Текст книги "Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в."
Автор книги: Михаил Шкаровский
Соавторы: Наталия Лебина
Жанры:
Публицистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
Моногамия по-пролетарски
Одной из иллюзий либеральной петербургской интеллигенции начала XX в. явилась идея о преодолении язвы продажной любви с помощью новых форм брака. Моногамию все дружно считали единоутробной сестрой проституции. Однако и самые смелые мечтатели не могли себе представить в начале XX в., – даже чисто теоретически – современные тенденции изменения брачных отношений: устойчивые нуклеаркые, материнские, в конце концов, «шведские» семьи, длительный конкубинат. Наиболее реальной казалась возможность замены собственнического брака по расчету на свободный внематериальный союз любящих друг друга людей. Существование такого союза опять-таки связывалось с пролетариатом. В. И. Ленин считал необходимым противопоставлять «мещански-интеллигентски-крестьянский пошлый грязный брак без любви – пролетарскому гражданскому браку с любовью»[348]348
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 49, с. 54—57.
[Закрыть]. После Октябрьского переворота представилась возможность осуществить эти идеи на деле. И конечно, прежде всего в эксперимент была вовлечена молодежь.
Первые реформы Советского государства в области брачно-семейных отношений ускорили уже начавшийся до революции процесс распада старой семьи патриархального типа. Еще в начале XX в. в Петербурге в рабочей среде наметились снижение рождаемости детей, ослабление экономических связей между супругами, усиление самостоятельности женщины. Октябрьский переворот юридически не уничтожил института семьи, но в значительной степени политизировал его положениями декретов СНК от 19 и 20 декабря 1917 г., что, в частности, нашло отражение в признании действительным лишь гражданского оформления семейных отношений, запрещении многобрачия даже для лиц, исповедующих ислам, и т. д. Люди, венчанные в церкви, не признавались отныне супругами в юридическом смысле, а уничтожение церковного брака как альтернативы гражданскому являлось несомненным наступлением на права личности и не соответствовало провозглашенной свободе вероисповедания. По сути дела, Советская власть, утвердив своими первыми декретами гражданский брак, отстранив церковь от решения вопросов развода, уничтожила тем самым феодальные основы семейной жизни[349]349
См.: Декреты Советской власти. Т.1. М., 1957, с. 237—239, 247-249.
[Закрыть].
Такова была правовая регламентация. На практике же многие видные деятели Советского государства всячески стремились перепрыгнуть от феодальных норм брачных отношений к так называемым «социалистическим». А. М. Коллонтай еще в 1919 г. писала: «Семья отмирает, она не нужна ни государству, ни людям… на месте эгоистической замкнутой семейной ячейки вырастает большая всемирная, трудовая семья…»[350]350
Коллонтай А. М. Семья в коммунистическом обществе. Одесса, 1919, с. 15.
[Закрыть]. Эти же идеи пропагандировались и в молодежной печати. «Социальное положение рабочего парня и девушки, – можно было прочитать в журнале «Молодая «гвардия» за 1923 гг., – целый ряд объективных условий, жилищных и т. д. не позволяет им жить вместе или, как говорят, пожениться. Да, эта женитьба – это обрастание целым рядом мещанских наслоений, обзаведение хозяйством, кухней, тестем, тещей, родственникам и, – все это связано с отрывом, мы бы сказали, от воли, свободы и очень часто от любимой работы, от союза (комсомола. – Н.Л.)»[351]351
«Молодая гвардия», 1923, № 4—5, с. 154.
[Закрыть].
Не следует забывать, что в силу особенностей психологии юношества – возраст, которому вообще свойственно стремление к ниспровержению или, во всяком случае, к ревизии принципов жизни старших поколений, – любая, даже самая абсурдная идея, высказанная в печати, а к тому же еще и лидером правящей партии, представителем государства, воспринималась как истина. Противоречивое воздействие на отношение молодых людей к семье оказали и советские законы, демократизировавшие процедуру разводов. Значительная часть юношей и девушек в новом брачно-семейном законодательстве нашла прежде всего оправдание свободных связей. Не случайно весьма популярной в среде молодежи заводских окраин Петрограда в начале 20-х гг. была частушка:
Свобода разводов становилась опасной игрушкой в руках слишком ретивых сторонников нового, «коммунистического» представления о семье, которые утверждали: «При социалистическом обществе дезинтеграция семьи достигнет своего завершения. Социализм несет с собой отмирание семьи»[353]353
Вольфсон С. Я. Социология брака и семьи. Минск, 1929, с. 375.
[Закрыть]. Стремительно поползла вверх кривая разводов. Только в 1927 г. в Ленинграде было зарегистрировано 16 тыс. случаев расторжения браков. Более трети молодоженов не прожили вместе и трех месяцев[354]354
См.: «Ленинградская правда», 3 ноября 1988 г.
[Закрыть]. Наиболее рьяно использовала предоставленные Советским государством права в брачно-семейной области рабочая молодежь. Так, согласно статистическим данным за 1929 г., среди разведенных рабочих мужского пола лица до 24 лет составляли в Ленинграде 19,5%, в то время как среди служащих – всего лишь 10,3, а среди женщин – соответственно 35,6 и 23,6%[355]355
См.: ЦГА РСФСР, ф. 374, оп. 23, д. 139, л. 121, 122, 174, 177. (Подсчитано автором. – И. Л.)
[Закрыть]. Следует отметить, что упрощенная процедура разводов особенно болезненно отражалась на молодых женщинах. В 1928 г. Ленинградский институт охраны материнства и младенчества обработал 500 анкет лиц, подавших документы в ЗАГС для расторжения брака.
Более 70 разводов, согласно данным института, совершалось по инициативе мужчин, немногим более 20% – по требованию родителей, 7,5 – по обоюдному желанию супругов и лишь около 2% – по настоянию женщины[356]356
См.: Кетлинская В., Слепков Вл. Указ, соч., с. 101.
[Закрыть]. Данные цифры почти непосредственно касаются проблемы проституции. Один из исследователей этого явления писал, что в 20-е гг. контингент публичных женщин «пополняется в громадной степени из лиц, имевших дело с зарегистрированным браком, тогда как до революции девицы преимущественно составляли почти исключительно кадры проституции»[357]357
«Право на жизнь», 1926, № 8—10, с. 10.
[Закрыть].
Статус семьи в сознании молодых ленинградских рабочих был основательно поколеблен и благодаря старательному муссированию вопросов о функциях семьи в новом обществе. Сомнительные идеи и варианты брачных отношений навязывались пропагандируемыми в сборниках комсомольских песен частушками о семейной жизни:
Проблемы взаимоотношений полов находили отражение в художественной литературе, в постановках театров, рабочей молодежи – ТРАМов. Так, на сцене Ленинградского ТРАМа в 1925—1928 гг. шла пьеса самодеятельного драматурга П. Маринчика «Мещанка», где в мелодраматическом ключе разрешались проблемы семейной жизни и общественной деятельности. Комсомольские активисты стремились в обязательном порядке обсудить в фабрично-заводских коллективах такие проблемы, как «Любовь и комсомол», «Комсомол и кухня».
Удар по патриархальной семье наносила и активная пропаганда бытовых коммун. Особый размах их создание получило со второй половины 20-х гг., когда была не только восстановлена довоенная численность населения Ленинграда в целом и рабочих в частности, но и наметился рост количества горожан. Коммуны появились на фабрике «Скороход», на «Красном треугольнике», «Красном пути-ловце». Возникали межрайонные коммуны, как, например, Московско-Нарвская, которая не только обобществляла всю одежду, но и платила алименты за своих членов. А на рубеже 20—30 гг. предпринимается даже попытка создать «остров коммун» на Каменном и Елагином островах.
Следует сказать, что руководители коммунистической партии возлагали на эту форму общежития большие надежды в деле переустройства семейного быта. Н. К. Крупская считала, что коммуны – «это организация на почве обобщения быта новых общественных мерил, новых взаимоотношений между членами коммуны, новых… товарищеских отношений между мужчиной и женщиной»[359]359
«Правда», 27 января 1930 г.
[Закрыть]. Ряд теоретиков организации коммун просто видели в них средство отвлечения от семейной жизни, так как «коммунисты ни в коем случае не могут являться сторонниками семейного очага»[360]360
Бер Ю. Коммуна сегодня. Опыт производственных и бытовых коммун молодежи. М., 1930, с. 56.
[Закрыть]. Нередко таких же взглядов придерживались и сами коммунары. Один из них писал в «Смену» в 1926 г.: «Половой вопрос просто разрешить в коммунах молодежи. Мы живем с нашими девушками гораздо лучше, чем идеальные братья и сестры. Мы о женитьбе не думаем потому, что слишком заняты и к тому же совместная жизнь с девушками ослабляет наши половые желания. Мы не чувствуем половых различий. В коммуне девушка, вступившая в половую связь, не оторвется от общественной жизни. Если не хотите жить, как ваши отцы и деды, если хотите найти удовлетворительное разрешение вопроса о взаимоотношении полов – стройте коммуну рабочей молодежи»[361]361
«Слегка», 1926, № 16, с. 18.
[Закрыть]. Подобные высказывания наряду с нашумевшими декретами местных органов управления эпохи гражданской войны об объявлении всех женщин после 18 лет государственной собственностью служили поводом для серьезного обвинения Советской власти в целенаправленном разрушении семьи. Не случайно в 1925 г. молодые ленинградские рабочие, приглашая к себе в гости делегацию молодежи Австрии, стремились показать, что «никакого обобществления женщин в СССР нет»[362]362
ЦГА ИПД, ф. К-202, оп. 2, д. 8, л. 3.
[Закрыть].
Коммуны, несомненно, способствовали если не уничтожению семьи, то, во всяком случае, ее политизации. Такую цель преследовала и новая обрядовость, к созданию которой активнейшим образом привлекалась именно рабочая молодежь. В начале 20-х гг. входят в моду «красные свадьбы» и «красные крестины». Уже весной 1924 г. ЦК ВЛКСМ отмечал огромные, а главное, как тогда казалось, устойчивые сдвиги в быту молодежи: «Октябрины вместо крестин, гражданские похороны и свадьбы, введение новой обрядовости вместо религиозной стали в рабочей среде массовым явлением…»[363]363
Миронец Н. И. Песня в комсомольском строю. М., 1985, с. 259.
[Закрыть] Периодическая печать Петрограда этих лет пестрела сообщениями о попытках введения новой обрядовости. В фабричных клубах города проводились «комсомольские свадьбы», на которых роль «попов» выполняли секретари партийных и комсомольских организаций. Подарки новобрачным тоже носили «революционный характер» чаще всего это была «Азбука революции» Н. Бухарина и Е. Преображенского. Примерно в таком же духе организовывались «красные крестины», названные «Октябринами» или «звездинами».
Параллельно с попытками насаждения новой семейной обрядности велась яростная борьба против церковного обряда бракосочетания. Юридическая основа успеха Советского государства в борьбе была заложена уже первыми его декретами, касающимися брачно-семейных отношений. Однако многовековая практика освещения процесса создания семьи церковью, с одной стороны, и факт легкомысленного отношения к проблемам любви – с другой, вызывали у части молодежи, в особенности у девушек, сомнения прочности брака, заключенного в ЗАГСе. Этим объясняется устойчивость требований венчания. Самым активным борцом против участия церкви в семейных делах становится комсомол. Случаи церковного брака яростно обсуждались в комсомольских фабрично-заводских ячейках. Так, собрание петроградского завода «Светлана» в 1923 г. приняло решение удовлетворить просьбу комсомольца о выходе из рядов РКСМ в связи с необходимостью венчаться в церкви[364]364
См.: ЦГА ИПД ф. К-630, оп. 1, д. 33, л. 31.
[Закрыть]. Кампанию против венчания поднимала и городская молодежная печать. Рабкоры нередко писали в комсомольские заметки примерно такого содержания: «В коллективе завода «Полиграф» комсомолец Степан Григорьев отличился. Зная, что комсомол ведет борьбу с религиозным дурманом, женился церковным браком. За такую любовь возьми, «Смена», этих набожных комсомольцев за жабры»[365]365
«Смена», 22 сентября 1923.
[Закрыть]. В комсомольских коллективах часто устраивались суды над юношами и девушками, пытавшимися заключить церковный брак. При этом главный вопрос, который необходимо было выяснить в ходе судебного разбирательства, сводился к следующему: «Что дороже: жена или коммунистическая партия?»
Во второй половине 20-х гг. волна публичных судов в Ленинграде начала спадать, но по-прежнему сохранялась ориентировка на вытеснение обычаев церковного брака из быта молодежи. Иногда непреклонные комсомольцы смягчались, видя страдания новоявленных Ромео и Джульетта с фабричной окраины. Так, например, в 1927 г. комсомольское собрание Балтийского завода, рассматривая заявление комсомольца с просьбой разрешить ему венчаться, поскольку его любимая девушка иначе вступить в брак не соглашается, приняло решение: «Ввиду того что Н. принимает активное участие во всей ячейковой работе, а также является безбожником в действительности… в отношении Н. провести исключительный случай и разрешить ему совершение религиозных обрядов». Но подобные исключения были не столь частыми, обычно комсомольские организации занимали резко отрицательную позицию, аналогичную реакции коллектива ВЛКСМ «Красного треугольника», который, отметив с своем отчете два случая церковного брака на предприятии в 1928 г., подчеркнул, что это – одно из самых отрицательных явлений в быту молодежи[366]366
См.: «Смена», 1927, № 21, с. 10.
[Закрыть]. Это, конечно, свидетельствовало о настойчивом и далеко не деликатном вмешательстве в проблемы личной жизни человека на основе политизации и идеологизации всех ее сфер, о нарочитом и опасном противопоставлении политических интересов семейным.
К началу 30-х гг. благодаря массированному наступлению на позиции религии в обществе факты церковного бракосочетания в среде ленинградской рабочей молодежи практически изживаются. Но процесс идеологизации семейных отношений продолжается. Советская административно-командная система даже наращивала бесцеремонное вторжение в сферу личной жизни своих сограждан, превращая семью в политическую единицу общества. На бытовой конференции в Ленинграде в 1929 г. в качестве образцового усиленно пропагандируется такой семейный уклад: «В свободное время мы помогаем друг другу разбираться в политических событиях. Она читает собрание сочинений В. И. Ленина, а я в политшколу хожу»[367]367
Кетлинская В., Слепков Вл. Указ, соч., с. 80.
[Закрыть].
Молодежи настойчиво внушается, что новый человек – это прежде всего передовой общественник, для которого интересы класса, коллектива всегда должны быть выше личных. Подобные идеи порождали конфликты в молодых семьях в 30-х гг., которые приобретали массовый характер. В 1934 г. на страницах»Комсомольской правды» развернулась дискуссия по проблемам комсомольской семьи. Молодые рабочие-комсомольцы, до предела загруженные общественной работой, жаловались в своих письмах на конфликты с женами. «Вот поженились мы, – писал секретарь комитета ВЛКСМ одного из ленинградских заводов, – и вижу: из-за Нюры работа страдает. Решил взяться за работу, дома скандалы. Поругаешься и уйдешь в ячейку, а оттуда возвращаешься в час ночи»[368]368
«Комсомольская правда», 15 октября 1934 г.
[Закрыть]. Подборка таких писем, рассказывавших о том, что молодые рабочие просто не могут жениться из-за производственных и общественных перегрузок, была опубликована в книге «За любовь и счастье в нашей семье». Особо печальными представляются откровения молодых работниц. «Может быть, она (семья. – Н.Л.) является лишним грузом, – размышляла одна из них, – тянущим комсомольцев назад или в сторону от их прямых целей и задач?»[369]369
За любовь и счастье в нашей семье. М., 1936, с. 8.
[Закрыть] Цели и задачи – это, по-видимому, построение социалистического общества форсированными темпами, которым такие досадные мелочи, как индивидуальное счастье в семье, просто мешали.
Уместно здесь вспомнить, что в крестьянской России брак имел довольно высокий статус. Неженатые мужчины и незамужние женщины презирались, считалось, что не женятся и не выходят замуж только физические и нравственные уроды. Однако отток молодежи в города уже до революции ослабил прочность семей и снизил престиж семейной жизни. Эти тенденции заметно окрепли под влиянием активно пропагандируемого в Советском государстве примата общественных устремлений над личными.
В Петрограде стремление молодежи к вступлению в брак снизилось в первые же послереволюционные годы. Так, если в 1917 г. из числа женщин, вышедших замуж, лица до 24 лет составили почти 62%,в 1922 г. – немногим больше 50, то в 1926 г. замужних оказалось около 46%[370]370
См.: Материалы по статистике Ленинграда и Ленинградской губернии. Вып. VI. Л., 1925, с. 226; Всесоюзная перепись населения. 1926, т. 53. М., 1931, с. 64.
[Закрыть]. Правда, молодые рабочие и работницы проявляли чуть большую активность в решении брачно-семейных вопросов, чем остальная ленинградская молодежь. Но на рубеже 20—30-х годов и они стали менее охотно вступать в брак. В 1934 г. в Ленинграде мужчины до 24 лет составили всего 24% женатых, а женщины – 38%[371]371
См.: ЦГА РСФСР, ф. 374, оп. 23, д. 254, л. 246, 247.
[Закрыть]. Явное нежелание обзаводиться семьей подтверждается и материалами опроса, проведенного в Ленинграде в том же, 1934 г. «Одному жить легче. С компанией (женой. – Н.Л.) тяжело», – таков был наиболее типичный ответ юношей и девушек на вопрос об их жизненных планах[372]372
ЦГА ИПД, ф. К-881, оп. 10, д. 60, л. 18.
[Закрыть]. При этом следует сказать, что в Ленинграде ситуация была еще более благополучной. В других крупнейших промышленных центрах европейской части РСФСР, согласно материалам обследования за 1935 г., в браке состояли всего лишь 18% рабочих до 25 лет.
В 30-е гг. снизился и брачный возраст женщин-работниц. Так, если в 1926 г. до 20 лет вышли замуж 24,1% девушек из пролетарской среды, то в 1934 г. эта цифра понизилась до 17,4%[373]373
См.: Молодежь в СССР. М., 1936, с. 319, 320.
[Закрыть]. Этот факт во многом был связан с расширением применения женского труда в промышленности после революции. Несмотря на безработицу, в промышленности Ленинграда уже в 20-е годы трудилось немало женщин. В 1926 г. они составляли 35,8% всех рабочих города. Широкое вовлечение молодых женщин в производство, а также явно отдаваемое в новом обществе предпочтение людям, активно занимающимся политической деятельностью, ставили перед юными работницами немало проблем. Сочетать производственную работу, домашнее хозяйство и общественную деятельность было крайне трудно. Приготовление пищи, стирка, уборка квартиры, починка одежды отнимали очень много времени. По подсчетам С. Г. Струмилина, проведенным в 1923 г., молодые петроградские работницы тратили на домашний труд 6,8 часа в день, тогда как мужчины в возрасте до 24 лет – всего лишь 1,25 часа. При такой загрузке женщины времени на развлечения и общественную деятельность у нее оставалось немного, что уже порождало определенное неравенство в семье, в особенности если муж преуспевал в учебе, на работе и в общественных делах. На второй сессии ВЦИК РСФСР XII созыва в октябре 1925 г. одна из выступавших с волнением говорила: «Пока парень не участвует в общественной работе, он как следует работает и уважает свою жену. Чуть немножко выдвинулся вперед, что-то уже становится между ними». Может быть, поэтому молодые женщины стремились, отрывая время от сна и отдыха, посвящать общественным поручениям практически столько же времени, сколько мужчины.
Но это, как правило, не было выходом из положения. Женщина-общественница, занятая больше политикой, чем домом, или в ущерб уходу за собой, начинает все меньше интересовать мужскую часть рабочей молодежи. Противоречия в комсомольских семьях, чаще всего заканчивались разводом, причем в 1929 г. 70% фактов расторжения браков среди ленинградской молодежи происходило по инициативе мужчин, которые считали, что «жена должна быть менее развитой, чем муж, и тогда все будет хорошо», что «женщине не следует путаться в общественной работе»[374]374
Кетлинская В., Слепков Вл. Указ, соч., с. 65, 66, 67.
[Закрыть]. Неустроенность быта, усугублявшаяся еще и тем, что женщина, занятая на производстве и общественной работой, не могла уделять себе должное время, низкие заработки молодых рабочих, все чаще становились причиной нежелания вступать в брак.
В 30-е годы женский труд начинает еще интенсивнее использоваться в промышленности Ленинграда. В 1928 г. представительницы слабого пола составляли 37% всех ленинградских рабочих, в 1934 г. – 45,7, а в 1937 г. – 49,6%. Эта ситуация обуславливалась экономическими причинами и, конечно же, обставлялась идеологически. Так, в постановлении коллегии Народного комиссариата труда РСФСР от 15 февраля 1931 г. о мероприятиях к Международному дню работниц – 8 Марта – подчеркивалось: «В условиях ликвидации безработицы и все возрастающей потребности в новых кадрах рабочих создаются все возможности для фактического раскрепощения женщины от домашнего хозяйства и приобщения ее к общественно-производительному труду». Постановление предусматривало очередную кампанию по проверке государственных учреждений и предприятий под лозунгами «Один миллион 500 тыс. женщин в народное хозяйство», «Быт на службу промфинплану»[375]375
ЦГА РСФСР, ф. 390, оп. 3, д. 659, л. 9.
[Закрыть].
Немаловажную роль в обработке общественного мнения должно было сыграть кино. В 1931 г. на киноэкраны вышел фильм режиссера В. Брауна «Наши девушки», снятый на «Ленфильме». Кинокартина рассказывала о бригаде девушек, объявивших войну администрации, не допускавшей их на тяжелые работы[376]376
См.: «Смена», 1931, № 15, с. 19.
[Закрыть]. Надо сказать, что фильм этот был вполне правдив. На многих ударных стройках пятилеток для ликвидации прорыва объявлялась мобилизация так называемых «внутренних человеческих ресурсов» – женщин, которые приехали вместе с мужьями на строительство.
Тяжелые условия труда женской молодежи отнюдь не способствовали нормальному течению семейной жизни, но размышления на эту тему считались крамольными. А. В. Косарев, выступая в октябре 1934 г. на Всесоюзном совещании редакторов комсомольских газет, указывал, что в фашистской Германии женщин специально выбрасывают из производства, так как, согласно изуверской идеологии фашизма, «…работающая женщина лишает внимания и уюта семью». Не будем выяснять, что именно думали по этому поводу идеологи фашизма, которые ввели в Германии всеобщую трудовую повинность, но в Советском государстве, в особенности в 30-е годы, труд молодых женщин и девушек, молодых и будущих матерей использовался далеко не лучшим способом. Это в свою очередь влияло на атмосферу в пролетарских семьях. Летом 1935 г. Всесоюзное женское совещание с представителями комсомола отметило, что в среде рабочей молодежи постоянно растет количество разводов.
Здравый смысл должен был подсказать, что выход из подобного положения – улучшение бытовых условий и повышение авторитета семьи. Однако это был долгий путь. Значительно проще казалось укрепить моральное здоровье общества с помощью административных мер. Комсомольцев, которые задумали развестись, ЦК ВЛКСМ рекомендовал «выводить на чистую воду, гнать из комсомола поганой метлой, а если нужно, то и привлекать к уголовной ответственности»[377]377
«Комсомольская правда», 10 июня 1935 г.
[Закрыть]. В то же время попытки сосредоточить внимание женщин на выполнении их естественных функций – хранительницы очага и матери – провозглашались контрреволюционными, троцкистскими. Один из исследователей брачно-семейных отношений, С. Я. Вольфсон, писал: «Характерно, что белогвардейский бандит и агент гестапо Троцкий оправдывал типично буржуазное поведение мужчин. Это целиком гармонировало со всеми взглядами Троцкого на брак. Подобно гитлеровским покровителям, их наемник, как известно, считал и считает, что общественно-производительный труд женщины совершенно несовместим с ее семейными функциями»[378]378
Вольфсон С. Я. Семья и брак в их историческом развитии. М., 1937, с. 400.
[Закрыть].
1 сентября 1939 г. был принят закон о всеобщей воинской повинности. Это, естественно, привело к значительному сокращению мужского контингента, особенно лиц молодого возраста, в среде рабочих и резкому росту числа женщин в промышленности. В 1940 г. они составляли почти 60% от числа всех фабрично-заводских рабочих Ленинграда. Вполне объяснимой в данной ситуации была пропагандистская кампания за овладение девушками мужскими профессиями. Женщин призывали трудиться во всех сферах производства вплоть до выплавки металла и добычи угля. Безусловно, находились и обоснования для этого: обострение международной обстановки, сокращение трудовых ресурсов, стремление к достижению равенства полов. Приводилось и немало примеров положительных результатов, в частности замещение мужчин, мобилизованных в армию во время Великой Отечественной войны, но вряд ли все это способно было компенсировать потери, которые понесли как семья в целом, так и женщины-матери в генетическом смысле, и те последствия, которые ощущали и до сих пор ощущают последующие поколения.
Действительно, характеризуя попытки Советского государства создать некий образец пролетарской семьи и результаты этих мероприятий, нельзя оставить без внимания вопрос о взаимоотношениях детей и родителей. Важна также и проблема воспроизводства потомства, что в определенной степени демонстрирует прочность семьи.
Многие ленинградцы, чья юность совпала с первым десятилетием Советской власти, в результате империалистической и гражданской войн были лишены нормальных полноценных семей. Это коснулось и рабочих. По данным 1923 г., 20% юношей и девушек из пролетарских слоев не имели одного из родителей[379]379
См.: ЦГА СПб., ф. 4301, оп. 1, д. 2112, л. 1.
[Закрыть]. Подобная ситуация сама по себе не способствовала воспитанию устойчивых представлений о взаимоотношениях в семье. Помимо этого, юношам и девушкам в 20—30-х гг., даже имевших родителей, пришлось пережить мучительную ломку традиционно сложившихся взглядов на семейную жизнь, что нашло выражение в политизации родственных отношений в семье. Индивидуальный семейный быт противопоставлялся общественному, и среди молодежи активно пропагандировалась никчемность прочных связей внутри семьи, между ее поколениями. Значительной критике подверглась христианская заповедь «Чти отца своего». Небезызвестный А. Б. Залкинд утверждал: «Пролетариат рекомендует почитать лишь такого отца, который стоит на классово-пролетарской точке зрения… коллективизированного, дисциплинированного, классово-сознательного и революционно-смелого отца. Других же отцов надо перевоспитывать, а если они не перевоспитываются, дети этически вправе покинуть таких отцов, так как интересы революционного класса выше блага отца»[380]380
Залкинд А. Б. Революция и молодежь, с. 54—55.
[Закрыть].
Размежевание поколений в рабочих семьях в этот период происходило в основном на почве борьбы с религией. Несмотря на довольно сильное распространение накануне революции стихийного атеизма, в пролетарской среде строго соблюдали обычаи церковных праздников, устои религиозной морали. И естественно, что конфликт поколений возникал прежде всего из-за отказа венчаться или крестить ребенка, а иногда и просто посещать церковь в дни отмечаемых в народе Рождества и Пасхи. Споры между детьми и родителями возникали на почве уничтожения икон, которые были обычным атрибутом жилищ рабочих. Нередко в антирелигиозном порыве, систематически провоцируемом комсомольскими организациями, юноши и девушки попросту без согласия родителей сжигали иконы, вызывая законное недовольство старших. Подстрекателями в этой ситуации часто выступали партийные активисты. На областной Ленинградской конференции С. М. Киров в 1929 г. призвал молодежь поскорее расстаться с изображениями Бога. «Могут сказать: неловко обижать родителей, – заявлял секретарь обкома ВКП(6), – все это чепуха!»[381]381
Цит. по: О комсомоле и молодежи. М., 1970, с. 183.
[Закрыть]
И все же в 20-е гг. конфликт отцов и детей в ленинградских рабочих семьях не выходил за рамки традиционного различия во взглядах между поколениями, связанного с появлением новых форм культуры и быта. Воспроизводство рабочего класса происходило на его собственной основе путем естественного пополнения, поэтому юноши и девушки, трудившиеся на фабриках и заводах, имели целый ряд социальных преимуществ, связанных с происхождением их родителей: первоочередность в получении работы, отправке на рабфак, предоставлении жилья и материальных благ. Ситуация резко изменилась на рубеже 30-х гг., когда ряды рабочего класса начинают пополняться представителями крестьянства, служащих, интеллигенции. Трагедия размежевания семей по социально-политическим мотивам стала актуальной и для рабочего класса.
На почве явного несоответствия социального положения родителей суровым требованиям политической конъюнктуры происходит распад семей. Для того чтобы быть в рядах комсомола, нередко приходилось отказываться от собственных родителей. Весной 1933 г. по заводам Ленинграда прокатилась волна комсомольских собраний, на которых дети публично отрекались от своих матерей и отцов. Систематически устраиваются проверки социального происхождения комсомольцев. Одна из таких проверок была, в частности, проведена комиссией ЦК ВЛКСМ на ленинградском заводе «Большевик», в результате которой из рядов ВЛКСМ исключили всех «социально неблагонадежных», несмотря на то, что предварительно они уже публично отреклись от родителей в надежде сохранить с таким трудом обретенный политический статус[382]382
См.: «Комсомольская правда», 21 марта 1933 г.
[Закрыть].
Массовый психоз борьбы с классовым врагом нарастал, и фабрично-заводским комсомольским организациям приходилось все чаше рассматривать вопросы об исключении из рядов ВЛКСМ лиц «чуждого» социального происхождения. Такое решение в октябре 1935 г. вынес комитет ВЛКСМ Балтийского завода по персональному делу двух рабочих корпусного цеха: Тенглера – сына лесопромышленника, и Потемкина – сына торговца. Всего в Ленинграде за 1933—1936 гг., как докладывала на конференции комсомольской организации «Красного треугольника» секретарь горкома ВЛКСМ В. Пикина, сама впоследствии ставшая жертвой репрессий, было исключено из комсомола более 3 тыс. человек за связь с «чуждыми элементами», и чаще всего с родителями «непролетарского происхождения»[383]383
ЦГА ИПД ф. К-157, оп. 1, д. 7, л. 9; ф. К-156, оп. 1, д. 1, л. 32.
[Закрыть].
В комсомольской печати этого периода нередко появлялись заметки о геройских поступках юношей и девушек, разоблачивших собственных родителей и отказавшихся от них. Свой Павлик Морозов нашелся и в Ленинграде. В редакционной статье «Сыновний долг», напечатанной на страницах «Комсомольской правды» в сентябре 1935 г., рассказывалось о комсомольце Н. Максимове, рабочем ленинградского торгового порта, разоблачившем «шайку рвачей», в которой состоял и его отец. «Николай Максимов, – писала газета, – поступил вопреки неписаным законам старой морали. Он разоблачил отца, вредившего новому обществу, исполнив этим самым свой комсомольский долг. Ясно, что этим он вооружил против себя людей, которым враждебна или непонятна еще новая коммунистическая мораль»[384]384
«Комсомольская правда», 18 сентября 1935 г.
[Закрыть].
Боязнь лишиться комсомольского билета, что в конечном итоге могло повлечь за собой увольнение с работы, отказ в приеме на рабфак и т. д., порождала не только желание отмежеваться от родных и близких, но даже чувство ненависти к ним. Дважды Герой социалистического труда ленинградский рабочий В. С. Чичеров вспоминал: «Было время, когда я ненавидел отца. Тот очень громко выражал свое отношение к власти, а было это в 1937 г. По ночам его не раз арестовывали. Об этом знали все, и я считался сыном врага народа. Отсюда и ненависть к родному отцу»[385]385
«Комсомольская правда», 13 июня 1987 г.
[Закрыть]. Практически вся молодость поколения 30-х г. прошла под страхом кары за социальное происхождение и политические взгляды своих родителей. Только весной 1939 г. VIII Пленум ЦК ВЛКСМ постановил: «Считать неправильным исключение комсомольцев по признаку родства с социально чуждыми элементами»[386]386
«Комсомольская правда», 21 апреля 1939 г.
[Закрыть].
Политический психоз, раздуваемый в стране в 30-е гг. на фоне форсированных территориальных перемещений населения, способствовал уничтожению традиционных форм общения поколений в семьях, что, конечно, не могло не сказаться на потомстве. Уже в начале XX в. патриархальные обычаи строгой обязательности воспроизводства рода были значительно поколеблены в Петербурге. Происходило это под влиянием роста урбанистических и буржуазных представлений о свободе личности в вопросах регулирования деторождения и выражалось, в частности, в росте числа абортов. Известно, что в царской России операции аборта были запрещены и производились лишь по медицинским показаниям. Однако, как констатировал в 1914 г. известный врач Н. А. Вигдорчик, в рабочей среде на искусственный выкидыш уже «стали смотреть как на нечто весьма обыденное и притом доступное. В рабочих семьях по рукам ходят адреса врачей и акушерок, делающих аборты без всяких формальностей, по определенной таксе, не очень высокой»[387]387
«Общественный врач», 1914, № 2, с. 217.
[Закрыть].
