Текст книги "Возмездие теленгера"

Автор книги: Михаил Белозёров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

– Открывайте, ешкин кот! Иначе выломаем!

– Черт! – выругался Дядин, хватаясь за «плазматрон», который Телепень позабыл в прихожей.

С кухни прибежали перепуганные Чебот и Телепень. Чебот от ужаса опрокинул бидон на пол, и бесценное пиво потекло за плинтус. Костя вытянул из-под мышки пистолет и дослал в ствол патрон. Дядин с невозмутимым видом стал напротив двери и крикнул:

– У нас здесь «плазматрон». Как бухнем, костей не соберете!

– В окошко выгляньте! – с язвительным вызовом закричали с лестничной клетки.

– Подожди… – Дядин, отстранив Костю, пошел на кухню и осторожно отодвинул пыльную штору.

Что он там высмотрел, так и осталось неясным.

– Открывай! – приказал он Косте с тем же невозмутимым выражением на лице.

Костя помедлил.

– У них гранатометы, – объяснил Дядин. – К тому же это не кайманы, а свои, из «сопротивления». Но о цели нашего визита ни слова! – предупредил Дядин. – Мы мародеры из областного центра, пришли за крючками и леской.

– А если спросят подробности?.. – дрожащим голосом произнес Телепень. – Я ж…

– Говорите правду, но только без самых важных подробностей. Понятно?

– Понятно… – уныло ответил Чебот.

– Открывай! – приказал Дядин.

Костя открыл дверь.

– Так! Товарищи, граждане, господа хорошие, – заявил, входя, усатый человек в кожаной тужурке, в разрезе которой виднелась тельняшка, а еще на нем была бескозырка с надписью «Петр Великий». В руках он держал обычный «калаш». – Приказываю сдать оружие и прекратить бессмысленное сопротивление.

И так он это произнес, таким жестким командирским тоном, что нельзя было не подчиниться.

Вслед за ним в квартиру набилась самая настоящая банда – столько мужиков, что Костя не успел их всех разглядеть. Ближе всего к нему оказались двое. Один низенький, рыжий, конопатый, с круглой бабьей мордой, второй высокий блондин с маленькой, с кулак, головой.

Все они были городскими: бледнокожие и какие-то щуплые, но шустрые, как тараканы. Костя с превосходством подумал, что любого такого щелкнешь по лбу, он и окочурится. Но пистолет свой отдал вслед за «плазматроном», который сдал Дядин, и «тулкой», которую забрали у Чебота. Банда тут же бросилась допивать пиво, которое не успело разлиться, и доедать рыбу, которая еще осталась на кухонном столе. После того как все сожрали и выпили, вывели их из квартиры, как пленных, радостно и громко переговариваясь:

– Поймали субчиков!

– Схватили уродов!

– Теперь узнают, почем фунт лиха! Хи-хи… Ха-ха…

– Это я их выследил! – хвастался рыжий, конопатый и все норовил пнуть Костю в зад.

Но у него плохо получалось, во-первых, удар выходил слабым, а во-вторых, Костя, поднаторевший в такого рода развлечениях, вовремя делал шаг вперед, и рыжий все время мазал. От этого он злился и все больше выходил из себя:

– Ну погоди! Ну, гад! Щас я тебе покажу!

Костя пытался сказать, что они и не собираются убегать, но никто его не слушал. Мужики болтали, как пацаны у них в деревне, для собственного успокоения и бодрости духа:

– А чего нам, бойцам! Мы в своем районе хозяева!

От этих речей у Телепня и Чебота стали подгибаться коленки. У Кости самого было такое чувство: покажи ему тараканью щель, и он в нее втиснется, проскользнет ужом, чтобы только убежать и спрятаться от разноголосых дурных бандитов.

– Ставь там! – приказал усатый в тужурке.

Их толкнули к кирпичной стене под цветущие липы.

– Кто такие?! – заорали все сразу, корча злобные морды.

Лишь один усатый в тужурке оставался невозмутимым, и на него поглядывали с уважением.

– Ша!!! – произнес он. Все моментально замолкли. – Я говорить буду! – Он сделал шаг вперед и громко спросил: – Кто такие?!

Костя понял, что их сейчас расстреляют прямо во дворе родного дома, рядом с песочницей, в которой он когда-то играл, о возможности сбежать со связанными за спиной руками не было и речи. Стена за спиной высоченная, метра три с половиной. Правда, когда жить захочешь, и не через такую перепрыгнешь, но эта песня была не про них.

– Мародеры… – подал слабый голос Чебот, ковыряясь носком сапога в прелых листьях, мол, мне все равно, можете меня застрелить, а я буду стоять на своем.

– А-а-а! – радостно завопила банда. – Гады! Убьем!

Впрочем, скажи Чебот любую другую фразу, они орали бы не менее воинственно.

– Тихо, товарищи! – сипло крикнул усатый в тужурке и поднял короткопалую руку. – Обвиняемые перед смертью слово молвить хотят. Говорите!

– Мародеры мы… – снова пискнул Чебот так, как учил их Дядин, а сам Дядин даже не дернулся, как будто не стояли они под дулами «калашей».

– Ага! – обрадовался усатый в тужурке, словно поймал их на лжи и одним махом вывел на чистую воду. – Значит, признаете свою вину?

– Признаем… – кивнул Телепень. – Все признаем. – И вдруг он, всегда трусоватый, гордо вскинул голову на короткой шее, видно, решил умереть геройски и красиво.

– А ты чего молчишь? – ткнул дулом Костю усатый в тужурке. – Или смерти не боишься?

Костя пожал плечами. Честно говоря, он ничего не понял. Какую вину? Город пустой много лет. Кому он нужен?

– А разве это вина? – спросил Дядин, упрямо поводя плечами.

– Он еще спрашивает?! – радостно и глумливо крикнул усатый в тужурке, оглядываясь на соратников. – Наш город – это народное достояние, и мы не дадим грабить наши музеи!

– Правильно! – закричали все. – Попались – отвечайте по закону!

– Нам музеи не нужны! – сказал Костя. – Хотя я с удовольствием посетил бы Эрмитаж.

– Нет, вы только гляньте на него, ешкин кот! – снова прокричал усатый в тужурке. – В Эрмитаж его своди! Нате, выкушайте! А вот этого не хотите? – И, скрутив дулю, сунул Косте под нос.

Хотел Костя укусить его за эту самую дулю, уж слишком она соблазнительно близко была, да передумал. Он снова ничего не понял, не было логики в словах усатого. Получалось, что мародеры только и ездят в Санкт-Петербург, чтобы грабить музеи. Да кому они нужны, подумал он, если вокруг такая голодуха и разруха? Куражатся просто перед нашей смертью, решил он и подумал, что надо было сопротивляться до последнего, глядишь, тогда и был бы шанс кому-то остаться в живых, даже несмотря на реактивные гранатометы и всякое другое оружие.

– Именем… – крикнул усатый в тужурке, клацая затвором, – именем России… и священной памяти ее народов!

Вся банда обрадовалась и тоже заклацала затворами, кроме того высокого блондина с маленькой головой, потому что у него в руках был «плазматрон» и ему надо было всего лишь нажать кнопку, чтобы активизировать его.

– Стойте! – крикнул Костя. – Стойте! Не мародеры мы!..

– А кто же тогда? – опустил автомат усатый в тужурке. – Кто же вы такие? – спросил он, по-тараканьи шевеля своими развесистыми усами и требовательно заглядывая Косте в глаза. – Кто? В молчанку играете? Разговаривать с народом не хотите?! Презираете нас?! А мы вот вас сейчас за это!..

– «Мстители»! – выпалил Костя ему в помятое и, как ему казалось, старое лицо.

Пусть теперь убивают! – подумал он с горечью, сразу поймут, с кем расправились и какую возможность упустили. Но ведь все равно не убьют. Не убьют, и все. Что-то случится, чего в его в памяти еще не было, но убитым он себя не помнил. Стало быть, думал он с чувством превосходства над усатым в тужурке, стрелять они не будут. Пугают!

– «Мстители»? – крайне удивился усатый в тужурке и сбавил темп на пол-оборота.

– Это мы мстители! – заорали все, страшно выпучивая глаза. – Это мы, а не вы, деревня сопливая!

– Тихо! – сипло крикнул усатый в тужурке и сбавил темп еще на пол-оборота. – Ша!!! «Мстители», говоришь? – спросил он в странной задумчивости и поскоблил подбородок грязным ногтем.

– «Мстители»… – подтвердил Костя, не потому что боялся смерти, а потому что ему важно было остаться честным и открытым.

На этот раз эта черта его характера ему помогла – поверил ему усатый в тужурке, как-то вдруг расположился к Косте.

– Хм! Это же меняет дело! А ну-ка, развяжите их! – приказал он.

– Зачем?! – взвыла банда. – Укокошим и пойдем пить водку с какавой!

– Мы и так пойдем водку пить! – пообещал усатый в тужурке. – А вначале надо разобраться. Развяжите!

К Косте подскочил рыжий, конопатый:

– У-у-у… гад! – пнул его, но все же разрезал на руках веревки.

Костя не удержался и тоже пнул в ответ, да так удачно, что рыжий, конопатый смешно ойкнул, отлетел метра на три, потирая задницу, и все вокруг добродушно рассмеялись:

– Что, Витек, попало? Не суйся, куда не надо. Ха-ха-ха… Хи-хи-хи… Хо-хо-хо…

От былой ненависти не осталось и следа. Бандиты, как малые дети, переключили внимание на забавный эпизод. Успокоились, как море после шторма, и глядели уже не враждебно, а весело и даже дружелюбно.

– У-у-у… гад… – выругался Витек, с болезненным выражением на лице потирая задницу. – Я тебе еще покажу. – И погрозил Косте пухлым кулачком.

– А ты, часом, не врешь? – спросил усатый главарь у Кости, движением руки отстраняя рыжего, конопатого Витька. – Точно «мстители»?

Он и произнес слово «мстители» в том значении, которое придавал ему Дядин, а не в том, которое имела в виду банда, которая, похоже, ни во что подобное не была посвящена.

Костя не удержался, глянул на Дядина, который почему-то прятал глаза, и вообще, на его лице застыло горькое выражение обиды. Неужели лучше было бы, если бы нас расстреляли, подумалось Косте, и он ответил, сжав кулаки:

– Не вру… Зачем мне врать-то?

Усатый в тужурке еще раз внимательно посмотрел ему в глаза.

– Вижу… вижу, чувствую, что не врешь, – с непонятным значением произнес он. – Понимаешь, какое дело?.. – доверительно вздохнул он, беря Костю под локоть и по-свойски отводя в сторону: – Миф это, старый городской миф. Понимаешь?

– Не понимаю, – признался Костя.

– Народ верит, что придет мальчик и избавит нас от пиндосов. Может, у тебя и флейта есть? Я имею в виду, что-нибудь подобное? Ну, как в той сказке.

Должно быть, ловит на противоречии, подумал Костя. Ничего у тебя не получится, дядя, потому что я говорю правду, а правда – это такая сильная вещь, которую в карман не спрячешь. Правда – это как знамя победы, от нее нельзя отречься в случае неудобства. Правды боятся и перед правдой пресмыкаются. Правда – она или есть, или ее нет.

– Нет у меня никакой флейты, – ответил, вспомнив Ганса из сказки, который с помощью дудочки избавил город от крыс.

– Не скажи, не скажи… – таинственно произнес усатый в тужурке. – На маленького мальчика ты не похож, – заметил он, задумчиво разглядывая Костю с головы до ног.

Костя страшно удивился, выходит, все знают о «мстителях»: и кайманы, и пиндосы, и даже эти бандиты. А толку? Где американцы, а где мы – измученное славянское племя? Он еще раз с надеждой посмотрел на Дядина, мол, объясните товарищу ситуацию, расскажите правду, свои же, судя по всему, местные повстанцы, правда больше похожие на шпану. Объясните, что маленькие мальчики давно выросли и превратились в юношей. Но Дядин делал вид, что разговор к нему не имеет никакого отношения и что вообще он мало с ними знаком.

– Ладно… – сказал усатый в тужурке и осведомился: – Тебя ведь зовут Константином?

– Откуда вы знаете? – удивился Костя.

– А твой друг, – он поискал глазами Чебота, – все время орал: «Беги, Костя! Беги!» А этот, – он ткнул пальцем в Телепня: – «Костя, не дрейфь! Костя, не дрейфь!»

Бандиты снова заржали, как глуповатое стадо, счастливое и радостное только оттого, что им тепло и сытно и что впереди у них пир с горькой водкой и сладким какао.

– Я и не дрейфил, – стушевался Костя и покраснел как рак.

– Да вижу, вижу, – успокоил его усатый в тужурке. – Парень ты смышленый. Пошли, потолковать надо.

Все, как полоумные, снова зареготали, издавая нечленораздельные звуки, что, должно быть, означало не только полное единодушие со своим вожаком, но и то, что убивать чужаков им расхотелось и они рады-радешеньки просто развлечься, чтобы было о чем посудачить в городе. Ну не придурки ли? – подумал Костя. А если кайманы рядом?

– Не обращай внимания, – тихо предупредил его усатый в тужурке. – Это радиация так действует. Я тоже иногда себя неадекватно веду, – признался он, – буйным бываю. А что поделаешь? Назвался груздем, полезай в кузов. Ешкин кот!

* * *

Их повели, теперь уже с прибаутками и в обнимку, такими закоулками, что Костя, который считал, что ориентируется в городе по старой памяти, сразу потерял направление и даже не сообразил, где они оказались, но, уж конечно, не в центре, а где-то за Ольгинским прудом и полуразрушенным манежем, потому что банда хотя и вела себя вольготно, но нет-нет да и поглядывала с плохо скрываемым страхом и в сторону Стены, и в сторону Невы. Ага, злорадно понял Костя, значит, насчет Эрмитажа это они просто так сбрехнули, для красного словца, а сами в него не ходят, значит, центр не в их власти? Эта мысль почему-то развеселила его, и он уже по-свойски отвечал усатому дяде в кожаной тужурке. Оказалось, что его зовут Петром Сергеевичем Кононовым, а кто он такой, он, конечно же, не сообщил, хотя и так было ясно – повстанец, кто еще? Кто может остаться в зараженном городе? Только полные психи. Вот у нас в тайге такой радиации нет, у нас чисто и вольготно. И так захотелось Косте в деревню, в родной дом, где пахнет сдобными пирогами, где можно попариться в баньке, что он едва не развернулся и не задал стрекача в сторону Стены, которая возвышалась за спиной.

Но их завели в какие-то дебри, и он уже стал подозревать банду в самом гнусном умысле, как вдруг за вековыми липами блеснула вода, затем открылся подземный ход, и они стали спускаться по длинной, широкой и пологой лестнице, как будто в метро, которое Костя смутно помнил. А через мгновение он уже сидел вдвоем с Петром Сергеевичем в каком-то шикарно обставленном подвале с настоящей электрической лампой под потолком, на кожаных диванах и пил сладкий чай с настоящим сахаром, а не с сахарином, который обычно тащили со всех «промыслов».

Дядина, Чебота и Телепня увели куда-то в другое место. Вначале Костю это беспокоило, а потом он сообразил, что Кононов просто хочет поговорить с ним тет-а-тет.

– А ведь я тебя знаю… – сказал он, поправляя широкий флотский пояс, а потом с таинственным видом разглаживая густые усы.

Его бескозырка с золотистой надписью «Петр Великий» лежала на столе.

– Откуда?! – страшно удивился Костя. – Мы же с вами ни разу не встречались.

– Встречались! – многозначительно поднял палец Петр Сергеевич. – Встречались, ешкин кот! Я с твоим отцом служил в одном дивизионе. И даже пару раз бывал у вас дома. Хорошо, что я тебя не расстрелял. Хорошо! – заключил он. – А ведь мог бы. Ей-богу! У меня эти мародеры вот где сидят! – И он потыкал ребром ладони себе по шее. – Боремся мы с ними, боремся, а они все лезут и лезут, как тараканы.

– Вы что, действительно их расстреливаете? – спросил Костя, и вдруг у него словно пелена упала с глаз: он все вспомнил.

Вспомнил и дядю Петра, и свое, в общем-то, незамысловатое задание – запустить ракеты. О термоядерных ракетах, где и как они расположены, он, конечно же, ничего не знал, он знал лишь о ретрансляционной ракете, которая находилась совсем недалеко, можно сказать под носом – в Балтике. И надо было всего-то проплыть на катере до Кронштадта, а там на месте сориентироваться и понять, что к чему: куда дальше двигать и что делать.

Он тут же едва не выложил дяде Петру, то бишь Петру Сергеевичу Кононову, что признал его и что знает, куда надо направляться и что делать, но вовремя прикусил язык, потому что вспомнил о Дядине. Кто же тогда Дядин? Северный куратор? А кто дядя Петр? Костя запутался. Нет, решил он, пока я сам не разберусь, я им ничего не скажу, а то можно все испортить, создать ситуацию, из которой не выберешься, а ставка слишком велика, глобальная ставка!

Но то, что Петр Сергеевич не куратор – это точно. А кто, предстояло еще выяснить. Петр Сергеевич вдруг вспомнил о мародерах и неожиданно развеселился.

– Да никто их не расстреливает! Ешкин кот! – в сердцах воскликнул Петр Сергеевич. – Что мы, уроды какие? Когда-то расстреливали, а теперь не расстреливаем. Что с вашего деревенского брата взять? Пугаем до смерти, обираем до нитки, чтобы неповадно было шляться где ни попадя, и отпускаем на все четыре стороны. Некоторые даже у меня остаются, например Буланов Викентий.

Казалось, он даже смутился от своей излишней горячности.

– Это такой высокий блондин? – спросил Костя.

– Он самый. Из-под самого Донецка к нам бежал за счастьем.

– Так все-таки расстреливали?

– Конечно! – с прежней горячностью сообщил Петр Сергеевич. – А ты представляешь, что здесь творилось во время войны и сразу после нее?

– Не представляю, – признался Костя.

– Здесь, брат, такое было…

– А что было?

– Беззаконие, что еще может быть в такое время? Шастали целыми бандами, хотя вокруг вовсю свирепствовала чахомотка. Эти сволочи мало того, что обирали мертвых, отрезая им пальцы, чтобы снять кольца, или вырывали плоскозубцами золотые зубы, так они нападали на живых! Изверги! Вот нам и пришлось объединиться для самозащиты. Расстреливали при малейшем подозрении и бросали в огонь, чтобы зараза не распространялась. Поэтому мои архаровцы такие неуправляемые. Затем мародер пошел косяками за произведениями искусства. Этих тоже расстреливали. А обратил ли ты внимание, что у нас в городе нет собак?

– Нет, не успел – простодушно признался Костя.

Горяч был Петр Сергеевич, горяч и холеристичен, но искренен и честен. Это подкупало.

– Это потому что они питались человечиной! Мы их тоже того… перестреляли! Жаль, конечно, несчастных тварей, но пришлось. Потом у нас с кайманами что-то вроде негласной договоренности образовалось: они сами по себе – в центре, а мы сами по себе, все больше по окраинам, и друг друга не трогаем. Расскажи-ка мне лучше, Костя, какое сейчас положение в деревне.

– В какой деревне? – насторожился Костя.

Еще расскажу что-нибудь не то о Чупе, подведу людей, насторожился он. Да и зачем ему наша богом забытая деревня?

– В твоей родной, – попросил Петр Сергеевич.

– А-а-а… – прикинулся Костя простаком, – деревня у нас большая…

– Сколько дворов?

– Полста.

– Значит, крепко сидите?

– Ну да… – ответил Костя, не понимая, куда клонит Петр Сергеевич.

– Это хорошо! – резюмировал Петр Сергеевич, налегая на «о». – Народ нам нужен, вот что! В народе теперь вся сила! Нормальный народ, с нормальными рефлексами, не испорченный войной и цивилизацией, не живущий на дармовщинке, за счет былого, а работающий в поте лица своего! Я и сам не знаю, на кого больше опереться в предстоящей войне. Свои вроде ближе и понятнее, а деревенские безгрешные, как святые. Но свои – они же трутни, руками ничего не умеют делать. Их лучше в политику совать, а вот ваши – это соль земли. Без деревенских мы пропадем. В деревенских теперь вся сила, – повторил он убежденно. – Это я тебе, брат, точно скажу! Вот такой расклад на данный исторический момент.

Ха, подумал Костя, возгордясь, об этом же и Захар Савельевич твердил. Значит, они находятся на одной идеологической платформе. И так у него здорово вышло с этой платформой, что он невольно заулыбался. И так ему после этого захотелось рассказать свою историю Петру Сергеевичу, что едва не выложил все как на духу. Сбросить с себя тяжелый крест, а там пускай взрослые решают, куда идти и как запускать эту самую ретрансляционную ракету, от которой зависит наша дальнейшая светлая жизнь.

– Ну, а народ, он к чему склонен? – снова пристал к нему Петр Сергеевич.

– Народ? – переспросил Костя и представил себе этот самый народ.

Народ ни к чему склонен не был. Это была сущая правда. Самогона попить, вертолет сбить, чтобы снять с него пушку, подраться, в клуб на танцы сбегать, «промысел» заныкать от общества. Много к чему был склонен деревенский народ. Он, правда, мог и картошку посадить, и рыбки наловить, но ведь для своего же пуза. Идеализировал его Петр Сергеевич, сидя в городе, считал чуть ли не святым и боголюбивым. Но ответить так Костя посчитал некорректным. Требовалось отвечать с каким-то иным смыслом, а с каким конкретно, он не знал, не имел ни малейшего понятия.

– Поднимется ли он на борьбу с оккупантами?

– С какими оккупантами? – спросил Костя.

Никаких оккупантов он и в глаза не видел. Если Петр Сергеевич имеет в виду кайманов, то это вроде свои, только мутанты. А американцев они лишь на Стене и видели, да и то они были такими доброжелательными, что даже маски подарили. Какие же это враги? Нет, если покажут на кого-то пальцем, будем бороться, куда денешься. Или я чего-то не понимаю? – подумал он в растерянности. Не было у него злости ни к кому конкретно. Должно быть, я еще чего-то не понимаю, решил он и сказал на всякий случай:

– Кайманы без американцев – не сила!

Петр Сергеевич согласился:

– Верно, не сила, и у меня такое же мнение. Да мы их в бараний рог за неделю скрутим! Ешкин кот! – И требовательно посмотрел на Костю, ища подтверждения своим словам.

– А больше я оккупантов не знаю, – добродушно признался Костя.

– Ладно, бог с ними, с оккупантами, – закруглил разговор Петр Сергеевич и со вкусом отхлебнул чаю. – Ты сам-то пей, пей, – сказал он, пододвигая ему сушки, твердые как камень. – В чай макай и пей, – посоветовал он. – Я хочу одно понять, вот ты говоришь, что вы «мстители». И это хорошо! Предположим, я тебе верю. Я еще ни одного «мстителя» в глаза не видел. Но, во-первых, кому и как ты собираешься мстить? А во-вторых, что нам потом, после падения пиндосов, делать? Как народ в города привлечь, чтобы здесь снова жизнь бурлила? Я, например, хочу для народа Петергоф открыть! Пусть любуется неземной красотой! А что?! Я думаю, что на красоту он пойдет, как голодная рыба на крючок!

– Я не знаю… – растерянно пожал плечами Костя. – Нам Захар Савельевич об этом ничего не говорил, то есть он, конечно, говорил, что надо захватывать власть, но как конкретно, я не знаю.

– Ага, значит, все-таки говорил?! – приподнял одну бровь Петр Сергеевич.

– Говорил, что мы должны российскую власть установить.

– Это хорошо… – снова в задумчивости отхлебнул чаю Петр Сергеевич. – А как конкретно ты мстить собираешься?

Костя на мгновение задумался, и эта заминка не ускользнула от внимания Петра Сергеевича. Лицо его сделалось весьма располагающим к откровению, даже усы подобрели и уже не так воинственно торчали в стороны.

– Есть такая штука…

И Костя чистосердечно рассказал Петру Сергеевичу обо всем том, что рассказывал ему Дядин, но до самого того момента, где надо было ехать в Кронштадт, – сообщать об этом у Кости язык не повернулся. Оставил он себе крошку тайны. Поостерегся на всякий пожарный, чтобы потом не жалеть.

– Значит, тебя в детстве закодировали?! – удивился Петр Сергеевич. – Ешкин кот!!! «Записали» в тебя не только то, что ты должен увидеть, но и то, что должен пережить?! Да-а-а, брат…

– А как это так? – наивно спросил Костя.

– Это, брат, наука, – призадумался Петр Сергеевич. – Я и сам не понимаю. Ишь ты, поди ж ты! – снова возбудился он и почесал грудь там, где кончалась тельняшка. – Понимаешь, в чем дело, именно так я себе это и представлял. Значит, – в задумчивости произнес он, – это не сказка и не народный фольклор, а это реальность. Значит, это он тебе все говорил?

– Не только мне, – простодушно смутился Костя. – Захар Савельевич сказал, что нас много было, но что я теперь один остался.

– Хм… – в еще большей задумчивости почесал затылок Петр Сергеевич. – Так уж и один?

– Сказал, что один, – скромно потупился Костя.

– Ну, один так один. Какая, собственно, разница? А что же вы к «сопротивлению» не обратились?

– Я не знаю. Захар Савельевич об этом ничего не говорил, может, из-за секретности операции? – предположил он.

– Ну что ж… – согласился Петр Сергеевич, водружая на голову бескозырку. – Может, очень даже может быть. А не показался ли тебе ваш Захар Савельевич каким-то странным?

– Да нет… – подумал Костя и вспомнил все свои мнимые и явные обиды, но разве обиды могут быть странностями? – Вроде нет, – сказал он. – Не заметил…

– Так вроде или нет? – будто бы на всякий случай уточнил Петр Сергеевич.

– Нет, – ответил Костя. – Не было странностей.

– Ну-ну… – многозначительно сказал Петр Сергеевич, поднимаясь. – Где-то я его уже видел, вашего Захара Савельевича, а где, припомнить не могу. Ну да бог с ним. Сейчас вам вернут оружие, можете отдыхать, а мы с вашим Дядиным будем думать, что делать дальше. Все это надо держать в тайне, и о «мстителях» больше не распространяйтесь. Говорите, что вы из «сопротивления». Для моих архаровцев что «сопротивление», что «мстители» – один черт.

– Есть не распространяться! – радостно отозвался Костя, чувствуя, что освобождается от тяжелой, как пудовая гиря, ответственности.

– Кажется мне, что твой отец как раз и занимался системой «мертвая рука-два». Может, я, конечно, и не знаю деталей, сам понимаешь, в армии дисциплина на первом месте. Там за длинный язык можно было здорово пострадать, тем более в таком важном деле, как засекреченный пункт связи, но кое в чем я, брат, разбираюсь неплохо. Кое-какие детали дают мне основание думать, что этот пункт находится не так чтобы далеко, можно подумать, что даже в Финском заливе. А если это так, то мы хоть завтра запустим ретрансляционную ракету и пиндосам конец.

Страшно удивился Костя и вздохнул с облегчением, потому что кое-что вспомнил еще тогда, в квартире, взглянув на фотографию отца на фоне флага: надо ехать в Кронштадт. А в Кронштадте есть ключ ко всем-всем воспоминаниям. Но раз Петр Сергеевич говорит, что знает, как и куда идти и что делать, то так тому и быть.

С легким сердцем, ни о чем больше не заботясь, Костя покинул апартаменты Петра Сергеевича и направился в ту сторону, откуда был слышен безудержный смех.

* * *

Ржали, конечно, пьяненькие Чебот и Телепень. Кто же еще? Кто еще так легко способен был переносить невзгоды и удары судьбы? Только свои, теленгерские. Им залихватски вторили архаровцы Петра Сергеевича. Особенно заливались двое: Буланов и рыжий, конопатый Витек. Буланов в порыве веселья бился головой об стенку, у него были длинные белые волосы до плеч, и поэтому ему Костя симпатизировал больше, чем злобному Витьку с мордой, похожей на поджаренный блин.

Пили бражку, черпая ее кружками из большого котелка.

– Привет!!! – заорали все, кроме рыжего, конопатого Витька, который, напротив, исподтишка показал Косте кулак, при этом сохраняя на морде вполне дружелюбное выражение.

Впрочем, этого никто не заметил, потому что все были возбуждены бражкой и какими-то сладко-вонючими сигаретами. Если в деревне курили настоящий самосад, то по сравнению с ним это была очень специфическая дрянь. Костя вспомнил, что так пахло в кабаке «Петровский», в котором они напились, а еще он вспомнил, что Малаха говорил о наркотической конопле.

– Садись! – закричали все. – Садись!

Ему освободили место, как почетному гостю, во главе стола и тут же налили. Часть банды действительно пила водку с какао и находила в этом особый шик. Это было их фирменное пойло. Костя от такого напитка вежливо отказался и предпочел знакомую бражку. Он почувствовал, как горячая и сладкая волна пробежала в желудок, и тут же захотел есть. Ему сунули здоровенную голень, и он принялся с жадностью обгладывать с нее мясо, закусывая черным хлебом и солеными, хрустящими огурцами. А когда насытился и поднял глаза – о боже! Мир озарился яркими красками, потому что на него смотрела очень красивая женщина, такая красивая, как осенняя лиса-огневка. Костя от неожиданности поперхнулся и густо покраснел, а затем отложил в сторону кость и тыльной стороны руки вытер жирный рот. Женщина смотрела на него неотрывно и очень внимательно. Она не участвовала в общем галдеже, а словно отгородилась от банды глухой стеной презрительного равнодушия.

– Привет! – прокричала она, чтобы он ее услышал. – Меня зовут Аманда! – И протянула через стол худую, изящную руку с кроваво-красными ногтями.

– Здравствуйте… – скромно ответил Костя, готовый своей сдержанной кротостью завоевать весь мир, но почему-то безмерно стесняющийся этого.

Рука у нее была изящного и красивой, как у статуэтки балерины на комоде у Ксении Даниловны. Накрашенных ногтей Костя в своей деревни ни у одной женщины не видел и сильно им поразился. В его понимании, красить ногти было глупо, краска слезет после первого же посещения коровника, но ему, как ни странно, этот городской обычай понравился, украшал он женскую руку, делал ее божественной.

– Как тебя зовут, красавчик? – Костя не столько расслышал, сколько уловил ее вопрос по движению губ.

Чебот орал:

– А вот мы сейчас! – И опрокидывал в себя очередную порцию водки с какао.

– А мы не отстанем! – вторил ему Телепень.

– А-а-а! – орали все остальные, и высокий патлатый блондин по фамилии Буланов, и рыжий, конопатый Витек.

– Я Костя… – ответил он, страшно смутившись.

Его еще никто не называл красавчиком, потому что в деревне его считали пацаном, ну, почти все, кроме Верки. Даже с Веркой они не обсуждали этот вопрос, потому что он был из области нравственных табу, о которых не принято говорить на севере, где народ суров.

Верка была красивой по-своему, по-деревенски, а женщина напротив – по-городскому, особой изящной красотой, с которой Костя еще не сталкивался. Кто из них был лучше, он не мог сразу сообразить, главным образом потому, что женщина напротив смотрела на него ласково-ласково, словно чего-то от него хотела, а что именно, Костя понял не сразу.

Он засмущался еще больше и, для того чтобы скрыть свою стеснительность, влил в себя целую кружку бражки, и хмель ударил ему в голову. Но даже в этом его новом состоянии смущение не прошло. Дальнейшее он помнил весьма смутно. Помнил, что они пили теперь уже вдвоем с Амандой, болтали о чем-то и долго плутали по туннелям, пока не выбрались в заросший парк, превратившийся в густой, весенний лес, где неспешно бродили под радиоактивной сенью разросшихся берез и сосен, и радиоактивные забавные белки беспечно сновали в радиоактивной траве. И только Стена, возвышающаяся над городом, напоминала о том, что мир опасен и изменчив, что уже завтра он может оказаться другим.

Он очнулся в тот момент, когда целовал эту самую Аманду. Губы у нее были вкусные, как земляника, а тело под одеждой – вертким и сильным. А еще она здорово орудовала языком.

– Да ты не умеешь целоваться! – удивилась она, отстраняясь и требовательно глядя на него темно-зелеными глазами. – Давай-ка…

И учила его, как это правильно делается: по этапам, до высшей точки, с падением в пропасть и воспарением ввысь.

– Нравится? – спросила она, игриво закусив губу и глядя на него из-под рыжей челки.

Сердце у него не то что сладко екнуло – его словно проткнули большой и очень острой иглой. В следующее мгновение – еще один раз, и он почувствовал, что летит.