Текст книги "Жуковский"

Автор книги: Михаил Арлазоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Решительный штурм неба

Историки еще не составили карты, где были бы отмечены все места, в которых люди начинали завоевание воздуха. Но создай они такую карту – условные значки разбежались бы по всей России. С каждым днем их становилось бы все больше.

С Одесского аэродрома взлетали Михаил Ефимов и Сергей Уточкин, жители Петербурга любовались искусством летчиков Руднева и Мациевича, совершались полеты в Киеве и Москве, строились аэропланы в Харькове, Томске, Севастополе, Тбилиси. В Калуге Циолковский делал теоретические расчеты космического ракетного корабля. Битва за воздух, начатая много лет назад, приобретала все более и более широкий размах.

В своей книге «Диалектика природы» Фридрих Энгельс писал об одном из первых периодов развития теории электричества, что ему свойственны «…несвязанные друг с другом исследования и опыты многих отдельных ученых, атакующих неизвестную область вразброд, подобно орде кочевых всадников».

То же самое можно сказать и о состоянии, в котором находилась поначалу авиация. Однако, продолжив яркое сравнение Энгельса применительно к успехам людей, штурмовавших воздух, следует заметить, что после 1910 года толпа кочевников начала превращаться в полки регулярной армии, уверенно идущие в атаку.

И, углубляясь в дебри девственного леса авиационной теории, Жуковский остро ощущал ту потребность, которую испытывала в ней практика, – ведь за недостаточность теоретических знаний люди расплачивались жизнью. Да, здесь, в авиации, сейчас его место.

Мы уже упоминали о том, что Жуковский решил обобщить в теоретическом курсе «Воздухоплавание» то, что рассказывал своим ученикам. Сейчас нам хочется подчеркнуть другое – работа над этим курсом совпала с подготовкой в Петербурге Всероссийского праздника воздухоплавания, первого Дня авиации в России.

Праздник проходил в Петербурге. Жуковский жил в Москве. Но с каким напряженным вниманием следит профессор за этим смотром сил русских летчиков! Из строк газетных отчетов, с фотографий перед ним предстает аэродром, толпы зрителей, домики-ангары, в которых разместились летательные аппараты.

Рассыпаясь в воздухе, ракета возвещает о начале празднества. Поднимаются змеевые поезда, унося офицеров-наблюдателей. А затем, когда стихает ветер, из ангаров выкатывают самолеты, похожие на стрекоз. Потрескивая моторами, «стрекозы» взмывают вверх. Сколько мужества надо иметь, чтобы летать на этих малоустойчивых аппаратах!

Все выше и выше взбирается аэроплан поручика Руднева. Еле заметной черточкой рисуется он на фоне облаков. Черточка медленно уходит в сторону от ' аэродрома, и спустя несколько минут жители Петербурга любуются кругом, который аккуратно описывает Руднев над куполом Исаакиевского собора – одного из самых высоких зданий Петербурга. Высок Исаакий, но насколько выше летит Руднев! Множество глаз вглядывалось в его аэроплан. Фотографический снимок этого полета обошел страницы большинства газет и журналов.

А вот другой маршрут. Рассекая воздух, держит курс на Кронштадт летчик Пиотровский. Лейтенант Пиотровский летит на сухопутной машине, а внизу волнуется море. Радостно встречают героя-летчика русские моряки. Пытливые и любознательные, они просят его рассказать о достижениях авиации. Импровизированная лекция происходит рядом с машиной.

Карандаш Жуковского подчеркивает цифры. На авиационном празднике установлены новые русские рекорды. Рекорд продолжительности полета – 2 часа 24 минуты 36 секунд, высоты – 1 260 метров, скорости – 96 километров в час, грузоподъемности – 210 килограммов. Забавные цифры. Для нас они микроскопически малы. Для Николая Егоровича и его современников огромны.

В лице Жуковского летчики нашли преданнейшего друга. Он не упускает ни малейшей возможности оказать им моральную поддержку. Так, в июне 1910 года, на Общем собрании Московского общества воздухоплавания Николай Егорович торжественно вручает серебряный кубок Сергею Уточкину, присужденный ему «за отличный спуск в неудачный для авиатора день 9 мая на месте народного гулянья в Пресне, среди толпы гуляющих».

Спустя несколько месяцев, подводя итоги событий минувшего года, Николай Егорович произносит в научно-техническом комитете общества речь «О воздушных путешествиях прошлого лета». И снова летчики – герои этой речи. В ней нашлось место всем: и Луи Блерио, который отважно пересек Ла-Манш, и Шавезу, перелетевшему над заснеженными вершинами Альп, и подвигам своих, русских.

– В первую очередь, – говорил Жуковский, – надо назвать смелую попытку лейтенанта Пиотровского. Он перелетел в Кронштадт с ограниченным запасом бензина. Вторым путешествием был полет поручика Руднева из Гатчины в Петербург.

Недавно в Москве было совершено небольшое путешествие авиатором Ефимовым, который, поднявшись на аэроплане в сумерки, заблудился в воздухе, но благополучно опустился в деревне Черемушки, близ Москвы. На следующий день он совершил обратный перелет с поразительной скоростью: четырнадцать километров в восемь минут[22]22
  Эта деталь убедительно свидетельствует и об изменении масштабов жизни. На месте, деревни Черемушки ныне возвышаются корпуса Юго-западного района столицы.


[Закрыть].

Можно было бы привести еще много других фактов, свидетельствующих, что 1910 год был триумфальным для авиаторов-практиков. Следующий шаг сделали теоретики – 12 апреля 1911 года в Петербурге торжественно открылся I русский воздухоплавательный съезд.

Интересы съезда полностью захватили Жуковского. К этому обязывало и положение: шестьсот делегатов единодушно избрали Николая Егоровича своим председателем.

Работы оказалось много. Разбившись на пять секций, участники съезда заслушали и обсудили ряд серьезных докладов. Отбрасывая пеленки, уверенно становилась на ноги русская авиация. Достаточно перечислить темы докладов, поставленных на одной лишь секции, секции летательных аппаратов и аэродинамических вопросов, чтобы убедиться в той глубине и целеустремленности, с какими решали русские ученые насущные для авиационной техники проблемы.

В своем сообщении «К теории поддерживающих планов» С. А. Чаплыгин проанализировал общность и различие полета в природе и полета с механическим двигателем. Об опытах над теоретическими формами крыльев доложил съезду Жуковский, той же проблеме были посвящены доклады и некоторых других исследователей.

Оживленными были прения и в других секциях. Там обсуждались вопросы, связанные с развитием двигателей, изучением атмосферы, использованием в авиации достижений фотографии, кино, радиосвязи. Острая дискуссия развернулась по вопросу организации Всероссийского воздухоплавательного союза.

Спорили много, горячо и страстно, но, наверное, трудно было подвести итоги работы съезда лучше, нежели это сделал Жуковский. Он предложил резолюцию об объединении всех русских техников для создания национального типа русского аэроплана. Как отмечала пресса, «предложение профессора Жуковского было принято при несмолкающих аплодисментах».

Незаметно минул год. На этот раз исследователи авиационной теории собрались не в Петербурге, а в Москве. Жуковский и его ученики прочитали большую часть докладов II воздухоплавательного съезда.

Как и год назад, завязались споры, но если на I съезде основная дискуссия развернулась вокруг организации воздухоплавательного союза, то на этот раз ученые скрестили копья по вопросу жизненно важному для дальнейшего развития авиации, – проблеме устойчивости полета.

В те годы слово «устойчивость» выглядело почти синонимом слова «безопасность». А о том, как важно было обеспечить авиации безопасность полетов, красноречиво говорит небольшая заметка в одном из журналов того времени с мрачным названием «Профессиональная смертность авиаторов».

Оперируя цифрами (из них достаточно привести одну – в 1911 году разбивался каждый двадцатый летчик), автор доказывал, сколь опасна профессия авиатора. Так расплачивались храбрецы за недостаток опыта и несовершенство авиационной теории.

Но в чем же секрет устойчивого полета? Над разрешением этого вопроса бились авторитетные ученые многих стран. Они строили сложнейшие приборы и приспособления. В ход пускались гироскопы, маятники, сжатый воздух. Но даже самые хитроумные автоматы не приводили к желанным результатам. Аварии по-прежнему оставались бичом молодой авиации.

Как установили недавно научные сотрудники ЦАГИ, 19 декабря 1909 года в связи с проходившим в Москве XII съездом естествоиспытателей и врачей состоялось заседание инженерно-механического отдела Политехнического общества, вылившееся в беседу на интереснейшую тему: «Что есть сейчас и чего можно желать в области свободного продвижения в воздухе». По ходу этой беседы не обошли, конечно, и вопроса устойчивости полета. Николай Егорович высказался весьма категорично. Профессор возражал против хитроумных приспособлений, каких и к 1909 году было придумано более чем достаточно. Жуковский считал, что «они введут осложнения в аппарат, между тем как авиаторы стоят за возможное упрощение аппарата и подчинение его воле пилота». «Профессор думает, – сообщал об этой беседе корреспондент «Русских ведомостей», – что можно выработать, – и он будет обязательно выработай, – тип наиболее устойчивого аэроплана, который обладал бы собственной устойчивостью».

Два года спустя к съезду точка зрения Жуковского изменилась. Поток устройств, направленных на повышение устойчивости, захлестнул Николая Егоровича, и он, вопреки обыкновению, пошел в решении этого вопроса вместе с большинством. Правда, выступая на съезде, Жуковский раскритиковал систему немецкого майора Парсиваля, предлагавшего объединить самолет с аэростатом, наполненным легким газом. Однако, отвергнув эту вздорную идею, Жуковский сам предложил два новых проекта автоматической стабилизации, по существу ничего не прибавив к бездне аналогичных предложений.

Насколько волновала Жуковского проблема устойчивости, можно судить и по тому, как возникла у него идея стабилизатора, доложенная съезду. В декабрьскую ночь, когда Москва провожала уходящий 1911 год, Николай Егорович с дочерью поехал в театр. Но, вероятно, мысли его были достаточно далеки от спектакля, ибо идея стабилизатора пришла во время представления. Николай Егорович тотчас же уехал домой, срочно вызвав одного из помогавших ему студентов. Вместе со своим помощником он просидел над набросками схемы до трех часов утра.

Целую неделю, засиживаясь далеко за полночь, Жуковский трудился, пока, наконец, готовая модель не была торжественно увезена в университет, чтобы спустя некоторое время предстать перед глазами делегатов съезда.

Но тут произошло то, чего Николай Егорович никак не мог ожидать. Молодые конструкторы и исследователи, обычно так искренне верившие Жуковскому, с неизменным восторгом выслушивавшие все его суждения, на этот раз выступили с решительными возражениями. Их не убедило даже то, что Жуковский продемонстрировал в аэродинамической трубе опыты, казалось бы подтверждавшие целесообразность построенной им модели стабилизатора.

– Увеличение скорости, а не какие-то новые автоматы, вот в чем источник устойчивости! – услышал в ответ на свои предложения Жуковский.

Однако согласиться с таким утверждением профессор не мог. Давний исследователь проблемы прочности движения, он знал, что в простом повышении скорости разгадку найти нельзя. Скорость не могла решить проблему устойчивости, как опрометчиво полагали его темпераментные молодые оппоненты.

По вопросу устойчивости съезд выслушал три доклада. Однако ни докладчики, ни их критики, выступавшие в прениях, так и не смогли разыскать истину. Четкие итоги дискуссии удалось подвести только год спустя человеку, не принимавшему участия в дебатах съезда.

В дни заседаний, на которых развернулись такие страстные споры, неподалеку от Петербурга, в Гатчинской авиационной школе, молодой артиллерийский офицер Петр Николаевич Нестеров с энтузиазмом изучал основы летного мастерства. Он был в авиации еще совсем новичком, хотя проблема полета уже не первый год привлекала к себе его внимание.

Подписчик и аккуратный читатель журналов и газет, освещавших успехи авиации, Нестеров хорошо знал имя Жуковского и относился к московскому профессору с огромным уважением. Однако и он не согласился с выводами по вопросу устойчивости, которые предлагал делегатам съезда Жуковский.

Нестеров готов спорить и с Жуковским и с его оппонентами. От скорости зависит многое, это верно. Тому пример двухколесный велосипед, но почему же тогда так плавно и неторопливо совершает свой величавый полет орел?

Нестеров наблюдает за полетом птиц и подмечает определенную закономерность. Описывая круги, птицы наклоняются внутрь. Быть может, крен и есть ключ к сложной загадке? В маленькой брошюре «Обучение летанию на аэропланах» Нестеров обнаруживает родственные ему мысли. Автор этой брошюры, один из первых летчиков-инструкторов П. А. Кузнецов, тоже считает, что крен облегчает повороты, особенно если эти повороты круты.

Все шире круг наблюдений, все больше фактов, требующих обобщения.

Мотоцикл, несущийся по гоночному треку, наклоняется к центру круга. С таким же наклоном делает поворот и наездник на скачках. Без крена при повороте не обходится и поезд – инженеры-путейцы предусмотрительно поднимают наружный рельс по отношению к внутреннему. Рельс – опора поезда, воздух – опора самолета. Вывод для Нестерова бесспорен. Оставалось проверить найденную закономерность на практике.

Это был большой риск. В России тогда не делали повороты с кренами – виражи. И если расчеты ошибочны, то первый же из этих виражей станет для летчика последним. Но Нестеров верил в себя, а потому победил. Вираж был осуществлен и освоен. Новая цель – мертвая петля влечет к себе летчика.

О возможности такой петли для птиц и планеров Николай Егорович писал еще два десятилетия назад. Но для самолета картина будет иной. Справедливы ли для самолета кривые, вычерченные Жуковским? Достаточно ли прочна машина, чтобы выдержать натиск гигантских сил, которые обрушатся на нее в полете? Не грозит ли петля потерей управления?

С этими вопросами засыпает Нестеров под мерный стук колес. Поезд мчит его из Киева в Москву, Поезд везет летчика за ответом к Жуковскому.

Подробности беседы двух знаменитых в нашей авиации людей остались неизвестными. Из воспоминаний В. П. Ветчинкина мы знаем лишь то, что Николай Егорович консультировал Нестерова по прочности самолета, на котором предстояло сделать петлю. Остальное нам неведомо, и можно только представлять теплую, задушевную беседу двух исследователей, объединенных общими интересами, впервые встретившихся друг с другом.

А не теплой, не задушевной эта беседа быть не могла. Слишком сильно любил Николай Егорович научную молодежь, слишком велико было уважение Нестерова к московскому профессору, чтобы предположить иное.

27 августа 1913 года наступила, наконец, минута, которой суждено было увенчать годы исканий. Петля началась с крутого пике. Набрав скорость, самолет нырнул вниз, и летчику показалось, что сама земля стремительно рванулась ему навстречу. Вот уже можно рассмотреть в мельчайших подробностях реку, дорогу, дома, аэродром. Но Нестерову не до наблюдений. Его движения необыкновенно точны. Правая рука сжимает рукоятку, управляющую рулем высоты, левая регулирует работу мотора. Он уверенно заставляет машину изменить направление пути. Словно повинуясь его движению, земля проваливается вниз, уступая место горячему украинскому небу. Самое опасное мгновение. Пройдет ли оно благополучно? Критическая точка! Нестеров хладнокровен, но, несмотря на это, время тянется бесконечно долго. Рука с силой берет рычаг на себя. Земля, каких-то несколько секунд назад проваливавшаяся вниз, теперь вырастает грандиозной горой, из-за которой вновь голубеет небо.

Весть о подвиге Нестерова облетела весь мир. Но несколько дней спустя в далекой Франции летчик Пегу тоже выполняет мертвую петлю. Тут-то и началось то, что доставило русскому летчику множество огорчений. Имя авиатора Пегу, и до того весьма популярное, заполнило газетные полосы. Иностранные журналисты, а за ними и представители русской желтой прессы превозносили Пегу, умаляя подвиг Нестерова.

Нестеров вынужден защищаться. Оскорблена его честь офицера, обижено достоинство русского человека. Родись он на столетие раньше, оружием стала бы шпага или пистолет. Но времена меняются, и те же руки, что выполнили первую в мире мертвую петлю, взялись за перо и бумагу, чтобы бить газетчиков их же оружием.

Летчик пишет обо всем, что так наболело, с присущей ему точностью и аккуратностью излагая факты.

Его рассказ, объективный и скромный, подкупает читателя своей достоверностью.

Прошло несколько месяцев после того, как Нестеров выполнил петлю, двадцать два года с того дня, как Николай Егорович предсказал ее вероятность. И вот в Большой аудитории Московского Политехнического музея встретились все трое: Жуковский, Нестеров и Пегу, приехавший в Россию на гастроли.

За два дня до этой встречи, 15 мая 1914 года, Жуковский наблюдал полеты Пегу – слов нет, летчик превосходный! И вот сегодня он выскажется о них. Как всегда, Николай Егорович будет честен, объективен и положит конец тем нехорошим, ненужным толкам, которые зашли слишком далеко и приняли крайне дурной характер. Негде яблоку упасть в переполненном до предела зале. Жуковский произносит вступительное слово:

– Еще двадцать лет назад я доказывал возможность мертвых петель. Летчик Нестеров, а за ним и французский авиатор Пегу подтвердили то, что можно было предположить, основываясь на теории. И какой горький результат! Газеты переполнены сообщениями о воздушном акробатизме, аэропланных цирковых номерах, авиационном трюкачестве. Как горько читать все это. Нет, не фиглярство, а венец летания, продолжение пути, начатого Отто Лилиенталем. Так и только так я могу расценивать мертвые петли.

За Жуковским получает слово Пегу. Но, едва успевает переводчик произнести последние слова его речи, как Николай Егорович снова поднимается с председательского кресла. Ему сообщили, что в зале присутствует Нестеров. Бурными аплодисментами разражается аудитория, когда Жуковский приглашает Нестерова занять место в президиуме.

– Нестерофф! – Пегу делает широкий шаг вперед и горячо жмет руку русского летчика. – Я приветствую вас, творца мертвой петли!

Переводчик произносит его слова по-русски, и снова зал разражается аплодисментами.

А после того как закончилось заседание, медленно двинулись в сторону Чистых прудов Нестеров и Жуковский. У двух людей, влюбленных в авиацию, была что сказать друг другу.

И на этот раз, когда вторично скрестились пути Нестерова и Жуковского, их беседа протекала без свидетелей. Вероятно, они делились потом впечатлениями со своими друзьями, но те не сочли нужным эти впечатления записать. Так часто бывает в жизни: то, что кажется современникам незначительным и обыденным, вырастает спустя десятилетия в загадку, в предмет гипотез историков, возможность проверки которых исключена.

Но надо полагать, что обе беседы не прошли бесследно ни для Жуковского, ни для Нестерова. Нестеровский девиз «В воздухе везде опора!» Жуковский преломил по-своему. К привычным путям в Техническое училище, университет, Коммерческую академию добавился еще один маршрут, причем немаловажный.

Звонко цокали подковы извозчичьей лошадки по булыжнику. Она везла Николая Егоровича по Тверской и мчалась далеко за Триумфальные ворота[23]23
  Триумфальные ворота были установлены подле Белорусского вокзала, там, где улица Горького (бывш. Тверская) переходит в Ленинградский проспект.


[Закрыть], к Ходынке, где на Московском аэродроме шли занятия офицерской школы. Жуковский читал здесь курс динамики самолета.

Динамика самолета сложна и требует глубокого знания математики, но Жуковскому так хотелось донести ее смысл до авиаторов-практиков, что он создает специальный курс – динамика полета в элементарном изложении.

В лекциях, которые читал он офицерам, нет уже речи об автоматах, за которые ратовал профессор года два назад. Напротив, он проникся взглядами Нестерова на пути повышения устойчивости полета. Более того, профессор не без основания считает, что кое о чем Нестеров сумеет рассказать лучше его самого. По приглашению Жуковского Петр Николаевич делает летно-техническому составу доклад об авиационных авариях и лучших способах управления самолетом, в которых и заключается, по его мнению, решение задачи о безопасности полета.

Успехи авиации все определеннее, голос Жуковского звучит еще увереннее и тверже, по-прежнему привлекая внимание самых широких кругов к вопросам полета, к победам над воздушной стихией.

Всего лишь несколько лет назад Николай Егорович с восторгом рассказывал своим слушателям о полете Михаила Ефимова до деревни Черемушки. В 1914 году он пытается заглянуть далеко вперед.

– Последнее время, – говорит Жуковский с трибуны III воздухоплавательного съезда, – авиаторы практикуются в фигурных полетах и делают мертвые петли. Серьезно обсуждается вопрос о полете через Атлантический океан и полете вокруг света…

Пока полет вокруг света фантастичен, но если мы вспомним, каких успехов достигла авиация за последние годы, то не придется удивляться, если через десяток лет даже этот фантастический проект осуществится.

Так говорил Жуковский, мечтая о мирном развитии авиации. А пока воображение рисовало ему новые типы самолетов и новые трассы воздушных путешествий, правительства многих стран готовились к войне.

Весной 1914 года, когда тяжелые, грозные облака войны совсем низко нависли над миром, Жуковский с сыном и дочерью отправился путешествовать по Волге. Величественные воды могучей реки, неторопливо и покойно катившейся на юг, гнали прочь неприятные мысли. Природа всегда успокаивала профессора. Глядя на ширь реки, он наслаждался меняющимися пейзажами.

Да, старость все же настигла его. Трудно закрывать на это глаза. Трудно, да и не нужно. Жуковский не боится старости. Он счастлив. Огромное удовлетворение приносят итоги грандиозной работы, которую ведет он изо дня в день. Вот уже выросли дети. Они его самые близкие друзья, самые родные на свете.

Дела отца волнуют и увлекают их. Быть может, он еще успеет увидеть в дочери и сыне продолжателей своих трудов…

В течение многих лет кабинет Жуковского украшал рисунок, изображающий девушку рядом со слепым стариком. Старика звали Галилео Галилей, а девушка была его дочь. Не раз всматривался в этот рисунок Жуковский, не раз задумывался он о том, как скрасили заботы дочери старость и недуги Галилея. А дальше мысли, естественно, переходили к самому себе. Николай Егорович мечтал найти в детях помощников, продолжателей своих дел. Его мечты уже начинали сбываться. Елена стала совсем взрослой. Она надежный друг своего отца, его «ангел-хранитель», как назвал девушку один из учеников Жуковского.

Хрупкая девичья фигурка Елены Николаевны – опора огромного, массивного и в то же самое время по-детски беспомощного человека. Уже много лет минуло со дня смерти жены. Ее унес туберкулез, и теперь нет у Николая Егоровича человека ближе дочери. Елена всегда с отцом: и дома, и на заседаниях научных обществ, и в лабораториях, и на научных съездах. Дочь обладает незаурядными математическими способностями. Интересы отца ей близки и понятны. Старый профессор все чаще вспоминает Софью Васильевну Ковалевскую. Быть может, его Леночка станет не менее выдающимся математиком. Родители всегда ждут очень многого от будущего своих детей. Отец и дочь – большие друзья. Ведь они и будущие сотоварищи по работе. От этой дружбы с маленькой хозяйкой профессорского дома так тепло и радостно старому ученому. Ведь нет большего счастья у человека, чем видеть в детях продолжателей того, что не успел сделать он сам.

Закончив путешествие по Волге, Николай Егорович с Леной и Сережей прибыл в Орехово. Здесь все как и прежде. С ружьем в руках бродит Жуковский по окрестному лесу. Часами простаивает у старого пруда, подернутого зеленеющей ряской. Глядя на длинноногих клопов-водомерок, быстро скользящих по поверхности зеленоватой воды, Николай Егорович размышляет о том, что пора бы использовать для научных экспериментов этот старый усадебный пруд. Ни один искусственный водоем, какие сооружают в лаборатории, не сможет тягаться с ним размерами. Водоросли, плавающие по поверхности воды, дали бы удивительно ясную картину обтекания тел, позволили бы нарисовать их аэродинамические спектры.

О многом думает Жуковский в часы отдыха. И лучше всего передать мысли старого профессора его собственными словами, которые произнес он за полтора десятка лет до этого: «При взгляде на широкие поля, убегающие в бесконечную даль, невольно возникает мысль о влиянии природы на человека. В математике тоже есть своя красота, как в живописи и поэзии. Эта красота проявляется иногда в отчетливых, ярко выраженных идеях, где на виду всякая деталь умозаключений, а иногда поражает она нас в широких замыслах, скрывающих в себе что то недосказанное, но многообещающее».

И как не вспомнить тут то, что написал по этому же поводу человек, названный «солнцем русской поэзии», – Александр Сергеевич Пушкин: «Вдохновение нужно в геометрии, как в поэзии». Пушкин точно разъяснял свою мысль: «Поэзия, – писал он, – бывает исключительной страстью немногих, родившихся поэтами; она объемлет и поглощает все наблюдения, все усилия, все впечатления их жизни…» Именно таким поэтом техники и был Николай Егорович Жуковский.

Философские размышления идиллически тихой ореховской жизни прервала грозная весть – война! С грохотом пушечного снаряда ворвался в жизнь миллионов людей царский манифест. И, хотя еще до этого почта ежедневно приносила тревожные известия, война была для Жуковского полной неожиданностью. Подобно многим другим, далеким от политики людям, Николай Егорович, читая газеты, все время утешал себя: авось обойдется. Однако не обошлось…