Текст книги "Записки генерала-еврея"

Автор книги: Михаил Грулев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Я слышал впоследствии, что, благодаря многочисленным посещениям поклонников всевозможных состояний и званий, выслушивая разнообразнейшие перипетии подлинной жизни, цадик, вполне естественно, приобретает глаз зоркий, намётанный, способный уловить своего собеседника с первого взгляда. А в данном случае, со мной, не требовалось много проницательности, чтобы обезоружить меня с первого слова, и я ушёл, что называется, не солоно хлебавши.

Сравнительно более индифферентные в делах религии, считающие себя до некоторой степени свободомыслящими, миснагды изощрялись в вышучивании хасидов и их цадиков во всевозможных сатирах, в стихах, прозе и на сцене. На этой последней шумный успех имела прелестная оперетка «Ни бе, ни ме, ни кукареку», которая по капризному разрешению властей была однажды поставлена на сцене в Петербурге в начале 70-х годов и музыка которой так пришлась по вкусу русской публике, что десятки лет танцевали кадриль под эту музыку во всех клубах Российской империи, столичных и провинциальных. Тогда же появилась на древнееврейском языке прелестная сатира какого-то анонимного автора, под названием «Олом к'миного ноэг», т.е. «Свет, каков он есть», в которой весьма едко и остроумно осмеивались цадики, хасиды и их изуверства. Автор, конечно, подвергся бы гонению со стороны влиятельных хасидов, если бы не скрылся под псевдонимов.

Вообще, к престижу своих цадиков хасиды относились чрезвычайно ревниво и, как вообще люди, одержимые слепым фанатизмом, отличались крайней нетерпимостью к инакомыслящим.

Рознь между миснагдим и хасидим была настолько значительна, что вопрос этот всплывал не только в делах религии, но и в обыденных деловых сношениях, даже в вопросах семейного родства. Возникал ли вопрос о торговой сделке, о предстоящем сватовстве и т.п., – сейчас же первый вопрос, к какому толку принадлежит договаривающаяся сторона – миснагдим, или хасидим.

Конечно, молитвенные дома были совершенно отдельные у тех и других, и даже сами молитвы заключали в себе существенное различие. Почти ежедневно, а по субботам обязательно, хасиды непременно окунались в микве перед утренней молитвой; во время самой молитвы проявляли чрезвычайный раж: размахивали руками, подпрыгивали, неистово раскачивались, пронзительно выкрикивали слова молитвы и т.п.

Судя по всему, что я слышу, читаю и знаю про теперешнюю жизнедеятельность евреев в России, надо думать, что в современных настроениях еврейских масс, во всём их мироощущении произошёл глубокий внутренний переворот, отразившийся на всём укладе их жизни и на характере религиозного и умственного мировоззрений, по сравнению с описываемой мною эпохой 60-х годов.

Если такие эволюции, вообще говоря, совершенно естественны и неизбежны у всех народов, на протяжении почти трёх четвертей века, то в отношении еврейской народности тут сказываются ещё особые причины религиозного характера, а также пережитые жестокие встряски социально-экономического и политического порядка. Относительно первых надо заметить, что испокон веков евреи жили взлелеянной надеждой о приходе Мессии, который должен собрать евреев со всех концов света и повести их в обетованную землю для новой райской жизни. Но по всем расчётам и преданиям, все сроки для прихода Мессии прошли, а его всё нет как нет. Пропали последняя надежда и вера в спасительное освобождение даже у самых правоверных, а вместе с надорванными чаяниями проникли в народные массы разочарование и некоторый индифферентизм к делам религии.

Огромное влияние на бытовую сторону жизни оказали вопросы социально-экономического характера: появление сионизма, жестокие преследования, которым подвергались русские евреи в царствования Александра III и Николая II и, наконец, экономические потрясения, пережитые в последние годы после трёх революций в России.

Не берусь судить о современном строе жизни евреев в России, известном мне только теоретически, как я ни интересовался и ни интересуюсь этим вопросом, столь дорогим и близким моему сердцу. Возвращаюсь поэтому к описываемой мною эпохе 60-х годов.

Жизнь ортодоксальных евреев того времени, т.е. почти всей массы еврейства без исключения, вращалась между синагогой и повседневными занятиями. В мире нет народа, который до такой степени был бы поглощён религиозным культом, как евреи, у которых все закоулки жизни, вся без исключения жизнедеятельность регламентируется требованиями религии. Запросы религии поглощают чуть ли не столько же времени, сколько уходит на все прочие занятия для добывания хлеба насущного.

Ежедневно, с утра, нельзя взяться за какое-нибудь дело пока не отбыл утренней молитвы («давнен») – по возможности непременно в синагоге, в обществе не менее 10 человек («миньон»). Эта утренняя молитва, в соединении с разными беседами и ожиданиями, пока наберётся 10 человек молящихся, длится не менее 1-2 часов. Около 4-5 часов дня – сумеречная молитва («минхе»), после которой, едва вернёшься к себе домой, как надо опять идти в синагогу для вечерней молитвы («майрив»).

Эти три молитвы, вместе с приготовлениями и хождением в синагогу взад и вперёд, отнимали не менее трети рабочего дня и считались совершенно обязательными для сколько-нибудь набожного еврея. Но благочестивые евреи не довольствовались этим, а вставали задолго до рассвета и при еле мерцающем свете особой тонкой светильнички, свёрнутой в клубок, читали ещё особые молитвы. Некоторые из этих молитв, более соответствующих псалмам, странным образом связаны с... пением петуха: заповедано, что петух пробуждается и поёт, видя Саваофа входящим в рай в компании большой свиты праведников; петух поёт при этом хвалу семь раз, ни больше, ни меньше, причём каждому пению петуха соответствует особое молитвенное изречение [4]4
  Когда я прислушивался иногда в детстве по ночам к пению петуха, мне казалось странным и непостижимым, что, не считаясь с высочайшим выходом в рай, петух пел не семь раз, а больше или меньше, сколько ему вздумается.


[Закрыть].

Где бы еврей ни находился – в путешествии, или дома занятый каким-либо делом, – он обязательно становился на молитву три раза в день, в указанные часы. А так как для утренней молитвы ещё требуются особые атрибуты – («тфилим») даже для подростка, начиная с 13 лет и, кроме того, ещё («талес») религиозная накидка для женатых, то, отправляясь в дорогу, надо было всегда иметь с собой этот обязательный и неизменный багаж.

В пище, одежде и обиходе домашней жизни евреи того времени крепко держались старины, которая насквозь проникнута была строжайшими требованиями религии, вернее сказать, многочисленными комментариями Торы и Талмуда. Наиболее популярным и обязательным регламентом для повседневной жизни правоверных евреев, во всех её проявлениях, служит, как я заметил выше, «Шулхан-Орых», т.е. «накрытый стол», в котором до мельчайших подробностей, даже иногда воображаемых, изложены все правила жизни, во всех её проявлениях – в отношении пищи, одежды, жилья и всей вообще жизнедеятельности, – даже такая мелочь, как и когда можно подстригать усы, обрезать ногти и проч.

И до каких только геркулесовых столпов не доходят разные комментаторы в своих толкованиях не только заветов Торы или Талмуда, а даже поверхностных намёков, обронённых в этих священных книгах. Вот на выдержку два случайных примера, которые приходят на память. В одном из трактатов Пятикнижия есть коротенькая фраза: «не вари ягнёнка в молоке матери его». Трудно сказать, что следует подразумевать под этой метафорой, если принять во внимание, что в древние времена любили окутывать мысль притчами и загадками. Но, на беду евреев, над этой фразой в долготу веков нагромоздилось столько головоломных толкований, регламентов и запретов, что повседневная пища, утварь и проч. оказываются до крайности связанными сложнейшими ограничениями: не только – Боже упаси – нельзя жарить кусок мяса в коровьем масле, но необходимо обязательно иметь особую столовую посуду, отдельно для пищи мясной и отдельно для пищи молочной.

Не угодно ли соблюдать такие драконовские требования в домашнем обиходе!

Или вот ещё такой ворох запретов, рождённых от другой загадки: в одном месте Торы есть указание, что для вспахивания своего поля не следует впрягать мула с коровой. Бесконечными кудреватыми толкованиями всевозможных комментаторов эта фраза в отношении бедных евреев, у которых нет ни поля, ни мула, ни коровы, выразились в том, что... на рваные штаны из бумажной ткани нельзя наложить заплату из ткани шерстяной и даже нельзя воспользоваться заплатой из бумажной ткани, если для шитья имеется только шерстяная нитка.

Конечно, такие хитросплетённые умозаключения и утрированные запреты для реальной жизни, выведенные из туманных или загадочных фраз священных писаний, могут показаться дикими. Но такая дичь свойственна природе человеческих увлечений. У буддистов, например, есть указание, что Сакьямуни требует воздержаться от убийства живых существ; а в обыденной жизни этот завет, в толковании буддийских лам, привёл к запрету делать рукой быстрое движение в воздухе, из опасения убить какую-нибудь носящуюся в воздухе бактерию.

С подобными увлечениями встречаемся даже не только в области мистики, а в вещах самых простых и обыденных, – вроде хотя бы казарменных занятий в войсках; в своих армейских заметках генерал Драгомиров указывает, до каких абсурдов могут дойти люди в своих увлечениях, когда усердствуют не по разуму: хождение в ногу приводит к нелепому расчленению шага; равнение в строю приводит к ещё более дикому стремлению приучить людей, чтобы не дышали.

Строго придерживались старины и в одежде, хотя в начале 50-х годов последовал даже высочайший указ об обязательных изменениях в одежде мужчин и женщин у евреев. Вопреки позднейшим правительственным веяниям, имевшим целью всячески обособить евреев, Николай I стремился, наоборот, всеми мерами ассимилировать евреев с остальным населением империи и начал с реформирования одежды.

Немало мне в детстве приходилось слышать рассказов взрослых о плаче и рыданиях, которыми сопровождалось введение в действие этого указа. В городах и местечках черты оседлости евреи толпами, стар и млад, мужчины и женщины, бросились на кладбище, где на родных могилах неистовым воем, плачем и причитаниями молили о заступничестве предков. Прошло, однако, немного лет, и молодые еврейки скоро забыли свои дореформенные полуазиатские одежды и охотно стали франтить в европейских костюмах. Указывая на какую-нибудь молодую модницу, кумушки постарше сокрушались о пролитых потоках слёз, которыми сопровождалось объявление указа о реформе одежды. Старушки долго, ещё и на моей памяти, вопреки указу, одевались по старому, ценой, конечно, некоторой дани в пользу полицейских цензоров.

Эта дореформенная одежда состояла у женщин из головного убора в виде большого тюрбана или огромного платка, навёрнутого вокруг головы, так чтобы, Боже упаси, малейший волосок не смел показаться из-под нижних складов тюрбана; платье – пёстрый тюник без рукавов и широчайшая юбка.

Реформа заключалась в упразднении тюрбана и тюника. Особенно мучительно было расстаться с тюрбаном, потому что еврейка, по выходе замуж, обязана прятать свои волосы. Найден был такой компромисс: вместо тюрбана женщины придумали «горбанд» – повязку или чепец на волосы из чёрного атласа со сборками в виде вьющихся волос и даже с пробором из белой шелковинки; так, чтобы с внешней стороны было похоже на причёску из собственных волос, которые по-прежнему прятались тщательным образом или сбривались вовсе.

Одежда мужчин и после реформы не потерпела больших изменений; она состояла из длинного халата с низкой талией; у богатых ещё «страймеле» – шапка, опушённая соболем, и халат атласный. «Пейсы», отрощенные завитушки волос на висках, остались неприкосновенными и после реформы, хотя полицейские иногда гонялись с ножницами в руках за длинными пейсами на улице; но такая атака ограничивалась выкупом в два пятака, и тем кончалось правительственное мероприятие.

Волос на лице мужчины не должна касаться не только бритва, но и ножницы; если усы отросли настолько, что мешают принятию пищи, то разрешается их подстричь, но только особым образом.

Но если где с особенным разгулом развернулись и нагромоздились изощреннейшие толкования и запреты, так это в области наиболее жизненной – как и чем питаться. Факт этот имеет тем большее значение, что в известных пределах касается нашей современности.

Дело в том, что под давлением суровой действительности евреи вынуждены были, волей-неволей, поступиться многими традициями и запретами: давно уже отказались от длиннополого халата, пейсов; не только стригут, но и бреют усы и бороду; вполне пренебрегают ежедневными молитвами. Но что касается пищи, то весьма знаменательно, что ведь до сих пор мы встречаемся, например, в газетных объявлениях, что еврейские рестораны всегда нарочито подчёркивают указание «кошер». Значит, еврейская кухня поныне регламентируется указаниями «Шулхан-Орыха»? Верится с трудом!

Чтобы иметь понятие, что скрывается под терминами «кошер» и «трыф», необходимо указать, как эти религиозные требования отражаются в домашнем обиходе евреев. Прежде всего крайне ограничен выбор в области животного царства: есть мясо можно только от таких животных, которые жуют жвачку и, вместе с тем, имеют расщеплённое копыто; одного из этих признаков недостаточно. На этом основании годится для питания только мясо рогатого скота. Всё прочее – под запретом. Из царства пернатых разрешается только домашняя птица. Всякая дичь запрещена.

Малейший признак болезни животного, даже при сомнении только, ставит его под абсолютное запрещение употребления в пищу. Способ убоя скота подвергнут строжайшей регламентации и сводится к тому, что животное не должно испытать ни малейшей боли. Достигается это тем, что убой разрешается только особым профессиональным резникам, произносящим при убое особую молитву и могущим пользоваться только специальными остро отточенными ножами, при помощи которых коротким махом прорезываются через шею все кровеносные сосуды одновременно, для того, чтобы сразу выпустить всю кровь животного; тотчас после убоя лезвие ножа тщательно проверяется, и если обнаружится малейшая зазубрина, то зарезанное животное считается падалью, и мясо его для пищи запрещённым.

Убой, наконец, произведён согласно всем правилам ритуала, и всё в порядке. Всё же нельзя пользоваться мясом всей туши. Дело в том, что, как повествуется в Пятикнижии, при самом зарождении истории еврейского народа, один из наших прародителей, благочестивый Иаков, боролся с ангелом и уложил его на обе лопатки. Казалось бы, всё обстоит благополучно, и мы могли бы через 5000 лет приняться спокойно за обед. Оказывается нельзя, потому что во время бокса ангел где-то «тронул», быть может и повредил, заднюю часть ноги, около торса, патриарха Иакова. И вот, в воспоминание этого события или в наказание евреям на вечные времена запрещено употреблять в пищу заднюю, т.е. лучшую, часть мясной туши: можно пользоваться мясом только передней, худшей части; задняя же часть обязательно продаётся кому угодно, только не евреям.

Наконец, вы обрели уже кусок тощего мяса из рёбер или передней лопатки и принесли домой. Однако вы не можете сейчас пользоваться этим мясом – ни варить, ни жарить; должны сначала его засолить и держать в соли не менее 1-2 часов, для того чтобы мясо было очищено от всяких признаков крови [5]5
  Удивительно, как это в легендах народов укоренился дикий предрассудок об употреблении евреями христианской крови, – когда именно в отношении крови, какой бы то ни было, даже крови животного, – у евреев существует какое-то врожденное, чисто инстинктивное отвращение! Мне приходилось видеть евреев, которые даже рядом поколений давно уже забыли различие между кошер и трыф, не подозревали и не знали иной пищи кроме принятой в обыденной христианской среде, но которые, при всём том, не могли решиться даже попробовать кровяной колбасы, только потому что она приготавляется из крови.
  Я уже не говорю про обыкновенные уголовные смертоубийства, которые всё же со стороны евреев встречаются безусловно значительно реже чем у других народов. А что касается таких феноменальных явлений, как немецкий мясник Гаарман и другое убийцы-садисты, встречающиеся у всех народов, то евреи не выделили таковых и в долготу многих веков. По крайней мере, ни история уголовных процессов, ни предания не сохранили ни одного примера.


[Закрыть]...

Из рыбного царства выбор также крайне ограничен. Употреблять в пищу разрешается только те породы, которые имеют особые плавники и покрыты чешуёй. Значит, почти все морские породы запрещены.

К указанным выше ограничениям и запретам надо ещё прибавить строжайшее запрещение смешивать что бы то ни было из пищи или посуды мясной с пищей или посудой молочной: брызнуло что-нибудь из сливочного масла на мясное блюдо, – и оно уже в пищу не годится; взяли по ошибке мясной нож для масла, и нож уже ни на что не годится, – ни для мясных, ни для молочных блюд; впрочем, как компромисс, для маловерующих, допускается пользоваться таким ножом после того, как продержали нож воткнутым в земле час или два.

Как же нынешние еврейские рестораны управляются с этим «кошером»?

Домашний быт евреев в прежнее время был в полном смысле слова закабалён требованиями религии: принятию пищи предшествует омовение рук по особому ритуалу и молитва; окончание трапезы, пробуждение и отход ко сну, отправление естественных надобностей, – всё сопровождается молитвой; а избежание какой-нибудь опасности – особой публичной молитвой в синагоге.

Строгое соблюдение праздников в описываемую эпоху составляло сугубую отличительную черту религиозного быта у евреев. Судя по многим признакам, эта область в настоящее время, как и многое другое, упростилась в значительной степени, уступив всесильным веяниям века и изменившимся условиям быта. Нелишне поэтому напомнить, как это было в старое время.

От первой звезды пятницы до первой звезды субботы – каждый шаг регламентировался требованиями религиозных верований и вековыми преданиями и традициями до мельчайших подробностей, обнимая собою пищу, времяпрепровождение и проч.

Уже с вечера четверга надвигается праздничное субботнее настроение, потому что замешивается тесто для «халы» – особые субботние калачи, которые по своей выпечке высоко ценились и русским населением в черте оседлости. Во весь день пятницы это предсубботнее настроение идёт возрастая, потому что закипает праздничная стряпня для встречи субботы вечерней трапезой, неизменное меню которой установлено многовековой традицией; фаршированная рыба, домашняя вермишель, «цимес» (репа, поджаренная на меду или сахаре) и компот из чернослива. Затем в пятницу необходимо ещё приготовить всю пищу на день субботы, так как в этот день не только нельзя разводить огня, но и задаваться какой бы то ни было стряпнёй. Меню субботнего дня тоже установлено веками и заключает в себе «цолент» (суп) и традиционный «кугель» (своеобразный пудинг).

Всё это обязательно заготовляется в пятницу.

Одновременно с этой домашней стряпнёй хозяек в недрах кухонной лаборатории, идёт на улице усиленное движение и торопливая суета, ввиду необходимости закончить все дела до звезды. Продолжается эта суета недолго. Оживление быстро идёт на убыль. Понемногу затихает уличное движение, чувствуется замедление обычного темпа уличной жизни, одна за другой закрываются лавки. По главной торговой улице торопливым шагом пробегает синагогальный служка, громко выкликая «идеи гыйт ин шул арайн» («евреи, ступайте в синагогу»). Это служит оповещением для запоздалых лавочников, что на небесном своде обнаружена где-то первая мерцающая звёздочка и что надо торопиться. Ещё несколько минут, и на оживлённой торговой улице, главной артерии города, все лавки закрыты, нет ни движения, ни шума; уличная жизнь совершенно замирает.

В городах и местечках черты оседлости, где вся без исключения мелкая торговля сосредоточена была в руках евреев, день субботы с внешней стороны представлял собой своеобразную картину мёртвого царства. Вместе с Творцом Вселенной, утомившимся когда-то шестидневным миросозиданием, предаётся праздничному отдыху и хлопотливая еврейская беднота после шестидневной утомительной погони за чёрствым куском хлеба.

Дома, тем временем, идёт предсубботняя чистка и уборка. Предназначенная для субботы кухонная стряпня постепенно засовывается в печку, и когда эта сложная операция закончена, печка «запечатывается», т.е. попросту замазывается глиной вокруг заслонки.

Подготовка для встречи субботы закончена. Все члены семьи переодеваются в праздничное платье. Мужская половина, стар и млад, отправляется в синагогу для встречи субботы. Женская половина остаётся дома, причём хозяйка дома, а также и другие замужние женщины, должны заняться благословением субботних свечей, которых каждая женщина зажигает по числу рождённых ею детей, сопровождая это благословение особой молитвой на жаргоне.

Замечу мимоходом, что в области древнееврейского языка и литературы надлежащую подготовку получали только мальчики. Для женской же половины даже доступ в синагогу закрыт до выхода замуж, поэтому знание молитв и древнееврейской литературы среди женщин было очень поверхностно или вовсе отсутствовало. Некоторая реакция и рвение к познанию древнееврейской литературы и истории проявляется среди еврейских женщин лишь в 80-90-х годах, т.е. тогда, когда в России свирепствовали погромы и преследования евреев. Достойно внимания, что это психологическое реагирование проявлялось не в ортодоксальной среде, а среди еврейской интеллигенции, и преимущественно среди слушательниц в высших учебных заведениях.

Тем временем и в синагоге с появлением первой звёздочки зажигаются многочисленные свечи; все уголки озарены необычайным обилием света. Кантор начинает петь гимны в честь субботы. При ярком освещении, одетые по-праздничному, обыкновенно удручённые и озабоченные, чувствуют себя в праздничном настроении, забывая на время все гонения рока, всю будничную юдоль, которой злая судьба так щедро наделила этот действительно «избранный» народ – избранный не для радостей жизни, всем доступных, а для неизбывных гонений и страданий, неведомых и непонятных никакому другому народу в мире.

Служба, молитвы кончены. Все взаимно поздравляют друг друга с «доброй субботой». У выхода из синагоги длинной шеренгой выстраиваются нищие, как местные, так и иногородние гастролёры (есть и такие), лишённые возможности иметь у себя субботнюю трапезу. Но это поправимо: евреи слывут «рамоним бны рахмоним» (сердобольные сами и от предков сердобольных) и, выходя из синагоги, разбирают по одному – по два нищих, которых приводят домой, за общий стол, к скрытому ужасу неподготовленной хозяйки, обуреваемой в эту минуту жгучим вопросом, – «хватит ли?»...

Зато сам «балабос» (хозяин) доволен своим благочестивым жестом – тем, что, ни с чем не считаясь, рад поделиться с голодающим своей убогой трапезой, – и с особым сладчайшим упоением распевает «змирес» (поэтические вирши и дифирамбы) в честь субботы, под аккомпанемент всех чад и домочадцев.

Наступил, наконец, день субботы; а с ним – совершенно исключительный ригоризм субботнего отдыха. Нет того обычного правила, религиозного или юридического, в силу которого принято обыкновенно «что не запрещено, то разрешается». Евреям в субботу всё запрещено: «нельзя прикоснуться к подсвечнику, нельзя тронуть пальцем монету (чтобы быть возможно дальше от всякой торговли), нельзя тронуть спичку, зажжённую свечку и т.п. Выходя на улицу, надо тщательно осмотреть карманы, не осталось ли чего-нибудь, – даже носовой платок и тот надо вынуть и либо оставить дома, либо обернуть вокруг шеи, обратив его, так сказать, в часть туалета; носить нельзя даже излишек ногтей на пальцах: ещё накануне, в пятницу, ногти должны быть обрезаны и брошены, причём не где-нибудь – в мусор, а обязательно – в печку, с присоединением тут же срезанных ножом с деревянных косяков или подоконников маленьких стружек, которые предназначаются в свидетели, что сделано всё по закону.

Словом, в субботу обычная жизнь парализована во всех своих проявлениях, во всех мелочах.

Волей-неволей приходится находить некоторые компромиссы: чтобы можно было, например, пронести что-нибудь к соседу, на ближайшую улицу, протягивают «ырев» – проволоку, соединяющую верхушки двух жердей; и тогда охваченное пространство считается как бы двором, в пределах которого можно, значит, проносить, что нужно.

После полуденного отдыха в субботу все опять устремляются в синагогу, чтобы послушать заезжего «магида». Это часто заурядный проповедник с претензиями на некоторую учёность: понасочинив собственными хитросплетениями какие-нибудь кудреватые толкования на облюбованное место Талмуда, он со этим багажом разъезжает по городам и весям еврейской оседлости. Вознаграждением за эту учёную премудрость служит... даровой обед, на который позовёт какой-нибудь сердобольный ревнивец Талмуда; а на следующий день в сопровождении синагогального служки учёный талмудист ходит по домам, собирая грошики для дальнейшего путешествия. В виде чистого дохода за учёность остаётся прокорм, да и то не всегда...

Из годовых праздников наиболее тяжеловесные и длительные приходятся на месяц Тишры – начало нового года по еврейскому летосчислению. Уже за две недели, предшествующие «Рош-Гашоно», празднику нового года, навевается молитвенное и постное настроение. Ранним утром, едва забрезжит свет, все спешат в быс-медрес на длительные молитвы, предшествующие обыкновенному «давнен».

Десятью днями позже двухдневного праздника нового года наступает «иом-кипур» – день всепрощения. Для всех в этот день обязательны пост и молитва в течении 24 часов, – целый день не выходя из молитвенного дома. Начинается иом-кипур приношением в жертву домашней птицы, курицы или петуха, каждым членом семьи, в зависимости от пола. К вечеру, накануне, все спешат в молитвенный дом, где вся внутренняя обстановка представляются в необычайном торжественном виде: перед самым входом в синагогу идёт экзекуция – многие подвергают себя установленным 30 ударам плёткой, отсчитываясь пред Всевышним в принятии наказания за некоторые серии определённых грехов.

В самой синагоге уже слышны сдержанный плач и стенания; уныло горят высокие восковые свечи в ящиках с песком. Пол устлан сеном, потому что все без обуви, в знак траура. Взрослые одеты в белоснежные балахоны, в которых принято хоронить покойников.

Всё затихает. Все становятся сосредоточенными и серьёзными. Наступает торжественная минута. Кантор со своим маленьким хором начинает традиционный напев «Кол-Нидры». Трудно указать, кто и когда был композитором этого напева; одно несомненно, что этот напев зародился в глубине многих веков, навеян тёплым религиозным настроением и является творчеством недюжинного музыкального таланта. Лучшим показателем служит не только факт многовековой живучести этой мелодии на белом свете всюду, где рассеяны евреи, но также и то, что и в наше время лейтмотив Кол-Нидры вдохновляет многих композиторов, евреев и неевреев, для бесконечных вариаций на эту музыкальную тему.

Недели через две после иом-кипур идёт праздник «су-кыс» (кучки), заканчивающийся весёлым и интересным праздником «симхас торе» («радость торе»). Все обязательно должны веселиться. В этот день дозволяется даже выпить рюмку вина: дозволяется не велением религии – насчёт вина нет особого запрета, – а обусловливается праздничным настроением и материальной возможностью припасти на этот день рюмку вина, которая в будни представляет собою большую роскошь.

Даже и в этом случае – затаённое удовольствие в кон-веки выпить рюмку и забыть на время обыденную горькую долю – вкушается не столько для физического наслаждения, сколько для выполнения религиозной предпосылки – необходимости веселиться в праздник: «высомахто б'хагехо» (веселись в твои праздники). А без вина какое веселье! Это и евреи знают, даже при скудном опыте.

Но какое же это праздничное веселье при обездоленной жизни, при безысходной тяжкой гоньбе за чёрствым куском хлеба, когда в перспективе, после праздника, уже виднеются мрачная забота, тревога и опасения грядущих дней. Но требование праздничного веселья обязательно. Мне случайно пришлось однажды видеть почтенного старца, который в день симхас-торе, сам собой в одиноком порядке, притом в совершенно трезвом состоянии, пытался протанцевать вокруг пустого стола, припевая старческим голосом «высомахто б'хогехо» – веселись в твои праздники.

В праздник «Хануко», вернее полупраздник, воспоминание победы Макавеев, принято лакомиться гусиными шкварками. В силу традиционного обычая допускается побаловаться игрой в карты – баловство обыкновенно неизвестное в еврейском быту. Неудивительно, что картёжная игра в эту неделю по своей мизерности напоминает радость и веселье в день симхас-торе.

Ранней весной – полупраздник «пурим», воспоминание о предотвращённой беде, грозившей евреям при одном из персидских Артаксерсов, вследствие злых козней его первого министра Гамана. И до нашего времени, тысячи лет спустя, не дают покоя этому министру, и при произношении в этот день его имени, бьют в колотушки, крутят шумовки, стучат и бьют во что попало, мстя ему за прошлое гонение.

Совсем на особом положении праздник Пасха («Пейсах»), установленный в воспоминание исхода евреев из Египта. Как известно, центральным пунктом этого события служит факт в сущности второстепенного характера: исход совершён был настолько поспешно, что захваченное с собой хлебное тесто недостаточно окислилось и получились опресноки, воспроизводимые в праздник Пейсах в виде «мацы».

Казалось бы, что по сравнению с самим фактом освобождения из неволи и каторжной работы (по преданию, евреи в Египте должны были вечно месить глину) и перехода через Чермное море аки посуху, воспоминание об опресноках является, во всяком случае, делом второстепенным. В действительности же весь ритуал этого праздника построен почти исключительно на воспоминании об опресноках, причём позднейшими фантастическими толкованиями и многовековыми традициями дело опресноков доведено до крайнего ригоризма и утрированных запретов.

Достаточно сказать, что ещё не так давно, а может быть кое-где и теперь, у многих правоверных евреев, обладающих материальным достатком, было узаконено, что для праздника Пейсах в течение восьми дней иметь совершенно особый дом или квартиру, со своей обособленной посудой и обстановкой, для того, чтобы быть совершенно гарантированным от возможности наткнуться на крупицу «хомец», т.е. на крошку обыкновенного хлеба.

Вообще, праздник этот обставлен длительной подготовкой исключительным ритуалом.

За месяц до наступления праздника нанимается особый дом, начисто выбеленный и очищенный от всех жильцов. В доме приводится в порядок большая хлебопекарная печь для выпечки мацы. В совершенно новеньких вёдрах приносится вода, не через посредство обыкновенных водоносок или водовозов – им не рискуют доверить приноску воды: мало ли что по дороге может попасть в воду! – доставка воды поручается известным своим благочестием евреям, которые нарочито на себе таскают воду, отчасти из предосторожности, отчасти из религиозного усердия.

За неделю до наступления праздника начинается генеральная чистка жилых помещений: начиная от стен и кончая последней мелочью обстановки и домашнего обихода – всё подвергается побелке, чистке, имея в виду всё одну и ту же цель, – чтобы не застряла где-нибудь крупинка хомеца. Наконец, в последний день, предшествующий празднику, производится торжественно сжигание хомеца... так как после капитальной чистки и переборки во всём доме уже наверное истреблены всякие следы этой пасхальной нечисти, то для сжигания приходится нарочито заготовить в укромном месте несколько крупинок хлеба, тщательно завёрнутых в тряпочку вместе со щёточкой и ложкой, в которой завёрнуты эти кусочки хлеба.