Текст книги "Капитан Френч, или Поиски рая"

Автор книги: Михаил Ахманов

Соавторы: Кристофер Гилмор
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 13

Безусловно, истории Регоса и Смитов натолкнули Шандру на некоторые размышления. И тут, и там фигурировала супружеская пара, но первый случай являл пример неистовой и бурной страсти, второй же – мерзкого обмана. Я полагаю, именно так судила Шандра об Ивонне Смит, невзирая на все мои оговорки. Прекрасная Сдина Бетин была для нее примером самоотверженности и благородства, а хитроумная супруга Смита – синонимом предательства. Но в конце концов эти истории не касались непосредственно меня – точнее, моего прошлого. Они послужили лишь катализатором определенной фазы наших отношений, столь же неизбежной, как шепот мириад голосов в поле Ремсдена. Представьте мужчину моих лет, который не склонен к целибату, который изрядное время таскается по Галактике – и, само собой, встречает самых разных женщин. Одни становятся его подружками на ночь, другие – любовницами на пару недель, а с третьими он заключает брачный контракт согласно традициям чести и законам космоса… Отбросим всех подружек и любовниц (даже с помощью “Цирцеи” я не сумел бы сосчитать, сколько их было); тогда в сухом остатке мы имеем жен – женщин, с которыми я делил постель, которых любил и с которыми был связан долгие десятилетия.

Теперь представьте юную леди Киллашандру, супругу поименованного выше ловеласа. Неизбежен момент, когда ей захочется узнать о прежних его привязанностях, о женщинах, пленявших его в былые годы; и то, что он расскажет, будет упрятано ею в дамять, не раз обдумано и истолковано – к пользе его либо к вреду. Хорошо, если к пользе – а если наоборот? Это грозило нарушить нашу супружескую идиллию.

Я не скрывал от Шандры ржавчину прежних брачных уз, что тянулись за мной подобно цепям каторжника. Было бы нелепо отрицать этот факт; нельзя прожить столь долгую жизнь без женщин, в ожидании той, что станет твоей единственной любовью. Но все-таки мне не хотелось, чтоб тема о женах слейстрейдеров всплыла так быстро в наших разговорах. Я полагал, что Шандра еще не готова ее обсуждать с полной и беспристрастной объективностью; и ее волнение, когда я рассказывал истории о Регосё и Смитах, лишь подтверждало этот вывод. Но ведь с чего-то я должен был начать, не так ли?

Наш супружеский кодекс (я имею в виду торговцев) определяется нашей профессией. Есть разные формы брака, и заключенный между мной и Шандрой является сравнительно редким; он – словно пик меж пологих холмов, вершина, увенчанная самыми искренними и прочными обетами. Гораздо чаще практикуется временное супружество, когда девушка сопровождает спейстрейдера в так называемом “кольцевом полете”: спустя триста, четыреста или пятьсот лет он обязуется доставить ее к родным пенатам и выплатить определенное вознаграждение за ласку и любовь. Бывает, такие брачные узы расторгаются в другом месте, если супруга намерена оставить корабль по достижении одного из миров, оговоренных контрактом; в этом случае она заключает брак с целью совершить бесплатное путешествие. Оба эти способа практикуются на сравнительно благополучных планетах; а там, где узаконено рабство, спейс-трейдер может просто купить девушку – или целый гарем, если здоровье позволит. Судьбе таких невольниц не позавидуешь: хозяин может продать их, высадить в любом порту или выкинуть в открытый космос. Правда, я не слыхал о таких зверствах – как и о том, чтобы спейстрейдеры торговали рабами. Обычно этих девушек отпускают где-нибудь на Окраине, в каком-нибудь мире, где женщин еще немного и где любой из них нетрудно обзавестись семьей.

К счастью, я никогда не покупал рабынь и не заводил гаремов. Я-не гений лицедейства и не сумел бы скрыть от Шандры такую историю; рано или поздно она догадалась бы о моем позорном прошлом либо нашла компромат в компьютерных файлах. Жена – что совесть; со временем она расколет вас, узнав и лучшее, и худшее, а дальше все зависит от темперамента и чувств: на основании одних и тех же фактов любящая женщина сочтет вас благородным рыцарем, а ведьма и мегера – отъявленным мерзавцем.

Итак, едва мы покончили со Смитами, я приготовился к дальнейшим расспросам, и с ними дело не задержалось. Снежная лавина, помилуй Бог! Потоп на Малакандре! Мою супругу интересовали все подробности: сколько раз я был женат?.. вспоминаю ли тех женщин?.. любил ли их больше, чем ее?.. где встретился с ними, как расстался?.. И, наконец, – какие они были? Я твердо знал, что Шандра не относится к числу мегер, и все же мне не хотелось тревожить скелеты в своих шкафах. Во всяком случае, не сразу; когда-нибудь я расскажу ей о первой своей жене, матери малышки Пенни, и о коварной Йоко. Когда-нибудь, но не сейчас!

И потому я начал говорить о Дафни.

Мы встретились с ней на Кадате, одном из тех миров, что был заселен в шестнадцатом или семнадцатом тысячелетии космической экспансии. Дафни была маленькой стройной блондинкой, с округлыми формами, упругой грудью и шаловливо вздернутым носиком; ей стукнуло тридцать, и в современных понятиях она являлась совсем девчонкой. В своей короткой жизни она повстречала немногих, и все были к ней добры, все представлялись ей милыми, достойными полного доверия и самой горячей приязни. Наверняка это было не так, но как именно, Дафни не интересовало; на любой из тем она могла задержать внимание не дольше пяти секунд и оказалась на редкость пустоголовой. Удивительный случай! До сих пор не знаю, кто так подшутил над бедняжкой! Гены она унаследовала превосходные: ее отцом был безымянный гений из местного банка спермы, а матерью – самая деловая из всех деловых кадатских дам. Ей принадлежала четверть планетарных алюминиевых заводов, а кроме того – лесные угодья величиной с земную Сицилию. К несчастью, с мамашей-миллионершей случилась финансовая катастрофа, и этот крах ей пережить не удалось – под руками у нее был бластер, и в тот момент, мне кажется, она думала не о дочери, а о своем рухнувшем богатстве. Но что-то ей удалось сохранить, и все эти средства были отписаны на имя Дафни – не слишком много для транжиры и глупца, но вполне достаточно для человека разумного. Увы, Дафни к этой категории не относилась! В ее хорошенькой головке бродила всего лишь тройка мыслей – да и тем, как я подозреваю, было тесновато. Первая: счет в банке со временем растет, а его владелец – богатеет; вторая: в богатом мире легче и проще жить, чем в бедном; и третья: через четыре-пять столетий Кадат будет богатым миром, а ее счета вырастут до небес. Она, можно сказать, зациклилась на этих идеях и хотела подловить спейстрейдера, обратив свои мечты в реальность.

Тут я ей и подвернулся…

Я замолчал, и Шандра с тревогой уставилась на меня.

– Грэм, милый, ты печалишься? У тебя такой тоскливый взгляд… Еще немного, и я начну ревновать!

– Что сделаешь, принцесса, тебе достался потертый товар… без надписи на упаковке: “Невинность, обращаться с осторожностью!” Жаль, верно? С таким штампом ты сильней любила бы меня?

Ее глаза сверкнули от обиды. Я вновь забыл, как она ранима; наверное, пройдет немало лет, пока она научится смеяться каждой моей шутке, даже самой глупой.

– Грэм, это несправедливо! Массаракш! Ты, старое чудище из космоса…

Я поднял руки, сдаваясь и вымаливая прощение.

– Не сердись, милая… можешь меня укусить, если я заслужил… Но от своих воспоминаний не скроешься и не сбежишь! А я вспоминаю о Дафни с сожалением и с радостью. Я вижу ее мордашку, касаюсь ее щеки, целую губы, и мне приятно; но стоит услышать ее голосок…

– Что-то у вас не получилось, дорогой?

– Все не получилось! Все, кроме постельных забав! Но секс – не самое главное, а в остальном мы подходили друг другу не больше, чем еж и курица. Да, именно так: еж и курица в одной упряжке…

Я понял это не сразу – слишком много дел навалилось перед отлетом. Я собирался понадежнее разместить капиталы Дафни – теперь на мне лежала ответственность за ее состояние, а значит, за ее судьбу. Я продал остатки лесных угодий и земли; это имущество без хозяйского глаза грозило одними убытками. Я вложил ее средства в несколько разных отраслей: морские перевозки, системы коммуникации и связи, переработка вторичного сырья, жилищное строительство, пивоваренный завод, частная клиника, муниципальные займы… Если прогресс на Кадате не остановится (что маловероятно), то деньги будут делать деньги – особенно в таких надежных областях, как выбранные мной. Затем я назначил крупнейший из столичных банков надзирать за всем имуществом моей супруги, договорился о процентных ставках и премиальных платежах, подписал все нужные доверенности и упрятал акции в банковские сейфы. Покончив с этими делами, мы с Дафни отправились странствовать среди звезд. Согласно нашему контракту я обязался возвратить ее домой ровно через половину тысячелетия. Разумеется, речь шла о стандартных годах; наше личное время могло колебаться от пяти до семи десятилетий.

Но это тоже немалый срок, и через два-три месяца я начал сожалеть, что он не равен, скажем, году. Дафни была милой и ласковой девушкой, но что она могла мне предложить – разумеется, кроме секса? Увы, ничего! Если у нее имелась пара извилин под черепом, это никак не влияло на наши беседы. Кончались они всегда одинаково: Дафни, подняв мечтательный взгляд к потолку, размышляла о том, как вернется домой, как разбогатеет и будет хвастать всем и каждому, что была супругой великого капитана Френча, Торговца со Звезд. Живи мы где-нибудь “внизу”, на планете, ее разговоры и наивное тщеславие не раздражали бы меня, но корабль – более ограниченная территория, и скрыться от Дафни я мог разве что в реакторном отсеке.

Шандра усмехнулась:

– Не понимаю, Грэм! Если она была такой надоедливой, почему ты не разорвал контракт и не выплатил неустойку?

– Видишь ли, дорогая, я очутился в ловушке: Дафни меня любила, я это знал, и я не мог обмануть ее доверия. Слишком она была неприспособленной и беззащитной! Она надеялась лишь на меня и на свое грядущее богатство – две стены, которым полагалось оградить ее от всех опасностей и тягот мира. Я не мог ее бросить! К тому же я сомневался, что ее состояние на Кадате будет таким большим, как она надеялась. Эта мысль, сказать по правде, мучила меня всю дорогу и не давала спать.

– Но отчего? Ведь ты поместил ее деньги в самые выгодные предприятия, и…

Я взмахнул рукой.

– Не говори мне о выгоде, которая светит через половину тысячелетия! Это как икра от лосося из той речки, что потечет с гор, если случится жаркое лето и ледник растает… Может, лето и впрямь будет жарким, и речка появится, и лосось – да только не ты его выловишь, и не тебе достанется икра!

Словом, миновал год, и у меня начались галлюцинации. То мне чудилось, что на Кадате власть захватили коммунисты и, по своему обыкновению, национализировали все, от заводов и фабрик до последней курицы; то я маялся, представляя, как на Кадате грянула чудовищная гиперинфляция – мне снились купюры с бесконечным числом нулей, и каждый нуль хохотал над старым доверчивым Френчи, нагло разевая пасть. Еще я думал о том, что ка-датские банкиры могли меня ограбить и надуть, что все компании, включая пивоваров и старьевщиков, могли благополучно лопнуть, что какой-нибудь дальний родственник Дафни мог обратиться в суд, чтобы ее признали погибшей и лишили материнского наследства. Помимо всех этих страхов не исключалась вероятность демографического взрыва и как следствие – жесткого кодекса для эмигрантов; иначе говоря, Дафни могли не пустить на родину, словно загулявшую без спроса кошку. Такое уже случалось – на Транае, Сан-Брендане и в других мирах. Эти мысли мучили меня из месяца в месяц; я чувствовал, что близок к безумию, когда пытался представить все возможные неприятности. Особенно самую страшную: Дафни не пускают на Кадат! И что мне тогда с ней делать?..

– Хмм… – Шандра принялась задумчиво накручивать золотистый локон на палец. – А что ты скажешь про амплуа любимой зверушки? Ты мог бы гладить ее, а она мурлыкала бы в ответ… Или ты поселил бы ее в саду, чтоб она поливала цветочки и болтала с рыбками… А может, наоборот… Не сомневаюсь, ты бы справился и что-нибудь придумал. Ты ведь такой хитроумный мужчина, Грэм! Кажется, ревность покинула Шандру, сменившись иронией. Или она вообще не ревновала, а только делала вид? Во всяком случае, прогресс был налицо: там, где звучат шутки, нет места раздражению и неприязни.

– Я не люблю домашних зверушек, дорогая. И при всем своем хитроумии я мог бы сделать только одну вещь: дождаться окончания контракта и подыскать для Дафни новый мир.

– Это было бы сложно?

– Не думаю. Какая-нибудь планета на Окраине или развивающийся мир, где еще не приняли жестких иммиграционных законов… Я мог бы снабдить ее деньгами, оставить там и забыть о ней. Но надолго ли? Я знал, что она будет мучиться и страдать, если мы расстанемся таким вот образом; деньги мои превратятся в подачку, и чем я буду щедрее, тем с большей остротой она почувствует свою нищету. Не унижать ее, не оставлять ей ничего? Такой вариант тоже исключался: без денег она бы погибла.

По лицу Шандры промелькнула тень.

– Неужели деньги так много значат? Больше, чем любовь и доброта, милосердие и справедливость?

– Нет, девочка, разумеется, нет. Доброта, милосердие и любовь, оплаченные деньгами, неискренни и лицемерны, а купленная справедливость попахивает коррупцией. И все-таки деньги очень важны – не сами собой, а как залог свободы. Такова реальность, моя дорогая! Лишь богатый свободен, свободен в той мере, в какой это дозволено Мирозданием. Заботы о пище и крове не беспокоят его, он волен идти куда пожелает и делать то, к чему стремится… За деньги не купишь любовь, но как отыскать ее бедняку и как сохранить? Я знаю людей, которые брезгают деньгами, считая их злом, но это лишь поза, нелепая поза, признак скудоумия или гордыни. Ведь деньги не творят ни зла, ни добра – и то, и другое свершается человеком! Деньги лишь мера его могущества, силы и власти. Шандра покачала головой.

– Не знаю… Наверное, ты прав… Не знаю, Грэм… Я никогда ничего не имела.

– Но теперь имеешь и должна распоряжаться этой силой с толком. Как в случае с Файт.

Она улыбнулась, кивнула, и я продолжил рассказ о Дафни.

– Я пытался развить ее ум, но эта нива, кажется, была абсолютно бесплодной. Книги ее не интересовали – равным образом как и музыка, живопись или голофильмы, которые она смотрела со скучающим видом, не спрашивая ничего. Ей не требовались объяснения, ни мои, ни “Цирцеи" – ; главное, чтоб зрелище было красочным – и желательно со стрельбой, эротикой и мордобоем. Я не против таких картин, но все хорошо в меру; мера же означает разнообразие, а вкусы Дафни отличались удивительным постоянством. Временами я приходил в отчаяние, едва ли не в бешенство, и был готов придушить ее – но тут она прижималась ко мне, брала мою руку, начинала лепетать свои глупости, и сердце мое оттаивало. Ее губы были такими сладкими!

Моя супруга не удержалась от комментария:

– Кассильда бы сказала: вот лучший способ укрощения мужчин! И твоей Дафни он был известен! Не такая уж она глупенькая, как ты считаешь. Я мог бы кое-что возразить Шандре, но предпочел вернуться к Дафни.

– Сколько же длилось мое нелегкое супружество? Не пятьдесят лет, в этом я точно уверен. Совершив дюжину длинных прыжков, я выиграл за счет релятивистского эффекта какую-то толику времени – два десятилетия или побольше; возможно, лет двадцать пять или тридцать. Хвала Ремсдену, хоть с этим я мог управиться!

Соотношение личного или физиологического времени к стандартному колеблется у спейстрейде-ров в широких пределах и в конечном счете зависит от избранной ими тактики. У сторонников коротких прыжков этот коэффициент может быть равен одному к семи или к двенадцати, а Шард и другие торопыги добились феноменальных результатов – один к сорока и даже один к пятидесяти. Очевидно, это отражает характер каждого из нас, так как на протя-. жении тысячелетий коэффициент практически не меняется, подтверждая справедливость поговорки, что горбатого лишь могила исправит. Как-то я произвел расчеты и выяснил, что мой реальный возраст чуть больше двух тысяч лет, и это соотношение, один к десяти, меня вполне устроило. Чтобы выдержать его, я перемещаюсь прыжками в восемь-двенадцать парсеков и провожу в каждой из звездных систем месяцев пять-шесть, считая с торможением и разгоном на ионных двигателях. Но из-за Дафни я пренебрег своими правилами; риск дестабилизации был не так страшен, как опасность умереть со скуки.

Наконец звезды отмерили нужный срок, время истекло, мы добрались до Кадата, и я облегченно вздохнул. А потом вздохнул опять, но уже с самым горьким предчувствием.

– Почему, дорогой? – перебила меня Шандра. – Ты не хотел с ней расставаться? Или ее богатство пошло прахом?

– К счастью, нет. За эти пять столетий Кадат превратился в уютный и тихий мирок, где не было еще ограничений для иммигрантов – тем более весьма состоятельных. Я выяснил, что Дафни сохраняет свой гражданский статус и что капиталы ее приумножились стараниями опекунов. В их банке – удивительное дело!

– командовала прежняя администрация, и теперь я мог доверять этим людям как самому себе. Ведь они, в конце концов, не обобрали мою жену, устояв перед всеми искушениями!

– Прекрасно! У этой истории отличный конец, дорогой! Почему же тебя терзали горькие предчувствия?

– Потому что я слишком хорошо знал Дафни. Она не понимала, зачем существуют деньги и как ими пользоваться. Ей казалось, что главная цель, с которой их придумали умные люди, состоит в том, чтобы все остальные могли платить за удовольствия и развлечения. Пожалуй, это было верно в каком-то смысле, если считать всех остальных глупцами! Словом, я беспокоился из-за того, что Дафни промотает свой капитал и сядет на мель – а может, ее подтолкнут туда чьи-то заботливые руки. Я обратился к нашим банкирам, уговорив их не расторгать опекунский договор и выплачивать Дафни ренту, пока она не выйдет замуж за разумного и порядочного человека. Но критерии разумности и порядочности я описать не мог, поэтому кандидатура ее будущего мужа вызывала большие сомнения – им мог оказаться какой-нибудь мерзкий тип, ловец удачи, желающий попользоваться ее доходами. Но тут уж я ничего не мог поделать – как и мои банкиры! Я улетел с Кадата в расстроенных чувствах, терзаемый мрачными мыслями; я не сомневался – и не сомневаюсь сейчас, – что Дафни влипнет в какую-нибудь историю с самым печальным концом. Шандра пожала плечами:

– Наверно, такой опыт был бы для нее полезен. Но я думаю, остаться без гроша на тихом уютном Кадате – не самое страшное. Вот удрать от компании людоедов… или вычистить котлы в монастыре… или провести денек-другой в Радостном Покаянии, без пищи и питья… Такие вещи вырабатывают характер!

– Не думаю, чтоб Дафни это пошло на пользу, – людоеды сожрали бы ее, а в монастыре она бы повесилась. Не суди по себе, моя милая; трудности закаляют характер, если он есть, и губят, когда закалять нечего. Потому-то я и беспокоился о Дафни! ВеДь она, как и все мы, бессмертна, а в долгой жизни есть свой риск – рано или поздно сталкиваешься с ситуацией, когда необходимы мужество, мозги или хотя бы выдержка. Ничего такого у нее нет, и первая же передряга окажется для нее роковой. Ей будет мниться, что все к ней добры, что все вокруг – честнейшие милые люди, что денег у нее без счета, что она молода и прекрасна и никогда не умрет… Но все-таки ей суждено умереть. Я только надеюсь, что это случится не самым болезненным способом. Я замолчал. Шандра тоже молчала, опустив зеленые очи и разглаживая локон на виске. Потом губы ее шевельнулись:

– Это был самый неудачный из твоих браков, Грэм? Самый неприятный и тоскливый? Оставивший самые тяжкие воспоминания? Я невесело усмехнулся. – Если бы так, моя милая! Если бы так! Все познается в сравнении, и Дафни была еще не самым худшим вариантом.

ГЛАВА 14

Хоть эти воспоминания о прошлом не приносили мне радости, мы были счастливы на Малакандре. Мы занимались здесь всем тем, что невозможно делать на “Цирцее”, для чего необходим целый мир – с лесами, горами и океаном, с множеством людей, животных и птиц, с настоящими рассветами и закатами, с жарким солнцем и высоким небом. Мне хотелось, чтоб Шандра воочию испытала все, что видела прежде в голографическом изображении. Природные чудеса и красоты восхищали мою принцессу; не замечая времени, она могла любоваться радугой над хрустальным водопадом, прибоем у скалистых берегов или бескрайней оранжевой степью, что где-то вдали, за горизонтом, сливалась с песками пустыни. Хоть Малакандра не столь живописна, как Барсум, на этой жаркой планете есть свои очаровательные местечки – пещерный лабиринт у полюса, изрезанные фиордами берега, полноводные реки равнин, причудливые скалы, что приняли под действием солнца и ветров невероятные очертания. Все это – и многое другое, на что нам удалось взглянуть, – вызывало у Шандры восторженный трепет, и я с невольным беспокойством думал о том времени, когда ей придется покинуть Малакандру. Были и другие вещи. Она никогда не ходила на яхте под парусом, не плавала в пенных волнах прибоя, не скользила среди облаков на воздушном крыле, не опускалась в глубины вод, к подножиям рифов, в чащу зеленоватых водорослей, колеблемых робким плавным течением. Она не играла на скачках, не бродила по тихим уютным лавчонкам, заполненным всякой чепухой, не рылась на полках, отыскивая древние записи и книги, не посещала концертов и спортивных состязаний, не делала тысячу других вещей, приятных и возбуждающих. Я мог подарить ей все это, и я дарил, дарил без числа, упиваясь ее восторгами, восторгаясь ее восхищением, наслаждаясь ее детской радостью. Мрачные тени Арконата медленно, но неизбежно испарялись из глубин ее души, воспоминания о прошлом все реже и менее остро тревожили ее, она становилась спокойней, сильнее, уверенней; иногда она походила на ребенка, впервые познающего мир, иногда поражала меня зрелостью своих суждений. Теперь, оглянувшись назад, я думаю, что это было самое счастливое наше время – чуточку беззаботное и шальное, как теплый ветер, пролетавший над травяными равнинами Малакандры. Я не могу утверждать, что возродил в ней женственность – отнять ее у Шандры не удалось бы никому, и даже годы заключения в монастыре не вытравили в ней всепобеждающего женского начала. Однако жизнь ее до встречи со мной была тяжела и протекала в лишениях и унижениях, а подобные вещи не забываются сразу и вдруг. Лишь время вылечивает эти раны, всемогущее время, яркие впечатления, положительные эмоции и участие близкого человека. Я делал все, что мог, но я понимал, что прошлое не отпустит ее в ближайшие годы – быть может, в десятилетия. Были, были такие признаки – увы!.. Скажем, она никогда не пела, хоть в детстве отец пророчил ей карьеру великой певицы; я даже не знаю, каков ее голос – вероятно, сопрано или меццо-сопрано, но не контральто. Она не любила шить и заниматься кухонными делами, оставляя эти заботы роботам; она не терпела церковную музыку, хотя отличалась редкостной музыкальностью; вид свободного платья, напоминающего рясу, повергал ее в ужас; она с большей охотой ела овощи, фрукты и сладости, чем мясное. Очевидно, мясные блюда казались ей подозрительными – то была инстинктивная боязнь, наследие каннибальских времен, жуткая память о Мерфи.

Итак, я не возрождал ее, а лишь предоставил возможность распуститься из бутона в розу – или в лилию, орхидею, пион либо иной цветок, яркий, ароматный и прекрасный. Отчасти я возвратил ей детство – вернее, его запоздалое подобие, так как настоящее детство у нее украли. Не важно, кто: Ар-конат, ее отец, страшные годы хаоса или сам великий Вседержитель, метнувший на Мерфи свой проклятый разрушительный снаряд. Стоило ли вспоминать об этом, взвешивать вины и терзаться мрачными мыслями?.. Верно, не стоило! И мы не вспоминали. Последняя неделя на Малакандре ознаменовалась двумя событиями, которые стоит упомянуть – в том порядке, в каком они случились. Одно из них забавное и веселое, другое – забавное и грустное, но теперь я думаю о нем без горечи, не упрекая судьбу, подсунувшую Шандре сей соблазн. Рано или поздно такое должно было случиться – так стоит ли сожалеть о неизбежном? Отвечу так же, как на предыдущий вопрос: не стоит! И я не сожалею.

Однажды утром с нами связалась верная файт.

Какой-то ее приятель, то ли из признанных местных авторов, то ли из окололитературной богемы, пожелал обессмертить себя и Шандру великим творением – истинной и неподдельной биографией моей супруги. Файт вообще-то девушка четкая и деловая, но, когда она излагала свою просьбу, ее охватило смущение, сходное с симптомами шизофрении. Ясно, отчего: с одной стороны, ей хотелось услужить приятелю (подозреваю, что их знакомство было очень близким), а с другой Файт превосходно понимала, что намеренье ее друга граничит с бестактностью. Великие мира сего (а Шандра, как вы понимаете, уже попадала в эту категорию) сами находят себе биографов – либо, желая вконец осчастливить потомков, пишут биографии своею собственной рукой. Последний способ предпочтительней, ибо я считаю автобиографию самой деликатной из всех возможных сделок – сделкой с совестью.

Словом, у нас не было нужды в сторонних биографах, но Файт, хотя и заикалась, проявила настойчивость. Видно, ее приятель с полной серьезностью решил написать про леди Киллашандру, земную принцессу и изгнанницу, самую романтическую из всех фигур, какие ему встречались! Не желая обидеть Файт и понимая, что настойчивый литератор горы сметет и моря осушит, я согласился представить запись с основными фактами, касавшимися моей супруги. Мы посвятили этому делу один из вечеров, и трудно сказать, кто из нас получил максимальное удовольствие: то ли наш литератор, то ли принцесса Шандра, то ли я сам. Биография вышла восхитительная!

Согласно ей моя супруга происходила из Амазонии – королевства, отделившегося некогда от Бразилии и славного своими традициями, благородной кровью и обычаями старины. Самый священный из них таков: любому из знатных нобилей сопутствует в жизни огромная белая птица, потомок мутировавших попугаев какаду, способная к эмпатии и даже отчасти наделенная ментальным даром. Эти птицы существуют в тесном симбиозе с благородными ама-зонцами, обогащающем каждую из сторон; их владельцы общаются с ними телепатически и могут, желая того или нет, наслаждаться всеми ощущениями пернатых – скажем, чувством полета, удовольствием от пищи и от иных занятий, коим предаются их симбионты. Итак, у короля Амазонии был какаду-самец, у Киллашандры, его единственной дочери, – самка, а у их благородных подданных – другие птицы, молодые и старые, самцы и самки, согласно возрасту и полу своих хозяев. И вот в один из дней, когда принцесса, достигнув зрелости, почувствовала любовное томление, импульс этот передался ее пернатой спутнице; та взмыла в небо и отправилась в свой первый брачный полет.

Брак же у благородных амазонцев поистине заключается в небесах: молодые самцы устремляются вслед за самкой, и догнавший ее предается в воздухе любовным играм, а его владелец должен стать супругом той, что выпустила самочку в полет. Это не просто обычай и дань традиции, это неизбежность – ведь чувства пернатых передаются людям, пробуждая в них страсть, жар любви и стремление обладать друг другом. Такие браки – самые прочные, и, подчиняясь выбору птиц, два юных существа уверены в грядущем счастье и в том, что не расстанутся на протяжении тысячелетий. А посему белоснежные птицы-мутанты сделались в Амазонии священным символом, чем-то вроде телепатического Эрота или Гименея, осеняющего новобрачных шелестом быстрых крыл.

Но принцессе, прекрасной Киллашандре, не повезло. В ту роковую минуту, когда ее птица взмыла к небесам, за ней устремился королевский самец, самый могучий среди пернатых Амазонии; ему, конечно, достались победные лавры, а также любовь и все свидетельства любви, которые ничем существенным не различаются у птиц и у людей. Это была катастрофа! Это был беспрецедентный случай, какого в Амазонии не бывало от века! Больше того, это был позор для благородного короля и его несчастной дочери, ибо страсть пернатых подталкивала их к инцесту!

Проще всего было б свернуть шеи развратным птичкам, однако этот выход запрещался соображениями религии. Значит, кому-то предстояло удалиться в изгнание, или королю, или принцессе, причем на солидную дистанцию, так как телепатическая связь с симбионтами-какаду ощущается за пять-десять парсеков. Этот вывод был неизбежен, и в Амазонии уже приступили к строительству королевской яхты, когда на Землю прибыл капитан Френч. Он не обзавелся белой птицей любви, зато у него была “Цирцея” – плюс деньги и незапятнанная репутация; словом, это был именно тот человек, который подходит в супруги любой из королевских дочерей. И принцесса Киллашандра, забрав фамильное серебро, вспорхнула к нему на колени.

– О чем не жалеет, – добавила моя жена, потребовав, чтоб ее биография завершалась именно этой фразой. Я не возражал. Не знаю, что сделал приятель Файт с нашей записью, но совесть моя чиста; я уверен, что он получил отличный материал для сказки или фантастического романа. Быть может, мы когда-нибудь вернемся на Малакандру и вместо балета о злоключениях Регоса посмотрим спектакль о необычном любовном треугольнике – два какаду и капитан Грэм Френч, великий Торговец со Звезд.

Завершающим штрихом нашего пребывания, на Малакандре явилась экскурсия в пещерный город у северного полюса. Это частью природное, частью рукотворное образование; тут первопоселенцы устроили главную базу, и тут они обитали несколько веков, пока их организмы не адаптировались к знойному малакандрийскому климату. Мы осмотрели весь комплекс с группой туристов, поахали и повосхищались во всех положенных местах, а затем вылезли на поверхность через какую-то дыру, довольно далеко от стоянки аэрокаров. Это был последний аттракцион: туристам предлагалось отправиться туда на ослах. К моему изумлению, никто не отказался; а Шандра – та была в полном восторге! Я потрусил за ней, размышляя, отчего это каждому хочется взгромоздиться на спину небольшого серого животного с длинными ушами и совершить тур по тропинке, продуваемой всеми ветрами и палимой солнцем. Ослы, конечно, редкость; немногие колонисты берут их с собой, справедливо считая, что в их компании хватит двуногих ослов. По всем параметрам осла не сравнишь ни с лошадью, ни с верблюдом, ни с шабном или черным единорогом; осел не может похвастать ни силой, ни изяществом, ни послушанием – особенно бессмертный осел, проживший не один век и закосневший в своем упрямстве. Отчего же люди так благосклонны к ослам? Редкость? Экзотика? Да, но все же не такая, как крокодилы! И к тому же их нельзя есть…