти из-под контроля, и бог его знает, возьмут и полезут в багажник. Можно откупиться парой канистр, но, с другой стороны, ведь следят за каждым движением русских. Ему ли, Феликсу, не знать, что делается на той стороне: говорят не самое лестное о России, делают не самое приятное по отношению к ней с тем кавказским цинизмом и откровением, которые почему-то с постройкой «стены» не затихают, а наоборот, только расцвели буйными зарослями чертополоха. Дикий народ, решил однажды Феликс и с тех пор не изменил своего мнения, хотя, в общем, Имарат Кавказ ему нравился, чувствовал он там себя свободнее, но в рамках гостя, разумеется. Для иностранцев сделано великое исключение: выпивка в баре, выносить с собой запрещалось. А так хоть залейся. Даже в номер доставят и вежливо уложат спать, правда, можно лишиться кошелька, но это уже детали, издержки профессии.

– Спецоборудование для посольства, – буркнул Феликс.

Двигатель машины работал, и было плохо слышно, что говорят военные, но Феликс его не выключал из принципа, намекая тем самым, что пора и честь знать.

– Спецоборудование?.. – удивился Герман Орлов. – Ёпст! Было бы неплохо на него взглянуть. Правда, товарищ капитан?

– Нет, не правда, – устало, как показалось Феликсу, ответил капитан Габелый.

– Кондиционер везу для посольства, – на всякий случай сказал Феликс.

Лёва Аргаткин недоверчиво присвистнул и снова полез смотреть под машину.

– Так вот же! – возмутился он. – Смерть тараканам!

– Езжайте, – как-то странно среагировал капитан и посмотрел в сторону границы. – Олег, подними шлагбаум.

– Ещё чего… – среагировал прапорщик Орлов. – Эй, Михеев, чего спишь? Поднимай!

Подбежал сонный рядовой, и Феликс не без внутреннего торжества поехал. Однако как только он пригляделся к тем, кто стоял у следующего шлагбаума, то его насмешливое настроение сменилось беспокойством, а потом – страхом. Следующие пятьдесят метров под нависающей махиной «стены» ему показались такими длинными, словно он ехал с Красной площади на Лубянку через МКАД. Сердце затаилось, как птица в силках. Хотя казалось, свои в доску: американцы. Никогда с ним такого не бывало, границу он всегда пересекал весело и нагло, особенно не задумываясь, что он вообще делает и как поступает, а здесь оплошал. В крайнем случае, можно позвонить мистеру Биллу Чишолму. Однако лучше этого не делать. Феликс на мгновение закрыл глаза, а когда открыл – ничего не изменилось: по-прежнему всё те же наглые, бандитские рожи.

Чем ближе он подъезжал к чеченскому посту, тем тише ехал, а к шлагбауму приблизился практически на скорости черепахи и заглушил двигатель перед щитом с надписью «Stop!» К его огромному удивлению, вместо американцев в их форме песочного цвета на этой стороне границы стояли какие-то бородатые незнакомые люди со зверскими лицами. А где же «наши», имея в виду американцев, холодея во всех членах, подумал Феликс, где майор Ильвер Стоун или старший лейтенант Джек Паттерсон? Где они все? Куда они делись? И вдруг понял намёк капитана Габелого, мол, разберутся с ним бородатые чехи, если они, конечно, не лопухи. Иуда, не мог предупредить! Но дёргаться было поздно. Дёргаться было опасно.

Всё дальнейшее происходило для Феликса в какой-то странной заторможенности. Он словно пропустил первую серию и обнаружил, что услужливо протягивает чернокожему сержанту документы. Как и когда подошёл к нему этот сержант, он не заметил.

– Please, sir.

– Where to go? ^[37]

– Грозный…

– The purpose of the visit? ^[38]

– The press. I'm a journalist. ^[39]

– What's in the trunk? ^[40]

У Феликса запершило в горле:

– Оборудование, – он едва не выдал себя, ему показалось, что кондиционер не работает, что он сломался, а в машине стоит чудовищная жара.

– That? ^[41]– удивился сержант.

– Oboroduvanie for the embassy, ^[42]– выдавил из себя Феликс.

– Yes, sir, – сказал сержант, но почему-то не отдавал команду поднять шлагбаум, а вопросительно уставился на Феликса.

Феликс сообразил: полез в карман и достал смятые и потные пятьдесят долларов:

– No more, ^[43]– соврал он.

– That's enough, sir, ^[44]– обрадовался сержант. – Raise gate! ^[45]– крикнул он.

Как Феликс отъехал, он не помнил, а очнулся, когда оказался среди чумазой орущей детворы, которая, как саранча, облепила машину. Сообразительные чечены возвели в полукилометре от границы примитивный «караван-сарай» – хлипкие постройки из картона и реек – и всякими способами продавали иностранцам местную дрянь из ближайшего супермаркета, как то: сладкую воду, сигареты и зажигалки. Если не купишь хотя бы пачку, может, отделаешься не только царапинами на корпусе, но и разбитыми фарами.

При виде этой толпы, орущей: «Марша вогийла хо! Марша вогийла хо!» ^[46]– ему стало физически плохо. Воздух казался густым, как сироп, а пейзаж вокруг – не земным, а лунным: к обочине лепились домишки с плоскими крышами. Ещё никогда так тяжело он не пересекал границу. Должно быть, действительно в воздухе пахнет войной, думал он, раз американцы берут взятки, а чеченцы, как с цепи сорвались. В принципе, я им никогда не доверял, и Кавказ мы зря отдали. Теперь мы здесь чужие. Впервые он подумал о Михаиле Спиридонове нелицеприятно: ублажил Запад, а мне расхлёбывать. Иуда.

За стеклом дёргались чумазые лица: «Марша вогийла хо! Марша вогийла хо!» Уже полезли на капот и крышу. А уж стекла оказались, как нарочно, залапанными дальше некуда. Специально ведь, гадёныши, мажут руки какой-то липкой дрянью, сообразил он, а на выезде из Баскана, за поворотом – примитивная мойка из шланга за бешеные деньги. «Марша вогийла хо! Марша вогийла хо!» – надрывалась, приплясывая и корча рожи, чеченская детвора. Самое страшное заключалось в том, что взрослые, которые наблюдали из своих хибарок, командовали, на какие машины нападать, а какие не трогать. Атаковали исключительно российские номера.

Феликс приоткрыл окно как раз на ту ширину, чтобы просунуть десять бумажек по одному доллару. И пока чеченские дети собирали их, потихоньку улизнул. Это была обычная такса. Если с детьми задраться, то поперёк дороги могли протянуть «колючку». Тогда надо было обращаться за помощью на КПП – за отдельную плату, разумеется. На сиденье упала копеечная пачка азербайджанских сигарет. Такие только солдаты курят. За поворотом Феликс выбросил её, уверенный в том, что она тут же окажется в руках малолетних шантажистов.

«Неужели это всё?» – настороженно подумал он и оглянулся: дорога позади была пуста, охрана КПП «Кавказ» была занята следующей жертвой, а чеченские дети притаились вдоль дороги. И вдруг Феликс понял, что это уже не игра, что всё очень и очень серьёзно, что если бы он попался, то его могли и расстрелять, например, решением религиозной тройки, потому что он, во-первых, подданный Российской Федерации, а во-вторых, им наверняка нужен показательный процесс, чтобы другим неповадно было. Как назло, на днях показывали, как шариатская стража порола самогонщика. Сто ударов казацкой плетью. Всё, решил Феликс, прокручиваю дело, и конец. Да и, похоже, возить больше будет некому, если действительно произойдёт этот самый прорыв моджахедов. Неймётся им. Построили им страну, кстати, на средства моей родины, чтобы не мучились дурью, а они снова за старое.

Глава 5

ВТОРОЙ ДЕНЬ БОЁВ

К вечеру бой стих. Вдогонку сумеркам ещё щелкали снайперы, и от реки наползал туман. Сил не было не то что шевелиться, даже поесть.

– Помнится, был у меня в роте Бабенко… – сказал Олег Вепрев тем голосом, когда предаются приятным воспоминаниям.

– А-а-а… ну да… – вспомнил Герман Орлов. – Гектор.

– Гектор, точно, – с удовольствием согласился Олег Вепрев. – Поздоровей тебя будет, – уточнил он.

Герман Орлов понимающе развёл руками: в смысле, что на каждого здоровяка всегда находится здоровее.

– Ну и что? – спросил Лёва Аргаткин, который не был в курсе молодых лет капитана. Поздно он пришёл в отряд, не знал многих вещей и традиций.

– Да ничего. Считал себя Гектор Бабенко непобедимым и несокрушимым. Геракл, одним словом.

– Так и было, – ревниво согласился Герман Орлов, хотя в глубине души не мог согласиться с подобным суждением: мериться-то им силами не довелось.

– Однажды пошёл Гектор Бабенко на свидание с Марой.

– С Марой? – удивился кто-то.

– Всех своих девушек он называл Марами.

– Понятно, – деловито отозвался кто-то, тем самым давая понять, что каждый из них со своими причудами, поэтому удивляться нечему.

– А навстречу ему два шкета – метр с кепкой: «Дядя, дай закурить». «Курить вредно, и вам не советую», – ответил Бабенко. «Дядя, наклонись, что-то скажу». Тот сдуру и наклонился. Шкет ему в висок как дал свинчаткой. Очнулся Гектор Бабенко на земле. Мара над ним хлопочет, слезами обливается.

– Это ты к чему? – настороженно спросил Герман Орлов.

– К тому, что здоровякам тоже попадает по первое число.

– Это точно, – охотно согласился Герман Орлов, имея в виду, что в каждом деле важен опыт, но такие азбучные истины вслух не произносят.

Наступила тишина. Слышно было, как на дереве поёт цикада да скрипит, раскачиваясь, арматура.

– А вот я, дурак, работал в посольстве. Нет, снялся, погнался за счастьем, – сказал Бургазов Паша, прикорнув в углу и дымя сигаретой. – Сидел бы сейчас дома, пивко тянул бы.

– Не тереби душу, – предупредил Герман Орлов, который всё ещё не отошёл от боя и был чёрен, как трубочист. – Я таких разговоров не люблю. Раз начали воевать, то до упора. А жалеть себя – последнее дело.

Он, разумеется, не добавил, что так войны не выигрываются, что дух так же важен, как и оружие.

– Да я не жалею, – поправился Бургазов, потому что Герман Орлов был совестью и честью подразделения, все его слова звучали без газетного пафоса, и только один он умел так ввернуть, что к нему прислушивались. – Так, к слову, – уточнил Бургазов.

У капитана была заячья губа, косой, не зарастающий усами шрам, а ещё он любил насвистывать мелодии к месту и не месту, и ему часто делали замечание, мол, демаскируешь, гад, беду кличешь и заткнись, пожалуйста.

– Ты ж, наверное, этих самых америкосов и охранял? – ехидно спросил Герман Орлов.

– Не-а… не поверишь – чехов. Чешское посольство.

– Один чёрт, американские жополизы.

Кто-то произнёс с обидой в голосе:

– Если что, в инкассаторы пойду.

Пётр Нестеров сказал с характерным волжским говорком:

– Спиридонову хорошо… нах…

– Чего это?.. – удивился Герман Орлов и даже повернул голову в сторону говорящего, хотя даже говорить было лень.