Текст книги "Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018"

Автор книги: Михаил Белозёров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Вот что, – сказал, поднимаясь, Севостьянихин, – дам-ка я вам ещё двоих.

– Хватит нам людей, – сварливо сказал Олег Вепрев, который расценил предложение командира как неверие в их силы.

– Не хватит, – оборвал его Севостьянихин, и его гениальный нос возмущённо раздул ноздри. – Без огневой мощи пропадёте, а если кого-то вытаскивать придётся?

– Тьфу-тьфу-тьфу… – поплевал через левое плечо Олег Вепрев, ввинчивая запал в гранату.

– Правильно, братишки, – пробасил Герман Орлов. – Возьмём. Кого дашь, командир?

– Драганова и Котлярова: – Севостьянихин взялся за связь.

Игорь по достоинству оценил жест командира: отдавал он последний резерв, пускал в дело всю группу спецназа. А это значило, что ставка была чрезвычайно высока.

– Вот это дело! – обрадовался Герман Орлов. – Гы-гы-гы!!! Ёпст!

Он уже обвесился с головы до ног своими любимыми гранатомётами и «шмелями», даже сунул парочку Игорю и Лёве Аргаткину. Последний почему-то обиделся.

– Я бы и сам взял, – сказал он и потёр травмированный глаз.

Ясно было, что Лёва Аргаткин планировал идти в авангарде, а не тащиться позади. Он полагал, что ещё одно усилие, ну, может быть, потом ещё одно, и он обязательно поедет домой, чтобы в середине лета смотаться на полуостров Рыбачий, где в Мотовском заливе ловятся огромные крабы и тьма рыбы. «Отведу душу, – мечтал он, – Машку возьму». Машка у него была трехгодовалым эрделем, умницей-разумницей и вообще любимицей семьи.

– Бери, что дают, хуже не будет, – добродушно заверил его Герман Орлов и похлопал его своей лапищей, давая тем самым понять, что и без него найдётся кому рисковать, например Алексею Ногинскому, и ничего, что он сидел в выгребной яме. Это ещё ничего не значит, главное, что он находчив и что у него работает смекалка. А на войне это главное. Если думаешь, выстрелить всегда успеешь.

Олег Вепрев же незаметно покривился, словно проглотил ложку соляной кислоты. Скулы у него затвердели, а глаза сделались неподвижными. И вообще он стал походить на живой монумент.

Опять начал психовать ещё до операции, опять из него дурь попёрла, решил Игорь, но ничего не сказал. Нет смысла выяснять отношения накануне вылазки. Ну не любит он Лёву с ног до головы, ну и бог с ним, с Лёвой, авось обойдётся, подумал он, не первый и не последний раз.

Прибежали взмыленные, но счастливые Юра Драганов и Семён Котляров. Семён – белая кость спецназа – со своей СВУ. Ему лишняя ноша не полагается, он и так перегружен боеприпасами. Юра же Драганов со своей физиономией киногероя готов был лезть, куда угодно и за чем угодно, и его женщины ему были не указ, потому что остались там, в другой жизни, да ещё и в Москве. Сказал он как-то, когда его уже достали расспросами: «Убьют, им же легче будет». «Это чем?» – поинтересовался Олег Вепрев, который не понимал, как это можно жить с двумя женщинами одновременно. С одной бы справиться. «Молодых найдут, необстрелянных». На том и порешили, что в мирной жизни воякам труднее всего.

Олег Вепрев кинул гранату, и когда дым из переулка пополз в окна, они побежали. Игорь напоследок оглянулся: в дверном проёме стояла Божена, а Севостьянихин незаметно их перекрестил.

Глава 6

ПРЕЗИДЕНТСКАЯ ТАЙНА

До Назрани Феликс пролетел на одном дыхании. Страха как не бывало, страх накатывался волнами, и Феликс, несомненно, большую часть времени находился во впадинах между ними, то есть, как висельник, испытывал полное безразличие к собственной судьбе.

Прямо на центральной площади, в виду центрального рынка, у него кончился «заряд». Ему ещё хватило здравого смысла надавить на тормоза, хотя так и тянуло приткнуться лбом и уснуть, не отрываясь от руля, и пропади оно всё пропадом.

Лицезрела бы меня Гринёва или Рыба, тупо думал он, вылезая из машины на одном автопилоте. В тот момент, когда левая нога коснулась раскаленного, как сковорода, асфальта, он совершил кульбит, и Феликс едва не упал, вцепившись в дверцу. Несколько мгновений крыши домов и минарет с тонким золотистым полумесяцем качались, как при землетрясении. Потом они успокоились, и он двинул картонной походкой наркомана, пялясь на поребрик, чтобы он, не дай бог, не кувыркнулся снова. Когда поребрик кончился, Феликс ориентировался на щербатые ступени и уже в последний момент ухватился обеими руками за столб, поддерживающий козырёк, затем решился войти в магазин, но не тут-то было. Со стороны, должно быть, это выглядело комично: пьяный в дупель русский борется с тугой дверной пружиной. Промелькнули дикие бородатые лица. Какие-то тётки с разъярёнными лицами, агрессивно жестикулируя, едва не задели его носа, но он ничего не слышал, он даже не помнил, как оказался у прилавка и стоял ли в очереди. Все кричали, все чего-то от него хотели. Его любимого «nescafe» в одноразовых пачках почему-то не было. Он взял стеклянную банку, пять толстых натуральных шоколадок и огромную бутылку минеральной воды. Продавщица запросила с него такие деньги, что он удивился, но не в силах был пересчитать «чечеши» – чеченские доллары – в рубли. Сумма показалась ему астрономической, но спорить не стал, а молча расплатился.

– А ложка?.. Ложка есть, – услышал он свой бесцветный голос.

– Какая тебе ложка, нарик?! – возмутилась продавщица. – Может тебе ещё и «баян» дать?

Феликс хотел объяснить, что он просто смертельно устал, что он хочет спать, что он, несмотря на безалаберную жизнь, ни разу не пробовал никаких наркотиков, даже не курил безобидную анашу, может быть, потому что его друг Лёха тоже не курил – даже табак, но в очереди снова раздались голоса:

– Понаехали здесь! Воздух портят! Говнососы!

– Мало мы вас терпели, неверные!

– Гони его в шею!

Ему хватило ума не вступить в перебранку, он только бормотал: «Бекх на била» ^[48]и все той же картонной походкой доковылял до машины и бухнулся на сиденье. Он свернул крышку на банке, разорвал золотистую фольгу и всыпал в рот такое количество кофе, что язык застрял колом, и пил, и пил минеральную воду до тех пор, пока в животе не стало булькать. Затем всё так же замедленно, как во сне, подставил лицо под холодную струю воздуха из кондиционера и съел ещё три шоколадки, перепачкавшись, как младенец. Но чтобы достать платок и вытереться, соображения не хватило, словно уже ничего не имело никакого смысла. После всего этого он, кажется, провалился в сон на целую вечность, а очнулся оттого, что рядом с машиной стали тереться подозрительные личности со всё теми же зверскими бородатыми лицами. Оказалось, что он спал всего-то полчаса, но этого хватило, чтобы прийти в себя.

– Брысь! – пробормотал он, заводя мотор и распугивая местную шпану.

Ещё через пять минут осторожной езды, и он окончательно восстановился. Не-ет, так жить нельзя, невесело думал он. Так жить глупо, вредно, а главное – бесперспективно, и переключил на седьмую передачу, чтобы видавший виды «Nissan», который показался ему подозрительным, отцепился километров через двадцать, как раз там, где Феликс свернул с шоссе номер двадцать девять, которое теперь называлось «Вададай», на второстепенную дорогу, ведущую в Алхасты. Промелькнула станица ТIихьа-Марта, бывшая Нестеровская. После этого он двигался в очень гордом одиночестве и пришёл к выводу, что Соломка, как никогда, прав: в балках, поросших лесом, прятались палатки, рядом, чуть ли не толпами, бродили всё те же бородатые люди со зверскими лицами. «И это наши освободители, арьергард Америки? – думал он, не испытывая никаких эмоций, кроме брезгливости. Хотя всё даже очень может быть. Даже я со своим здравым смыслом плохо понимаю, что происходит и зачем происходит, в этом мире всё так перепутано, что порой не отличишь, где друг, а где враг».

Справа промелькнул указатель с надписью «Алхасты», которая была старательно перечеркнута, а сверху значилось: «Буммат». В отдалении возникли серые крыши на фоне отрогов Большого Кавказа, где-то там текла горная река и начинались свободолюбивые земли, которые никогда не покорялись России.

Феликс как пуля промчался через центр, где высилась игла мечети с уже привычным полумесяцем, и потащил за собой пыль вниз по улице, которая когда-то, естественно, называлась Ленина, а теперь носила такое заковыристое название на арабском, что язык сломаешь. Перед полосатым шлагбаумом свернул налево, въехал на горку и дал по тормозам как раз напротив дома под номером девятнадцать. Всё – основная часть пути была закончена. Теперь всё зависело от малости – заплатят или не заплатят, или убьют прямо здесь, а машину продадут в Турцию.

Просигналить он не успел. Из дома выскочил Бирсу Акиев собственной персоной, высокий, худой, жилистый, неопределённого возраста – где-то между пятьюдесятью и семьюдесятью пяти, в неизменной папахе и в сапогах, сноровисто распахнул ворота и нервно махнул рукой, мол, заезжай, заезжай, не мозоль глаза.

Феликс о нём почти ничего не знал, кроме того, что Бирсу Акиев при российской власти имел транспортную фирму, а с возникновением Имарата Кавказ вынужден был отдать её за бесценок кому-то из Грозного, кому она приглянулась, о чём, похоже, теперь абсолютно не жалел, потому что торговые пути были разорваны и возить грузы по стране, которая вмиг стала размером с копейку, стало нерентабельно. И вообще Имарат Кавказ до сих пор раздирали противоречия уголовно-экономического плана: шёл передел собственности, и власть склонялась то к одному тейпу в зависимости от того, кто приходил в Высший шариатский суд, то к другому, то к третьему, то к четвертому и сменялась так часто, что уследить было невозможно. Феликс в этом не разбирался и разбираться не хотел, хотя писал раз в две недели передовицы и тут же забывал все имена и должности, благо под рукой всегда был Интернет. Главная идея всех статей, которая, естественно, спускалась свыше, – как хорошо отныне живётся в новоиспечённой республике Имарат Кавказ и как плохо было под гнётом России. Кто платит, тот и заказывает музыку, злорадно думал он, презирая всех тех, кто проиграл в политической борьбе с Михаилом Спиридоновым. А как вы хотели? Недаром Рыба твердил: «Основная ваша задача приучать население к мысли о неизбежности экономических потерь в борьбе за „новую свободу“». Феликсу, разумеется, это не нравилось, хотя, с другой стороны, за что боролись, на то и напоролись – и чичи тоже, только, похоже, им во сто крат хуже, потому что им на голову ещё и упал догматический шариат, но зато на фоне полной и неотвратимой свободы. Ну и флаг им в руки, то бишь полумесяц.

– Заходи, дорогой! – воскликнул Бирсу Акиев, распахивая дверь в огромный, как дворец, дом. – Все глаза выглядел! Почему не приезжал?! Сто лет прошло! Бизнес стоит! Деньги пролетают мимо!

Двор был завит виноградом, и высокие кипарисы, высившиеся над плоскими крышами, источали нежный смолистый запах юга. Пахло ещё сиренью и ещё каким-то вкусным домашним печевом.

– Зачем тебе деньги, дорогой Бирсу? – спросил Феликс, стараясь не подавать вида, что ему не по себе. – У тебя богатый дом, много детей и внуков.

Он всё ждал, что именно здесь, в конечной точке бизнеса, его убьют. Приехал человек в Имарат Кавказ и пропал, кто его будет искать в этом клоповнике? Свои не доберутся – руки коротки. Рыба даже не почешется, а мистер Билл Чишолм скажет: «Аминь», и отдаст «военный отдел» Глебу Исакову. «А как ты хотел? – подумал он о себе в третьем лице. – Чем ты занимаешься? Кон-тра-бан-дой!!! Пожадничает ингуш, и взятки гладки, кинут в реку, и рыбы съедят».

– Только ради внуков и стараюсь, – признался Бирсу, усаживая Феликса в кресло рядом с фонтаном, в котором среди густо разросшихся растений плавали золотые вуалехвосты. – Выпьешь?

Хорошо было сидеть в гостиной в прохладном, дезинфицированном воздухе, где пылинки были на вес золота. На хрустальном столике вазы ломились от разнообразных фруктов. Бар в стене заставлен бутылками с цветастыми наклейками, хотя сухой закон в Имарате Кавказ никто не отменял. Но это для простых смертных, а Бирсу Акиев, должно быть, имеет свою маленькую армию и преданных людей в администрации Алхасты, то бишь Буммат. Главное, что здесь тихо и сонно, как на шикарном курорте, подумал Феликс, чего ещё человеку надо в старости?

– Давай вначале о деле, – выдавил он из себя.

У него ныли зубы и сводило низ живота. Обычная реакция на опасность. Если в доме кто-то есть, то всё равно не услышу, думал он. Сам Бирсу Акиев убивать не станет – стар и немощен. Нет, такой позовёт слугу с топором. Хотя топор не годится: дорогущий ковёр и мебель из карельской берёзы, значит, опоят и задушат, решил Феликс и дал себе слово ничего не пить и не есть.

– Как скажешь, дорогой. Сколько ты привёз? – спросил Бирсу Акиев, присаживаясь напротив и вопросительно глядя на Феликса.

Его начищенные офицерские сапоги из прошлого века, его папаха и его большие загорелые руки с толстыми синими венами никак не вязались с супер-пупер домом в четыре этажа, бассейном и огромным гаражом на десяток машин. Зачем ему деньги? – подумал Феликс. Он же стар. Копит на могилу?

– Как обычно, плюс пятьдесят литров.

О том, что коньяк десятилетней выдержки, Феликс упоминать не стал. Какая, по сути, разница. Всё равно Бирсу Акиев больше, чем договорено, не заплатит, а решит, что Феликс суетится и набивает цену. А суетиться на Кавказе не принято. Суетливых презирают, с ними никто не имеет дела, их убивают первыми и бросают на съедение собакам.

– Отлично! – обрадовался Бирсу. – Я с твоего разрешения схожу за деньгами. А ты угощайся. Будь как дома.

Как же, подумал Феликс, явишься сейчас с большим пистолетом. Мысль о том, что его в преддверии войны запросто могут кинуть в ближайшее болото, не давала ему покоя. Он чувствовал себя как пёс, попавший в ловушку.

Бирсу явился через пару минут с деньгами в руках. Должно быть, сейф у него в соседней комнате, решил Феликс.

– Пересчитывать будешь? – спросил Бирсу Акиев, глядя на Феликса своими тёмными восточными глазами, которые ничего не выражали, кроме великого терпения горца.

– Я тебе верю, – ответил Феликс, прикидывая на глаз: шесть пачек сотнями по десять тысяч и ещё чуть-чуть. Уж в чём в чём, а в денежных пачках он разбирался.

И хотя в доме работали кондиционеры, Феликс почувствовал, как по спине бежит пот. Ему стоило огромных усилий сохранить такое же невозмутимое выражение на лице, как и у Бирсу Акиева. Трудно было понять его восточную мимику, жесты и всё то, что стояло за ними. Для этого надо прожить здесь полжизни. Но на уровне инстинкта он давно сообразил, что надо быть невозмутимым точно так же, как и кавказец. Это хоть какой-то, но залог спасения.

– Проблем на границе не было? – спросил Бирсу, наблюдая, как он небрежно рассовывает деньги по карманам. – Знаю, наступают тяжёлые времена, но я всегда рад твоему приезду.

Феликс покосился на двери, ведущие в глубь помещений: могут убить в самый последний момент, когда я расслаблюсь. Хотя, если бы хотели, давно убили бы. Но в доме по-прежнему было тихо, только где-то далеко-далеко слышалось осторожное шуршание, словно ветер качал деревья. Видно было, что хозяин любит тишину и всячески её культивирует.

– А почему ты ничего не пил? – засуетился Бирсу.

– Машину ещё надо разгрузить, – напомнил Феликс.

– Не волнуйся, всё уже сделано, давай закрепим нашу дружбу, – предложил Бирсу Акиев, делая шаг к бару.

Если я сейчас ещё и выпью, подумал Феликс, то точно умру заживо.

– Извини, дорогой, надо ехать, – отказался он, меняя картонное выражение лица на лёгкую учтивость. Он вдруг подумал, что неспроста за ним увязался «Nissan». Если это шариатская стража, то об этом ни в коем случае нельзя говорить. Старик испугается и сдаст меня с потрохами. – Если ты не против, я поеду. Дорога дальняя.

– Жаль! – хлопнул в ладоши Бирсу Акиев, словно давая кому-то знак. – Если привезёшь ещё и завтра, заплачу в полтора раза больше.

– Нет, спасибо, – поспешил ответить Феликс, вздрогнув от хлопка. – Опасно стало. – Он едва не брякнул: «Война на носу», но, видать, Бирсу Акиев и сам был в курсе дела, потому что многозначительно закивал:

– Опасно будет через три дня. Но я на тебя крепко надеюсь. Сейчас на границе никого проверять не будут, чтобы не вызвать подозрения у ваших.

– Нет, нет! – поспешней, чем надо, открестился Феликс.

Он снова сделал своё лицо невозмутимым, как скала. Но это уже не имело никакого значения, словно время маскарада прошло. Сейчас я сяду в машину и уеду, подумал он, и моя контрабанда станет историей, я её забуду через полгода, как дурной сон. Впереди меня ждут Гринёва и «военный отдел».

– Ну смотри, дорогой, если надумаешь, я всегда дома.

– Спасибо, – отозвался Феликс, поднимаясь. – Я пойду?

– Счастливо, дорогой! – разрешил Бирсу Акиев.

Вот тут-то Феликс и вздохнул с облегчением, поверив, что всё обошлось.

Машину действительно разгрузили и даже смахнули с неё дорожную пыль. Впрочем, отпечатки детских рук оставили в знак напоминания, что это за страна.

На прощание Бирсу Акиев сказал:

– Обратно этой же дорогой не езжай, езжай вдоль реки, она выведет тебя на трассу.

– Спасибо, – ответил Феликс и мысленно перекрестился.

Похоже, что на этот раз ему действительно повезло.

* * *

До Грозного, то бишь Жовхара, он добрался без приключений. Клонило, правда, ко сну, и он пару раз прикладывался всё к тому же кофе, поддерживая «заряд». Несколько раз ему казалось, что его пасут, тогда он останавливался и делал вид, что оправляется на обочине. Однако всё обошлось, и он окончательно уверовал в успех дела и даже посмеялся над своими страхами. Теперь можно расплатиться с Рашидом Темиргалаевым и забыть его, как дурной сон, хотя Рашид Темиргалаев не тот человек, который упускает свою выгоду. Наверняка придумает какую-нибудь пакость, чтобы доить меня до самой смерти, но это уже детали. Ничего, ничего, и на него найдётся управа, думал Феликс, подъезжая к гостинице «Спожмай», где были аккредитованы большинство западных журналистов. Это была, конечно, не «Арабская башня» в Дубае, но тоже нечто оригинальное, построенное на волне эйфории, не в виде паруса, в виде лотоса. Вот что нравилось Феликсу в Имарате Кавказ – новизна, бьющая в глаза, и он, подталкивая животом стеклянную дверь, всегда с восхищением думал о «новой свободе». А когда вошёл в холл, то был неприятно поражён: холл был забит журналистской братией под завязку. Слетелись на мертвечину, с неприязнью решил Феликс, потому что всё ещё надеялся, что его репортажи будут своего рода сенсацией, а здесь каждой швали по паре, а то и по три. Все были возбуждены и слегка навеселе. Пахло рестораном, виски, дорогими сигаретами и духами.

К нему тут же подскочил Джон Кебич, с которым они были знакомы ещё по Англии, когда Феликс стажировался в таблоидах и только входил в журналистские пенаты:

– Феликс! И ты здесь?!

Казалось, он рад без меры и говорил всем своим видом: «Вот с кем я сегодня налакаюсь!» Джон Кебич был славен тем, что умел надираться в любых, даже самых невероятных ситуациях. Рассказывали, что он умудрился напиться до поросячьего визга во время штурма Аллепо. И всё бы ничего, если бы он шёл вместе с правительственными войсками, а ведь он был на стороне повстанцев и рисковал безмерно. Недаром говорят, что пьяницам и дуракам везёт. Как ему удалось унести ноги, одному богу известно, и почему его до сих пор держат в «Дейли Телеграф», оставалось большущей тайной даже для самого Джона Кебича. Должно быть, он умел делать что-то так, чего другим журналистам не удавалось, или у него была своя планида в виде «волосатой руки», которая вела его по ухабам журналистской судьбы. Бог его знает, порой задумывался Феликс, кто его курирует, ведь Джон Кебич работает в «русском отделе», а там дураков не держат и за красивые глазки не любят. Значит, с ним надо быть осторожным, языком не ляпать и не расслабляться. Тем не менее, Джон Кебич свежий, как огурчик, стоял перед ним, держа в правой руке бокал с виски, левую засунул в карман широченных летних брюк за полторы тысячи долларов, расплывался в улыбке и покачивался с носков на пятки.

– А где мне быть? – удивился Феликс и почувствовал, как в лицо ему дышит ехидная усмешка.

Он подумал, что по сравнению с денди Джоном Кебичем вид у него не очень презентабельный, как раз то, что надо для контрабандиста: пиджак мятый, выпачкан в кофе и шоколаде, рубашка, жеванная коровой, галстук похож на удавку, туфли перепачканы чеченской пылью, но, тем не менее, англичанин счёл нужным заявить о своём знакомстве с ним на весь холл. Кое-кто даже на них оглянулся, ожидая от Кебича очередного скандала.

– Ну раз ты здесь, дело точно выгорит! – В знак удачи он приложился к бокалу.

Что бы это значило? – удивился Феликс, хотя в случае с Джоном Кебичем удивляться было нечему: любил Кебич покуражиться, и глаза у него для этого были соответствующие – светлые, почти белые, с серой окантовкой. Они выражали скрытую угрозу и заставляли держаться с Джоном Кебичем настороже.

– Ты о чём? – Феликс прикинулся, что не понимает прямолинейных намёков.

Он был типичным англичанином: с породистой челюстью, высокий, узкоплечий и рыжий, а ещё крайне самоуверенный и нахальный. Феликсу иногда почему-то так и хотелось заехать ему в эту самую челюсть и посмотреть, как Джон Кебич запоёт. Было у него такое метафизическое желание, но, естественно, он его не осуществлял, а заталкивал по Фрейду – в глубь себя. Нельзя было бить союзника, даже если он тебе не нравился. Мало ли кто мне не нравится, успокаивал Феликс себя: «Спокойно, Бонифаций, спокойно, и на твоей улице будет праздник».

– Пойдём выпьем, – предложил Джон Кебич. – Там Виктор Бергамаско из «Эль-Мундо». Помнишь Виктора?

Он говорил на иностранный манер, делая ударение на букву «о», и светлые глаза оставались пустыми, как две лужи на обочине под зимним небом.

– Помню, – соврал Феликс безразличным тоном. – Приму душ и спущусь к бар, – соврал он ещё раз, потому что никуда не собирался идти, а собирался завалиться в постель минут на шестьсот. Дело было сделано, можно было и отоспаться. Утром он собирался непосредственно поработать на Рыбу, то есть сочинить пару строк под каким-нибудь броским названием, а потом… он почему-то подумал, словно в нём сидел ещё один человек, что можно ещё раз смотаться за «наркозом», когда ещё выпадет такой случай. И этот второй человек провоцировал на неразумные действия. – Познакомишь меня потом со своим Бергамаско, – сказал Феликс Джону Кебичу так, словно делал ему одолжение.

Все его страхи враз поблекли в этом многолюдном холле. Недаром говорят, что на миру и смерть красна. А второй человек внутри него сказал: «Дурак, больше такого случая не представится, а шестьдесят тысяч на дороге не валяются. Опять же Гринёва… На неё потребуется куча денег». И это было сущей правдой. Все красивые и независимые женщины обходились Феликсу в копеечку. Такова была их природа. И Феликсу нравилось потакать их слабостям. «Без денег и Гринёвой не будет», – ехидным голосом заметил второй человек и, как змея, вполз в сознание, чтобы свернуться там кольцом.

– Бергамаско только о тебе и талдычит, – отвлёк его Джон Кебич. – Считает тебя ловкачом.

Он специально не сказал гениальным журналистом. Хорошее знание русского языка давало ему широкое поле для манёвра на уровне ассоциаций. Но это была ловушка, рассчитанная на тщеславных простаков. Феликс же с его чутьём сразу просчитал варианты: Джон Кебич жаждет напиться именно в его обществе (к чему бы это?), Джон Кебич почему-то хочет познакомить его с Виктором Бергамаско (а зачем?), и Джон Кебич страстно желает выведать у него военную тайну России (а вот здесь у него ничего не получится).

Естественно, он был не тем человеком, перед которым надо было ломать шапку. Феликс заносчивых людей не любил, хотя сам был из их числа. Джон Кебич и в Лондоне вёл себя так, словно только ему одному известны все тайны мироздания, а остальные простофили, не знающие своего счастья, и конечно, он подвалил, потому что прекрасно был осведомлён, где служит Феликс Родионов и кто является его хозяином. Стало быть, это не дружеский шаг, продиктованный искренними чувствами, а голый, холодный расчёт: что такого известно кураторам Феликса Родионова, чего неизвестно мне? А посему Феликс не собирался делиться никакой информацией с Джоном Кебичем пусть даже самого невинного плана. Волка ноги кормят, насмешливо подумал Феликс, то бишь в нашем деле – уши.

Уже когда он подошёл к лифту, в толпе мелькнула и пропала до боли знакомая чёлка рыжего цвета. Ему даже показалось, что он увидел характерный для Гринёвой кивок – как только одна она умела, подув решительно на свои шикарные волосы, оставить в воздухе лёгкое рыжее облачко. Его поразило в самую печёнку, и он застыл, как соляной столб, не в силах пошевелить ни одним членом, но сколько ни пялился в многоликую толпу журналистов и фотографов, так никого и не обнаружил и решил, что ему померещилось. В следующее мгновение его практически запихнули в кабину лифта – и кто бы мог подумать – извечно вежливые японцы из «Джапан пресс» во главе с Микой Ямамотой, обвешанные фотоаппаратурой, как новогодняя ёлка игрушками. Стало быть, и их припекло, раз они забыли о воспитании. Японцы вежливо улыбнулись: «Позалуста». Феликс тоже изобразил на лице что-то подобия снисхождения к маленьким людям. Последнее время мне много чего кажется, решил он, вспомнив ни к селу ни к городу о шариатской страже, которая ему тоже мерещилась полдня, как привидение, – у страха глаза велики. Зато разглядел самодовольную физиономию не кого иного, как Глеба Исакова, который стоял у окна в компании тех самых американцев, которые летели с Феликсом, и французов то ли из «Фигаро», то ли из «Трибун» и с умным видом кивал на их ещё более умные речи. Все воодушевлённо обсуждали предстоящее вторжение моджахедов и «как она, то бишь Россия, будет отдуваться». Несмотря на то что Феликс и сам был в меру циничен, его покоробило подобное зрелище. Это же каким надо быть наглецом, думал он о Глебе Исакове, выходя на своём этаже, чтобы в открытую желать зла своей стране. А сам? – устыдился он и покраснел так сильно, будто вспомнил о самом гнусном своём проступке. Хорошо хоть в этот момент в коридоре никого не было, а то об Феликса можно было зажигать спички. Собственное двуличие его мучило давным-давно, хотя оно, конечно, не в счёт, сам я только против заржавевшего поколения, поправился он, но за целостность и неделимость России. Отдали то, что нам не принадлежит, и баста, больше ничем не поделимся. Теперь как бы все претензии к истории, а история, как известно, наука серьёзная, её на телеге не объедешь. Всё остальное исконно русское, и дальше мы ни шагу. Впрочем, он не был уверен в собственных выводах, потому что ощущал себя маленьким человечком. Захочет Спиридонов и отдаст полстраны за Уралом. Кто его остановит? Земли много, всем хватит. Сдаст в аренду на сорок девять лет, как Аляску, и баста. Вот в этом вопросе Феликс с ним категорически не мог согласиться: если отдать, то потом придётся отбивать с боем.

Он содрал себя пиджак, провонявшую рубашку, затолкал их в шкаф и отправился в ванную. Времени, чтобы подумать о событиях сегодняшнего дня, было более чем достаточно. Конечно, можно было, отоспавшись, сгонять ещё за одной порцией контрабандного «наркоза» и на этом успокоиться. Но пережитый страх был ещё слишком свеж, чтобы его забыть. Пока он отмокал в ванне с прохладной водой, мысли его текли своим чередом, и текли они естественным путём туда, куда должны были течь, а должны они были течь, естественно, в сторону прекрасной, рыжеволосой Гринёвой. Мысль, что в одном из гостиничных баров в компании хищных самцов со всего света находится его возлюбленная, с которой ему нужно возобновить эти самые любовные отношения, и что ещё кто-то, а не он, думает о том же самом, приводила его в ярость. Сна как не бывало. Мало того, он готов был найти её и заслонить грудью от вожделения журналистской братии, слетевшейся со всего света с одной-единственной целью обольстить и затащить её в постель. Ещё этот пройдоха Джон Кебич, чего ему надо, недоумевал Феликс.

С этими отвратительными чувствами, которые делали из него слепого ревнивца, он спустил воду, сполоснулся под душем и выскочил из ванной, как чёрт из табакерки, с твердым намерением безотлагательно отправиться на поиски Лоры Гринёвой.

Благо, что у него была привычка повязываться полотенцем, потому что он так и застыл на пороге спальни: спиной к нему стояла одна из тех блондинок, которых подцепил Лёха Котов, и беспардонно развешивала в шкафу свои вещи. Его же одежда валялась на полу и попиралась самым бесцеремонным образом. Должно быть, она решила, что номер ещё не освобожден предыдущим постояльцем и решила исправить промашку обслуживающего персонала. В соседней комнате, естественно, раздавался самоуверенный голос Лёхи. Кто ещё мог проникнуть в номер? Только вездесущий Лёха Котов со своими блядями, подумал Феликс.

Он деликатно кашлянул. Блондинка оглянулась на него, как на пустое место, потом взвизгнула, словно увидела привидение, и почему-то швырнула в Феликса своё платье. Феликс, не меняя позы и придерживая одной рукой полотенце на бедрах, поймал платье, как бешеную кошку, и, в свою очередь, отшвырнул его в блондинку. Блондинка с приглушённым визгом вылетела из спальни.

И тут же со словами:

– Ёх! Это ты?! – явился изумлённый Лёха и напялил на морду самое невинное выражение, словно он был здесь ни при чём.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Феликс, роясь в дорожной сумке.

– Слушай… – признался Лёха, – я думал, что ты сегодня не приедешь.

– А я приехал, – уточнил Феликс, заявляя тем самым права на свой номер, если Лёха об этом.

– Ну и как?..

Похоже, Лёха рассуждал так: если Феликс съездил удачно, значит, он в хорошем расположении духа, значит, с ним можно договориться, если не удачно, то в действие наверняка вступал план «б».

Феликс раскусил его в два счёта. Ему ли не знать Лёху Котова – великого бабника и сексуального маньяка, помешанного на развратных блондинках.

– Удачно, – ответил Феликс, но почему-то не успокоил Лёху, и он нервно подпрыгнул, поняв, что переговоры будут трудными.

Пусть сам выпутывается, зло подумал Феликс, абсолютно не желая прийти на помощь другу.

– Понимаешь, им поселиться негде, – проникновенным голосом сообщил Лёха, и его круглая физиономия стал честной-честной и просящей до отвращения.

– А я при чём? – удивился Феликс, одеваясь. – Ты хоть подумал обо мне?

Они давно уже играли в игру под названием «мужская дружба». Иногда она их обременяла, иногда делала весёлыми. Но в их дружбе давно возник изъян, который подтачивал её. И пока ни Феликс, ни Лёха не могли разобраться в этом.