Текст книги "Черный Ферзь"

Автор книги: Михаил Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– Вы, люди, любите изображать из себя богов, – вдруг ни с того ни с сего заявила тварь, а Сворден Ферц от неожиданности споткнулся о корень дерева. – Для вас любимое занятие – отыскать мир погнуснее, и вместо того, чтобы предоставить его самому себе гнуснеть и дальше, вы с жаром принимаетесь его исправлять. При этом натягиваете на себя две маски: одну – бога, а поверх – благородного гнусоча, чтобы хоть как-то сойти за своих среди тех, кого презираете, – тварь даже остановилась от пришедшей ей в огромную башку идеи. – Да! Презираете! И исправить их хотите лишь потому, что они отвратительно воняют! А вы не любите когда кто-то отвратительно воняет. Вы любите только тех, кто воняет вратительно!

– Приятно, – машинально поправил Сворден Ферц. Если честно, он не совсем понимал о чем толкует тварь. Впрочем, в оригинальности звериным мыслям, переложенным на человеческий язык, трудно отказать.

– Неважно, – буркнула тварь и клацнула зубами, вырывая из земли особенно густо покрытый спелыми ягодами куст. – Если уж вам так претят гнусачи, то зачем их спасать? Уничтожить всех до единого! В распыл! – тварь в ярости затрясла головой, разбрасывая во все стороны слюни. Но тут же успокоилась и ядовито поинтересовалась: – А что, если в ваш мир богов однажды явится человек? Не вы к гнусочам, а человек – не гнусач! – к вам? С богами вы тоже особо не церемонитесь, я в курсе…

За поворотом тропинки что-то желтело. Сворден Ферц замедлил шаг, пытаясь разглядеть источник приглушенного сияния, но стволы деревьев стояли плотно, ничего толком не рассмотреть.

– Вы бы его опять к деревяшке приколотили? – поинтересовалась как бы между делом большеголовая тварь.

Но поскольку Сворден Ферц ничего не ответил, свернул с тропинки и направился к загадочному свечению, то тварь последовала за ним, продолжая болтать:

– Нет, гвозди, деревяшки, суд, пусть и неправый, бичевание – для великих гуманистов не комильфо… Здесь нужен особый выверт, столь огромное бремя вины взгромоздить на несчастного, чтобы он сам возопил о собственной смерти. Вы ведь это умеете! Чем человек может угрожать богам? Какая разница! – последние две фразы тварь произнесла не своим голосом, очень ловко спародировав кого-то очень знакомого Свордену Ферцу. – Разве может человек не оказаться гнусью, а стать равным нам, богам? Наверняка есть в нем какая-то червоточина! Есть! А как же! То подружку почем зря лупит, то ножом себя режет, то червяков после дождя спасает!

Слушая вполуха звериные разглагольствования и не особенно стараясь им возражать, поскольку тема речений большеголовой твари оставалась для него весьма смутной, Сворден Ферц все глубже забирался в чащобу, ощущая легкое беспокойство. Причина беспокойства ему самому оставалась неясна – не боялся же он и в самом деле потеряться в двух шагах от поселка! Возможно, таково свойство человеческой природы вообще – отзываться на все неизвестное и необычное учащенным сердцебиением и адреналиновым впрыскиванием. Если бы еще эта тварь не надоедала велеречивым гундением над ухом. Но тварь и не думала униматься.

– В том-то и проблема, что мы не знаем, чем человек может угрожать нам, богам! Ведь наше всемогущество настолько всемогущее, что мы даже камень можем сотворить, который сами поднять не сможем… Или сможем? – тварь остановилась как вкопанная от пришедшего на ум парадокса. – Сможем или не сможем? Сможем или не сможем? – бормотала она, морща и разглаживая могучий лоб.

Ягодник стал гуще. До того редкие заросли, усыпанные спелой клубникой, теперь раздались вширь, перебрасывая усы через узкие промежутки голой земли, покрытой лишь пожелтевшей хвоей, – словно многочисленные канаты все ближе и ближе притягивали друг к другу красно-зеленые острова. Приходилось с осторожностью ставить ноги, чтобы не запутаться в неожиданно прочных отростках, не споткнуться и не упасть, точно новый великан, на мягкое ложе, погрузившись с головой в духмяную подушку ароматов земли, леса, травы, клубники и еще чего-то, похожего на запах разогретой канифоли…

На мир наплыла луна – огромная, желтая, с прожилками багровых сосудов и дыркой посредине, которая то сжималась, то разжималась, уводя в непроглядную бездну. Странно, подумал Сворден Ферц, ведь здесь никакой луны не должно быть видно. Луна есть, но ее как бы нет… да и не луна это вовсе, а огромный звериный глаз пристально вглядывается в человека, но отнюдь не для того, чтобы оценить степень бесчувственности жертвы, ее гастрономические особенности и свежесть, а с насмешливым недоумением, более подходящим случайному попутчику, нежели безжалостному ночному охотнику.

– А ведь я вас убивал, – сказал Сворден Ферц глазу, только бы он сгинул или хотя бы моргнул, освобождая от неожиданно крепких гипнотизирующих пут. – Убивал в вашем убежище, убивал в джунглях, убивал в поселках мутантов. Не жалел никого – ни молодняк, ни самок. Убивал как самых опасных тварей, не задумываясь, не раскаиваясь. Вы были моими личными врагами, но до сих пор не знаю, кем я был для вас.

Огромный глаз приобрел задумчивое выражение, затуманился, будто на огромную луну пало облачко сепии. Морщинистое веко дернулось, приспустилось над выкаченным буркалом, ослабляя ту силу, что тысячами тончайших, но крепких ниток распяла Свордена Ферца на мягком ложе ягодника.

– Проще простого управляться с богами. Они так велики, что не замечают ничего у себя под носом, – сказала тварь. – Однажды там, – зверь неопределенно мотнул огромной башкой, – взошла особенная луна. Зеленая и квадратная. И к нам вновь пришла охота. Не такая, как обычно, которую можно утолить кровью молодости или дряхлости, а настоящая, свинцовая. Тогда мы перешли реку и выгнали из норы одного из богов, который умел говорить с нами, – тварь внимательно осмотрела подушечки на передних лапах, вгрызлась в одну из них, выдирая плотный ком репьев, продолжая при этом бормотать нечто малоразборчивое. Затем вскинула башку, наклонила ее набок, на мгновение обретя жутко миленький вид забавной игрушки.

– Ему тоже понравилось, – сообщила тварь. – Мы гнали его по лесу, покусывая за ноги, когда он начинал уставать. Ведь боги любят простоту? Сила на силу, ловкость на ловкость, зубы на зубы, – кошмарное создание ощерила мощные клыки, изображая ухмылку. – Но, наверное, он принимал все это за игру. Поэтому так и не решился никого из нас убить. Даже когда мы рвали его на части. Еще живого.

Сворден Ферц поднялся. Бедный, бедный Б.! Их не так сложно понять, сколь сложно перевести, говаривал он, в какой-то мере прозревая собственную участь. А ведь он даже не был стражем, коротая дождливые дни в бетонном капонире у моста, что вел во владения огромноголовых тварей. Так, безвредный связной, забавно преображавшийся, когда переходил на родной язык столь любезных ему тварей. Теперь его кости зарыты где-то в чащобе. Что ж, не самая худшая участь. Разве не почетно принять смерть от того, чему посвятил жизнь свою?

Плотная стена деревьев раздвинулась, и Сворден Ферц вместе с тварью оказались на краю обширной полянки, залитой мягким желтоватым светом. Исходил он от модуля переброски, облицованного полупрозрачными панелями цвета жухлой листвы. Модуль походил на высокий узкий стакан, заполненный фосфоресцирующей жидкостью, что просачивалась сквозь узкую щель полуоткрытой двери. Медовые потеки образовали вокруг стакана лужу, испятнанную крупной клубникой.

Сочетание лесного лога и модуля переброски являлось настолько нелепым, что Свордену Ферцу показалось будто он спит и видит странный сон, учитывая то, что на поляне кроме них находился еще и мальчишка лет семи. Самый обыкновенный мальчишка в шортиках и курточке-распашонке. Даже лицо его показалось Свордену Ферцу знакомым. Наверняка они не раз встречались в поселке, вот только имени он его не знал, а может и забыл.

Мальчишка сидел на корточках в нескольких шагах от модуля переброски, зябко ухватив себя за предплечья. Курточка на спине задралась, и Сворден Ферц ясно увидел выступающие позвонки. Точно загипнотизированный ребенок смотрел на стакан, а из распущенного рта тянулась ниточка слюны. В странном сочащемся свете его глаза казались неприятно белыми – без радужки и зрачков.

В соответствии с жанром ночного кошмара у Свордена Ферца возникло какое-то липкое ощущение, что в модуле переброски находится НЕЧТО. Неприятное, отталкивающее, мерзостное, хотя опасным это назвать, пожалуй, нельзя. Как нельзя назвать опасной случайно выкопанную на огороде огромную личинку, что отвратно лопается, разбрасывая в стороны столь старательно собираемый материал для так и не случившегося метаморфоза.

– Привет, – сказал мальчишке Сворден Ферц. – Маму ждешь? – только мгновение спустя он осознал весь мрачный юмор своего вопроса, потому как ребенок тихонько взвизгнул, покачнулся, еще больше скорчился и вперил в пришельца жуткие глаза.

Вставшая рядом тварь довольно заухала, отчего по поляне прокатилось гулкое эхо. Сворден Ферц ухватил загривок твари и изо всех сил сжал пальцы. Зверь тут же заткнулся.

– Не бойся, – одними губами произнес Сворден Ферц.

– Базовые понятия некротических явлений, – непонятно сказал мальчишка. По штанишкам расплылось темное пятно. – Некробиоз и его роль в воспроизводстве саркомных биоценозов…

Тварь клацнула зубами, мальчишка замолчал. Так и впрямь оказалось лучше.

Странная, нереальная, гулкая тишина повисла над поляной. И чем больше в нее вслушиваешься, тем глубже погружаешься в непроницаемую, обволакивающую трясину.

– Там что-то есть, – сказал Сворден Ферц, чтобы хоть как-то наполнить глубокий звуковой вакуум этого гиблого места.

– Там ничего нет, – живо возразила тварь, и Сворден Ферц был готов поспорить – сказала не столько из собственного упрямства, сколько из того же самого желания – избавиться от липких объятий беззвучия.

– Оно забавное, – мальчик протянул руку и показал пальцем на модуль переброски. – И пахнет ягодами.

Если бы не состояние, в котором находился ребенок, то его замечание вполне можно было принять за подтверждение абсолютной безопасности происходящего.

Ну, поставили какие-то бедолаги модуль переброски не в поселок, как о том ходатайствовали жители, а посредине леса.

Ну, схалатничали. Ошиблись в расчетах, в конце концов. Не учли поправку на кривизну и силу Кариолиса. Не они первые, не они последние. В конце концов, и ножками можно дойти.

Ну, не выкачали из него консервационную дрянь, а может и вообще еще не подключили модуль к сети. Подумаешь! Здесь и не такое случалось. Совсем недавно посреди леса вообще мусорную свалку нашли – тоже кто-то по небрежности опорожнил там мусоровоз. Виноватых искать уже поздно – свалка даже леском покрылась.

Но самое забавное оказалось, что и звери приспособились оттуда всякую рухлядь тащить и для каких-то своих, звериных, целей использовать. Представляете зайца с еще заряженным апалайчиком? Или белку с фризером? Шуму тогда много поднялось, биологи понаехали, зоопсихологи, эволюционисты. В результате виноватых наказали, ученых наградили, свалку ликвидировали, животных вернули к первоначальному состоянию, за исключением тех экземпляров, конечно, которые подохли в результате неумелого обращения с нежданными дарами цивилизации.

Остается лишь покачать головой, поцокать языком, заведя очи горе, взять ребенка в охапку и потопать в поселок. Не будь все происходящее кошмарным наваждением, Сворден Ферц так бы и сделал – и покачал, и поцокал, и дурака повалял, развлекая мальчишку, и даже оплеуху отвесил огромноголовой твари, чтобы поменьше трепалась и усерднее изображала из себя пса.

Вот только ничего такого Сворден Ферц не предпринял, а сделал совсем иное – решительно направился в светящемуся стакану, прошлепал по ледяной луже растекающейся дряни, ухватился за ручку (она оказалось неимоверно холодной) и потянул на себя дверь.

Следуя логике кошмаров, по всем признакам Свордену Ферцу тут предстояло проснуться, пережив перед этим неприятное, но довольно мимолетное ощущение смерти или, во всяком случае, чего-то на нее похожего – непроницаемая темнота, падение в бездну, а затем – пробуждение в поту с неистово колотящимся сердцем.

Однако пробуждения, несмотря на увиденное, не наступило.

Не поворачиваясь спиной к стакану, Сворден Ферц сделал шаг назад и остановился. Он не сразу сообразил, что его не пускало. Волна жуткой паники захлестнула с головой, закрутила в непроглядной мути, сдавило горло и стиснула грудную клетку, стараясь уволочь глубже в бездну вод, где кипят самые темные человеческие страсти.

«Рука», шепнул ему кто-то в ухо, обдав неприятным, смрадным, звериным запахом, но, возможно, эта вонь и стала спасительной веревкой для Свордена Ферца, которая вырвала его из объятий ужаса на мгновение, достаточное для того, чтобы разжать заледеневшие, посиневшие пальцы и отпустить ручку двери, ведущей по ту сторону реальности.

– Ты чего испугался? – поинтересовалась огромноголовая тварь. – Там ничего нет.

Мальчишка прижался к Свордену Ферцу холодным, мокрым тельцем и оказался каким-то неприятно мягким, словно бы лишенным костей. Точно лягушку обнимаешь. Огромную, склизкую лягушку. И еще мокрые штанишки.

Повернуться к стакану спиной не получилось – Сворден Ферц не смог пересилить жуткое ощущение, что стоит только подставить беззащитную спину, и таящийся в модуле переброски ужас тут же выползет, выскочит, вылетит наружу… Поэтому он медленно отступал под сень деревьев, прочь от ядовитой желтизны, которая тихо и незаметно выворачивала полянку из привычного мира в какой-то иной.

– Там ничего нет, – настойчиво повторила тварь.

– Ты ошибаешься, – шевельнул пересохшими губами Сворден Ферц. – Там чудеса и страхи, передай по кругу…

– Вы никогда ничего не видите, – почти капризно сказала тварь. – Если бездонную дырку заклеить, то вы ее никогда не приметите. Я точно знаю. Вы не можете видеть то, что может видеть мой народ. Поэтому если я говорю, что там ничего нет, ты должен верить мне, а не своим глазам.

У Свордена Ферца возникло неодолимое желание пнуть четвероногого софиста, только бы он прекратил разглагольствовать, но самоуверенная тварь уже отвернулась и потрусила к стакану.

– Стой, – хотел крикнуть Сворден Ферц, но из горла не вырвалось ни звука. Ноги стали совсем ватными, а в голове крутилась по замкнутому кругу единая мыслишка: «Сейчас оно его, сейчас оно его, сейчас оно его».

Распаленное страхом воображение услужливо рисовало картинку, где дьявольски упрямая и высокомерная большеголовая тварь трусцой подбегает к стакану, неловко приподнимается на задние лапы, ухватывает когтями высокую дверь, приоткрывает ее, долго, очень долго смотрит внутрь, а затем по ее телу пробегает дрожь, задние лапы приседают, тварь начинает как-то распухать, словно ее надувают изнутри, но Сворден Ферц каким-то образом понимает – не надувают, а нечто огромное, извивающееся протискивается внутрь зверя, влезает в его шкуру, безнадежно стараясь уместиться в чересчур мелковатой одежке, отчего та начинает скрипеть, трещать, большеголовая тварь пытается оттолкнуться лапами от стакана, ее огромные глаза еще больше пучатся, слюна и кровь брызжут из разорванной пасти, тварь теперь уже неудержимо раздувается, становясь похожей на нелепый воздушный шар, а затем оглушительно лопается, исчезает в фонтане разлетающихся в стороны ошметок. И лишь огромная голова избегает подобной участи, целой и почти невредимой падая под ноги Свордена Ферца, косясь на него обиженным глазом и заявляя:

– Виноват, был неправ!

На самом деле ничего ужасного не происходит. Дьявольски упрямая и высокомерная большеголовая тварь трусцой подбегает к стакану, неловко приподнимается на задние лапы, ухватывает когтями высокую дверь, приоткрывает ее, долго, очень долго смотрит внутрь, затем закрывает и такой же трусцой проделывает весь путь обратно, виновато опустив голову и прижав уши.

Тварь посрамлена. Тварь уничтожена. Возможно, ей и впрямь лучше лопнуть, как мыльному пузырю, только бы избежать неминуемого унижения, когда Сворден Ферц с оттяжкой даст ей крепкого подзатыльника, со смаком и придыханием произнося:

– С-с-с-собака!

Но ничего подобного Сворден Ферц, конечно же, не сделал. Он лишь повернулся спиной к полянке и пошел в сторону поселка, крепче прижимая к себе мальчишку, который немножко отогрелся, обрел обычную человеческую упругость и твердость. Ребенок горячо дышал, уткнувшись в шею Свордену Ферцу, и по его дыханию тот догадался, что мальчишка спит.

Тварь плетется сзади и угрюмо сопит. Она даже аккуратно обходит ягодники, а не прет напролом, давя клубнику. Но Сворден Ферц прекрасно знает цену ее мнимому смирению. Его хватит максимум до поселка, куда тварь наверняка ступит с ушами торчком и хвостом пистолетом. Хочется даже ехидно переспросить: «Так от кого-кого заклеили ту бездонную дырку?», но мальчишка уютно посапывает, и не хочется его будить.

Сгустившаяся тьма вновь разбавляется светом, который пробивается из-за неохватных стволов деревьев. Гигантские даже по здешним меркам секвойи башнями вздымаются над соснами, словно над подлеском. Слабо фосфоресцирующее небо окрашивает верхушки секвой в пепельный цвет, будто их макнули в тягучую патоку, и та медленно стекает вниз бледными потоками.

Земля под ногами запружинила. Сухие иголки перестали колоть ступни, и Сворден Ферц понял, что они вышли на дорогу. Давным-давно обездвиженная, она все еще сохраняла запас тепла, не такого уютного, какой обогревает промерзшего странника у растопленного камина, а неопрятного, угловатого, словно и не тепло это вовсе, а крошечные разряды впиваются в тело, гальванизируя застывшие от холода мышцы.

Бредущая позади тварь шипит и ругается. Ругается она смачно – на всех известных человеческих языках, демонстрируя то ли свою эрудицию, то ли испорченность. Если бы мальчишка не спал, Сворден Ферц обязательно прервал столь захватывающий экскурс в инвективную лексику хорошим пинком, на который тварь напрашивается аж от самого берега. А так остается только слушать. Особенно часто тварь повторяет:

– Dummkopf! Rotznase!

Судя по тому, с какой выверенной артикуляцией она их произносит, тварь обожает эти словечки. Причем выговаривает их с явным привкусом пародирования кого-то очень знакомого Свордену Ферцу. Не то чтобы он слышал подобное непотребство из уст имярека (тем более, что и вспомнить – кто же это такой Сворден Ферц пока не мог), но манера выговаривать слова веско, мрачно, филологически точно вызывала ощущение ускользающего узнавания.

Мальчишка продолжал спать, безвольно опустив руки, отчего нести его стало еще более неудобно – приходилось поддерживать за спину, чтобы он не опрокинулся назад. Так иногда делают совсем малые дети, чем-то очень обиженные, даже во сне желая оттолкнуть от себя виноватых взрослых. Порой он и вовсе начинал возиться, словно пытаясь освободиться от крепких объятий, спуститься на землю и уже собственными ногами топать в поселок.

Сворден Ферц не возражал бы, но чувствовал – мальчишка спит, и все его движения лишь отражение снов. Странных и беспокойных снов, похожих на осколки разбитого зеркала, в которых мальчишка плутал, не находя выхода из абсурдных кошмаров и кошмарных абсурдов. Их тяжкие испарения просачивались сквозь поры кожи, осаживаясь капельками пота на висках и верхней губе ребенка.

– Зря ты его взял, – вдруг выдала тварь, прекратив ругаться. – До меня только сейчас дошло – зря ты его взял.

– Нужно было оставить ребенка в лесу? – риторически спросил Сворден Ферц.

– Да, – тварь протрусила немного вперед и, повернув голову назад, вперила тяжелый взгляд в ношу Свордена Ферца. – Его нужно оставить в лесу.

– Чем же он тебе не угодил? – поинтересовался Сворден Ферц.

Теперь, когда до поселка осталась пара шагов, и между деревьев уже видны выложенные камнями аккуратные тропинки с витыми скамейками и столбиками освещения, он не прочь поболтать со зверем на отвлеченные темы. И не беда, что тварь выбирает какие-то злые, звериные поводы для разговора. Тварь она и есть тварь.

– Это неправильный детеныш! – резко заявила тварь, остановившись и преградив дорогу.

– Вот те раз! – от изумления Сворден Ферц даже остановился.

Несмотря на зверский вид и отвратительный характер тварь раньше как-то не позволяла себе высказывать подобные суждения о ком-то или о чем-то. Конечно, ей многое не нравилось в окружающем мире, но в чем-чем, а в стремлении переделать его под себя тварь сложно было уличить. В том-то и заключалась сила огромноголовых – они обладали потрясающей приспособляемостью и пластичностью к тем условиям, в которых решили жить. Они неукоснительно придерживались не ими заведенного правила: «Пришел в Рим – будь римлянином», во всех его возможных коннотациях, включая брюзжание по любому поводу, высокомерие, язвительность, кои однако оставались лишь словами, легко прощаемые великодушными богами приблудившимся к ним зверушкам.

А если твари и обделывали свои делишки, самыми скверными из которых (с большой натяжкой) можно назвать потакание своим звериным страстям, то совершали их тихо, вдали от посторонних глаз. Собственно, не в последнюю очередь из-за этого многие подробности их общественной жизни в стае, брачные обряды, особенности воспитания молодняка до сих пор оставались тайной за семью печатями для охочих до подробностей звериной интимной жизни ксенобиологов и зоопсихологов.

– Брось его! – потребовала тварь, встопорщив шерсть на загривке. Глаза ее выпучились, обрели злой красноватый оттенок, губы растянулись, обнажив клыки.

– Это ребенок, просто ребенок, который заблудился в лесу, – терпеливо объяснил Сворден Ферц. – Я его знаю, видел в поселке.

– Как его зовут? – въедливо спросила тварь. – Где он живет?

– Я не могу знать всех по имени, – постепенно свирепея заявил Сворден Ферц. – И кто где живет. Но с этим мальчишкой мы точно встречались!

Почему он оправдывается? – вертелась на задах назойливая мыслишка. С какой стати он должен давать объяснения какой-то там говорящей собаке?! Конечно же, не должен и не обязан. И вполне в его праве не разводить тут дискуссии – кто настоящий, а кто только вчера вылез из грязной норы, а просто-напросто по-хозяйски отвесить разжиревшему огромноголовому псу хорошего пинка под толстый зад. В конце-то концов, тварь он дрожащая или имеет право поступиться законами гостеприимства?!

Но при всем этом вполне объяснимом, казалось бы, раздражении от попытки вмешательства какого-то там четвероногого – даже не друга, а так – попутчика, Сворден Ферц различал в себе какую-то тень неуверенности, сомнения в исключительной обусловленности столь милосердного поступка гуманизмом, любовью к детям и правилами человеческого общежития. И наличие подобной тени еще больше раздражало его, как раздражает крошечное пятнышко грязи на чистейших и белоснежных одеждах.

– Обычный ребенок, – подтвердил Доктор, сворачивая стетоскоп. – Немного утомленный, но сон и еда все исправят. Лучше его сейчас не будить.

Сложив инструменты в чемоданчик, Доктор скрылся в доме и вскоре вынес огромный плед, которым и накрыл свернувшегося калачиком на разложенном кресле мальчугана.

– Так вы говорите, что наш четвероногий друг категорически возражал, чтобы вы вернули дитя в поселок?

Четвероногий друг к этому моменту уже вылакал целое блюдо молока, оставив после себя неопрятную лужу, поскольку хлебал жадно, и брызги летели во все стороны, а затем, не сказав ни слова, тихо исчез во тьме, отправившись, судя по всему, на охоту. Миска с консервами осталась нетронутой, что свидетельствовало о высшей степени неудовольствия огромноголовой твари.

– Да, – неохотно подтвердил Сворден Ферц. – Можно сказать и так – возражал. А можно – искренне недоумевал. Или – высказал альтернативную точку зрения.

– Вы раздражены, друг мой. И чем-то обеспокоены, – Доктор удобно расположился в плетеном кресле, скинул тапочки и протянул голые ступни к лестнице, откуда дул теплый сквозняк. – Вам тоже не мешает покушать и выспаться.

– У вас, Доктор, один рецепт для всех и на все случаи жизни? – несколько ядовито заметил Сворден Ферц.

– Душа человеческая – материя тонкая и неопределенная. Она не терпит хирургического или медикаментозного вмешательства, знаете ли… Что может прописать врач страждущему? К тому же, только в последнее время мы, кажется, приходим к пониманию, что человеческая психика даже не бинарна, как это имеет место на пренатальной стадии развития, а многократно отражена во всех, кто нас окружает. Мы, если угодно максиму, всего лишь наложение представлений мира о нас самих.

Сворден налил из самовара кипятку и принялся его шумно прихлебывать. Доктор покосился на него и усмехнулся:

– Вы знаете, друг мой, по поселку бродят самые дикие слухи о том, что из себя представляет вот этот древний агрегат?

– М-м-м… – пожевал губы Сворден Ферц. – Судя по всему – приспособление для кипячения воды?

– Вы видите здесь источник тепла? Подвод энергии? Инерционный трансмиттер потенциала шумановского резонанса?

– Хм… Действительно…

– Видите ли, друг мой, данное приспособление действительно предназначено для нагрева и кипячения воды, но исключительно за счет энергии сгорания тонко наструганного дерева и сапога.

– И сапога? – не поверил своим ушам Сворден Ферц.

– И сапога, – с удовольствием подтвердил Доктор.

Выждав почти драматическую паузу, Доктор принялся объяснять Свордену Ферцу все тонкости доведения воды ключевой до кипения исключительно за счет реакции горения стружек смоляных при усиленной вентиляции сапогом кирзовым.

– Так вот, к чему это я, – задумался Доктор, тонкими длинными пальцами разминая нижнюю челюсть, словно устав от длинной речи, произнесенной к тому же на чужом языке с преобладанием шипящих звуков и открытых слогов. – Да, к чему я веду? Если кому-то все-таки взбредет в голову, что данный агрегат представляет собой холодильную установку, для приготовления охлажденного лимонада в жаркий денек, то ничто не помешает ему набить камеру сгорания не стружками смолистыми, а сухим льдом, например.

– Самовару от этого не будет ни жарко, ни холодно, – выдал Сворден Ферц. – А вот вы, наверное, огорчитесь.

– Огорчусь, – развел руками Доктор. – Но я использую сей пример лишь в качестве метафоры. Представьте, что будет, если душу, предназначенную к горению, вдруг начнут набивать сухим льдом.

– Хм… Имеете в виду, мир начнет строить относительно вас сосем иные предположения, нежели есть на самом деле?

Доктор зачерпнул из вазочки варенья, осторожно положил в рот, пожевал, запил чаем. Делал он это неторопливо, обстоятельно, тем самым выдавая свой поистине мафусаилов век, когда чудовищное бремя опыта настолько замедляет внутренний бег времени, что составляет огромного труда подстроиться под ритм внешней жизни.

– Был в моей практике любопытный случай, – Доктор отставил чашку и откинулся на спинку стула. – Даже не то, чтобы любопытный с врачебной точки зрения, сколько, так сказать, житейской… да, житейской… Произошло это еще в мою бытность надзирающего врача-наставника в некоем санаториуме на берегу прелестного озера… Знаете, друг мой, старость – чертовски любопытное состояние души и тела. После какого-то порога все, происходящее с тобой, начинает восприниматься как дела вчерашнего дня… да, вчерашнего дня… Дело не в том, что ты сохраняешь в памяти яркий образ происходящего, вовсе нет! Старческий маразм еще никто не отменял. Успехи нашей геронтологической науки пока заключаются в том, что к последнему порогу вы приходите не руинами, а развалиной, ха-ха-ха! Но если нечто ухитрилось ускользнуть из костлявых лап небезызвестного Альцгеймера, то оно обладает, как бы поточнее выразиться, необъяснимой свежестью бытия… да, бытия…

– Что малые, что старые, – брякнул Сворден Ферц и испугался – Доктор, несмотря на благодушие, отличался исключительной обидчивостью.

Но увлеченный рассказом Доктор пропустил замечание гостя мимо ушей.

– Так вот, в бытность мою надзирающим наставником врача в том санаториуме, который, надо заметить, почти не пользовался популярностью в силу своей, так сказать, комфортабельности, ибо молодежь у нас не мыслит отдыха без глухих дебрей, гнуса и сыроедения, появилась в моей вотчине Афродита озерная… да, озерная… – Доктор мечтательно поднял глаза к потолку и потер сухие руки. – Вышла она из прозрачных озерных вод, прекрасная, как богиня. Представьте, друг мой, длинные волосы цвета вороного крыла, ослепительно белая кожа, глаза… да, глаза… – Доктор аж зажмурился. – Представили?

– Как наяву, – заверил Сворден Ферц.

– И вот эта красотка буквально нападает на меня и требует… да, представьте себе, требует самого тщательного врачебного обследования! Скажу без ложной скромности, глаз у меня на такие вещи наметанный, как никак прежде чем встать на вечную стоянку в богом забытом санаториуме ваш покорный слуга хорошенько покуролесил… тьфу, что я говорю! поколесил по городам и весям, побывал в таких переделках… да, переделках… Короче, глаз у меня наметанный, я вполне вижу, что с красоткой все в абсолютном порядке, хотя некоторые признаки легкого нервного истощения наличествуют. Но при столь тонкой нервной организации это и немудрено… да, немудрено…

– Специалистка по спрямлению чужих исторических путей? – предположил Сворден Ферц, самым внимательнейшим образом рассматривая ногти.

– Что?! – Доктор аж задохнулся от подобной нелепости. – Специалистка по спрямлению чужих исторических путей?! Друг мой, только абсолютная медицинская безграмотность извиняет вас за столь чудовищное, да, чудовищное предположение! Впрочем… – Свордену Ферцу почудилось, что Доктор из-под нависших седых бровей бросил на него подозрительный взгляд. – Откуда вам знать! Но столь же безумная идея пришла не только вам в голову… Сказать по правде, ей вообще было бы противопоказано заниматься хоть чем-то, что связано с риском для жизни. Представляться донной Анной на сцене – это, знаете ли, одно, а – доной Оканой в каком-нибудь вонючем средневековом городишке – совсем другой! – и тут Доктор хихикнул. – К тому же, насколько я информирован о брачных предпочтениях исторически спрямляемых народов, некие косметические особенности тела этой дивы категорически шли вразрез с представлениями о естественности наших разлюбезных аборигенов!

– Вот как, – пробормотал Сворден Ферц. – Любопытно.

– Мне, конечно, тогда строить какие-либо предположения было недосуг, хотя любопытство потакало завести беседу о чем-нибудь этаком… да, этаком… Но долг врача, хоть и всего лишь надзирателя, заставлял прежде диву обследовать, накормить, да спать уложить, знаете ли… Думаю, что не открою никакой врачебной тайны или, помилуй бог, тайны личности, если скажу, что физическое состояние моей прелестной гостьи оказалось близко к тому же совершенству, что и ее внешность, да простите мне стариковскую неуклюжесть в выражении искреннего восхищения!