Текст книги "Сокровище Джунаида"

Автор книги: Михаил Шалаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Михаил Шалаев.
Сокровище Джунаида.
Роман

Справка. Джунаид-хан (Мухаммед-Курбан Сердар, 1857-1938) – один из руководителей басмачества в Хорезме и Туркмении. В январе 1918 – январе 1920 диктатор Хивы, разгромлен Красной армией; в 20-х – начало 30-х гг. вторгался на территорию Средней Азии из-за границы. В 1931 бежал в Афганистан.

Большой энциклопедический словарь

Вно-овь, вно-овь,

Вновь золото манит нас!

Золото, как всегда, обманет нас!

Песня из к/ф «Золото Маккенны»

ПРОЛОГ

Славный выдался денек! Саксаул горит жарко и бездымно, от костра исходит ровное сухое тепло, спину греет каракулевый чопан – пастушья шуба-дубленка, которая спасает в самые лютые холода. Джунаид лежит на ковре, расстеленном прямо на песке, щурясь на огонь и иногда поглядывая на небо, затянутое скучными шиферными облаками. Будет дождь или нет? Март бывает щедр на дожди. Бывает, что и на холода. Но сейчас, несмотря на ненастье, в воздухе уже чувствуется весна, ее мягкое влажное тепло. Философскому настроению способствует запрещенная водка, которую приносят в фарфоровом чайнике, а разливают в пиалы.

Джунаид любит пустыню. Здесь его дом, и он хозяин в своем доме. Как и положено хозяину, строг: жители пустыни его уважают и боятся. Так боятся, что не смеют называть по имени, говорят просто – «Старик», и каждый понимает, о ком идет речь. Он действительно не молод. Семьдесят лет – почтенный возраст, а Джунаид уже перешагнул этот рубеж. Но Аллах послал ему крепкое здоровье: он полон сил, может сутками сидеть в седле, на равных с молодыми джигитами сражаться в бою… Или, как сегодня, участвовать в загоне добычи.

Нукеры свежуют трех джейранов, добытых на охоте. Сначала слуги обожгут на углях печень – совсем чуть-чуть, самую малость, чтобы сохранила она все соки и вкус. На нутряном жире они приготовят сердце и почки, а потом зажарят на саксауловых углях шашлык…

Мало кто знает, что самый древний, а значит, самый правильный способ приготовления шашлыка – вовсе не тот, который известен на Кавказе. Не надо ничего мариновать, не надо портить естественный вкус разными специями: для настоящего шашлыка важнее всего, чтобы мясо было самым свежим, еще теплым, и перед тем, как зажарить, его просто слегка солят… А еще нельзя то и дело поворачивать мясо над углями – так оно сохнет. Пусть лучше слегка подгорит с одной стороны, но все остальное, прокипев в подгоревшей корочке как в котле, будет брызгаться соком и таять во рту, поражая райским вкусом… Так готовят шашлык в пустыне. Настоящее объедение!

И только много позже поспеет «келле-баш-аяк» – голова и ножки, уложенные в хорошо вычищенный джейраний желудок и сваренные на медленном огне…

Предвкушение блюд из сладкого дикого мяса неожиданно поворачивают мысли Джунаида совсем в другую сторону. Сегодня на подъезде к колодцам он видел убогую юрту. Ему сказали, что в ней живет бедный чабан с дочерью – молодой девушкой, почти девочкой. Тогда он не обратил на это внимания – живут, и пусть себе живут, но сейчас вдруг вспомнил.

– Дурды, – обратился он к своему другу и советнику, – а что там за девушка? Ты ее видел?

Дурды плотоядно осклабился:

– Вишенка!

– Хм-м…

Дальше дружеское застолье шло своим чередом: в должном порядке подавали блюда из добытых на охоте джейранов, водку в чайниках, зелень и овощи. А когда слуга доложил, что ханский шатер разбит, Джунаид-хан поманил пальцем советника и стал шептать ему на ухо. Дослушав, Дурды фыркнул и согласно кивнул, а Джунаид передал ему небольшой кожаный кошель, туго набитый серебром. Дурды уже начал подниматься, но вдруг спросил:

– А если…

– Если будет «если» – ты знаешь, что делать.

Советник еще раз кивнул и ушел. Слышно было, как он вскочил на коня и отъехал от стоянки…

В бедную пастушью юрту Дурды вошел, держа в одной руке кошель с серебром, а в другой – кривую туркменскую саблю-клыч: такой, мол, у тебя выбор. Пастух все понял правильно, потому что долго сидел молча, глядя в одну точку, а потом медленно, тяжело поднялся и, не сказав ни слова, кинулся на пришельца с длинным чабанским ножом. Знал, что разговаривать с нукерами Джунаида бесполезно: они не знают ни жалости, ни пощады. Но куда ему против опытного воина? Одним взмахом клыча Дурды развалил его чуть ли не до пояса. Потом, не обращая внимания на вопли девчонки, бросил ее на седло и повез к шатру своего хозяина.

Особенно Джунаид гордился тем, что в свои семьдесят лет оставался полноценным мужчиной, и ни одна женщина еще не имела повода сказать, что это не так. Когда он вошел в походный шатер и услышал всхлипы девчонки, то добродушно – настроение после охоты было хорошее – сказал:

– Не реви, дура! Внукам будешь рассказывать, что тебя удостоил вниманием сам великий Джунаид…

Советник не соврал: дочь чабана была скорее девочкой, чем девушкой. Правда, писаной красавицей не назовешь, но и не дурнушка. Ишь, как сердито зыркает глазищами! Но Джунаид умеет обращаться со строптивицами – сколько их у него было! И эта разделила общую участь, как ни пыталась царапаться и кусаться. А под утро, когда она уже совершенно обессилела от ужаса, сопротивления и слез, Джунаид похлопал ее по маленькой круглой попке и бросил на подушку тяжелую золотую монету с непонятными письменами то ли персидской, то ли арабской вязью:

– Возьми! Пробей дырку и носи на шее – она принесет тебе счастье…

Глава первая.
ДЕРЕВЯНКО ЛОВИТ УДАЧУ

– Деревянко! – окликнул прапорщика старший лейтенант Ягода. – Тебя комендант вызывает! – он потыкал большим пальцем через плечо и проследовал на обгон в столовую. Владимир, направлявшийся как раз туда же, в сердцах чертыхнулся:

– Пожрать не дадут спокойно!

В отличие от других комендантов у майора по фамилии Яшчур (определенно, было в ней что-то белорусское, но что именно – Деревянко понять не мог) имелась настоящая приемная. А в приемной сидела секретарша. Правда, не совсем настоящая, поскольку являлась его женой, а от этого удовольствие наполовину меньше. Но зато Лидия Васильевна Яшчур, кроме того, исполняла на комендатуре обязанности машинистки, бухгалтера и делопроизводителя. А иногда, при необходимости, становилась также поваром и медицинской сестрой.

Прапорщик Деревянко деликатно постучался и просунул голову в приоткрытую дверь:

– Можно? Меня комендант вызвал…

– Это я тебя вызвала, – внесла поправку Лидия Васильевна. – Вот, распишись.

Она подсунула ему для росписи журнал учета корреспонденции и вручила телеграфный бланк, сложенный и склеенный так, чтобы текст был закрыт. Владимир с недоумением повертел телеграмму в руках. Дело в том, что ни родных, ни близких друзей у Деревянко не было. Поэтому и телеграмму получать было не от кого. Может, ошибка? Но на открытой, адресной части бланка ясно значились его имя и фамилия.

– Спасибо, – пробормотал сбитый с толку прапорщик. – Ну, я тогда пойду?

– А читать что, не будешь? – спросила Лидия Васильевна, мучимая женским любопытством.

– Да я потом… А то на обед опоздаю, – и с такой дурацкой отмазкой прапорщик отбыл из приемной комендатуры.

На улице он, конечно, первым делом порвал тоненькую полоску склейки, опасливо развернул листок и прочитал:

НАСТОЯЩИМ ИЗВЕЩАЕМ КОНЧИНЕ Е.Б. ДЕРЕВЯНКО ЗПТ НАСЛЕДОВАНИИ КВАРТИРЫ АДРЕСУ СТАВРОПОЛЬ ЛЕНИНА 93 A KB 7 ТЧК ПРЕДЛАГАЕМ ЯВИТЬСЯ ОФОРМЛЕНИЯ НАСЛЕДОВАННОЙ ЖИЛПЛОЩАДИ ТЧК УЖКХ ГАС

Деревянко понял, что такую телеграмму с наскока не возьмешь. Что такое или кто такой «УЖКХ ГАС», подписавший телеграмму – ладно, все равно не понять. На УЖАС похоже. «ИЗВЕЩАЕМ КОНЧИНЕ Е.Б. ДЕРЕВЯНКО» – это, наверное, померла тетя Лена. Да-да, точно, она где-то на юге жила… Тетю свою прапорщик знал плохо, поскольку ни разу в жизни ее не видел. Нет, видел однажды, согласно семейным преданиям – когда ему было полтора года, но вспомнить, естественно, не мог. Знал только со слов матери, что сестра ее мужа (соответственно, Владимирова отца) была по характеру редкостной стервой. А почему «Е.Б.»? Ах, да: Елена… Отец был Борисович, значит, и она тоже. Так, выяснили: Елена Борисовна. Пошли дальше: «НАСЛЕДОВАНИИ КВАРТИРЫ АДРЕСУ»…

Тут до Владимира окончательно дошел смысл телеграммы, и он присел на скамеечку, чтобы не упасть.

Прапорщик погранвойск с дурацкой фамилией Деревянко был вовсе не дурак. Конечно, сходу объяснить разницу между Данте и Дантесом он бы не взялся, ну и что? Очень оно нужно… Зато в решении серьезных житейских вопросов Владимир отличался чисто солдатской смекалкой и оперативной хваткой.

Например, когда он узнал, что заместитель начальника пограничной комендатуры старший лейтенант Ягода написал рапорт об увольнении, то сразу смекнул, что пора рвать когти. Рассуждения прапорщика были безупречно логичны, хотя о существовании такой академической дисциплины, как логика, он сроду не знал – и правильно, потому что армейская дисциплина все равно важнее. А рассудил Деревянко так: если известный карьерист и подхалим Ягода, у которого все разговоры только про новые чины да звездочки, увольняется из войск – значит, дело швах, ловить здесь больше нечего.

Чтобы убедиться окончательно, прапорщик применил изложенную теорему к себе. И все сошлось: во-первых, ждать обещанной должности в округе бесполезно – сейчас туда берут только туркмен; во-вторых, надеяться на перевод в Россию и автоматическое получение квартиры, как было раньше, теперь может только идиот; в-третьих, пацану в сентябре будет некуда идти в школу, поскольку в приграничном туркменском поселке русский язык уже успешно искоренен. А ведь дочке тоже через два года идти… Вывод? Надо следовать по стопам старшего лейтенанта Ягоды.

Но одно дело – принять решение, совсем другое – его реализовать. Хорошо Ягоде: у него пол Москвы родственников, и все при жилье – как-нибудь приютят. А бедному Деревянко ехать некуда. Родительский дом в уральской деревушке Муторна, где он рос, уже давно стоит заколоченный. Там в конце пятидесятых случился радиоактивный выброс в каком-то НИИ, о чем общественность, как тогда было принято, не проинформировали, и народ в округе, сам не зная от чего, год за годом стал потихоньку вымирать. И весь бы вымер, но подоспевшая гласность сделала факт заражения достоянием общественности. Выжившие бросились разъезжаться кто куда, а родителям Деревянко, опять-таки, ехать было некуда. Тут Владимиру пришло время идти в армию. Он отслужил два года на границе и остался на сверхсрочную, потому что возвращаться домой ему даже и в голову не пришло, тем более что в войсках предлагали сразу и работу, и жилье. Деревянко написал родителям, что скоро заберет их к себе, но не успел. Похороны прошли с интервалом в месяц – не пришлось даже возвращаться на службу, после чего Владимир заколотил старенький сруб и уехал навсегда. К тому времени он уже женился, обзавелся сыном и везти его на радиоактивную помойку не собирался. Добровольно поехать туда жить согласился бы только сумасшедший.

Но, с другой стороны, прапорщик понимал, что купить в России хоть какое-никакое жилье ему не под силу. Все, что он имел в активе – зарплату, эквивалентную ста двадцати долларам, казенную двухкомнатную квартиру в стареньком деревянном доме, жену с жидким «конским хвостиком» на черной аптечной резинке, да двоих детей, которым некуда идти в школу. То есть никаких реальных ценностей. Не продавать же жену в рабство. Да за нее много и не дадут… Шутка.

А ценности все-таки есть, только вот толку от них нет. Оружие и боеприпасы, оборудование и обмундирование на складах, которыми командовал Деревянко, стоили больших денег, но кому их продать? В Туркменистане, вступившем в «золотой век», народ так обнищал, что с него и взять-то нечего, кроме «ханки», как здесь называют опиум-сырец. Слушая по еще не закрытому «Маяку» сообщения о том, что прапорщики в России безнаказанно распродают все, чем богаты, – чуть ли не атомные бомбы и баллистические ракеты! – Деревянко завидовал им лютой завистью. Не надо никого искать, ничего никуда возить – покупатель сам прет… И платит хорошо. Не жизнь, а малина! Конечно, общественное мнение против: дескать, родину прапора продают, врагов вооружают. А куда деваться? Гражданским хорошо: они, кто успел участок застолбить, тоже родину по частям распродают – кто нефть, кто газ, кто лес, кто металлы и многое другое, что принадлежит якобы всему народу. И никто их не попрекает. Даже совсем наоборот. А прапорщикам что – жить не хочется?

Прибыли от мыслей Деревянко, безусловно реалистичных, не было никакой. Проблема оставалось неразрешимой. Но счастье всякого прапорщика в том, что он никогда не загадывает слишком далеко вперед.

Случилось так, что как раз в эти дни мучительных раздумий Деревянко и вызвали в приемную комендатуры. И теперь прапорщик, сидя на скамеечке, все еще боясь поверить своим глазам, снова и снова разворачивал телеграфный бланк и перечитывал в десятый раз: «ПРЕДЛАГАЕМ ЯВИТЬСЯ ОФОРМЛЕНИЯ НАСЛЕДОВАННОЙ ЖИЛПЛОЩАДИ». Вновь сворачивал листок и каким-то далеким краешком сознания соображал: у нее что, ни мужа, ни детей не было? Вроде были раньше…

А впрочем – ему-то какая разница? Может – померли, может – разбежались и сильно друг на друга обиделись. Главное, что Ставрополь – это цивилизация, это не вымершая деревня на Урале. Это именно та возможность начать новую жизнь, которая еще несколько дней назад казалась ему недостижимой.

Вернувшись домой, Владимир с удовольствием обозрел в зеркале знакомую худую физиономию с вострым носиком, слегка раздвоенным подбородком и зачесанным набок чубчиком невзрачного цвета упаковочного картона. Обозрел не с обычным пофигизмом, а с удовольствием, ибо теперь это было лицо квартировладельца.

– Валя! – позвал прапорщик.

– Чего тебе? – недовольно отозвалась супруга из кухни.

– Иди сюда! – радостно потребовал Владимир.

– Воды целый день не было, только что включили, – невпопад отозвалась Валентина, – дай хоть посуду спокойно помыть.

Тогда Деревянко не выдержал и протопал, не снимая сапог, на кухню. Там он торжествующе помахал телеграммой перед носом супруги, которая, не разглядев, отреагировала неадекватно:

– Счет что ли за телефон прислали?

– Какой телефон? – ликующе и слегка глумливо вскричал прапорщик. – Ты хоть погляди внимательно!

– Ой, – сказала Валя, поглядев. – Теперь на похороны ехать придется. Где деньги, Вов? У Сашки вон ботинок на зиму нету…

Александром звали сына Деревянко. Того, которому в школу идти некуда.

– Дура! – расстроился не на шутку Владимир.

В нескольких энергичных фразах он обрисовал жене возникшие перед ними перспективы, помогая себе при этом выразительными жестами вроде легкого постукивания кулаком по голове и покручивания указательным пальцем около виска. Через некоторое время в испуганных глазах жены стало проступать понимание.

Документы на выезд в Ставрополь прапорщику оформили быстро – тетина телеграмма сработала безотказно. Добираться пришлось кружными путями, поскольку почти все рейсы в сторону России, как железнодорожные, так и авиационные, были правительством независимого Туркменистана отменены – в рамках борьбы с колониальным прошлым. Поэтому на похороны Деревянко не успел (да и не особенно рвался), а приехав, сразу начал хлопотать над оформлением квартиры.

Впрочем, особых хлопот не потребовалось. В Ставрополе военнослужащему из далекой южной республики мигом объяснили, что никакая квартира ему не светит, потому что до хрена таких понаехало. Деревянко даже обозвали по запарке «черножопым», хотя ни к одному из южных народов он, видит Бог, никакого генетического отношения не имел. Потом, практически не дав открыть рта, ему в настоятельной форме порекомендовали возвращаться туда, откуда приехал, и не дергаться, если не хочет огрести по полной программе. Еще спросили, понял он или не понял, а если не понял – то ему объяснят по-другому.

Деревянко не понял. Он всего-то успел прямо с вокзала зайти к управдому (или как там они теперь называются) и представиться. Управдом, плюгавый мужчина с глазами заискивающими, но подлыми, и лысиной, прикрытой зачесанными от уха длинными сальными прядками, вежливо попросил его подождать минуточку в приемной, после чего взял телефон, набрал номер и сказал в трубку несколько слов, ключевым среди которых было: «Явился!». Потом управдом отключился, пригласил Владимира к себе и долго рассматривал его документы, заинтересованно расспрашивал об условиях нелегкой пограничной службы в туркменской глубинке, а потом со всей сердечностью предложил зайти завтра утром.

На выходе Деревянко уже ждали трое «быков». Тогда и состоялось упомянутое объяснение, в ходе которого прапорщику не дали вставить практически ни единого слова. «Быки» даже предложили Владимиру проводить его до вокзала, но он догадался, что дело тут не в вежливости и, поблагодарив, отказался. После этого один из «быков» выразил надежду, что никогда больше не увидит «поганого куска» как в славном городе Ставрополе, так и в прилегающем к нему одноименном крае. Прапорщик торопливо покивал, всем своим видом выражая согласие, и его отпустили…

Совершив тем самым роковую ошибку! Отказываясь от провожатых, Деревянко уже знал, что будет делать. Ну не мог он просто так, за здорово живешь лишиться светлого будущего, нечаянно блеснувшего с бланка похоронной телеграммы. Не мог без боя отдать то, что принадлежало ему по праву родства с незнакомой тетей!

Была у него заначка, «быкам» неизвестная. Звали эту заначку Упырь, а другими словами – ефрейтор Упырев, с которым Деревянко служил срочную и чей адрес перед отъездом в Ставрополь отыскал в дембельском альбоме. Так просто, на всякий случай – мало ли что… И вот – пригодилось. На воинскую службу Упырев призывался, видите ли, как раз из Ставрополя, а комплекцией обладал такой, что нормальный человек, глядя на него, вспоминал былинных богатырей, себя же, напротив, ощущая былинкой. Это обстоятельство могло стать совсем не лишним в разногласиях, возникших между «быками» и Деревянко.

Итак, вместо того, чтобы пойти на вокзал, как ему настоятельно рекомендовали, Владимир, проявив настырность и твердость характера, направился на поиски Упыря. Он освежил в памяти адрес, записанный в альбоме, молясь только о том, чтобы сослуживец не поменял место жительства, и экспериментальным путем доказал справедливость поговорки, утверждающей, что «язык до Киева доведет». Дверь квартиры на втором этаже ему открыла пожилая женщина с сердитым лицом и тугим узлом седоватых волос на затылке. На вопрос прапорщика, может ли он видеть Алексея Упырева (в глаза Упыря никто из сослуживцев Упырем не звал, а исключительно «Лехой»), она недовольно повела носом куда-то в сторону:

– В пивнушке небось сидит.

Выяснив, где конкретно находится объект, Деревянко с сердцем, полным нетерпеливой надежды, отбыл в указанном направлении.

Время было обеденное, но, судя по количеству набившихся в полутемное подвальное помещение посетителей, рабочий день в Ставрополе уже закончился. Над столиками, уставленными тяжелыми кружками, висел плотный гул голосов различной степени нетрезвости. Оглядевшись, Владимир понял, что «Бар Пивная № 1» (именно так полностью именовался объект) – заведение не из дешевых: стенки были отделаны обожженными деревянными рейками, вдоль стойки стояли высокие мягкие сиденья на никелированных ножках. Он поискал глазами Упыря – и не нашел, чертыхнулся про себя, внутренне готовясь к дальнейшим поискам – но тут услышал знакомый голос.

Леха-Упырь сидел за угловым столиком, полускрытым колонной, и толковал что-то двум отнюдь не мелким стриженым битюгам, время от времени повышая голос, благодаря чему и был услышан Деревянко.

Приметив сослуживца, он радостно направился к нему с заранее подготовленным возгласом «Леха! Сколько лет, сколько зим!». Но, увидев сослуживца целиком, тут же подавился и своим натужным восхищением, и всеми прочими «домашними заготовками». Если раньше Упырь напоминал былинного богатыря, то теперь скорее походил на гору, к которой не захотел идти, согласно преданию, пророк Магомет – вот она и поперлась к нему сама, а по пути притомилась и завернула в «Пивную № 1» передохнуть. Но это несомненно был он, Упырь, то есть.

Прапорщик оторопело молчал, а Леха, уловив в слитном гуле голосов свое имя, медленно повернулся. Башка Упыря, подстриженная почти под «ноль», не производила впечатления лысой. Скорее наоборот: благодаря стрижке заметнее становилось, какой густой волос на ней произрастал – почти как подшерсток у крупного хищного зверя. Но туловище Упыря венчалось все-таки не головой, а шеей, рельефно инкрустированной мышцами – видно было, что владелец придает ей большее значение, чем бесполезной «тыкве» чуть выше. Именно шея решала, куда голове поворачиваться, а куда нет… И вот, когда глаза достигли объекта, каковым являлся прапорщик Деревянко, шея решила, что он слишком ничтожен, и так же медленно отвернула голову прочь.

– Чего надо? – уже не глядя, вопросил Упырь. Голос у горы должен быть подобен гулу землетрясенья, но бывший ефрейтор говорил нормальным человеческим голосом, даже не очень низким. Было, однако, очевидно, что сослуживца он не признал. Прапорщик с трудом одолел оторопь:

– Лexa, это же я – Вован Деревянко… Не помнишь? Мы служили вместе.

Шея еще раз повернула голову к объекту. Прищуренные глаза вгляделись более пристально.

– А-а… – протянула наконец гора. – Садись, Дерево, – так звали Деревянко на заставе, как, впрочем, и в школе. – Ты откуда взялся?

– Да я здесь… по делам. Дай, думаю, Леху найду, пивка попьем…

– А как нашел-то?

– Так ты же мне сам адрес дал… Для альбома дембельского…

– А-а… – окончательно успокоился Упырь. – Я думал – заказчик.

– Да нет, я так… – Деревянко отрицательно помотал головой, соображая, какие такие заказчики могут быть у Лехи.

Ничего не придумал, только вертелся в голове дурацкий анекдот: «Драку заказывали? Ни фига, все оплачено…». А контакт между тем постепенно налаживался. Уже появилась перед прапорщиком кружка, увенчанная шапкой пены, уже узнал Упырь, почему Вован остался в войсках, когда женился, и как там, на заставе, – все по-старому? А Деревянко все никак не мог спросить, чем сам-то Леха занимается, с чего живет? Язык почему-то не поворачивался, будто было в этом что-то заведомо нескромное, а то и бестактное. Так, кстати, потом и оказалось.

Упырь, между тем не торопясь прихлебывая пивко, дошел до главного – начал выяснять, по каким таким делам явился в Ставрополь Деревянко и почему стал искать сослуживца. Очевидно, до конца в бескорыстную случайность их встречи он так и не поверил. Тогда Владимир, сперва заикаясь, а потом все более живописно изложил последние события, начиная с телеграммы о кончине незнакомой тети и до встречи с «быками» у домоуправления. Упырь слушал не перебивая, безразлично, никак не реагируя на рассказ прапорщика. Лицо у него было такое просторное, что маленький аккуратный носик выглядел на нем неуместно. Казалось, его прилепили сюда по ошибке. Зато глаза сидели так широко, что вроде бы даже раздвинули височные кости. И были серо-голубовато-ледяными, как у викинга.

После завершения печальной истории, поведанной сослуживцем, Леха посидел еще немного, шелуша сухую рыбу, потом легким движением двух пальцев указал сидевшим с ним битюгам в сторону двери – погуляйте, дескать. Те подхватились и заспешили к выходу: это для нормальных людей они битюги, а для Упыря – так, жеребята.

– Слушай сюда, Дерево, – заговорил Леха еще через минуту. – Кто тебя разводит – я, кажется, знаю. Помочь можно. Но только не на халяву – пацаны меня не поймут.

Род занятий Упыря как будто начинал проясняться.

– А сколько нужно? – спросил Владимир.

Леха уточнил, сколько в квартире комнат, о каком районе идет речь и, не чинясь, назвал цифру, которая мигом припечатала прапорщика к скамейке своей неподъемностью. Он понимал, что ради квартиры можно – и нужно! – отдать и столько, и больше, но даже если бы ему грозила казнь через посажение на кол, взять таких денег было негде. Упырь глядел на него не то чтобы с сочувствием, но с некоторым пониманием. Потом вдруг спросил:

– А ты там как – на складе сидишь?

– Где? – не понял прапорщик.

– Ну, на комендатуре…

– А-а… Да, на складе, – кивнул Деревянко, и вдруг понял, к чему клонит Упырь, но сказать ничего не успел.

– На оружейном? – опередил его сослуживец.

– Да на всех. Я один прапор на всю комендатуру остался.

– А автоматов парочку не сможешь… того?

– Ну… Не знаю… – заколебался Владимир.

– А кто знает? – оборвал его сомнения Упырь. – Это твой шанс. И учти: я в кредит никогда не работаю, исключение делаю только для тебя.

Предложение сослуживца до того точно совпало с мыслями Деревянко о бесполезных ценностях, что у него мурашки по спине побежали. Но колебаться долго не посмел: выхода все равно не было. Поэтому прапорщик судорожно кивнул и, стараясь произвести на Алексея впечатление человека делового и конкретно мыслящего, кое-как выдавил из себя:

– Вот только как вывезти…

– Это твои проблемы.

– Может быть, когда переезжать буду – в контейнере? – с надеждой поглядел на Упыря Владимир.

Тот только пожал плечами.

Дальше беседа потекла уже в более конструктивном русле. Уточнялись детали, сроки, что и как. В том числе прозвучала и мысль, что если Дерево не выполнит взятых на себя обязательств – мало ему не покажется…

Сослуживцы договорились через день встретиться в этой же пивной для подведения промежуточных итогов операции и уточнения планов на будущее. На этом они расстались, и прапорщик пошел искать жилье, что никак не входило в его планы: ведь он думал остановиться в собственной квартире. Непредвиденные расходы грозили обернуться большими затруднениями. Но жаловаться было некому, а обратиться к Упырю с просьбой о ночлеге ему даже и в голову не пришло.

Две ночи и один день до назначенной встречи прапорщик Деревянко провел в жутко грязной, кишащей тараканами гостинице с кокетливым названием «Турист» (под нее явно приспособили бывшее общежитие), стараясь побольше спать, чтобы поменьше есть. Хитрость удавалось плохо. От стен общаги (видимо, по привычке) устойчиво веяло безденежной тоской, голодухой и нестерпимым желанием напиться.

Как бы то ни было, назначенная через день встреча в «Пивной № 1» состоялась. Помещение, несмотря на обеденное время, было опять полно народа, наводя на подозрение, что в Ставрополе удалось-таки, вопреки всему, построить отдельно взятый коммунизм. Угловой столик за колонной, судя по всему, был арендован Упырем на постоянной основе. Он приветствовал Деревянко чуть заметным поворотом шеи и, подождав, пока тот усядется перед уже наполненной кружкой, произнес покровительственно и с легкой усмешкой:

– Повезло тебе, Дерево…

– Чего – повезло? – не понял тот.

– Что не заставили бумагу подписать, – непонятно объяснил Упырев.

– Какую бумагу?

– Да любую. Хоть дарственную, хоть договор купли-продажи.

– А могли?

– Конечно, могли.

– А если бы я не стал? – запоздало ужаснувшись, робко поинтересовался прапорщик.

– Да как бы ты не стал – с паяльником в заднице… Но они решили по-простому все оформить – передать в распоряжение города в связи с неявкой наследника… Так что допивай пиво и вали к управдому. Он тебя ждет. Но не дай тебе бог, Дерево…

Чего «не дай бог» – Упырь не договорил. А прапорщик и не спрашивал. Он послушно выпил пиво, хотел протянуть бывшему сослуживцу руку, но передумал, и вместо этого прижал ее к сердцу, страстно сказав: «Спасибо!».

В ЖЭКе Владимир был встречен как горячо любимый и давно ожидаемый родственник. Ему сказали, что ключи от жилплощади он может получить прямо сейчас, а чтобы вступить во владение, законность которого, разумеется, никто не ставит под сомнение, ему необходимо представить всего несколько документов и что все дальнейшие хлопоты домоуправление возьмет на себя. В качестве, так сказать, компенсации за первоначально имевшее место недоразумение.

Прапорщик Деревянко взял ключи, поглядел на плюгавого управдома свысока, лениво подумал, не дать ли ему в ухо, но настроение было миролюбивое. Вместо этого спросил, вспомнив вдруг неразрешимую загадку:

– А что такое «УЖКХ ГАС»?

– Управление жилищно-коммунального хозяйства, городская администрация Ставрополя, – заученно, как молитву, протараторил управдом.

– Так это они быков прислали? – удивился Владимир.

– Как можно… – смутился плюгавый.

– УЖКХ ГАС… – разочарованно повторил Деревянко. Так все банально. А ему это слово казалось – чисто по звучанию – именем какого-то ужасного разбойника, типа Бармалея. Детское, незамутненное восприятие.

Еще через два дня, выправив и сдав необходимые бумаги, прапорщик сел в поезд и покинул Ставрополь, который встретил его так сурово и проводил так ласково. Устраиваясь поудобнее на верхней полке плацкартного купе, Деревянко еще раз с тоской подумал о том, что ему предстоит любым способом добыть (Владимир бессознательно избегал слова «украсть») и вывезти в контейнере два «калаша». Глядя в окно, попытался представить, как это будет выглядеть, – и тяжело вздохнул. Но потом вспомнил, какая замечательная оказалась у тетки квартира – уютная «двушка», хорошо спланированная, с высокими потолками и большой кухней. Обстановка вот, правда… Ну, ничего, свою мебель расставить – сразу лучше станет. А теткино барахло можно будет продать – еще и деньги капнут… Эти мысли были так приятны, так баюкали, что он не заметил, как уснул, а поезд увозил его все дальше и дальше, навстречу приключениям, к которым прапорщик нисколько не стремился. Как раз наоборот.

Но что мы знаем о превратностях судьбы?

По возвращении в расположение родной комендатуры Деревянко, как положено, доложил коменданту, майору Яшчуру, о своем изменившемся статусе. Для командира это означало одно – что скоро у него появится еще одна вакансия, закрыть которую в связи с массовым бегством личного состава на историческую родину будет практически некем. Можно, конечно, взять на службу кого-нибудь из местных, но эти воруют даже больше и наглее, чем прапорщики советской закалки. А потому особого восторга майор Яшчур не выразил и поздравлять Владимира не стал.

Более того, зная, что у Деревянко буквально на днях подходит к концу срок очередного контракта, комендант понимал, что никак не сможет задержать прапора хотя бы ненадолго. Поэтому нагадил, чем мог – тут же отнял у Деревянко ключи от всех складов, не подозревая, что тем самым нанес ему смертельный удар: без них выполнить обещание, данное Витьке-Упырю, становилось не просто сложной задачей, а переходило в область туманных мечтаний. Эмоциональный человек на его месте из принципа достал бы один автомат, чтобы застрелиться, но прапорщицкая привычка решать все проблемы по мере поступления выручила его и тут. Он не стал стреляться, хотя в последующие дни при воспоминании об Упыре непроизвольно втягивал голову и опасливо оглядывался.