Текст книги "Нам бы день продержаться. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Михаил Поляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

«Эх, не видел ты, майор, глаза моих коней и моих солдат, после того, как я их беззащитных и беспомощных лошадок из автомата в затылок, как эсэсовец евреев в Бабьем Яру». – Я его слушаю и понимаю, что вот так вот разложить мне схему нападения, действия и возможные варианты развития событий при ведении боя может только человек, который сам не раз брал такие постройки и организовывал подобные нападения. Ладно, посмотрим, что там будет. А пока… Застава! В ружье! Лошадей седлать! Строиться у конюшни! ФАС-фонари ²⁴и рации – разобрать по заслонам. ПКМ снять с опорного – заменить на РПК. Гранатометчикам грузить выстрелы в шишигу! Запас патронов в грузовик – с расчетом цинк – человек. ПКМ на крышу кабины. Все магазины снарядить. Боря – старший машины. Я – старший конного заслона. Доложить по готовности! – Закипела застава жизнью. Старая добрая команда «В ружье!» расшевелила сонных бойцов. И я еще ору, подгоняя своих парней с матом и угрозами. Солдаты, по привычке, ускоряются вокруг меня, вооружаясь, оседлывая коней и загружая грузовик. Вопросы потом. Сначала подняться надо, как положено. И мои солдаты готовы. Стоят, смотрят в свете двух керосинок у летней конюшни. А что? Неплохо – четыре минуты с седловкой и загрузкой «мыльницы». Лошади пофыркивают. Бьют по ляжкам хвостами, звенят оголовьем, трут щеками и скулами о передние ноги или плечи. Стучат, перебирая копытами. Позвякивают карабины на антабках автоматов солдат.

– Значит, так. – Не знаю я, как начать. – По поступившим данным, в поселке Арчабиль ору-дует банда, которая хитростью и коварством, пользуясь беспомощным состоянием, захватила в плен оставшихся в живых после взрыва пограничников с заставы соседей. Здание заставы разрушено. Под зданием склад АТВ и НЗ. Пока наши пленные разгребают свою же разрушенную заставу, они живы, так как нужны. Как только разроют развалины, то их, скорее всего, ждет смерть, жестокая и показательная. Бандитам достанется оружие и боеприпасы. Вооружившись, они смогут нам реально угрожать нападением. Утром наших солдат погонят, как скот, на работу. – По мере моего «ввода в обстановку» строй заслона и тревожки начинает все сильнее гудеть, как рассерженный рой ос.

– Вот же суки! – слышу я и не обращаю внимания, давлю на эмоции, славянскую психику, на «сам погибай, а товарища выручай». Мне вполне удается пробудить ненависть к досам, которая всегда тихонько тлеет в глубине души любого русского, который пашет вместо них на их земле, по приказу и высоким соглашениям наших руководителей.

– Поэтому я вас и поднял, – разъясняю я. Народ замолкает, чтобы взорваться нетерпением.

– Ведите, тащ лейтенант! А то еще не успеем, – говорит Боря с правой оконечности строя. Строй одобрительно подтверждает желание и согласие, высказанные моим сержантом, короткими возгласами. Даже Кушниренко кивает вслед моей речи, не находит ошибок и зло материт нашего врага, а не мою неопытность.

Я разбиваю мою армию на боевые группы по три. Пять троек. Не густо. Назначаю командиров. Проверяю экипировку, оружие, боеприпасы, пять станций.

– К машине! – командует Боря своей группе.

– По коням! – бросаю в седла своих конников я. – Эх, нам бы ночь продержаться да день про-стоять.

Мы едем по тылу с включенными фарами на «ГАЗ-66». Вернее, Федя их включает, когда едет вперед. Впереди две тройки на лошадях, во главе со мной на максимальной дальности от автомобиля. Сначала мы проверяем дорогу до следующего поворота, потом шишига несется до кавалериста, который ждет машину, чтоб обозначить точку следующего ожидания. Расчет на то, что лошадь для туркмена животное почти священное. И то, что темно. Значит, сразу стрелять не будут. Подумают, свои. Мы ж для них второй сорт. На лошадях не ездим. Ничего в них не понимаем. Откуда у нас лошади? Пусть поудивляются. Лошади сами чуют дорогу. По тылу все явственнее пахнет гарью. Животные беспокоятся. Но мы даем им шенкелей в бока и переходим с рыси на тяжелый и медленный галоп, рискуя сломать себе шею. Нашу колонну никто не пытается остановить. Около четырех тридцати утра стрелок, который едет впереди, останавливается. Чуть запоздало тормозим и мы все, следующие за ним. Одна лошадь на скорости врезается в зад той, что уже успела остановиться. Получает дуплет копытами в грудь и чуть не валится от такого отпора. Лошади что-то чуют. Разгоряченные кони нервничают. Они чуют запах смерти, горелого и разлагающегося мяса там, за последними сопками, которые отделяют нас от выхода на шоссе, ведущее к арчабильской заставе. Гранатометчик-водитель Федя, стрелок с портпледом, пулеметчик с коробками и вторым номером с теми же коробками, прибор ПНВ со мной и радиостанцией, и снайпер с ночным прицелом бегут со мной на господствующую сопку. Две тройки обтекают возвышенность слева и справа. Остальные привязывают лошадей к груде металлического лома возле кучи мусора за сопкой. И отпускают подпруги. Распихивают дополнительные пачки патронов по карманам и сидорам. Притягивают ремешки касок. Надевают бронежилеты. Прыгают. Валятся на землю, ползают, приседают, встают на колено, чтоб окончательно подогнать под себя неудобную амуницию устаревшего образца. Эх, не успел я у соседей в гостях-то побывать. Ничего, разберемся. Группе на сопке двигаться не придется. Их задача – держать под обстрелом шоссе, развалины заставы и начало поселка. Это мой козырь. Господствующая высота. Грунтовка, по которой мы ехали ночью, выходит здесь на асфальтовое шоссе, огибая эту высотку слева. Справа тоже можно обойти горушку, но уже только пешком или в конном порядке.

Вдоль шоссе влево был поселок. Сейчас там тишина и остовы жилья. На отдельных деревьях, кото-рые выстояли, вдоль речушки, параллельно которой идет шоссе, нет листьев. Остальные лежат вдоль дороги и речки буреломом. Но на самой дороге до самого того места, где я вижу очертания развалин заставы, нет препятствий. Кто-то убрал их для себя. Или кого-то заставили почистить трассу. Я вглядываюсь в ПНВ и ни черта не вижу дальше подножия нашей сопки. Ночь начинает отступать. На востоке чуть светлеет небо. Но еще достаточно темно.

Я бегом спускаюсь вниз к своей правой тройке. Левая следует за нами. За ней еще трое пограничников. Мы выходим на шоссе и, скрываясь за буреломом, идем до поворота с шоссе на заставу. Сто метров. Вот он, поворот. Дальше триста метров почти открытого пространства вдоль асфальтированной дороги. Вот что значит показная застава. Асфальт. Впереди что-то выделяется. Это ж грузовик! «КамАЗ»! Трехосный бортовой. Рядом такой же «КамАЗ» с цистерной. Долой броник. Такое богатство одним часовым охранять не будут. Одну тройку с пулеметом, снайпером и вторым РПГ я оставляю здесь под прикрытием бурелома. Две тройки распыляю, укладываю и посылаю за собой ползком в сторону грузовиков. Орлы сосредоточены и пыхтят сзади. Радиостанции мы выключили. Шипение щекофона на приеме неприятно отвлекает. В развалинах заставы играют тенями отблески костра, разожженного под прикрытием остатков стен в углу. Между «КамАЗами» мы обнаруживаем «уазик» с пробитыми пулями дверьми и без запасного колеса на задней двери корпуса машины. А у меня половина солдат с правами. Интересный разворот событий получается. Или боженька за нас, или чертушка. Если дело выгорит, то мы станем самыми богатенькими буратинами в радиусе пятидесяти километров. Цистерна полная. Интересно, что там? Бензин? Соляра? Грузовик наполовину загружен металлическими и деревянными балками, вывороченными из развалин строений. От машин до развалин, где засел часовой, метров пятьдесят открытого пространства, покрытого строительным и прочим мусором. Я хочу двинуть туда ползком и взять на себя грех, тихо удавить стоящего на фишке своими руками с ножом, но меня тянет и требовательно теребит за ткань одежды Шакиров.

– Не надо ползать, тащ лейтенант! – шепчет он. – В грузовике стекла запотели. Второй часовой в кабине спит. Посмотрите на часы – пять тридцать. Они меняться сейчас будут. Он его заранее пойдет будить, иначе к шести тот его не сменит.

Вот так вот просто все. И не надо никуда ползать, пачкать, марать и рвать форму, сдирая колени и локти о грунт. Надо уметь смотреть, и видеть, и думать. Ну, и не только приказы отдавать, а самому чаще ходить «часовым у заставы». Мы прячемся за теми колесами, что максимально нас скрывают от часового, который идет к «КамАЗу». Я снимаю с себя все, что может звякнуть. Тихо и медленно вынимаю нож. Если вырву быстро, то скрежет клинка по зажиму можно будет хорошо расслышать. Штык-нож у меня не уставной, потому что лезвие заточено на наждаке. Зато он острый в отличие от тех, что лежат годами в оружейных комнатах. И кроме лезвия заточен и скос обуха.

Часовой пытается дернуться. Но клинок у горла – это хороший успокоитель. К тому же, руки нерадивого воина Аллаха тут же пеленает Шакиров концом веревки.

– Жить хочешь? Хочешь – кивни, – шиплю и приказываю в ухо и давлю сильнее холодным лезвием теплую кожу на его горле. Пока я его держу, Шакиров обыскивает и снимает с него оружие и ремни, расстегивает брюки, глупо хмыкнув при этом. Захваченный врасплох часовой дергается, когда Ренат в спешке задевает его достоинство.

– Тихо. Сделаешь то, что скажу, – отпущу! Позови второго! По-русски! Дернешься – яйца вырву! – Молодой парень кивает. Пахнет от него хуже, чем от наших лошадей после сна. Я не шучу насчет его хозяйства, которое зажимаю в руку у основания. Стою, чуть присев, у него за спиной. И толкаю к двери кабины. Если он попытается дернуться, то больно ему будет так, что смерть счастьем покажется. Шакир страхует пленного с автоматом с одной стороны, Косачук навел автомат на дверь с другой стороны от меня, Нефедов и Швец «держат» противоположную дверь. Двое пограничников контролируют подступы и связь.

– Ахмэд! Вставай! Смэна! – стучит в дверь освобожденными руками часовой. Ответ, как в анекдоте:

– Пошел ты на х… Фариз! Еще пятнадцать минут! – Мы не ждем. Дергаю дверь за ручку, замок открывается, резко и больно толкаю плененного часового в сторону, он с криком валится к ногам Шакирова, хватая себя за промежность. Передо мной грязные пятки второго часового. Они выписывают зигзаги в воздухе, и одна пролетает мимо моего лица потому, что Нефедов, с другой стороны кабины, крепко обнял локтем за шею невыспавшегося Ахмеда и тянет его на себя, удушая между двумя своими предплечьями. Я хватаю его за ноги, прижимаю их к широкому сиденью и бью рукояткой ножа в промежность. Туркмен вскрикивает коротко и обмякает. Через минуту оба доса сидят у колеса, связанные по рукам и ногам. На глазах повязки из промасленной ветоши, что лежала под сиденьями кабины.

– Тихо. Где пограничники? – На мой вопрос Ахмед орет и брызжет слюной. Мне не нужен перевод. Когда сатанеешь, то ярость снимает все ограничения с мозга. Нож втыкается в шею Ахмеда неожиданно легко и неумело для профессионального убийцы, каким я должен быть. Руку омывает теплый и липкий поток крови из раны. Ахмед страшно хрипит и таращит на меня глаза. А я его не вижу, пелена на глазах. Руку тяну на себя, и еще больше крови брызгает из пробитой шеи. Убитый валится на Фариза. Повязка срывается с одного глаза, и кровь Ахмеда щедро течет по его лицу и одежде. Перевожу глаза на падающее по Фаризу тело. И он мои зрачки, холодные и безразличные, видит. И ему становится страшно. Ведь найдем по-любому. А так шанс есть, обещал я ему. А эти русские глупы. Они свои обещания, данные врагу, выполняют, даже себе во вред.

– Скажу! Скажу! Не убивай! Они в зиндане! Там, возле костра люк! – Он перебирает ногами, толкается от земли и ползет на спине подальше от моей окровавленной руки и ножа. Тело Ахмеда дергается и трясется в смертных судорогах у моих ботинок. Пыль, поднятая нами, клубится вверх между грузовиками. Мне мало Ахмеда, меня дурманит легкая победа, запах свежей крови и страх Фариза. Хочу еще кого-нибудь убить, растерзать, порвать на куски.

– Веди, урод, а то… – Фаризу не надо объяснять, как я хочу утолить мою жажду найти виноватого в том большом, что произошло со мной и со всеми. Меня начинает трясти. Я никогда не убивал никого руками. Нож надо бы вытереть. Но мне не до него, и я, неопытный, сую его в ножны. Фариз неуклюже встает и бежит, спотыкается и чуть не падает, к углу обрушившегося здания. Пробегает мимо него в утренних сумерках и останавливается возле решетки, лежащей на земле. Решетка пристегнута замком и цепью к отогнутому уху из толстой арматуры, которая торчит из бетонного кольца, врытого в землю, и закрывает вход вниз.

– Ключ? – протягиваю липкую и красную руку. Фаризу жутко. Он привык, что его земляки побеждают неверных легко и безнаказанно. А тут утренний кошмар славянской жестокости и мести.

Из подземелья вылазят наши ребята, некоторые не верят. Первый падает на колени и крестится. Второй садится на холодную землю, и его начинают сотрясать рыдания и плач. Ему не стыдно, он черту перешел, за которой стыд ерунда, не стоящая внимания. Третий раз этих ребят вынимают из бетонного склепа. Но в этот раз мы пришли вовремя. Четвертый пограничник вычисляет меня, как старшего. Изможденное лицо, грусть видевших смерть глаз, грязь, кровоподтеки, запекшиеся красные сгустки от побоев, рваная форма, пустые места от звездочек старшего прапорщика на болтающихся хлястиками матерчатых погонах.

– Сынок, ты откуда? – В глазах слезы.

– Справа, соседи мы ваши справа. – Он меня обнимает. Что ж они тут с вами за сутки сделали такого, если старый прапор погранвойск меня, молодого и зеленого летеху, обнимает и плечи у него трясутся и дергаются от беззвучного плача? Остальные солдаты, вылезшие из бункера, трясутся от холода. Они обнаруживают связанного Фариза и кидаются к нему. Шакиров с трудом их отталкивает, но их девять, и один добирается и, сомкнув пальцы на горле, душит хрипящего пленного. Это мне не нравится. Приходится применить силу.

– Прапорщик, строй своих возле «КамАЗов»! Бегом! Бля! И тихо, а то назад засуну! – Угроза действует на замерзших парней лучше, чем метод убеждения. Пока люди вспоминают, что они не животные, прапорщик ускоряет этот процесс своими добавками и словами. Он их жалеет.

– Ну, ребятки, быстрее! Все, наши пришли! Шевелись, Семенов! Потерпите, хлопцы! Щас все будет хорошо! Ну, быстрее, парни! – Солдаты слу-шаются его просьб лучше, чем мой требовательный мат.

– Тоже мне – папа, – завидую я ему. Солдаты бегут тяжело, но бегут. Последнего несут двое на руках.

– Где еще один? – спрашиваю прапорщика. Тот смотрит на меня, как на марсианина.

– Убили вчера чурки. Как майор сбежал, – с тоской отвечает мне старшина погибшей заставы.

– Зовут как?

– Петров Сашка, – отвечает он, имея в виду солдата, замученного охраной. – Голову ему перед нами, вживую, ножом. Как барана на бойне. – Скулы старшины сжимаются, и бугорки мышц взбухают ненавистью. Это его выражение напоминает мне сказанное майором при свете керосинки. Зверь во мне просыпается внутри чудовищем и скребется наружу, попирая сознание.

– Не его – тебя. – Старшина злится на меня за это. Зато перестает жить переживаниями о прошлом.

– Старший прапорщик Грязнов Виктор Иванович, старшина девятой заставы, – представляется он и смотрит на меня исподлобья. Это хорошо. Ожил, значит. Жить захотел «кусок». Цель появилась – меня удавить, соплю зеленую.

– Так, Виктор Иваныч, лейтенант Зубков Олег! Начальник десятой. Водители есть? Что там в цистерне? Надо эти «КамАЗы» перегнать к нам. Твои бойцы сейчас никакие. Мои прикрывать будут. Уходим на десятую. Быстро. Сейчас местные очухаются, а у меня бойцов – ноль без палочки. Сам за руль сядешь? – нагружаю информацией прапора по полной программе.

– Товарищ лейтенант! – В глазах прапорщика сверкают искорки старого вояки, потомственного старшины и добротного хозяина. – Нельзя так уходить. «КамАЗы» на ходу, «УАЗ» тоже, в цистерне соляры пять тонн, выкачали с ГСМ эти гады. А мы специально завал долго не разбирали, тянули. Там только плиту сдвинуть, и дверь в склад будет освобождена. А ключ запасной от двери в пожарном ящике, под шлангом, перед входом. – Он захлебывается, пытается довести до меня, который имеет тут власть и силу, свою мысль и инициативу. И главное ему, чтоб этим змеям подколодным, ублюдкам – ни одного патрона, ни крошки муки, ни одной нитки от обмундирования с НЗ не досталось. Ай да кусяра! Ай умница!

– За мной! Показывай! – Бегу к руинам и понимаю, что теперь без драки не уйти. Слишком жирный кусок мы себе отхватить собрались. А жадность – грех смертный. Как бы нам не загреметь под фанфары. Но оружие надо или уничтожить, или забрать. Без вариантов.

Напоенные водой из наших фляжек бойцы прапорщика потихоньку оживают. Они чувствуют себя голыми и беззащитными без оружия, которым, по самое не могу, увешаны мои диверсанты. Когда прапорщик объясняет им, что и зачем надо сделать, я просто поражаюсь, откуда у них, голодных, изможденных и избитых, берутся силы.

Плиту приходится отодвигать всем. Мы подсовываем под ее край бревна от системы и еле-еле откатываем в сторону на столбах. Двое моих солдат охраняют «КамАЗы» и подступы. Остальные ворочают плиту, закинув автоматы за спину. Я связываюсь с Федей на сопке.

– Сопка! Я Земля-один! Прием! – вызываю группу поддержки на горке.

– Я – Сопка! На приеме – прием! – слышу ответ с возвышенности. Наш разговор слушают остальные по обусловленной частоте.

– Сопка, я Земля-один, как только увидишь движение к тебе техники от руин, заводи «мыльницу» и оставь с включенным движком. Подпруги затянуть. Трензеля вставить. Сторожить шоссе. Наливник пропускаешь. Прием!

– Я Сопка! Вас понял – прием!

– Конец связи! Прием!

– До связи!

Когда я прохожу в открытые двери склада АТВ и НЗ и вижу, что там в нем есть, то глаза у меня расширяются. Я понимаю, почему прапорщик так беспокоился и не хотел уезжать.

– Твою мать! Виктор Иваныч! Ну не ху-ху себе склад НЗ! – поражаюсь я и чувствую обиду за свою «никому не нужную» заставу. Два пулемета ПКМ нового образца, автоматы с подствольниками ГП-25, СВД, целый ТЗК, бинокли, маскхалаты типа кикимора и леший, берцы, амуниция, патроны, гранаты, ПББС под АК, выстрелы, ящики с тушенкой, фаршем, сгущенкой, сухарями, повидлом, маслом, консервами, медикаменты, новенькая форма, белье, тент на «УАЗ», палатки, спальники, альпийская снаряга, масксети… На отдельном стеллаже две снайперские винтовки. Одна со странным толстым дулом и больше похожая на автомат. Вторая на сошках, с большим и длинным стволом, на конце которого прямоугольный тормоз-компенсатор размером с полмагазина от моего автомата. Эта винтовка скорее напоминает мне противотанковое ружье времен Великой Отечественной войны. Прапорщик мгновенно скидывает свою рвань и тут же переодевается и разбрасывает пакеты с формой своим бойцам. Смотреть на них голых, раздетых и израненных страшно. Я отворачиваюсь. И выхожу наружу. Прапорщик выбегает за мной, на ходу застегивает новенькую портупею с пистолетом Стечкина на ней в кобуре. За спиной автомат без рожка. Останавливается возле меня и ждет моих указаний. При этом он разворошил упаковку патронов и заряжает магазин пистолета, не глядя на свои руки и пальцы. Я смотрю на «стечкина» с завистью.

– Виктор Иваныч, делаем так, чтоб не гудеть зря. Заводим все три машины одновременно. Грузовик и «УАЗ», не ожидая прогрева двигателя, – сюда к двери. Движки не выключаем. И грузим все подряд, но сначала оружие, боеприпасы и медикаменты. Что не влезет, обливаем бензином и спалить на хер. Пока грузим АТВ, то «КамАЗ» с цистерной под твоей рукой и с твоим «раненым» вон за ту сопку. Солдатику неопытному с ним не управиться. Там мои бойцы и «ГАЗ-66». Ты дорогу к нам знаешь? Да там и не свернешь никуда! И не ожидая нас, прешь вперед по грунтовке без остановки. Мы тебя все равно догоним с твоими пятью тоннами за спиной. Только не спеши, Виктор Иваныч, там серпантин тяжелый, повороты крутые и пропасти почти в километр глубиной. Если занесет, то мало тебе не покажется. И сам угробишься, и нам не поможешь ничем. Водитель на «уазик» и «КамАЗ» есть?

– Найду, – коротко бросает прапорщик. Оружие грузим все. Бегом, не жалея себя. Бойцы в кузо-ве таскают наши богатства и матерятся. Тяжелые ящики, но с ними нам будет спокойнее. Огромный, по сравнению с «ГАЗ-66», «камазище» с тентом вбирает в себя все накопленное старшиной имущество, как пылесос. «КамАЗ» скрипит сочленениями от веса нагружаемого нами имущества. Мы еле ползаем, но все же не оставляем в складе ничего, даже огнетушители и керосинки закидываем в кузов машины. Ящик с пустыми магазинами и патронами закидываем последним. Солдаты стоят в кузове у края, держась за борта и железные стяжки брезента. Я прыгаю в «уазик». Раненого бойца увез с собой старшина на бензовозе. «УАЗ» срывается с места, глохнет при переключении передач, заводится снова, водитель матерится за свою неуклюжесть, но навыки быстро восстанавливаются.

– Двойной выжим и перегазовка, если надо, – на всякий случай напоминаю ему то, чему его учили-.

Мы уносимся вперед к бурелому на повороте, сажаю в открытый «УАЗ» свою боевую тройку. За нами медленно покачивается и набирает скорость загруженный оружием и НЗ грузовик.

– Сопка, я Земля! Как у тебя? Прием.

– Я – Сопка. Земля – вижу вас. Пока чисто. Слышим движение по трассе. Чужие. Пока не видим. Ждем. Прием.

– Сопка – я Земля. Рубеж не покидать – ждать меня. Наших из «КамАЗа» – сажай на лошадей, и за наливником по дороге – галопом! Движок завел? Как понял? Прием.

– Земля – я Сопка. Мотор прогрет. Все путем. Прием.

Я останавливаю свой «джип» на повороте и перекрываю асфальт. Бойцы изготавливаются в сторону шума мотора или моторов. Гранатометчик приседает у колеса на колено. Шумы на трассе сливаются с рыканием дизелей наших машин и «УАЗа» с «газоном». Грузовик тяжело заходит в поворот грунтовки.

«Ну, быстрее, быстрее», – подгоняю его мысленно я; если он успеет проскочить за поворот на подъеме, который не видно с дороги, то есть шанс удрать. Хотя шлейф пыли, поднятый машинами, и свежая следовая дорожка от колес грузовика выведут тех, кто пойдет за нами на заставу. Грузовик вкатывается за сопку. Приостанавливается. Из него сыплются горохом шесть моих солдат и разбирают и отвязывают лошадей. «КамАЗ» ревет, сдвигая с места нашу добычу в своей утробе, и набирает скорость. За ним, подгоняя коней и пятками, и чем придется, гонятся конники. Мы прыгаем в «УАЗ» и убираемся с дороги к «газону».

– Федя! – ору я и машу рукой. – Уходим! Быстрее! – Теперь мы внизу прикрываем сопку, по склону которой стремглав бежит моя огневая группа и волочет на себе оружие и боеприпасы.

Шум за поворотом нарастает. Солдаты прыгают с разгона в заранее открытый борт «мыльницы» и зашвыривают тяжелое оружие и коробки. Федя жмет на газ, не щадит сцепление при переключении передач, рискуя его сжечь. Двигатель ревет, разгоняя шишигу. Борт закрывают на ходу. Мой «джип» срывается с места в тот момент, когда я замечаю знакомый конус БТР, выезжающий из-за поворота шоссе. Но люди в бронетранспортере видят только пыль, оседающую после моего «УАЗа», на непримечательной грунтовке. Наверно думают, что ветер поднял шлейф завихрений между сопок. За нами никто не гонится.

– Газу, газу, газу! – бросаю я водителю. И оборачиваюсь на своих солдат, напряженно сидящих сзади. Они на меня не смотрят. Все развернулись назад и держат оружие в руках, готовые открыть огонь, несмотря на то, что нас швыряет на ухабах безжалостно, как картошку.

«Пленный! Е-мое!» – вспоминаю. Он же в «КамАЗе» с бывшими узниками. Прибьют ведь. А мне б его допросить. Кто там на БТР разъезжает по трассе? Узнать надо у Фариза. Ничего, ему полезно будет пообщаться с бывшими заключенными, если выживет. Заодно и бойцов старшины проверим на выдержку и говнистость. Главное – до заставы доехать. Утро вступает в свои права, и я вижу, как солнечные лучи освещают снежную шапку Кушака. Семь утра. К девяти въедем на нашу территорию, прогнозирую я и начинаю дремать, болтаясь, как кукла, на переднем сиденье автомобиля.

На одной из колдобин меня подбрасывает так, что коленка сильно бьется о корпус машины. Больно неописуемо! Так, что стону тихонько сквозь зубы, чтоб никто не услышал. Водитель услышал.

– Извините, товарищ лейтенант, но дорога тут у вас – не асфальт, – вежливо выражается он о наших ухабах и подпрыгивает на очередном горбе после ямы, – а надо быстро, а то догонят еще, – поясняет он.

– Что, в яму неохота? – Водитель замолкает и хмурится. Нагрубить он не решается, но ему неприятны воспоминания плена. А послать меня тоже неверно, я ж их вроде как оттуда вытащил со своими «опричничками». Дорога, по которой мы едем за «газоном», становится все опаснее. Двухколесная колея. Слева – почти вертикальная скальная стена горки, которую огибает дорога, плавно обходя ее дугой поворота. Справа – обрыв метров на сто, не меньше, в глубину и шириной метров пятьдесят. За обрывом нагромождения камней, горок, ям на холмистом и рваном плоскогорье. Если там посадить огневую группу, то она задержит даже танки на узкой дороге, а сама будет практически недосягаема из-за отсутствия авиации у преследователей. Если они, конечно, сунутся. До заставы совсем недалеко, примерно километра два. Хлопаю водителя по плечу и машу рукой.

– Тормози! – Мои бойцы переглядываются. Связываюсь по рации с Борей. – Газон! Я Первый! Срочно Второго на связь! Ответь – прием! – посылаю к дьяволу все ограничения.

– Второй на связи, прием! – отвечает динамик голосом Бори.

– Второй, трубу, машинку и прицел с Файзуллой, как приедут, – на шишигу и по кушаковскому краю Юлинской щели, пусть едут по целине вдоль дороги. Пока меня не увидят. С собой два БК и сухпай с водой. Вид наряда секрет-засада. И такой же наряд с групповым оружием на левый 11–12. В конном порядке. Как понял? Прием! – Труба – это РПГ, машинка – ПКМ, прицел – снайперка, вот и весь шифр наших переговоров. Юлинская щель с кушаковского края – это ущелье, вдоль которого извивается дорога с одного края, прижимаясь другим и обвивая собой подножия сопок.

– Понял, – неуверенно отвечает мне Боря. Ему очень хочется спросить, зачем, но болтать лишнего в эфире чревато, – прием!

– Защиту у них не забудь проверить! Подробности по прибытии! Принимай соседей. Девять солдат и старшина. У них там старший прапор на наливнике. Все вопросы решай с ним! Будет выеживаться – ты мой зам – сержант на офицерской должности. Старайся в конфликт не вступать! Но себя в обиду не давай. Вымыть. Накормить. Раны обработать. Оружие, снарягу, боеприпасы выдать. Дать им отдохнуть! Жду! До связи! – Я знаю, что в наливнике есть рация, и Виктор Иванович меня слышит. Пусть делает выводы. Они у нас пока гости. Свои, но пока – гости.

Выхожу из машины и с удовольствием разминаю ноги. Лица моих солдат тревожны. Остановка им не нравится, так и мне не нравится, но кто-то должен о нашем тыле озаботиться. Мы последние в колонне. У нас РПГ, шесть выстрелов, ПКМ с двумя коробками по сто и двумя по двести пятьдесят. Снайперка. Два автомата. Обойти нас тут могут только птицы. Единственное, что мне сильно не нравится, это то, что место для засады хорошо только для левшей. А мы все, кто со мной, ловим брошенный коробок спичек правой рукой. И если придется стрелять, то надо будет высовываться из-за поворота и показывать при этом полностью свой левый бок и весь корпус. Но реше-ние есть. Если пройти назад по дороге, то можно вскарабкаться на почти отвесную скалу по осыпи. Подъем крутой, но не смертельный. А сверху, с высоты пятидесяти метров, контроль над двумя колеями, пробитыми в скалах, будет полным. К тому же дорога делает в этом месте петлю, огибая рельеф. И вся эта полуокружность видна сверху как на ладони и просматривается, и простреливается на все сто процентов. Пока мы карабкаемся вверх, водитель уезжает в сторону заставы с приказом заправиться, проверить воду, масло, поесть, попить, умыться, и как только ему скажут, то мгновенно вернуться за нами на «уазике» с двумя ящиками патронов, шестью выстрелами, магазинами и запасными коробками к пулемету. Как он это успеет сделать, меня не волнует. Я дублирую свою команду Боре и даже жалею его. У него там сейчас на заставе дел выше крыши. А мы тут из камней бойницы строим и примериваемся к своим секторам обстрела. Позиция просто кошмар для тех, кто едет внизу по дороге.

– Косачук! Ориентиры: первый – дальний поворот, второй – от поворота сто метров вдоль дороги отдельный камень, третий – арча у изгиба ближе к нам. Определи дальность, выдай гранатометчику, мне и на пулемет, – командую снайперу. Пусть делом занимается, а я, пожалуй, к пулеметчику вторым номером приклеюсь. Там и обзор лучше, и коробки ему будет кому подавать. Мамедов мне рад. Ну да, когда еще начальник заставы ему прислуживать будет у пулемета? А тут лафа.

– Мамед? – Подхожу ближе, плюхаюсь в пыль и разглядываю местность под нами в бинокль с локтей и лежа.

– Я, тащ лейтенант, – говорит с интонацией усталого и не по теме обиженного старого воина. Все сейчас на заставе. Там завтрак, вода. Куча ин-тересных вещей в кузове «КамАЗа». Новости, которые можно узнать от тех, кого вытащили из зин-дана, а он тут, со мной греется на солнцепеке высокогорья. И ни одной арчи, чтоб под тень спрятаться, нет. А воды во фляжке – ек, бывшим пленным отдали всю.

– Слышь, Мамед, а наши сейчас «КамАЗ» разгружают. Ох и напашутся они там. Надо бы нам быстрее свое тут отсидеть, и к ним – на помощь. А? Как думаешь? – С этой стороны Мамедов проблему нашего отсутствия на заставе еще не изучал. Он задумчиво поднял брови.

– А вдруг эти по дороге? А там застава не прикрыта? Надо, тащ лейтенант, тут еще часок посидеть в засаде, – выдает мне Мамедов.

– Ничего, как Файзулла с той стороны щели приедет на позицию и «окопается», так и снимемся, – успокаиваю я его и прислушиваюсь. Вроде тихо. Пока.

– Тащ лейтенант? – не унимается Мамедов.

– Чего тебе, тарахтелка? – вполне доброжелательно говорю и не отрываюсь от бинокля.

– А что будет, товарищ лейтенант? – Солдат смотрит на меня, как на Стену плача евреи. И у него в вопросе столько всего наворочено! И страх за то, что произошло, и неопределенность нашего будущего. И тревога за родных и близких. И конечно, мысли о себе, как о личности в этом мире, который нам достался после бомбардировки. У лейтенанта мысли те же. Только ему тяжелее. Мамедов только о себе и своем окружении думает сперва, а лейтенант обязан сначала о них, о подчиненных, соображать, а потом о своем. Но ведь он тоже человек. Переживает он о семье, что на Украине. Пытается расчет времени сделать, шансы высчитать для своих на то, что они живы. И верит, верит, верит лейтенант, что встретится с женой, дочкой, родителями. Очень ему надо верить. Иначе, зачем это все, то, что он делает. И цель у лейтенанта близкая и вполне выполнимая. Добраться до Кушака. Забраться в убежище. Вытрясти коды управления из майора. И пошел он нах со своим целеуказанием. Посмотреть – что там, под Днепропетровском, творится. Догадку свою фантастическую подтвердить или опровергнуть. Пограничникам дать возможность свои думы проверить. А уж если связаться можно будет с кем-либо из тех мест, откуда они призывались, то пусть бы там и не было ничего, но уже это одно стоит и смерти, а уж тем более – жизни. И нет ничего хуже неизвестности и безысходности, когда твои горы окружает выжженная и безлюдная территория, по которой бродят кровожадные и бесчеловечные законы выживания радиоактивных джунглей.