Текст книги "Враг в зеркале"

Автор книги: Михаил Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Когда я была девочкой, для меня сама мысль заманить тебя к себе вот так, наедине, казалась из области грез.

– Тогда никто не мог бы заподозрить тебя в таких девчоночьих мыслях.

– Мы, женщины, в любом возрасте можем вас обмануть. Во всяком случае, скрыть мысли.

– Так ли?

– Уверяю тебя. Как быстро течет время. Я отлично помню, как бегала за тобой и хотела играть вместе с вами. Только иногда игры у вас были страшными. Особенно, когда появлялся Лютый. Ты казался и был добрее. И знаешь, когда Лютый делал вид, будто собирается снять с меня скальп, или резать ремни из кожи моей спины, или загонять иголки под ногти – а ведь он это мог и кое-что делал – я была согласна. Глупый детский мазохизм, но вы были такие сильные...

Она улыбнулась, глядя куда-то далеко в прошлое затуманенным взором, а я чувствовал, как поднимается во мне волна глухого недоумения.

– Неужели ты до сих пор веришь в существование Лютого? – я старался, чтобы голос не выдал то, что я чувствовал, и мне это удалось.

– Конечно, – она недоуменно взглянула на меня. – Ты опять?

– Что? – переспросил я.

– Неужели ты серьезно? Конечно, был Лютый, и был ты. Мы всегда думали, что это у тебя бзик на личной почве. Ты так яростно отбивался от его существования, что мы решили: это из-за твоего отца.

– При чем тут отец?

– Он же вас бросил. Еще когда жил с вами у него была вторая семья, дети. А потом он окончательно перешел к той женщине. Вот ты и возненавидел своего отца и своих сводных братьев и сестер.

– Откуда вы это все взяли?

– Лютый говорил. Он тебя, наоборот, очень любил. Посмеивался, конечно. Он даже одеваться старался, как ты. Вначале мы просто предполагали, что это ты нам голову морочишь, когда появился с Чингизом под новой кличкой. Но вас, конечно, нельзя было спутать: слишком вы разные.

Впервые за эти годы... я почувствовал, как категоричный запрет этой темы несколько ослаб; удивление, испытанное мной, приглушило гнев и нестерпимый протест.

– Ну хорошо. Расскажи мне... о нас с ним, – я нерешительно пробирался сквозь дебри слов.

– Конечно, если ты действительно не помнишь... Я не понимаю. Если ты говоришь правду, значит, это что-то с твоей памятью, или подсознанием. Ты же знаешь, можно внушить себе что угодно.

– Можно, – сказал я, и она быстро взглянула на меня. И ещё раз. Помолчала.

– Вы были просто два разных человека. Он – прирожденный убийца, хладнокровный, расчетливый, сильный. Для него это было естественно убивать. Он существовал в других системах нравственных координат. Его словно выдернули из каменного века, из дикого племени. Его племенем стали мы. Он нас даже как-то любил. Тебя особенно. Все другие просто не были для него людьми: ни сострадания, ни жалости, даже мысли об этом не возникало. И страха – тоже. Зверь в чистом виде. А внешне вы были похожи, но он как-то крупнее, больше, взрослее.

– Хватит! – сказал я. – Довольно!

Наблюдая за Таней, я видел: тщательно подбирая слова, она старалась свои воспоминания как можно точнее облечь в слова. Но её слова (которым я не мог не верить) так противоречиво отдавались во мне, поднимая такой протест в душе!..

– Хватит! – повторил я и готов был сказать еще... но тут, одним ударом сметая мой гнев, грянул телефонный звонок.

Таня облегченно вздохнув, взяла трубку.

– Да, слушаю.

Сдвинулись брови. Отняла трубку от уха.

– Это опять Буратино. Тебя.

– Ало! Фролов? – Я тоже узнал этот писклявый раскатистый голос. Молчишь? Значит, ты.

Все повторялось. И вновь опережали меня. Во всяком случае, я это так воспринимал. Душила ярость.

– Тебя же предупреждали, живчик, что начнем с бабы. Ты не рад, что она ещё жива? Ты хочешь, чтобы мы её на твоих глазах кончили? Нет? Тогда открывай свои вонючие уши и слушай внимательно...

Я нажал на кнопку сброса, но трубку положил рядом с аппаратом. Налил ещё рюмку водки, выпил. От ярости боялся смотреть на Таню.

Наконец, успокоился немного.

– Пойду пройдусь. Через полчаса или час, в крайнем случае, вернусь. Никому не открывай, крошка. У тебя пистолет есть?

Она кивнула.

– Вот и хорошо. Не бойся, до этого не дойдет, это я просто так спросил.

– Что он сказал? – с тревогой спросила она.

– Ничего. Угрожал.

Я чувствовал, что вечер, так хорошо начавшийся, испорчен окончательно. Посмотрел на настенные часы: шесть пятнадцать.

– Может, не пойдешь? Ты куда?

– Я быстро. В магазин зайду.

Поцеловав её на прощание (это вышло просто и естественно), я ещё раз предупредил её об осторожности и вышел.

Ниже этажом на ступеньках сидел Пашка-Сатана.

– Ты чего тут торчишь? – спросил я. – Послал кто?

Он вскинул на меня глаза и покраснел.

– Я не "шестерка", чтобы меня посылали. Я просто сижу.

Положим, я ему не совсем поверил. Вернее, инстинктом въевшееся в мою плоть и кровь постоянное профессиональное недоверие к людям (ко всем без исключения!), оставляло место подозрениям. Однако, в отличие от некоторых своих бывших коллег, недоверие не превратилось во мне в банальную шизофрению, коей страдает большинство гэбэшников на пенсии. Почему бы пацану не захотеть увидеть кумира своих детских грез, разбуженных рассказами матери?

Я понимал.

– Почему не зашел? Знаешь же квартиру.

– Так вы же не один, – пояснил он и отвернулся.

– Ну вот еще, сложности какие. Мы же с тобой друзья?

– Друзья, – нерешительно сказал он.

– Тогда вот что. Ты сейчас свободен?

– Конечно.

– Пойдем со мной. Мне нужен магазин, где продают электронику и телефоны. Срочно, понимаешь, нужен телефон. Знаешь, где поблизости может быть такой магазин?

– Конечно. Минут десять ходьбы, через улицу.

– Вот и отлично. Пойдем.

По дороге он понемногу оттаял. Сообщил даже, что передал мой привет матери. И как это её обрадовало. Все это он высказал сурово, без эмоций, как и подобает мужчине. И, как ни банально это звучит, я в нем увидел себя. Еще, вспомнив себя в его возрасте, я подумал, что у меня-то не было кумира, мужчины, которому я хотел бы подражать. Киношные герои не в счет.

Я положил ему руку на плечо.

– Где ты живешь? Далеко?

– Да вон в том соседнем доме.

– Вот что, Павел. Сейчас в магазин зайдем, а потом к тебе в гости. Приглашаешь в гости? Мы ненадолго.

– Конечно. Только...

– Мама дома?

– Дома.

– Вот мы ей и сделаем сюрприз. Все время хотел твою маму повидать, мы ведь выросли вместе.

Мальчишка был рад, я видел. И я понимал, как может ему запомниться мой визит. Время много не потеряю, решил я.

В магазине я быстро выбрал модель телефона помощнее. Мне тут же в кассе демонстративно подсчитали, сколько я должен заплатить рублей вместо двухсот двадцати условных единиц и взяли, однако, доллары. Аппарат и чек сунули в пакет.

Пашка проводил меня и в продовольственный магазин. Я купил коробку конфет, торт, килограмм апельсинов и бутылку шампанского.

– Пошли к маме. Она рада будет?

– Конечно! – едва не возмущенно вскинулся он.

Я, однако, не был так уверен. Но ради пацана надо было идти. Я видел, как тревожно и радостно сияло его лицо.

Он что-то уронил по дороге. Шарик. Быстро поднял.

– Что это? – поинтересовался я.

– Так, ничего, – он странно смутился.

– А все-таки? Можно посмотреть?

Поколебавшись, он протянул мне предмет. Стеклянный шарик сантиметров трех в диаметре с наплавленными внутри звездочками.

– Красиво, – сказал я. – Для чего он?

Пашка внимательно посмотрел на меня.

– Это мой талисман. Он меня не раз выручал. С детства, – серьезно добавил он.

– Хорошая вещь, – похвалил я. – У меня такого не было никогда.

Я благоговейно отдал ему сей талисман.

Однако мы пришли.

По стандартно-пустому, стандартно-вонючему подъезду, разрисованному по стенам первобытно-стилизованными изображениями женских плодородных форм и родственно-ритуальных слов (все многократно замазывалось и тут же мистически проступало вновь), мы поднялись на второй этаж.

– Вспомнил, – сообщил я Пашке. – Я здесь уже был. Мама твоя здесь и жила. А где твои дедушка и бабушка?

– Умерли. Мы с ней вдвоем живем.

– Ну, пришли, – сказал я. – Звони.

Дверь открылась. Женщина, стоявшая у входа, мало напоминала Лещиху. На улице я бы её не узнал. Но все же что-то смутно знакомое проглядывало сквозь обрюзгшие, оплывшие черты. И мое узнавание отразилось в её чертах: она медлено, словно протестуя или прикрываясь, вытянула ладонь.

– Нет!.. Лютый! – сказала она так, словно увидела привидение.

Этого мне ещё не хватало.

– Ма! – воскликнул Пашка, тревожно переводя взгляд с меня на мать. Это Оборотень! Фролов. Я же рассказывал.

– Оборотень! – выдохнула Лещиха. – Оборотень!.. А я испугалась, – с облегчением сказала она. – Открываю, а тут... Я как раз вспоминала... После того, как мне Паша сказал, – кивнула она на своего сына.

– Ма! Чего ты не впускаешь? Дядя Иван в гости пришел.

– Ох, заходите, конечно...

Через обрубок коридора – "обувь не снимать, не снимать!" – прошли в убогую комнату.

Я огляделся. Старые, кое-где отстающие обои, продавленный диван, кровать, небрежно застланная, стол, с подсыхающими объедками, и – Лещиха, располневшая, рыхлая. Волосы у нее, кстати, были совсем светлые, выкрашенные в цвет соломы, очень короткие.

– Иван! Ваня! Мне Паша говорил, что ты приехал, но я не думала, так неожиданно, – говорила она, тяжело дыша и вдруг прикрикнула на сына. – А ты чего?.. Ты почему не предупредил?

И лицо было раскрашено с какой-то небрежной яркостью... Но мокрая полоска, – след не удержавшейся на виске капли пота, – разъевшая розовый слой, но дрожащие, густые от краски ресницы, и размазалась резкая граница помады на изгибе губы... На ней был ситцевый, застиранный домашний халатик, из которого вырастали уже теряющие упругость конечности, а в углу, на гладильной доске, где ожидал раскаленный утюг, навзничь лежало выходное платье.

– Ну что, узнаешь? – сказала она, и поспешно добавила. – Я сейчас только переоденусь. Я мигом.

Она неловко подхватила платье и ушла в ванную. Однокомнатная квартира, нищета родного угла...

– Пашка! Давай стол освобождай, пока мама переодевается.

Мальчишка суетливо кинулся к столу, что-то схватил, что-то уронил, однако, подбадриваемый мною, справился, и когда Лена вошла, на столе красовался торт, в вазе лежали апельсины, а коробка конфет и шампанское дополняли праздник нашей странной встречи.

Мы сели за стол, я открыл шампанское, налил в пузатые бокалы, обнаруженные в серванте и немного плеснул Пашке.

– Немножко можно, – улыбалась Лещиха толстым лицом.

Конечно, можно, подумал я, вспоминая себя в его возрасте и то, какое количество спиртного втихомолку могли влить в себя...

– Ты надолго к нам? Сколько лет... Боже мой! Я прямо не верю глазам. А я думала, ты всех нас забыл. А помнишь?.. Расскажи о себе. Мы ведь с тобой не чужие. Я слышала... Рассказывай.

Чтобы заполнить мучительные лакуны её смущения, я стал, больше, впрочем, для пацана, рассказывать о себе, выуживая из калейдоскопа памяти особенно яркие самоцветики, которые я берег для таких вот застолий.

И у Пашки раскрывался рот от изумления и восторга.

И ещё я подметил: Лена была странно рассеяна, словно прислушивалась не к моим словам, а к чему-то постороннему, грозному и неизбежному... Я налил ещё шампанского, потом она сама рассеянно подлила себе...

Через полчаса я решил закругляться и, после завершения очередного смелого рейда в тыл чеченских "духов", я помолчал, давая возможность паузе изменить строй беседы. Пашкин рот медленно закрывался.

– Ну как ты? – спросил я, и Лена, как бы очнувшись, испуганно посмотрела на меня.

– Хорошо. Как же, лучше всех.

– Почему ты, увидев меня, сказала "Лютый"?

– Не знаю, в первый момент подумала, что это он. Не знаю, ты же слышал, что почти всех наших убили.

– Ты думаешь, это он? Но это же чушь!

– Почему? Ты всегда его избегал. Требовал, чтобы мы не упоминали при тебе его имени. А он просто смеялся, когда мы говорили с ним о твоей неприязни к нему.

– Ты серьезно?

Она непонимающе посмотрела на меня.

– Что?

– Ну, о Лютом?

– Конечно, я хорошо помню. Он называл тебя белоручкой, чистоплюем и неженкой. Но в общем-то к тебе он неплохо относился. Он же твой брат. Хотя жили вы, кажется, отдельно. Он с отцом, а ты с матерью. У вас, кажется, разные матери, да?

– Ты его, действительно, помнишь?

– Ну конечно. Когда сейчас дверь открыла и увидела тебя... Вы ведь так похожи, только он... зверь, а ты нет, ты добрый. Когда наших стали убивать, я подумала, что это Лютый приехал следы заметать. А что, с него станется. Для него человека убить проще, чем таракана раздавить.

Она посмотрела на бутылку и хихикнула.

– Давно не пила. Шампанское такое пьяное. Я ещё немного?..

– Конечно, – я поспешил разлить остатки. Ее пьяное кокетство печалью отозвалось в душе. В ней, как в зеркале, я увидел... не смерть, нет, просто время, с нестерпимым равнодушием обезобразившее когда-то нежные детские черты. Впрочем, Ленка никогда не была красавицей, а наше здоровое единение с ней объяснялось, разумеется, другими причинами.

Я поднялся. Пора. Рад был повидаться. Конечно, зайду. И сын у тебя замечательный.

– Проводишь меня, Павел?

Можно было не справшивать. Он даже не отдал мне пакет с телефоном, гордый тем, что может помочь.

ГЛАВА 23

ЗАМЕЛИ

Однако, уже вечер. Погода начала портиться, и сквозь душноватое предгрозовое затишье, уже кое-где прорывались резкие порывы ветра. На углу, под шатром цветущей липы, обдало нас буйным благоуханьем. Распяленные перья узких острых облаков покрыли небо, и где-то спрятавшееся уже солнце подкрашивало дальние, к горизонту крепящиеся концы в нежно-розовые цвета, быстро, однако, темнеющие. Ветер пронесся вдоль тротуара, слепо наткнувшись на нас, и задребезжал висящий на тросах красный диск "кирпича".

Я вытащил из кармана казенный телефон Ловкача и набрал номер Тани. Она схватила трубку почти мгновенно.

– Где ты? Что-нибудь случилось?

– Ничего не случилось, крошка. Я уже возле дома. Кстати, знаешь, кто меня провожает? Ни за что не догадаешься, – сказал я и подмигнул улыбнувшемуся Пашке.

– Костя?

– Ну, если бы он, то и гадать не надо было. Нет, Павел Лещев. Помнишь Лену Лещеву? Это сын её, тринадцати лет от роду. Крепкий парень, – добавил я специально для него. – Ну все, сейчас буду, – сказал я и нажал кнопку отключения.

Подошли к Таниному подъезду. Я поднялся на ступеньки и повернулся к Пашке, сейчас он останется здесь, внизу, среди крепнувших порывов ветра и стремительно падающей грозовой тьмы.

– Ну что, друг, прощаться надо. Мне пора.

– Да. Вот сумку не забудьте, – сказал он, протягивая мне пакет и заглядывая в глаза.

В этот момент глаза его округлились, причем выражение их не поспевало за мелькнувшим во взгляде ужасом; что-то веселое продолжало светиться на его лице, но мгновенно погасло.

– Дядя Иван! – завопил он, а я уже и сам действовал как автомат, рассудком не поспевая за тренировнными рывками тела; я выбросил вверх правую руку, поймав чужое предплечье... остро сверкнуло лезвие ножа!.. Я помог левой рукой и, продолжая убийственный замах по широкой дуге вниз, отправил лезвие за спину... Вопль, хрипенье...

Развернувшись, я отпихнул незнакомого мне мужчину, обеими руками схватившегося за рукоять, торчащего в брюхе ножа... На меня перли из подъезда два раздувающихся от быстрого передвижения рыла, словно щитом прикрывающих себя стволами: первый – пистолетом, второй – автоматом Калашникова.

В какой-то момент я испугался за Пашку, застывшего на линии выстрела, поэтому постарался не дать убийцам выстрелить; с быстротой молнии метнув правую руку вперед (это я умею!), уже с хрустом чужих пальцев вырывал пистолет и, откинувшись назад для риверса, прямым ударом ноги встретил третьего убийцу. Нога, задев твердое железо, тут же утонула в мягком теле. Пистолет я вырвал; обезоруженный мужик ревел, потряхивая кистью. Я заткнул ему глотку, сломав рукоятью пистолета нос. Последний из нападавших, после моего удара ногой пытался справиться на полу с автоматом. Я немедленно всем весом прыгнул на "калашникова" и, воткнув дуло пистолета в ощерившийся мне навстречу рот, дернул туда-сюда, с удовлетворением отмечая, как крошатся зубы.

В этот момент, ещё слабая и далекая, сверкнула молния, осветив драматическую сцену побоища. В мгновенном блеске, сразу погрузившем ещё светлый вечер в сумерки, я успел рассмотреть участников: забывшегося в позе эмбриона не известно каким сном первого из нападавших, свернувшегося вокруг рукояти ножа, и двух его "коллег", одинаково неловкими детскими движениями пытавшихся на полу выправить каждый свое: один – раздробленную переносицу, другой – окровавленный, полный обомков зубов рот.

Я оглянулся; Павел застывшим очарованным взором обозревал картину битвы. Блуждающий взгляд парнишки нашел меня, и я прочел – сквозь собственное неприятие и даже раздражение его реакцией – такую силу обожания и восхищения, что недовольство дешевизной так легко добытого уважения, тут же исчезло, смытое волной удовольствия.

Черт! Я почувствовал этот странный удар свинца в пол ещё до того, как понял, что, собственно, он означает. Звук рикошета, последовавший за ним, был искажен долетевшим-таки грозовым ударом. Стреляли, хоть и через глушитель, сверху.

Еще один выстрел, и новый неудачный рикошет поставил корявую точку на виске сидевшего рядом автоматчика.

– Спрячься где-нибудь! – крикнул я Пашке и тут же услышал торопливый топот по гулким бетонным лестничным пролетам: уцелевший киллер предпочел ретироваться. Я вспомнил, что чердачный выход открыт (в памяти промелькнула ушедшая уже в прошлое погоня за Пашкой), можно было надеяться, что убийца в первое мгновение заплутается на чердаке.

Четвертый этаж! Я почти пробежал мимо её двери, и тут, ударом распахнув её, – на площадку, с пистолетом в вытянутых руках, выскочила Таня. Дуло пистолета смотрело мне в лицо... и мгновенно нырнуло вниз.

– Вызови наряд! – крикнул я. – Внизу трое уже готовых. Попробую поймать последнего.

И прежде, чем она успела ответить, я помчался дальше наверх, перепрыгивая через ступеньки. Вряд ли у того, кого я преследовал, был среди жильцов сообщиник. Да я и не слышал, чтобы ещё кто-нибудь открывал двери, кроме Тани.

На верхней площадке, покрашенная красно-коричневой краской лестница на чердак. Распахнутый люк. Я поднялся до люка и, собравшись, рывком прыгнул вверх. Метнулся в сторону и замер. Тишина. Пыль. Светлые пятна чердачных окон. Только одно окно раскрыто. И, как в прошлый раз, – загромыхала жесть на крыше.

Я бросился к окну. Примерившись, прыгнул. Треск материи напомнил о гвозде, обнаруженном намедни. Хорошо, кожу не задел.

Вывалившись на плоскую крышу, откатился в сторону. И вовремя; пуля пробила просмоленный рубероид почти в том месте, где я только что был. Я лежал за вентиляционной будкой (полтора на полтора и два метра в высоту) и прислушивался. Было тихо.

Как часто играли мы здесь. Тут все было знакомо, и я вновь вспомнил, как мы использовали плоские крыши домов, гоняясь друг за другом, играя в наших и немцев, а чаще всего – в индейцев. Я снова почувствовал себя во главе своего племени – голые по пояс, за ухом воронье перо как атрибут свирепого индейского реквизита и дикие вопли, скопированные с идиотских завываний гэдээровских лубочных псевдодикарей. Тогда мы пускали друг в друга стрелы, чаще тупые, а иногда с заостренным гвоздем на конце, и они эффектно впивались в деревянные круглые щиты, выпиленные из фанерных сидений старых стульев. Но сейчас оружие было настоящее, и игра шла не на жизнь, а на смерть.

Я услышал звук его шагов и только начал определять местонахождение, как скрежет металла и сдерживаемое ругательство сказали мне все. Старая пожарная лестница в старых неремонтированных домах вещь ненадежная, и существует скорее для отчетности, нежели для спасения при пожарах. Я лично не помню случая, когда она бывала нужна. Вот ведь забавно, сейчас, когда евроремонтный ширпотреб захлестнул Москву и иные города, при пожарах стали гибнуть от того, от чего раньше было немыслимо: от продуктов горения. Наши бедные нищие "хрущевки", оголенные экономией строительства до состояния скелета, часто просто беленые изнутри известью, не могли никого удушить дымом. Сгорала мебель, тряпье – люди благополучно сходили вниз по бетонному голому подъезду – и никаких тебе отравлений, и пожарная лестница благополучно ржавела, истончалась, свободно болталась в кирпичной кладке. Снизу все выглядело довольно прочно, но это лишь до той поры, пока не используешь эту лестницу как путь к отступлению. Для этого надо быть либо идиотом, либо иметь чертовски крепкие нервы. Я услышал топот шагов и решил, что мой противник не обладает вышеозначенными качествами: он пытался отбежать в сторону, чтобы найти, вероятно, выход в другой подъезд. Я произвел предупредительный выстрел в воздух. Человек быстро обернулся в мою сторону, и рядом со мной в стене будки появилась отметина от пули. Показалось даже, я услышал щелчок выстрела. Потом мой противник схватился за прутья пожарной лестницы и исчез с крыши.

Я бросился за ним, недоумевая, кто больший дурак: он или я. Если у него был на крыше сообщник, то в дураках оказывался я, в противном случае спускаться под прицелом по ненадежной лестнице с пятого этажа было не очень умным ходом. Я бежал зигзагами, поминутно прикрываясь то вентиляционными будками, то телевизионной антенной, то непонятного назначения трубами. Вскоре я без помех подскочил к тому месту, где он исчез.

Он поднял голову в тот момент, когда я взглянул вниз. Увидев меня, он потянулся рукой к поясу, куда, видимо, сунул пистолет. Я прицелился в него, не зная еще, буду ли стрелять. И тут нога его соскользнула, он выронил пистолет и схватился за перекладину, которая от рывка очень легко согнулась. Он ещё попытался перехватиться рукой, ещё раз... и я услышал душераздирающий вопль. Сперва это был лишь вскрик удивления, который почти сразу перешел в вопль ужаса, а потом внезапно смолк. Он летел примерно с уровня третьего этажа и в полете успел зацепиться ногой за перекладину, что лишь развернуло его головой вниз. Я услышал глухой удар тела об асфальт внизу. И так неудачно, головой – шмяк! хрясть! – даже смотреть не хотелось.

Теперь я мог не торопиться. Я спустился обратно в окошко чердака, прошел в пыльном сумерке к люку, потом спустился по железной лестнице на площадку пятого этажа и – вниз. Навстечу с пистолетом наготове поднималась моя храбрая малышка. Я поспешил успокоить её.

– Труп, – сказал я, изгибом кисти сыметировав полет с крыши.

Напряжение отпустило её. Она вздохнула.

– А я наряд вызвала.

– Тут где-то пацан был. Надо не забыть телефон взять. Я с определителем купил. Надо у тебя поставить.

Она стояла с пистолетом в опущенной руке. Устала, наверное. Все эта катавасия кого угодно вымотает.

Я слегка ущипнул её за щечку.

– Не дрейфь, парень, все будет хорошо.

И она благодарно улыбнулась.

– Пойду посмотрю, что там внизу. И надо встретить ребят, – сказал я.

Я, не торопясь, спустился на первый этаж. Кое-кто из жильцов выглядывал из дверей, но не торопился выходить. Я их понимал.

Мужик с ножом в брюхе был ещё жив. Я не стал вытаскивать нож, чтобы не спровоцировать кровотечение. Второго навеки успокоил рикошет дружеской пули – имеется в виду, что пулю послал его друган.

На всякий случай я вызвал "Скорую помощь". Наряд все равно побеспокоится, но чем раньше, тем лучше. Дежурная, механически уточнив адрес, потребовала номер моего телефона. Я сказал, что звоню с мобильного, номер которого не знаю.

– Нужен номер телефона, – упрямо повторила коммутаторша.

Я дал номер Таниного телефона, тем успокоив хорошо проинструктированную служащую.

После этого я пошел за угол дома к пожарной лестнице. Мужик лежал на спине, неподалеку от бака с мусором. Рядом валялся пистолет с глушителем, а на мертвом, незнакомом мне лице застыло выражение ужаса.

Я поднял его пистолет. Вдалеке послышалось завывание милицейских машин – ближе, ближе. Одни трупы, подумал я. Трупы и больше ничего. Я теперь знаю, вокруг чего кружится этот кровавый беспредел, знаю, как много заинтересованных людей – больших и малых, но одинаково алчущих денег наблюдают за здешним спектаклем. Но я так и не напал на след реального убийцы. Можно, конечно, предположить, что нити тянутся к Семену и моему старому знакомцу Макару. Это все равно надо проверить. Кажется, подумал я, наступило время нанести визит в особняк Ленчика, так сказать, выступить в роли жука в муравейнике, дабы, растревожив наших насекомых, заодно всех и засветить.

– Брось оружие! – услышал я совсем близко...

Оглянулся. Широкая от бронежилетов милицейская гвардия грозно целила в меня автоматами.

– Брось оружие! – ещё громче заорал высокий толстомордый старший лейтенант, лицом и формой иксообразных ног смутно напомнившего мне Ленчика.

Я выполнил его приказ буквально, выронив на асфальт звякнувший пистолет.

Далее все завертелось по заведенному спецназовскому порядку: налетели, стали совать кулаки в морду (мою!), бросили к стене, лупили по ногам, ощупали все мои интимные места и наконец уложили на асфальт. Причем не только не слушали моих объяснений, но и тут же забивали слова обратно в глотку, отчего губы мои немедленно стали негроидными – лишнее доказательство того, что и Лысенко, и доктор Моро были не совсем уж неправы, игнорируя генетику – есть способы метаморфоз более быстрых.

Ладно, мне ничего не оставалось, кроме как подшучивать над собой. Тем более, что Таня рядом, тем более, что Ловкач, если что, подсобит, а полковник Сергеев распорядится... Надо только подождать.

Меня пинком под ребра заставили подняться. Подогнали машину и запихнули на заднее сиденье, тут же пристегнув наручниками за скобу к стойке двери.

Странно, Таня не спустилась. Жильцы, осмелев от многолюдства, издали тыкали пальцами в меня. Один раз увидел стоявшего в тени Пашку, напряженно всматривающегося в мою сторону. Я на всякий случай незаметно ткнул пальцем вверх, в окно Тани. Пашка исчез. Я все ещё ждал, чтобы меня кто-нибудь выслушал. Заболел затылок. Я попробовал – мокро. Кровь. Кто-то саданул прикладом.

Появился давешний старший лейтенант, так ловко разоруживший меня. Что-то сказав на ходу майору, тоже сильно суетящемуся, направился ко мне, пальцем на расстоянии зацепив сержанта, как оказалось – водителя.

Старлей сел впереди, рядом с водителем. Еще один сержант плюхнулся рядом со мной, и мы немедленно поехали.

Привезли в неизвестное мне отделение. В комнату завели понятых и обыскали. Пистолет с глушителем. Пистолет без глушителя. Тысяча двести долларов. Телефон. Ключ от машины.

Я порывался объяснить, меня не слушали. Составили протокол. Понятые расписались и удалились. Я просил дать мне позвонить. Лейтенант посмотрел на меня и ничего не сказал. Я ещё раз попросил позвонить.

– Может, тебе ещё и бабу сладенькую предоставить? А самим постоять на стреме?

Меня ответ удовлетворил, хоть и прозвучал в форме вопроса. Попробовал ещё раз объяснить, кто я. Меня не слушали.

Вывели из кабинета. Шли по коридору, потом вниз по лестнице в подвал. Побеленные бетонные стены, железная дверь. Мне все начинало не нравиться.

Зашли в комнату с единственным столом и стулом. Нет, ещё один стул в центре. Меня усадили на него и левую руку пристегнули наручниками к стулу, оказавшемуся привинченным к полу. Лейтенант сел за стол, оба сержанта стояли за моей спиной.

– Итак, – сказал лейтенант, – признаешься в убийстве двух человек и покушении на убийство ещё одного гражданина? – он заглянул в листок перед собой и добавил, – покушение посредством ранения в живот холодным оружием.

– Признаю.

– Тогда тебе не стоит отпираться в других убийствах.

Я подумал, что Ловкач все же доложил, мерзавец, о сброшенных с горы мужиках. Ответил уклончиво.

– Возможно.

Лейтенант обрадовался. Два амбала за моей спиной шумно переступили с ноги на ногу.

– Сейчас оформим чистосердечное признание и отпустим тебя домой. Конечно, с подпиской о невыезде. И свободен.

Было все разыграно так глупо, неубедительно, дилетантски... Хотя это мне так кажется. А если бы тут сидел простой российский гражданин, да попавшийся первый раз... Я-то помню ещё кое-что из теории допросов, учили в свое время. То, что кажется глупо-наивным со стороны, в нужной обстановке действует безотказно. Даже я, зная наверняка, что никогда не отпустят после чистосердечного признания, в какую-то секунду подумал: а вдруг?

– Сам будешь писать или диктовать начнешь?

– Что диктовать?

– Как что, чистосердечное признание, – наивно удивился толстомордый лейтенант. Он все более и более напоминал мне Ленчика. Я так и представлял, как слетит эта наивность, когда придет время закусить удила, то бишь взяться за меня по-настоящему.

– В чем?

– В убийствах своих прежних друзей-товарищей. Мы знаем, что приехал ты несколько дней назад, точнее пять дней назад, и сразу занялся мокрухой. За тобой числятся Минин Валерий Иванович по кличке Колобок, Никодимов Олег Витальевич по кличке Лом, Селиверстов Петр Леонидович по кличке Профессор, Вершков Георгий Сверидович по кличке Нюхач, Костомаров Сергей Витальевич покличке Костолом. Сегодня ещё двое, личность которых устанавливают.

– Кто числит? – спросил я.

– Не понял, – вскинулся старлей.

– Кто числит за мной эти убийства?

Лейтенант устало вздохнул и развел руками.

– Гражданин домой не хочет.

– Почему не хочу? Хочу. Но прежде я хочу, чтобы позвонили полковнику Сергееву в ФСБ. Он вам ответит на ваши вопросы.

– Мужики! – обратился лейтенант к амбалам за моей спиной. – Он над нами издевается, сладенький наш.

– Саня! – сказал кто-то из двоих. – Че мы с ним канителимся?

– И то правда, – согласился лейтенант Саня. – Давай.

Кто-то сразу так долбанул по шее, что меня выбросило из стула и, если бы не пристегнутая рука, лететь бы к самому столу.

Меня тут же подняли, усадили и повторили удар, а я повторил свой прежний полет. Били ребром ладони, удар подлый, следов обычно не оставляет, но сознание мутнеет и на нетренированного человека действует ошеломляюще.

Меня вновь подняли и усадили. Я едва не вывихнул пристегнутую наручниками левую руку.

– Почему меня бьют, лейтенант? – спросил я толстомордого, уже выходящего из-за стола.

– Подпишешь чистосердечное признание?

– Это глупо, лейтенант. Конечно, ничего не буду подписывать.

– Молчать! Молчать! – заорал он.

Удары подействовали, и я плохо себя контролировал. Вместо того, чтобы действительно молчать и перетерпеть экзекуцию, я продолжил:

– Лейтенант! Новую звездочку захотелось? А может быть, – тут меня осенила догадка! – может, Ленчик попросил?

Отдаленное сходство, не знаю, возможно, навело меня на мысль. А скорее всего просто злоба не имела выхода и прорвалась в предположении, оказавшимся впоследствии истиным.