Текст книги "Повесть об учителе (СИ)"

Автор книги: Михаил Нордштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Ну что я могу? Могу отказаться, но этот мой отказ мне потом дорого обойдётся. Контракт не продлят. А сколько раз мы, учителя, пропалывали и поливали школьные клумбы, убирали на воскресниках школьный двор, возили детей на экскурсии! И всё это бесплатно. На нас экономят. А платят за нашу основную работу – сам знаешь. Что-то не заметила, чтобы у нас с тобой в загашнике хоть сколько-нибудь приличная сумма накопилась.

То, что слышал от Ольги, новостью для него него не стало. И у них в школе то же самое. Все эти дополнительные нагрузки, конечно, утомляли, но главный пресс для него, учителя истории, – пресловутая идеология.

В самом этом слове – ничего плохого. В сущности это – ориентир: к чему стремиться, чего придерживаться, какие постулаты взять в основу мировоззрения.

Идейный стержень был с ним всегда и вовсе не требовал пышных названий. Вполне хватило бы одного, довольно простого: порядочности.

Чем больше Илья думал на столь вечную тему, тем сильнее утверждался в убеждении: да, именно так. В этом слове – всё, что требуется от человека, Тут и воинский долг, и гражданский, и семейный, словом, все, все нравственные ценности. Коль люди живут среди людей, надо поаккуратнее с локотками. Он уже знал: один еврейский мудрец довольно коротко обобщил всё, что написано в Библии: не делай людям того, чего не хочешь, чтобы делали тебе.

Как просто и как ёмко! Так чего тогда придумывать всякого рода идеологии?

Он уже давно понял: та "идеология", что навязывали стране, а, значит, и школе, искусственная: в угоду диктаторской власти. Её формулу узрел во время встречи с бывшим однополчанином. Тот уже служил кадровиком в бригаде МВД. Договорились встретиться на КПП*.

*Контрольно-пропускной пункт

Встретились. Разговаривая, ходили по военному городку. И там – воспитательные плакаты. На одном из них – большими буквами: «Служим Президенту и Отечеству!»

Левашов прокомментировал:

– Выходит, президент на первом месте, Отечество на втором. Так кто кому служит? Я-то думал, президент как главный чиновник страны должен служить Отечеству наряду со всеми прочими гражданами. А тут его возвели в ранг Божества, отодвинув Отечество на второе место. Ты не находишь, что это нелепость?

Бывший однополчанин развёл руками:

– Не я же это придумал. – Вздохнул: – Идеология.

Столь впечатляющий плакат не был для Левашова какой-то неожиданностью. Лишь подтвердил то, над чем уже не раз задумывался. Государственная фальшь. Как её вбивают в людские мозги с юных лет, он уже знал. Так что же, и ему, учителю истории, пусть и по принуждению, стучать этим идеологическим молотком?

Тут уж никаких колебаний. Выбор сделан.

К поездкам с учениками на экскурсии ему не привыкать. Тоже учительский оброк во внеслужебное время. На этот раз директриса поручила свозить десятиклассников на «линию Сталина».

Об этой "линии" наслышан. Дескать, в первую неделю Великой Отечественной здесь шли ожесточённые бои, в результате чего удалось на сутки задержать рвавшегося к Минску врага.

... Школьников водили по траншеям и ходам сообщения, отделанным брёвнами, от блиндажа к блиндажу, к казематам с пулемётами "максим" и сорокопятками. Для наглядности то тут, то там возникали молодые люди в пилотках и гимнастёрках с петлицами – "красноармейцы 41-го года".

"Наверное, студенты истфака, – подумал Левашов. – Изучают историю, так сказать, на практике. А неподалёку на площадке – скопище боевой техники, в том числе, и послевоенной.

Экскурсовод, девица в элегантном брючном костюме, бойко рассказывала о "беспримерной стойкости защитников Минска" на означенной "линии". И при этом – ни одного конкретного эпизода, ни одного имени. Гладкие примелькавшиеся фразы, словно капли жира в давно приевшееся блюдо: сколько не капай, вкуснее не станет.

День уже заваливался, лучи закатного сентябрьского солнца вяло скользили по броне и орудийным стволам, нагоняя дремоту...

Левашов нетерпеливо ждал, когда наконец экскурсия закончится.

Спал минувшей ночью плохо. Пашка опять угодил в "историю". Из школы, где он учился в 8-м классе, был Левашовым звонок.

... – Ваш сын затеял драку. Просим придти к директору.

– Что ты натворил? – вскипел отец. – А ну, выкладывай. Только без вранья.

Левашов-младший рассказал...

После уроков, проходя по коридору, услышал за дверью шум. Вошёл в опустевший класс. В углу двое ребят зажали его одноклассницу Людку Сосновскую. Людка отбивается, а эти двое стягивают с неё трусы... Одного он узнал: Сашка Лымарь из 9-го "А" – с ним одно время занимался в акробатической секции. За Сашкой частенько заезжала легковушка – сын районного прокурора.

... – Ох, и врезал я ему по морде! Людка орёт, плачет, а те – дёру. Но не успели. Проходил мимо физрук... Людку отпустил, а нас, ребят, – к директору. Я рассказал, как было. А Сашка – всё наоборот. Мол, с Людкой "ничего такого" они не делали, просто трепались, а этот придурок, – показал на меня, – пустил в ход кулаки. Сашкин дружок поддакивает. А мне двоих не переспорить. Директор послушал, послушал и говорит: "Ладно, разберёмся". И отпустил нас.

– Ты ничего не утаил?

– Нет, папа. Как было, так и сказал

В Пашкину школу пошла Ольга. Потребовала вызвать как свидетельницу – ученицу Людмилу Сосновскую.

– Я уже с ней беседовал, – ответил директор. – Она подтвердила показания потерпевшего Лымаря.

– У вас есть протокол этой беседы?

Директор раздражённо:

– Какой может быть протокол! Здесь школа, а не милиция. Кстати, райотдел МВД мы проинформировали: обязаны это делать. Но так как серьёзных последствий в этой истории не было, поднимать вокруг неё шум считаю излишним. А вам советую обратить внимание на воспитание вашего сына. Чуть что – бросаться на людей с кулаками, это, знаете ли, чревато...

Домой Ольга пришла взвинченной.

... – В общем, дело замяли. Как же, в насильниках оказался прокурорский сынок. Пашину одноклассницу, скорее всего, запугали и, думаю, использовали элементарный девичий стыд: девчонке, конечно же, не хочется, чтобы вся школа знала об этих омерзительных подробностях. А Пашка у нас рыцарь...

Илья:

– Завтра после школы пойду с этим рыцарем в райотдел милиции. Что там за порядки идиотские! С парнем не поговорили, девчонку-свидетельницу, как я понял, не вызывали. Вся информация – со слов директора. И уже Пашку поставили на учёт! Лихо. То, что произошло в пустом классе, – дело серьёзное. Сор из избы надо выметать решительно. Иначе изба запаршивеет.

«Завтра» пошло наперекосяк. На его урок заявилась директриса.

– Простите, Илья Алексеевич, что не предупредила вас. Не успела. Замоталась с делами. Но ничего... Вы на меня не обращайте внимания. Я у вас по долгу службы. Вы ведь у меня не единственный предметник, на уроке которого обязана побывать.

Уселась за последним столом. Дама внешне улыбчивая, но быстро переходящая в начальственное состояние. Левашов, бывая в её кабинете, уже не раз, становился очевидцем весьма примечательных картинок. Снимала телефонную трубку и вскоре отрывисто-властное: "да!", "да!" Но иногда голос её становился мягким, даже приторно-маслянным, когда говорила с начальством: "Я поняла". "Непременно исправим". "Спасибо за внимание к нашим проблемам". И буквально через фразу озвучивала начальственные имя-отчество.

С Левашовым держалалась суховато: видимо, до неё уже доходили некоторые его "вольности" на уроках.

А этот урок был в общем-то обычным. Контрольный опрос, изложение нового учебного материала с неизменными обращениями к своим слушателям: "Как вы расцениваете этот факт?" "В чём причины данного явления?" "Давайте-ка вместе поразмышляем"...

Какие тут могут быть у любого проверяющего зацепки? Методика!

Урок уже подходил к концу, и вдруг Климович поднял руку.

– Илья Алексеевич, вчера на экскурсии нам показали на "линии Сталина" такие мощные укрепления! А немцы, как теперь знаю точно, уже через неделю с начала войны были в Минске. Почему так быстро, если встретили, как нам сказала экскурсовод, героическое сопротивление?

Левашов ответил не сразу. Встал, раздумчиво сделал несколько шагов. Ох, уж этот дотошный Валера! Надо же: такой вопрос, когда в классе директриса.

Но она опередила.

– Вопрос не по теме урока. Полагаю, на экскурсии достаточно сказано о боях на "линии Сталина". Надо было внимательно слушать.

Климович продолжал стоять и уже не скрывал усмешку. Лёгкую такую, но достаточно выразительную. Смотрел не на директрису. На Левашова. Дескать, ну что вы молчите, Илья Алексеевич? Сами же учили размышлять, докапываться до истоков.

Левашов вызов принял: да, учил.

– Ну что ж... Внесём ясность. Татьяна Сергеевна! Я сам собирался прокомментировать то, что вчера мы увидели и услышали на экскурсии. Вы правы: сегодня это не тема урока. Но коль вопрос задан, отвечу тебе, Валера. Начну с того, что линия укреплений, о которой речь, была создана в довоенные годы на старой государственной границе. Линией Сталина тогда не называлась. Это название придумано в наши годы. После сговора Сталина с Гитлером советские войска 17 сентября 1939 года вошли в Западную Украину и Белоруссию. Государственная граница передвинулась на запад. В руководстве СССР посчитали, что старые укрепления уже не нужны. Там сняли вооружение, а некоторые траншеи и блиндажи использовали в хозяйственных целях. Когда грянула Великая Отечественная, наступление немцев было столь стремительным, что эта бывшая линия укреплений какой-либо существенной роли не сыграла. А вот в районе Острошицкого городка наступающим немцам пришлось немного потоптаться. Но это уже не на той "линии", а под самым Минском. Сопротивление врагу оказала 100-я стрелковая дивизия. Однако силы были слишком неравны, и ты, Валера, сказал совершенно правильно: не прошло и недели после начала войны, и немцы уже вошли в Минск.

Ещё вопросы на эту тему будут?

Класс молчал. Снова поднялась директриса.

– Илья Алексеевич изложил свою личную точку зрения. К сожалению, она не адекватна общегосударственной, а значит, не подлежащей сомнению. – И подчёркнуто завершила: – Линия Сталина – гордость нашей республики. Прошу запомнить и не задавать глупых вопросов.

Победно задержала взгляд на Левашове: ну что, получил отлуп?

Выходя из класса, подозвала его к себе:

– Завтра в 16.00 – педсовет. Вам быть обязательно.

В тот день уроков у него не было. Но с утра – звонок.

– Илья Алексеевич, это Зенчик, заведующий идеологическим отделом Московского района. Не могли бы вы сегодня зайти ко мне?

– Когда?

– Ну, часиков в 12... Договорились!

Левашов устало положил трубку. Начинается...

Зенчик встретил его подчёркнуто неофициально.

– Присаживайтесь, Илья Алексеевич. – Вышел из-за стола, сел рядом.– Хочу, чтобы разговор у нас был как коллеги с коллегой. Я ведь тоже работал в школе и тоже историком...

Это Левашов знал. Проработал Зенчик учителем недолго. А в 1996-м, когда правитель уже во всю обнажил свои железные локотки, добиваясь изменения Конституции в пользу абсолютной власти, молодой учитель истории Зенчик выступил на республиканском телевидении в его поддержку. Мол, страна переживает в своём развитии нелёгкий период. Нужна крепкая власть, способная уверенно воплотить в жизнь народные чаяния. А для этого необходимо дать президенту широкие полномочия. Наш президент – именно тот человек, который способен повести страну к процветанию и могуществу...

И для убедительности – исторические примеры: в России был Пётр Первый, В Америке – Линкольн, в Германии – Бисмарк... Не обошёл и Сталина. Хотя и были у него ошибки – (живой ведь человек!) – но в целом проявил себя сильным и дальновидным политиком.. Какую могучую страну после себя оставил!

И снова мостик к белорусскому правителю: всенародно избранный, судьбоносный президент. Надо расширить его полномочия!

Не прошло и месяца, как Зенчика назначили директором школы, и пошла его карьера вверх.

В своём кабинете был обходителен, голос не повышал, мягкими манерами демонстрировал демократичность. Над его столом, конечно же, – портрет правителя.

Левашов подумал: "А что, собственно изменилось? Раньше в райкомах-обкомах партии был отдел пропаганды и в зависимости от времени висели портреты Сталина, Хрущёва, Брежнева".

... – Илья Алексеевич, буду с вами откровенен. Звонила Татьяна Сергеевна. Очень рассержена на вас. На уроке истории, отвечая на вопрос ученика, Вы допустили некорректность, поставили директора школы в неловкое положение.

– И в чём же эта моя некорректность?

– Ну как в чём?.. Вопрос вашего ученика был провокационный. Директор его пресекла. И правильно сделала. Нельзя охаивать в школе то, что официально признано и пропагандируется. Школа – не дискуссионный клуб. А вы – всё наоборот.

Левашов уже начал заводиться.

– Но если ученик в чём-то сомневается, почему же учитель должен молчать или говорить заведомую неправду? А сами вы уверены, что на "линии Сталина", как велено теперь её называть, в конце июня 41-го шли бои?

– Илья Алексеевич... (Укоризненный вздох). Вы же умный человек. Не будем сейчас спорить – шли там бои или не шли. Есть официальная установка. Вот её и будем придерживаться. А иначе такой пойдёт разнобой! И вообще давайте лучше поговорим о завтрашнем педсовете (Доверительно придвинулся). От того, как поведёте себя на нём, будет зависеть ваша педагогическая судьба.

– Так что я завтра должен сказать на педсовете? "Простите меня, неразумного? На своих уроках не в ту степь завернул? Непатриотичные мысли внушал ученикам"?

– Ну зачем же вы так, Илья Алексеевич?.. Никто не требует от вас какого-то самобичевания. А вот сказать коллегам: "учту ваши замечания и в дальнейшем постараюсь не давать для них поводов" – нечто такое услышать от вас на завтрашнем педсовете хотелось бы...

Зенчик, словно парикмахер, проводящий по щеке ваткой, пропитанной одеколоном. Подумав об этом, Левашов погнал свои мысли к завтрашнему дню. "Ну а дальше, дальше-то что? Дальше надо расплачиваться. Только чем?"

И всё-таки разговор с Зенчиком вселил некоторую надежду. Вроде бы районный идеолог настроен не агрессивно. А, может, завтра ничего такого особенного и не произойдёт? Бывает же в небе: погремит, погремит, а гроза проходит стороной. Ну, пожурят его, возможно, скажут что-то обидное, а он проявит выдержку, промолчит или заслонится этаким нейтральным: "Я всё понял, спасибо, в дальнейшем учту". Это же никаких обязательств. Как "учтёт" – уже совсем другое. Стоит ли завтра обострять ситуацию? На кону не что-нибудь – его педагогическое будущее.

Так пронесёт завтра или не пронесёт, если он не будет "обострять"?

Не хитри! – одёрнул себя. – Готовься к худшему. Ведь знаешь, хорошо знаешь: завтра от тебя потребуют полной капитуляции.

... После ужина самое бы время зарыться в Интернет, а он всё расхаживал по кухне. И вдруг вспомнил: вчера Оля жаловалась: перекосился каблук туфли. Хватит попусту топать! А ну-ка, сын монтажника-сапожника, займись полезным делом. Ручная работа отвлекает от тревожных мыслей.

Осмотрел туфлю. Каблук на последнем издыхании. Не проблема: заменим другим. Приготовил необходимый инструмент, гвоздики, клей, цветной лак. Достал из ремонтного ящика деревянный брусок. Когда-то подобрал его возле свалки: авось, пригодится. Ещё как пригодился! Отпилил по нужному размеру, отгладил напильником, а потом наждачкой, пропитал лаком. Сравнил со старым каблуком. Близнецы! А потом, как говорится, дело техники.

Довольный собой, оторвал Ольгу от телевизора.

– Надень-ка...

Ольга прошлась в туфлях.

– Здорово! Как из магазина. – Благодарно приложилась губами к его щеке. И сразу же взглянула на часы. – Ого! Пять минут двенадцатого. Пора тебе, мой дорогой, на боковую. Завтра у тебя педсовет. Надо хорошенько выспаться.

– Надо, Оленька, ох, как надо! Но ты ложись, а я немного пройдусь по улице. Мысли приведу в порядок. А то лезут и лезут окаянные.

– Ну, хорошо. Погуляй. Только недолго.

– Ночь на редкость тихая. Ни ветра, ни смеха и гомона на дворовой детской площадке перед их подъездом, где обычно кучковалась молодёжь.

"Выхожу один я на дорогу..." Вышел, правда, во двор, но чувство одиночества не покидало. Завтрашнего одиночества на педсовете. Ну кто его там поддержит? Учителя, как и в других школах, придавлены страхом: выкинут с работы, и что тогда? И у него семья. Всё взвалить на Олю? Нет, такого не будет: в конце-концов какую-то работу найдёт.

Но как прожить человеку с совестью среди лицемерия, подлостей, равнодушия? Уж очень будешь напоминать одинокое дерево на скале. Этот скальный пейзаж впечатался в память в Крыму, когда в лейтенантском отпуске ходил с рюкзаком за плечами с такими же романтиками. Кругом навечно застывшая твердь, серые корни, словно вздутые вены, перевитые на склонах, кажутся ломкими, безжизненными. А вот питают стволы, ветви, листья. И ему подумалось: душе человеческой тоже нужна подпитка, вера во что-то светлое, неразменное.

К Богу он продвигался скорее чувством, глубинным, неподвластным каким-либо доказательствам. Ведь должно, должно же быть нечто такое вечное и справедливое, что возвышается над этим суетным миром. А как иначе сберечь душу среди людской толкотни?

Луна в океанище туч казалась ему головой одинокого, отчаянного пловца. Там, где туловище, – тьма, небытиё. А всё ещё мерцающий свет – это жизнь. Что там на лице этого отчаюги – не разглядеть. Но ведь держится! Видать, энергии, ого, сколько!

Мне бы такой запас! – помечтал Левашов. – А, впрочем, кто знает, сколько его в тебе? И смотря какой энергии. Она ведь всякая бывает. Есть и дьявольская. А нужна энергия души. Чистая, а, значит совестливая. Только тогда не утонуть в воинственной мгле...

Оборвал свои раздумья: хватит философствовать! С ним не раз уже так бывало: когда на душе тревожно, а то и муторно, заставлял себя переключиться на что-то весёлое, беззаботное. Никаких проблем, никаких тягостных мыслей! Даже крошечные грустинки старался стряхнуть как пыль.

Тихонько прошёл в спальню. Ольга уже спала. Пашка в соседней комнате тоже. Плотно закрыл двери. Снял со стены гитару – небольшая музыкальная пауза. Для расслабления. Кухня – самое подходящее место для этого. Взял аккорд и почти шёпотом:

Крутится, вертится шар голубой,

Крутится, вертится над головой,

Крутится, вертится, хочет упасть,

Кавалер барышню хочет украсть.

Задумался. Для чего этот шар? Правильно: для того, чтобы летать. А он "хочет упасть". Печально. А кавалер тоже хорош: "барышню хочет украсть". Да тут уже уголовная статья! Нет, други мои, так не пойдёт!

Это его хобби. Ещё с лейтенантской поры, когда по "наводке" Ольги переделал куплет песни "А я еду за туманом", стал "корректировать" тексты и некоторых других песен. Придерётся к какой-нибудь строчке и "по идейным соображениям" заменит её или переделает.

На цыпочках – за бумагой и авторучкой. Снова уселся на кухне. Та-ак... Первые две строчки оставляем. Какие к ним могут быть претензии! Лиричны, динамичны. А вот в двух последующих негатив заменим на позитив.

Минут пять, мурлыча мотив, манипулировал рифмами. Ага, вот они, родимые! И авторучка торопливо заскользила по бумаге.

... Крутится, вертится – хочет взлететь,

Ну а душе моей хочется петь.

Сам себе пожал руку. Мо-ло-дец! Сплошной оптимизм. Только какую песню запоёшь после педсовета?

Презрительно оборвал своего внутреннего двойника:

Заткнись, зануда! Завтра разберёмся. А сейчас – бай-бай.

И направился в спальню.

Утром, как всегда, зарядка на стадионе неподалёку от их дома, лёгкая пробежка, контрастный душ...

Итак, педсовет в 16 часов. Решил до обеда навестить родителей – уже неделю не был. В прошлый раз оборудовал у них впритык к ванной деревянную ступеньку, чтобы отцу легче было туда входить, а затем сподручнее выбираться.

Родители давно уже на пенсии, частенько прибаливали.

Ольга, мастерица готовить снадобья из ягод и лекарственных трав, лечила их ими. Родители Ильи давно уже возвели её в ранг дочери.

– Дочушка у нас, – сказала мужу как-то Настя, – такую и не придумать. Сам Бог её нам послал.

– Бог знает, кому посылать, – наставительно заключил Алексей. – Он и тебя ко мне направил.

Навещал их и Пашка. На летних каникулах был на стройке подсобным рабочим, и ко дню рождения деда подарил ему мобильник.

Приняв подарок, Алексей думал... Как всё в этой жизни сцеплено! Вот Павлик, их кровиночка, добрым своим сердцем пошёл в родителей. А родительская доброта тоже не из пустоты возникла. Всё с чего-то начинается. Так какая в этом мире самая большая ценность, если не семья! Ну что вы, люди, точнее, многие из вас, в вечной погоне за властью, славой, богатством! Да я, простой работяга-инвалид, во много раз счастливее любого олигарха, если у него в семье нелады. Счастье – это же душевный продукт.

... На этот раз Илья укрепил шурупами вешалку в прихожей. Отцу с его протезом даже такой нехитрый ремонт противопоказан: становиться на табуретку опасно.

Когда закончил работу, увидел отца за чтением Библии.

– С Богом разговариваю...

– Тогда к тебе, папаня, вопрос. Вот ты с мамой в церковь ходишь, проповеди там слушаешь. Тогда ответь: если Бог такой всесильный, то почему терпит Сатану?

– Почему? – Алексей задумался. – Чтобы люди не возгордились, что они такие совершенные. Чтобы знали что и с чем сравнивать. Добро и Зло – они были и есть рядом. Сатана врёт, соблазняет, Бог предостерегает, ведёт к истине.

– Ну и как человеку разобраться, в чём оно добро и в чём зло?

– А тут много напрягаться не надо. Живи по Божьим законам, и Сатана тебя не соблазнит.

– Только и всего?

– Только и всего.

– Ну, пап, ты у нас мудрец.

– Эти мысли не я родил. Проповедь недавно слушал. Наш пастор – умница.

– Знаешь, пап, то, что услышал от тебя, мне сегодня поможет.

– А что там у тебя?

– Да ничего особенного. Очередная вылазка Сатаны. Он и пальчиком манит, и кулак показывает. Потом расскажу.

– Тогда с Богом!

Ехал в школу в переполненном автобусе. Если иногда и выпадало для него свободное место, не садился: всё равно придётся уступать пожилому, женщине или инвалиду. Чтобы не так уж муторно было трястись в этой сутолоке, про себя напевал:

"Ещё немного, ещё чуть-чуть!

Последний бой, он трудный самый..."

Фильм "Освобождение", из которого эта песня, видел ещё лейтенантом. Тогда был от него в восторге. Но по мере того, как с правды о войне слетало парадное обрамление, этот восторг значительно поубавился. Лики войны в том фильме уж очень были загримированы. Мудрый Верховный Главнокомандующий Сталин, маршал Победы, волевой и по-солдатски прямодушный Жуков... А там, где "неудобные" для официозной пропаганды реалии, – умолчание. Словом, фильм в духе идеологических установок тех лет.

А песня прекрасная. "Последний бой, он трудный самый". Ну, командир, готовься к нему. Впрочем, он уже в бою. Предстоящий педсовет, если говорить языком тактики, для него – время "Ч". Есть в ней такой термин. Это начало решительных боевых действий, скажем, атаки. От этого времени – все остальные расчёты: что должно свершиться до или после. Почему оно обозначено именно этой буквой, сначала как-то не задумывался. А потом, поразмыслив, догадался: от слова "час". Это, можно сказать, решающие минуты боя. Или атакующие, завладев первой траншеей, устремятся дальше, закрепляя успех, или же противник выстоит, и тогда им придётся туго. Измотанные атакой, они – великолепная мишень для укрытого в траншее неприятеля.

Итак, кто кого? Тут не только тактика. Тут уже этот вечный человеческий фактор: чья воля сильнее, у кого больше не только мастерства, но и отваги, убеждённости в правоте дела, за которое воюют.

Но где он в том бою? В наступлении или в обороне? И в чём его победа или поражение? Уже знает: из школы, скорее всего, выпрут. Тогда что ж... Тогда он побеждённый?

Нет, не в том мерило поражения или победы, – отбросил сомнения. – Каким выйдет из педсовета: морально сломленным или, наоборот. Сохранит ли в себе то, что старался вложить в учеников, – вот что должно чётко обозначиться сегодня. Словом, или – или. Его час настал.

С этой мыслью и вошёл в школу.

В учительской уже многолюдно. Поздоровался. На его приветствие сидевшие поблизости учителя ответили сухо и в последующие минуту в общение с ним не вступали.

Усмехнулся про себя: Понятно... Свои гирьки уже раскинули. Знают, в какую сторону подул начальственный ветер.

Открыл школьный журнал его любимого 10-го "А" класса, прошёлся взглядом по столбику фамилий. Эх, ребята... вот кого ему будет не хватать в последующей его жизни.

... Перед его лицом замельтешила в каком-то залихватском воздушном танце крохотная мушка. Досадливо отмахнулся. Всё равно выделывает свои пируэты. Вроде бы других такиъх миниатюрных артисток поблизости е наблюдается, а вот эта одиночка вертится только возле него. И вдруг села на журнал и своими невидимыми ножками рывком переместилась к его ладони. Мысленно вопросил её: "Где ж твой инстинкт самосохранения? Ведь прихлопнуть тебя мне ничего не стоит".

И тут его осенило: да она же доверяет мне! А что? Разве у таких крохотуль не может быть этого чувства? Тогда спасибо за доверие.

Присмотрелся к ней. Это же мушка-дрозофила! Та самая, которую генетики привлекают к своим научным изысканиям. Значит, ты у нас ещё заслуженная. А то, что опять столь показательно закрутилась именно возле моего лица, принимаю как солидарность со мной. Спасибо, дорогая!

Этот эпизодик с крохотным летающим существом поубавил у Левашова напряжённости перед неприятным для него действом. Теперь уже чувствовал себя не столько ответчиком на этом предстоящем суде под видом педсовета, сколько независимым наблюдателем. Ну, ну, посмотрим, как начнут раскручивать его ответ любознательному ученику. Но как бы ни крутили, вбить в него страх, что удалось сотворить со многими его коллегами, с ним, господа идеологические инквизиторы, такое не получится.

Вошла директриса, а с нею... Ну, конечно же, как он и предполагал, товарищ Зенчик. И снова внутренняя усмешка: во, какое к твоей персоне внимание! Цени.

Директриса заняла своё председательское место, а Зенчик сел среди учителей. "Демократично, – отметил Левашов. – Так сказать, в гуще масс. Ну-ну, посмотрим, как эта демократичность покажет себя в дальнейшем".

– Уважаемые коллеги! – начала директриса. – К нам на педсовет прибыл заведующий идеологическим отделом нашего района Геннадий Викторович Зенчик. Поприветствуем его!

После хлопков и небольшой паузы, подчёркивающей значимость присутствия столь важного лица, приподняла над столом листок бумаги.

– Сегодня нам предстоит рассмотреть несколько вопросов... На нашу школу поступила разнарядка: распределить среди учеников тридцать билетов в ледовый дворец на хоккейный матч Беларусь – Грузия. Возможно, на нём будет присутствовать президент. Билеты для школьников со скидкой. После матча для молодёжи – дискотека. Бесплатная. Приход наших учеников на этот матч – своего рода проверка их патриотизма. Так что прошу отнестись к решению данного вопроса со всей ответственностью. Билеты распределим по старшим классам. Классные руководители, пожалуйста, подойдите ко мне...

Потом минут пять журила за слабую наполняемость оценками классных журналов у таких-то и таких-то учителей. Попал в их число и Левашов.

Что верно, то верно: здесь он пока в отстающих. Только много ли проку в этой наполняемости, если к концу четверти всё равно оценит знания каждого? А текущая оценка в журнале – показатель весьма переменчивый. Поставь он "неуд" Нине Фроленковой, когда "проходили" кронштадтское восстание, и что? Воспылала бы стремлением загрузить себя знаниями по истории? Вряд ли. А он сумел к этим знаниям побудить, а потом с чистой душой поставил ей высокую оценку. Так что давайте не будем укорять за эту наполняемость. Хотелось по данному поводу высказаться, но решил пока помолчать: сегодня ему придётся говорить о более существенном.

Ну, что ещё назидательного скажет нам наша школьная начальница? Не пора ли переходить к главному, ради чего и собрали учителей?

Как в воду глядел.

... – А теперь об очень неприятном случае, который вчера произошёл на уроке истории у Ильи Алексеевича Левашова...

Тот эпизод пересказала, разумеется, со своими акцентами. – Вы представляете... Учитель вместо того, чтобы одёрнуть ученика, задавшего провокационный вопрос явно не по теме урока, пустился в объяснения, которые противоречат государственной идеологии. Я подчёркиваю: государственной. У нас не частная гимназия. Но и там непозволительно топтать то, что свято для нашего народа. "Линия Сталина" – не просто полоса укреплений, возведённых перед войной неподалёку от Минска. Она стала символом героического сопротивления фашистскому нашествию. Какие там шли бои в июне 41-го года, кто теперь с точностью скажет? Но доподлинно известно: бои были, и "линия Сталина" сыграла свою героическую роль. А вы, Илья Алексеевич, почему-то утверждаете обратное, и более того, пытаетесь, мягко говоря, вашу ошибочную точку зрения внушить ученикам. Нетактично повели себя со мной, когда я пыталась вас поправить.

От ошибок, разумеется, никто не застрахован, и я надеюсь: за сутки вы одумались и сейчас найдёте в себе мужество ваше заблуждение о "линии Сталина" перед нашим коллективом признать. А не признаете... Тогда придётся ставить вопрос уже по-другому: о вашей профессиональной пригодности работать в школе.

Такой выжидательной тишины на их педсоветах давно уже не было.

Левашов медленно поднялся. Обвёл глазами собравшихся. Домашние заготовки своего выступления, сцепленные логической цепочкой, память куда-то задвинула. Ладно. У него есть что сказать. А нужные слова найдутся.

– Зачем мы в школе? Только лишь для того, чтобы учить детей физике, математике, истории и прочим наукам? Не только. Чтобы ребячьи души были чисты, чтобы их не отравляла фальшь. А нас, учителей, заставляют вгонять её в их души под видом государственной идеологии. Кому она нужна эта идеология? Прежде всего власти, чтобы её удержать, чтобы не было никакого сопротивления произволу. Рабская покорность – вот что она несёт...

– Илья Алексеевич! – властно оборвала директриса. – Вы не на оппозиционном митинге.

– Знаю. Но если это педсовет, прошу меня не перебивать... Вот вы, Татьяна Сергеевна, объявили нам, что надо распределить среди школьников билеты в ледовый дворец. Мы знаем: хоккей страстно любит наш правитель...

– Не правитель, а президент, – опять встряла директриса.

– Я называю вещи своими именами. Именно правитель, потому что он правит страной. Правит по-диктаторски, и это всем давно хорошо известно...

Внутренний голос-светофор зажёг красный свет. Стоп! Опасно. Это уже политика. Но страх отброшен. Сколько же можно втягивать голову в плечи!