Текст книги "Нам бы день продержаться. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Михаил Поляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Та-арищ лейтенант! А правда, что духи в Афгане офицеров в плен берут, чтоб продать, а солдат в рабы или в жертву Аллаху приносят? – Вопрос задает Кушниренко, он меня за лейтенанта и офицера только по штатке воспринимает. Полгода ему всего до дома служить. Полтора он уже на заставе оттарабанил. Но вопрос требует такого ответа, чтоб мой земляк заткнулся надолго. Я молча, но аккуратно вытягиваю четыре защитного цвета звездочки из своих матерчатых погон на выгоревшей за год афганке. Снимаю офицерскую кокарду с панамы. Теперь моя форма отличается от солдатского обмундирования только не выгоревшей темной материей на погончиках в виде двух пятиконечных звездочек на каждом. Боря показывает Кушниренко кулак и делает страшное лицо. Инцидент исчерпан. Пока.

Я забираю с собой двоих солдат и иду вместе с ними «заряжаться». Хочу подняться на сопку, где стояла наша вышка. С этой сопки обзор в наш тыл максимальный, вправо тоже достаточно далеко видно подступы ¹⁴к заставе, до самого подножия Кушака, а вот слева – обзор никудышный. Горы закрыли нас от поражающих факторов взрывов, произошедших на «Ашхабадской» равнине. Но эти же горы закрывают нам обзор в тыл на левом фланге. А там проход Арчабильский и поселок Арчабил. Последний, скорее всего, – был. Хотя ущелье, в котором он находится, может, и ослабило взрывную волну, но близость к Ашхабаду ее неизменно усилила. В любом случае, это проход в Иран, широкий, удобный, комфортный и снабженный водой из «речки», текущей вдоль горного разлома. Мы на отшибе от прохода, и чтоб до нас добраться, надо восемь километров по небезопасным горным серпантинам на машине часа два-три ехать. А вот по нашей же контрольно-следовой полосе из поселка до нас, как по дороге, можно доехать или дойти пешком за три-четыре часа. С границы Иранских гор до наших подступов хорошо, очень хорошо все просматривается. Там только ночью пройти можно незамеченным гостем, если ноги не переломаешь. Справа обзор тоже хороший. Смысла нам дергаться куда-то с заставы нет. Продовольствия почти на год, архаров и другой живности в заповеднике погранзоны полно. Вода есть, дизтоплива на полгода хватит, бензина тоже. «ГАЗ-66» много не жрет, если экономно кататься. Лошадей будем пасти, трава в высокогорье на ровных местах вырастает на метр и выше. Ветер подует – как море волнами колышется. Боеприпасов пока хватает. Вопрос: «Кто до нас первый доберется? Свои? Чужие? Местные велаяты? Бандиты? Или моджахеды из иранской базы со стражами исламской революции?» Поэтому надо нам до них первыми добраться, до тех гостей, которые к нам придут. И встретить, если надо, соответственно.

«Еханный бабай! – посещает меня очередная запоздалая, а может, и не очень, мысль. – Заграждения, инженерные заграждения. Отрядовские саперы скинули у заставы здоровенные мотки «малозаметного препятствия». Давно сбросили. Но эта огромная куча неудачно ржавеет возле наше-го шлагбаума несколько лет, прикрытая подобием сараюшки, и громко именуется инженерным складом. На заметку. Эти МЗП ¹⁵устанавли-ваются легко, быстро и просто и со всякими подлыми для противника изощрениями. В два этажа, например. Пройти их – огорчение еще то. Чем быстрее идешь, тем быстрее вязнешь. Хуже паутины, цепляется за любой выступ одежды, снаряги, обуви, оружия. На соседней заставе нарушитель хотел пройти. Долго готовился. Систему прошел лихо, за секунды. А вот эмзэпэ за системой не учел. Не видно его в пожухлой траве. Запутался и порезался о тонкую проволоку так, что вырезали кусачками почти полчаса. Вот ее мы и развернем на левом и в тылу, да и на правом и по фронту не помешает. А ночью надо перекрыть подступы, вкруговую «Кристаллом» ¹⁶, больше ничего на заставе нет. И то, если батарейки остались на двенадцать вольт. И переехать с заставы на опорный полностью, слишком заметны постройки издалека и привлекательны для любого, даже обычного мародера». – Пока я так размышляю, мы поднимаемся втроем по тропе часового к месту, где раньше гордо возвышалась над заставой и прилегающим к ней предграничьем вышка. Стрелки бдят без бинокля, забыли прихватить в суматохе. Зато они нашли разбитую трубу зенитную командирскую, которая летела вместе с вышкой, пока не ударилась о землю. Прибор побит, разломан надвое, помят, и линзы на одном окуляре треснули.

– Ничего, товарищ лейтенант, – говорят мне часовые, перебивая друг друга, – в один окуляр даже лучше смотреть – второй глаз отдыхает, пока смотришь, и легче в руке держать, – тренога требует ремонта. Но в оружейке или на складе АТВ у нас лежит ТЗК без треноги, но с неработающим кольцом наведения на резкость. Починим.

Оставляю им свой бинокль и забираю на время половинку ТЗК. В отличие от двенадцатикратного бинокля ТЗК приближает в шестьдесят раз. Мои провожатые выгружают у ног часовых магазины, боеприпасы, гранаты, противогазы и ОЗК. Радости от этого бесплатного богатства у часовых мало, патроны и магазины требуют заботы. И они живо начинают набивать смертью рожки из вскрытого ими цинка с патронами, благо опыта у них предостаточно.

– Перекур десять минут, – объявляю и зыркаю на свои часы «Командирские», механические. Отхожу в сторону от места, где идет оживленный обмен мнениями. Осматриваю подступы к вышке. Мои опасения по поводу открытости наших позиций слева подтверждаются полностью. Надо искать место для скрытого наблюдения и засады. Место такое есть, но уж очень далеко оно расположено от нашего опорного пункта и закрыто горами от УКВ-волн радиостанций. Вспоминаются занятия по тактике. Тема «оборона». Наша тема, пришлось изучить. Согласно учению из боевого устава пехоты номер раз и номер два – есть решение. Нужен запасной опорный пункт, куда, если навалятся на нас какие-нибудь отморозки, в больших количествах и при артиллерии нам можно отойти и сохранить своих людей. С каждым часом моего «командирства» на этой войне увеличивается количество выявленных мной проблем и нерешенных задач.

«Думай, командир, думай! Голова дадена не для того только, чтоб фуражку носить, а еще и панаму с шапкой», – подбадриваю себя я. Потому как больше некому тут и соображать, и командовать.

На мое удивление, прибор радиационной разведки показывает небольшое превышение фона. Решаю, что ОЗК и противогазы пока можно оставить здесь. И сбрасываю лишние килограммы со своих плеч. Моему примеру с удовольствием следуют и снайпер, и пулеметчик. Снайпер, кроме всего, волокет на себе Р-392 для связи. Трубка от ТЗК здорово приближает окрестности. Я обговариваю с часовыми знаки взаимодействия и веду свой разведдозор еще дальше на левый фланг по тыловым сопкам. Идем и карабкаемся с одной сопки на другую, делаем остановку. Осматриваем местность и идем дальше. Чем далее мы отходим от заставы, тем больше растет фон. После блочка одиннадцать-двенадцать система, практически вся, лежит на дозорке, дотягиваясь козырьками до КСП ¹⁷. На блочке останавливаемся. На восьмом участке нет второй нашей наблюдательной вышки – лежит внизу, сброшенная сверху гигантским кулаком. Дальше идти без ОЗК опасно, да и устали мы немного. Пока идем в таком же порядке назад, прикидываю в уме, где мне поставить скрытую НП-засаду. И как наладить с ним связь по трубке, а не по радио. Это вопрос к связистам, но я и сам соображаю, как это можно – восстановить линию проводной связи. Она у нас, слава богу, аналоговая, простая, двухпроводная и работает от аккумуляторов, которые на заставе заряжаются каждый день. А провода мои связеры за день на обоих флангах восстановят. Вот только придется их охранять, а то в работе им будет некогда бдить-то. А людей у меня шиш да кумыш. Ночью придется выставить три поста. Часового в опорном, ближние подступы и, как минимум, на левом – один секрет. Это значит шесть человек, если парами, и днем им надо дать выспаться, чтоб носом не клевали. Итого: на день у меня семь-восемь активных штыков, как говорили в гражданскую войну. Часовым показываем обговоренный знак – три раза поднять и опустить над головой оружие. Пулеметчик залегает, снайпер сторожит заднюю полусферу, я поднимаю и опускаю свой автомат трижды. Жду отзыв на свой сигнал. Мне должны ответить то же самое, но с вертикально поднятым вверх оружием. Вечером я поменяю сигналы на боевом расчете ¹⁸. Мы переваливаем через сопку и бодро двигаем на спуске к заставе, вернее к конюшне – там холодная вода в кране и колоде.

Вопрос: «Где мне проводить боевой расчет?» – решился как-то сам собой. На заставе нельзя. Не все еще закрепили и отремонтировали. На опорном строить людей невыгодно – демаскируем позицию. А вот под опорным, между банькой и домиком «дизельной», самое оно. И скрытно, и безопасно. Дизель уже весело тарахтит. В некоторых помещениях заставы горит свет. Матюгаюсь про себя мысленно – светомаскировка.

Народ на построении взбудоражен обилием носимых боеприпасов. Гранат. Увеличением самостоятельности. Напоминаю моим бойцам, что по варианту «Тревога», как и по варианту «Б», службу несем так – не менее двенадцати часов каждый. Это значит, что можно и больше, но не меньше. Кушниренко не возникает. Молчит. Смотрит на меня, как Фома Неверующий на вестников вознесения Христа. Ну, пусть смотрит, лишь бы не мешал. Часовым на сопке выдаю второй ПКМ с двумя коробками. Первый я оставляю на опорном. На ходу обучаю наряд, а заодно и присутствующих обращению с пулеметом. Солдаты слушают внимательно. Тянут руки попробовать. Даю такую возможность. Строй кипит. Ну да – новая игрушка. Отсылаю всех эти самые руки вымыть и отправляю на ужин в столовую, заодно и окна одеялами закроют. А мне и так найдется, что сделать. Надо проверить, где мой народ и как спать будет, и светомаскировку разглядеть ближе. Надо обойти все самому. Озадачить дежурного связиста, чтоб сшил мне показательную облегченку, посмотреть, что сделали с мясом и как. Уделить внимание наблюдателю на опорном. Солдат должен чувствовать свою необходимость и мою заботу о нем живьем. Сходить к часовому на сопку. Зайти на собачник. Осмотреть склады. Использовать по назначению новый туалет. Перезарядить свои магазины. Прикинуть, как лучше баню организовать и бойцов помыть, и постирать. Нет, не солдатское обмундирование, а постирать постельное белье. Солдаты у меня ученые – сами постираются после ужина. Есть хочется. Потом поужинаю. А пока я обхожу склады. Вроде порядок. Потом двигаю к туалету. Туалет у нас без изысков. Яма, дырки в деревянном полу, стены – вся недолга. Бумаги много – подшивка газет постоянно одного и того же хилого размера. Зато в библиотеке этого добра хватает. Перехожу к вольерам собачника. Молодцы проводники, как ни были заняты, а вольеры поправили. Собаки меня узнают, но сильно не радуются. И правильно, не я же их кормлю ежедневно. От собачек мой путь лежит к складу ГСМ и к месту, где вкопана цистерна с водой. Тут тоже все в порядке, но я вспоминаю то, что тревожило меня весь день, – машина. Гараж и наш «Газ-66» вылетел у меня из головы со всеми моими проблемами. До часовых добираюсь уже в темноте.

– Стой! Пропуск! – запрашивают меня сверху.

– Магазин, – отвечаю я. – Отзыв? – требую то, что внес в журнал расчета сил и средств.

– Москва, – негромко отвечает мне часовой.

– Товарищ лейтенант! – начинает старший моего поста. Я его прерываю.

– Стоп, Нефедов, давай своими словами. – Нефедова не надо уговаривать.

– Да, в общем, все в порядке, но там за сопками, где левый – зарево в полнеба, – говорит мне он.

– Это нормально, – отвечаю я на его незаданный вопрос, – там пекло еще то, вот и зарево. Что еще?

– Стреляли, тащ лейтенант, – говорит мне боец серьезно.

– Где? – оживляюсь я.

– На левом, – Нефедов показывает пальцем в сторону, куда направлен ствол станкового пулемета.

– Давно? – уточняю время.

– Да как вы от склада ГСМ отошли, так и услышали. Минут десять назад. Одиночными и короткими. – Ишь ты, они и меня пасли или охраняли, и вокруг шарили глазами, и слушали.

– Далеко?

– Далеко, за стыком, и не автоматные, а вроде как КПВТ ¹⁹бухает. – Это плохие новости. Но у нас есть РПГ – это факт. А то, что бьют по нашим в Арчабиле, пока моя гипотеза. Но там есть свой склад ГСМ. Дизельная. Склад АТВ. Продсклад. Автомобили. Почти пятьдесят человек личного состава, не то что у нас, а как по штатке положено. Конечно, они же в отряде именные, показные и курортные. И несмотря на свою особенность – там стрельба, а у нас тихо. Пока. Значит, есть с кем воевать. А показушники, они в основном не воевать обучены. Они рисоваться умеют здорово. Не любим мы сильно соседей слева. Но как прижмет, и пахать, и сеять, и жать быстро научишься. Все сладкие кусочки снабжения, обеспечения и культурного общения достаются им. Зато там наша почта. И они с барского плеча носят нам ее на стык. А раз носят, то, значит, достойны мы их услужливых подношений. И это нас с ними примиряет в мирной жизни. А тут, похоже, началась заваруха. И придется пойти туда завтра вшестером и с тремя радиостанциями. Инструктирую часовых по наблюдению. Напоминаю основной метод работы по секторам и уровням. И напоследок им говорю и откровенно пугаю:

– Смотрите, парни, не спите, если духи полезут, то ваш пулемет – это ваша жизнь. Ну и наша тоже. А иначе шомполом в ухо или ножом по горлу. Если много на вас попрет, то отходите сначала к складам, потом за системой вокруг, прикрываясь рельефом, на опорный. – Как-то не видно мне было лиц моих воинов, но то, как они перестали смотреть на меня и внимательно взглянули на зарево за горами, мне понравилось.

Пока спускался, увидел свет фонаря в гараже. Возле гаража суетились трое. Потом гулко стукнули о землю доски, на которых держалась хлипкая крыша. После этого долго чирикал стартер. И после нудного тарахтенья машина громко и бодро взревела движком, оглашая ревом окрестности. Мыльница ²⁰сдала, задом выезжая из-под обрушившегося на нее навеса. Полетели в стороны обломки кровли и пыль. Вопли моих радостных «туземцев» утвердили меня в мысли, что у нас есть колеса на завтра. И я поспешил к машине, вокруг которой суетился Федя.

На удивление, повреждений было мало. Треснуло лобовое стекло. Пара балок погнула материал кабины. Федя сиял в темноте зубами.

– Завелась! Тащ лейтенант! – сообщил он мне новость, о которой, наверное, уже знали и в Иране.

– Фары выключи. Машину тихо, без лишних перегазовок, на ГСМ и заправь. Масло и воду проверь. Тормоза особенно. И потом марш спать – завтра на левый поедем. – Пока Федя занимается машиной, довольно стукая ключами и своими железками, я отправляюсь к зданию заставы. Я в нем так еще и не побывал с того момента, как грохнуло за горой. Крыши у здания практически не было. Мои солдаты сумели расчистить вход и проход до столовой и сушилки с умывальником. Оружейка, канцелярия, комната приказа, спальные кубрики и комната отдыха с библиотекой были завалены обвалившимся потолком. Столовую, связь, аккумуляторную очистили. Кухня пострадала менее всего, во всяком случае, потолок над ней был. И даже не потрескался.

Повар с перевязанной головой увидел меня и туда же – доложил. Хорошо, что хоть про признаки нарушения границы не вспомнил.

– Товарищ лейтенант, ужин закончен, продукты на доппаек получены, печка приготовлена к выпечке. По списку – минус один. – Минус один – это у нашего повара я, который еще не поужинал. Значит, остальные все поели. Лучше Бадьи (Бадья, Кастрюлькин, Ложкин, Тарелкин, Печкин, Сковородкин – стандартные клички поваров на нашем сленге) только бог знает, кто и где находится на заставе. – Вася! Руки помой! – кричит внутрь кухни рабочему наш Кастрюлькин. Рабочий, который моет бачки, недоуменно смотрит на кашевара, не понимая, что к чему. Я соображаю быстрее, что не может же он мне сказать, что я руки забыл помыть. Я ж все-таки Шеф.

– Слышь, Будько! – обращаюсь я к командующему нашим питанием. – А где тут руки помыть? – Автомат ставлю, оперев на ребра батареи отопления за спиной под окном, завешанным солдатским одеялом, а ремень с подсумками снимаю и кладу на пол за своим стулом.

– Конечно, есть, тащ лейтенант! – радостно отзывается мой начальник пункта пищевого довольствия. – Приятного аппетита, – желает мне он, и я на пограничном «автомате», оставшемся у меня еще со срочной службы, отвечаю повару стандартную фразу погранвойск:

– Взаимно! – Наш суподел и борщевар улыбается, довольный моим вниманием. – Будько, ты сам как? – киваю на бинты на голове повара.

– Так это ерунда, штукатурка отлетела, – гордится Валерка моей заботой.

– Как с готовкой? Дрова? Уголь? Продукты? Личные просьбы? Проблемы есть? Народ весь поел? – Последний вопрос Бадью немного хмурит и возмущает. Значит, все путем. После ужина говорю нашему повару обязательное спасибо и что было очень вкусно, он провожает меня до самой двери, наверное, чтоб не захотел вернуться. Натягиваю на себя пояс и тактику. Тактика у меня такая же, как и у моих бойцов, только солдатский брезентовый ремень я заменил офицерским кожаным.

По плану, надо быстро помыться. Пройти по опорному. Оставить за себя сержанта Борю. И завалиться дрыхнуть до шести утра. В шесть мы двинем на левый, прямо по КСП, с пулеметом, РПГ, водой, гранатами, в ОЗК, с прибором радиационной разведки и тремя радиостанциями. Мне бы ночь продержаться и день простоять, вспоминаю я А.Гайдара и его Мальчиша-Кибальчиша. Засыпаю сразу, лишь коснувшись жесткого топчана, под бубнеж и шевеление связиста.

Сон мне все-таки снится. Страшный сон. Если Гипносу подчинялись даже боги, то его сынок Морфей в эту ночь загулял, и ко мне по ошибке пришел Танатос, его близнец с железным сердцем. Во сне наша застава горела во вспышке ядерного боеприпаса. Вживую пылали лошади, которые мчались по нашему стрельбищу, объятые пламенем. Убежать пытались. Скулили овчарки на питомнике, с которых сорвало шкуру и мясо, перед тем как они сгорели в эпицентре, превратившись в пепел и тени. Моих бойцов давила земля обвалившихся блиндажей и окопов, выжигало глаза, кожу, мышцы, голову смертоносной вспышкой. В труху и пыль превратилась корова Машка и дневальный на конюшне. Земля закипела вместе со мной, спящим на топчане, насмехаясь над моей попыткой отдохнуть. Часовых разорвало на куски. «ГАЗ-66» взорвался и утонул в огне. Дежурный и связист испарялись из своих бронежи-летов и касок. Они все смотрели на меня. Они, умирая, мне верили. Смерть, в оплавленном ОЗК, смердящая горелым мясом, подошла к топчану, где тлела моя душа в черноте обожженного скелета и черепа. Она, улыбаясь своим оскалом, протянула руку и затрясла меня за правую плечевую кость.

– Куда трясешь, оторвешь же, щербатая! – возмутился я и проснулся. Надо мной с керосинкой стоял Боря Цуприк в плаще от ОЗК, с накинутым на голову капюшоном и будил меня, толкая в правое плечо.

– Товарищ лейтенант, вставайте! Полшестого уже. Надо умываться, завтракать и приказ отдавать! Федя в машине движок прогревает!

«Фух! Живые все! Ну, Танатос, ну гад! Я тебе сказку почитаю на ночь, если доживу днем до вечера», – думаю я и падаю на пол под ноги Боре. Сотня отжиманий в бешеном темпе на двух ударных костяшках кулаков разгоняет кровь, устраняет сонливость и благодатно влияет на мой авторитет. Такой номер еще никто повторить на заставе не смог. А я, в хорошем настроении, и двести раз отжимаюсь от пола в охотку. Сейчас бы кросс дернуть километров на десять. А потом в душ. Но вместо кросса сегодня левый фланг в ОЗК и скорее всего – в противогазе. Одеваюсь. Ох, тяжела же ты, шапка Мономаха, да еще с каской, бронежилетом и подсумками.

Я хамлю личному составу тем, что вешаю свой броник на дверцу кабины с моей стороны. То же самое делает Федя. Но в кабину я не сажусь, вызвав удивление в составе моего наряда. На мне сшитая связистом за ночь самодельная разгрузка. Со мной едут санинструктор (он же второй номер пулемета), пулеметчик, расчет РПГ, снайпер. Мы везем с собой боеприпасы в цинках, выстрелы к РПГ, прибор радиационной разведки, насос, полупустую бочку с бензином. Воду в баке для перевозки молока. Сухпай на сутки. Коробки с набитыми лентами для ПКМ. На одиннадцатом я заставляю всех надеть ОЗК и приготовить противогазы. Народ молча одевается, помогая друг другу.

«Какой же я мудак-эгоист! – терзает меня совесть. – У моих солдат магазины неспаренные и у каждого по два подсумка на ремне тактического обвеса. Ну, ничего. Ну не успел!» – оправдываюсь я перед своей совестью и понимаю, за что меня терзал мой ночной кошмар во сне. Вот за это вот. Себе сделал – руками солдата, а им не сделал. Не показал. А ведь магазины на груди могут от смерти спасти. Вернемся, и я выем печень любому, пока у каждого такого или похожего не будет. Это пока мы в разведке и никого вокруг, а если нарвемся…

От этого самобичевания меня отвлекает восьмой левый. Раньше здесь была калитка в системе. А теперь в ней нужды нет. Система бессильно лежит на земле всеми своими тридцатью двумя нитями. Рядом валяется покореженная вышка на склоне. Вид изуродованного левого не радует ни меня, ни моих бойцов. Езда по КСП, на которую нормальный пограничник сам только по большой надобности ступит подошвой. А если перейдет, то проход руками заделает, знак поставит и другие наряды оповестит, что именно он тут прошел по КСП, которую берегут и лелеют. А тут мы по ней, по родимой помощнице, да на колесах грузовика. И давим, давим и давим аккуратные треугольные дорожки резиной «шестьдесят шестого». Свой собственный труд бросаем под колеса. Придется кому-то за это ответить. И за КСП, и за лошадей, за здание заставы, и за наши нервные клетки.

– Товарищ лейтенант! Как же мы без системы? Словно голые на пляже! – говорит мне пулеметчик в кузове, обозревая километры «уложенной на лопатки» колючки. Мне смотреть на это безобразие просто больно, как будто наша «мыльница» по мне едет, вминая кожу своей тяжестью. Но я сам это придумал, а иначе большой риск нарваться на кого-то или на что-то. А мне риск на фиг не нужен. На мне двадцать моих пацанов, лошади, собаки и граница, приказ на охрану которой никто не отменял. И в моей погранзоне я есть хозяин, господь бог и воинский начальник. Потому как двух хозяев на территории ответственности быть не может. А тем более – в военное время, когда радиация – это еще не самый худший враг. Кстати, вчера я выяснил, что мой прибор – это обычный ДП-5А. И уровень приемлемой радиации фона – ноль целых и пять десятых рентген в час. Пока мы прем по нашему левому, то в зависимости от рельефа он то падает, то чуть превышает норму. Едем мы с опаской. Нас же не рота, чтобы выслать полноценный разведдозор справа, слева и вперед от головной группы. Нас одной очередью покрошить можно или двумя. Водитель думал недолго и повесил еще один бронежилет на решетку, закрывающую радиатор машины. Он справедливо рассудил, что если столкнемся с недружелюбным приемом, то первые пули получит машина прямо в лоб своего прямоугольного дизайна. А без нормального охлаждения двигателя далеко не уедем. То, что он сам может получить эти пули, Федю взволновало только до уровня каски, которую он надвинул себе на лоб и пристегнул ремешком.

– Что-то тихо тут очень, товарищ лейтенант! – заявляет мне водитель, когда мы останавливаемся на восьмом левом и я оставляю здесь двух своих солдат и радиостанцию. Мне нужна точка для ретрансляции сигнала на заставу. Дальше перед нами лежит самая опасная часть пути, это горбатый и извилистый спуск по чужому участку к Арчабилю. Но сначала надо добраться до стыка с Арчабильским участком. Почти до самого стыка ведет длинный и извилистый спуск. Чтоб не шуметь, впереди идет пулеметчик с моим автоматом и прибором. За ним, в пятидесяти метрах, бухает бахилами ОЗК снайпер. За снайпером тяжело дышу в респиратор я, удерживая расстояние между собой и моим «Павлюченко», все в тех же самых – полусотне метров. Уже восемь утра, и в общевойсковом защитном комплекте как-то не очень холодно. После меня с пулеметом едет наша груженая «мыльница», едет на нейтралке, практически не слышно. Мотор тихо гудит без нагрузки на холостых оборотах. Перед стыком убийственно вертикальный подъем, закрученный в хитрый изгиб поворота вокруг вершины очередной горки. Я оставляю Федю с машиной внизу. А мы втроем, тем же порядком, бухаем резиной и хлюпаем влагой внутри комплекта дальше. У водителя остается радиостанция. Нам надо проверить три участка, добраться до окопа на стыке. И только после этого я вызываю Федю и даю «добро» на то, чтоб он с разгона попытался зареветь своим движком, выбираясь на пониженной передаче на вершину нашего фланга. Демаскирует нас наша шишига по полной программе, поэтому и идем гусеницей.

Стык встречает нас как-то не очень радостно. Режет глаз отсутствие анкерного столба возле окопа. Столб, как и все его собратья, валяется внизу. Он опутан проводами линии связи, которые потянул в падении за собой. Тут, на стыке, наряд всегда останавливался. Полприказа выполнено. Фланг проверен. И отдыхали минут пять-десять. А потом возвращались домой на заставу. Сегодня нам надо идти дальше по незнакомому участку. Но идти дальше не приходится. Приходится занимать оборону. Потому что со стороны Арчабиля к нам начинают приближаться звуки перестрелки. Выстрелы то вспыхивают в ушах щедрыми, разъяренными и многоствольными голосами. То им в ответ отчаянно противостоят одиночные щелчки или скупые двухпатронные очереди. Мамедов остается в окопе со своим пулеметом. Файзуллин бежит от окопа вправо на соседнюю горку. Я спускаюсь вниз, влево к подножию сопки, на которой находится мой пулеметчик. Там горочка пониже образует дефиле с нашей сопкой. И этот распадок огибает нашу возвышенность. Тут, внизу, я и замираю за большой глыбой и кустиком, на котором нет ни одного листочка.

К звукам перестрелки, которая то вспыхивает, то затухает, присоединяется звук автомобильного мотора. Мотор ревет на самых высоких оборотах, водителю наплевать на машину и движок. Так насилуют автомобиль только в одном случае, когда жизнь зависит от скорости передвижения. Звуки становятся громче, и я понимаю, почему перестрелка то утихала, то разгоралась вновь, неизменно к нам приближаясь. Просто противники теряли друг друга из виду на поворотах, когда огибали сопки. До следующего поворота, за которым скрывается КСП, метров двести. Эти двести метров КСП вьется между нескольких сопок, приближаясь к нашему стыку. Если наш вероятный противник выскочит из-за поворота, то он окажется в западне. Потому что слева и справа голые склоны возвышенностей, впереди наш стык, на котором вверху окопался Мамедов с пулеметом. Спрятаться тем, кто выскочит из-за поворота, будет негде. Вот только бы мои необстрелянные бойцы не начали молотить из своего оружия в тех, кто выскочит без команды. А команда простая – стрельба из моего автомата. Я передаю по рации Феде, чтоб оставил машину внизу, но развернул ее по отношению к КСП так, чтоб мог вывернуть в любую сторону: или к нам на стык, или назад на восьмой и оттуда на заставу. Машину за сопкой стыка не видно.

– Федя, мля, а потом бегом пару коробок с лентами к пулемету на стык! И броник не забудь с каской. – Я прям как мама и переживаю за своего водителя. Мы ждем, передернув затворы. Млять, не могу удержаться и просто ору Мамедову, сорвав респиратор с лица.

– Мамед? – зову я. Эхо отсутствует, это хо-рошо.

– Что-о? – приподнимается Мамедов над стволом своей машинки. Вид у него со стороны – просто ужасный. Вестник ядерной смерти. Только косы не хватает. Как кошмар из моего сна.

– Ты затвор назад вернул? – беспокоюсь я за пулемет, который будет меня прикрывать.

– Вернул! – отвечает Мамед, и я чувствую, как он там под респиратором улыбается моему мандражу перед боем.

– Пока не выстрелю, огонь не открывать! – еще раз напоминаю я мстительно самому себе и солдату.

Файзуллу я не вижу, но его, я точно знаю, учили в учебке снайперов, и успокаиваюсь. Только я прикладываюсь щекой к автомату, как невидимая перестрелка и рев мотора слышатся рядом, а из-за поворота неуклюже выворачивает «уазик» в клубящейся туче пыли за ним. Машина ревет, едет как-то необычно, присев на заднюю часть корпуса. За рулем водитель, на заднем сиденье кто-то, кто смотрит назад, удерживая в руках автомат. На «уазике» нет тента. Он приближается. И я понимаю, почему он так странно едет. Задние колеса катятся на ободах, без резины, которая висит рваными лохмотьями и мелькает при вращении, загребая и выбрасывая вверх и назад пыль. Водитель грязен, лицо и шея черные, как вымазанные в саже, с потеками размазанных потных дорожек. Форма на нем рваная, погончики болтаются оторванными ушами. Руки на руле с красными полосами содранной кожи. Глаза, глаза у водителя безумные. Он заряжен, как автомат, на выполнение одной задачи – удрать от преследователей. И страх быть пойманным теми, кто за ним гонится, давит ногой на педаль газа, не жалея двигатель и трансмиссию. Лицо пассажира с автоматом мне не видно. Зато его спина, закрытая рваной курткой афганки, говорит мне о том, что это наши. А еще на бампере автомобиля, белым по черному, выписан военный номер автомашин нашего отряда. «Уазик», виляя по грунту, приближается к стыку, он почти доехал. Я пропускаю его, не выдавая своего присутствия, когда из-за поворота злобно, с криками выбегают шесть фигур, одетых в камуфляж. Камуфляж, но не наш. Я такой в магазине «Все для охоты» видел. Европейский, натовский, видно срок хранения истек или новый цифровой пришел, и они его сюда пхнули. По принципу: «На тебе, боже, что мне негоже». Сидящий сзади на «уазике» военный делает три выстрела, и автомат замолкает с характерным стуком утыкания затвора в горб подавателя опустошенного магазина. Писец, у него патроны закончились совсем. Это последнее, что думаю я, нажимая на спусковой крючок автомата. Моя очередь почти сливается с солидным басом ПКМ с горки и ударом хлыста СВД Файзуллы. Но выбежавшие охотники успевают открыть огонь по «УАЗу», который утыкается в подъем сопки и глохнет. Водитель, брошенный ударом пули вперед, безжизненно валится грудью на руль. Сидевший сзади стрелок вылетает вперед на капот и валится вбок, выпустив ненужный автомат из рук. Одновременно с происходящим под сопкой надо мной раздается знакомый грохот бьющего по ушам выстрела из РПГ. Фугасная надкалиберная граната вжикает в облако пыли и разрывается, разметав двоих преследователей в стороны. Одного из шести валит Файзулла. Второго заставляет упасть на спину пуля, выпущенная Мамедовым из пулемета. Я не попадаю ни в одного из нападавших. И это меня огорчает так, что оставшиеся в магазине патроны достаются пятому из камуфляжников, и я рву короткими очередями его одежду и пыль вокруг него, пока в магазине не заканчиваются патроны. Меняю магазин.