Текст книги "Преодоление"

Автор книги: Михаил Одинцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Показался аэродром, и Сохатый стал отдавать по радио необходимые распоряжения летчикам, определяющие порядок и последовательность посадки. Но смотрел на происходящее как бы издали и свои обязанности выполнял чисто механически. Перед глазами стоял Терпилов...

* * *

Дневные беды гибелью экипажа Сергея не кончились. Эскадрилья, которую утром Сохатый водил в бой, после очередного вылета на боевое задание на базу не вернулась. Телефонные розыски ее по аэродромам воздушной армии ничего не дали. Эскадрилья, как капля в море, канула бесследно. Подполковник Ченцов, враз похудев и потемнев лицом, пытался убедить генерала Аганова, что ничего страшного, наверное, не произошло и эскадрилья капитана Гудимова найдется. Пытаясь спасти честь полка, Ченцов просил разрешения продолжить боевую работу оставшимися эскадрильями. Но командир дивизии был неумолим: боевые вылеты полку запретил до выяснения обстоятельств гибели группы Гудимова.

Ченцов знал крутой нрав командира корпуса и представил, какой оборот может принять дело, если командир дивизии доложит о случившемся. Он растерялся, не зная как поступить.

– Зенин, подскажи хоть ты что-нибудь!

– Командир, я не верю, что все погибли. Сели где-нибудь. Заблудились и сели. Все группы докладывают, что пошла густая дымка, видимость в районах боев стала плохая. Представь: в этом "молоке" сотни самолетов сейчас ищут цели. Каждый командир группы в своем районе маневрирует, как считает лучше, и уходит домой тоже по сугубо своему рецепту. Удивительно, как только не сталкиваются друг с другом.

– Ну что ты меня просвещаешь! Ты не картинки рисуй, что и как там. Предлагай, что будем делать. Ведь голову нам с тобой оторвут, если столько людей погибло.

– Хочешь предложение, слушай! Лети сам и пошли еще Сохатого на поиски. Надо пойти маршрутом Гудимова. Возможно, не хватило горючего и сели на каком-нибудь поле все вместе.

Ченцов ожил, на щеках появился лихорадочный румянец. Он понимал, что надежда на быстрый успех сомнительна, но все же это было лучше, чем пассивное и томительное ожидание.

Разрешение было получено. Подполковник и майор улетели искать потерявшуюся эскадрилью. Над аэродромом повисла непривычная тишина, которая тяжело давила на людей. Майор Зенин, проводив командира с заместителем в полет, занялся похоронными делами: надо было привезти останки экипажа Терпилова на аэродром и с почестями похоронить погибших.

Пока Зенин собирал, инструктировал и отправлял поисковую группу к месту гибели самолета Терпилова, Ченцов и Сохатый успели вернуться домой. Но их поиски оказались безрезультатными. Пришлось это неутешительное известие докладывать генералу Аганову.

Ченцов взял телефонную трубку в руки с таким чувством, будто это был оголенный провод высокого напряжения. С трубкой в руке замер на какое-то время в неподвижности, а потом, видимо приняв решение, решительно крутанул ручку вызова.

– Товарищ генерал, осмотрели мы с Сохатым самостоятельно и по очереди район, где им была указана цель. Обратно к себе летели тоже разными маршрутами. Петляли "змейкой" по каждому, чтобы шире местность оглядеть, но... Нет нигде чего-нибудь похожего. Я уверен, что они не побились, но куда подевались – ума не приложу... Конечно, виноват. Товарищ командир, я не оправдываюсь. Молчу. Хотите режьте, хотите – бейте или стреляйте, но ведь от этого они враз все не появятся. Обождать еще разрешите. Может, кто прилетит? Поздно уже, через тридцать минут темно будет.

Ченцов долго еще слушал указания Аганова. Сохатый же смотрел на поведение подполковника у телефона и думал, что слова, скорее всего, были очень неприятными, так как Семен Кириллович то принимался – пальцами свободной от трубки руки расчесывать волосы, то ерзал с возмущенным видом на табуретке. Наконец со словами: "Есть, товарищ генерал!" – встал и отдал трубку дежурному.

– Уф! Вам бы, заместители мои боевые, так хоть раз один "отрегулировали зазоры". Вы бы тогда поняли, как непосредственно генералам подчиняться... Распушил до мелких перьев. Сказал напоследок следующее: ни он, ни командир корпуса командующему воздушной армией и во фронт о пропаже Гудимова не докладывали. Бережем, говорит, вашу и нашу гвардейскую ч?сть. Ищи хоть с лучиной, хоть мертвых, но найди. Не найдешь – тогда на нас не обижайся и не апеллируй.

– О гибели старшего лейтенанта Терпилова и его стрелка генерал говорил что-нибудь? – спросил Зенин.

– Очень сожалеет о случившемся. Ничьей вины в этом не видит. Приказал экипаж представить к орденам Отечественной войны второй степени, двоих посмертно. И механика. Пусть, говорит, хоть один за троих орден поносит. Помнить этот день будет всю жизнь, детям и внукам расскажет, какая она, война-злодейка.

* * *

Услышав натренированным ухом знакомый шум работающих в воздухе моторов, Катерина быстро отыскала в небе возвращающуюся эскадрилью Сохатого и сразу увидела, что одного самолета не хватало: вместо девятки летела восьмерка. Враз стало тревожно, по спине пробежали холодные мурашки, и она передернула плечами, как бы сбрасывая этих противных муравьев. С ней всегда так бывало, когда возвращались не все. "Ведущее звено – целое, правое звено – все, нет в Сережином звене кого-то. Кого? Ведущего или ведомого?" Сердце зачастило, ее бросило в жар, ноги задрожали, и она села у капонира на снарядный ящик. Самолеты садились, заруливали в свои "гнезда", а Катя неотрывно, со страхом глядела на два последних в очереди на посадку "Ила". "Кто? Кто?.." – стучало в виски. Сел предпоследний – она поднялась, готовая встретить, но машина оказалась с другим бортовым номером... Еще долгих тридцать секунд ожидания, ц она, вернувшись в капонир, не села, а рухнула на самолетные чехлы – ноги не удержали...

"Что случилось? Что?.. Где он?" Летчики бежали мимо нее на доклад, а Катя, глядя на них, думала, что они демонстративно торопятся, показывают свою занятость, чтобы не дать ей остановить кого-нибудь и спросить. И каждому бежавшему она шептала вслед, будучи уверенной, что кричит:

– Что?! Не молчи! Скажи сразу...

Летчики и стрелки скрылись в командном пункте полка, а механики и подружки-оружейницы занялись своими самолетами – никто к ней не подошел.

За ее службу на фронтовых аэродромах Катя изучила психологию летчиков и всегда помнила, что они, если остается хотя бы один шанс из сотни, никогда не хоронят товарищей, а будут докладывать с обнадеживающим других и себя оптимизмом: "Не все потеряно, надо обождать..." Но почему никто к ней не подошел?

Аэродром, как всегда, жил напряженно, шумно и торопливо: улетали на задание и возвращались обратно группы "Илов"; обдав ее бензиновой гарью и пылью, ушла снова в воздух ее эскадрилья, а она все сидела на ящике. Заходящее солнце заглянуло наконец в широко открытый зев пустого капонира, и она огляделась, не понимая, что сейчас – утро или вечер. Без самолета капонир казался осиротевшим домом. Она не плакала: сердце закаменело, душа продрогла от внутреннего холода, а мышцы от долгой неподвижности затекли.

Вдруг Катя испуганно ойкнула, оглянулась кругом, стараясь понять, кто это посмел в нее чем-то бросить. Но в это время ее снова неожиданно толкнуло в бок, и Катя наконец-то поняла, что тревога идет изнутри, что в ней сейчас впервые пошевелился ребенок. Она с настороженным любопытством вслушалась в себя. И ребенок поблагодарил ее за внимание к нему плеснулся, как рыбка, вызвав своим новым движением в теле Кати сладкие, неторопливо затухающие волны. От нахлынувших на нее совершенно новых чувств, от этих непривычных тревожно-радостных колыханий внутри она незаметно для себя беззвучно заплакала. Тыльной стороной ладони Катя отерла слезы и узнала подходящего к ней Сохатого и рядом с ним Любу. Катя хотела встать им навстречу, но ребенок опять стукнулся в бок, как будто попросил, чтобы она никуда не ходила, и Катя, зная, что не положено вести себя так солдату перед майором, осталась сидеть.

– Здравствуй, Катюша!

Сохатый осторожно положил ей руку на плечо, упредив этим жестом ее попытку встать, и присел на краешек патронного ящика. Люба молча обняла подругу, поцеловала в щеку и села с другой стороны.

Катерина догадалась и поняла: Сохатый и Сенько пришли к ней неспроста, пришли сказать, почему нет Сережи и его самолета... Она напряглась, замерла, дышать стало трудно.

– Катюша, – начал Иван, – ты только раньше времени не волнуйся, еще не все потеряно, может быть, и обойдется.

– Не тяни, говори, что случилось... Я столько времени ждала, чтобы мне сказали. Уже сил больше нет ждать..

– Сережа атаковал колонну немцев третьим замыкающим звеном. Зенитный огонь слабый, были отдельные, можно сказать, выстрелы. А "Ил" его после этой атаки в набор высоты больше не пошел. Сама понимаешь, я впереди, а он позади меня километра на два. Что случилось с ним, я не видел. Делали мы еще одну атаку на цель, лес, дороги, и я ничего не разглядел. А летчики в звене у него молодые, неопытные, толком ничего не могут сказать. Пожаров, кроме как на дороге, нигде не было.

– Ванечка, врешь ведь ты, – Катя заплакала. Эти слезы не приносили облегчения, а скорее наоборот, вызывали удушье. Ей хотелось кричать, но Люба прижала ее голову к своей груди и потушила крик.

– Жа-ле-ешь ме-ня, вре-ешь! Ва-ня, ска-жи прав-ду-у!

– Катюша, честное слово даю, большего пока сказать не могу. Уехали люди туда, может быть, к утру вернутся или позвонят через кого-нибудь к нам. Тогда узнаем. Ты крепись. Держи себя в руках. Мне ведь тоже больно. Я тоже хочу знать правду. Мы не просто пролетали рядом два года – как родные братья стали.

И тебя я, как сестру, люблю, родная ты мне. – Сохатый обнял Катю, и рука его встретилась с рукой Любы.

– Катенька, – голос у Любы дрожал, она сдерживала свои слезы. – Ты поплачь, поплачь, и полегчает. Ваня не сказал, а ведь твоя эскадрилья во главе с капитаном Гудимовым вся со второго задания не прилетела. Командир и Сохатый оба летали ее искать и не нашли. Где сидят, целы ли, никто в армии не знает...

Сказанное Любой на миг заслонило Сергея.

– Как не прилетела?! Я все время была здесь и не помню, когда они улетели, не видела.

– Вот видишь, как бывает. Сидела посреди аэродрома и просмотрела, как из-под носа улетели девять самолетов. – Люба поцеловала подругу в висок. А другие-то полеты видела?

– Какой-то шум в голове, а что было, не помню. О Сереже думала.

– Катенька, – Сохатый решил воспользоваться сказанным ею случайно словом, – ты сегодня сама убедилась, что значит напряжение. Так и летчики все внимание цели, а что рядом – подчас и не видят...

Сохатый, не досказав мысли, замолчал, услышал звук низко летящего самолета. Не наблюдая еще машины, Иван по шуму уже точно определил: на посадку заходил какой-то "Ил". Майор быстро вышел из капонира, чтобы увидеть весь аэродром. И не ошибся – по летному полю катился целый и невредимый штурмовик.

Сохатый повернулся к девушкам:

– Любаша, ты побудь, пожалуйста, с Катериной. Я на КП побегу – нашлась одна пропажа, старший лейтенант Безуглый прилетел.

* * *

День только начинался. Он мог закончиться для Сохатого и бескровной победой, и бескровным поражением. Поражением необычным и унизительным...

Наскоро попив чаю, Сохатый готовился к полету. Лететь не хотелось, но сила приказа вынуждала торопиться: от успеха его миссии зависела судьба не вернувшихся домой летчиков Гудимова, честь их полка и дивизии, корпуса, да и воздушной армии тоже. Он проклинал Гудимова за то, что тот заблудился, и не мог представить, как можно было опытному летчику при возвращении не найти реку Эльбу, пусть даже при плохой видимости. За день воздушная армия сделала тысячи полетов и никто, кроме эскадрильи Гудимова, не сел у американцев. Ругая последними словами капитана, Сохатый злился и на себя, думая, что плохо проверил готовность группы к вылету и не посмотрел, в каком состоянии был ее командир.

"Ты ведь знал, дуралей, знал, что комэск стал выпивать, особенно после взятия Берлина, – корил Соха-тын себя. – Ты же дважды в последние дни высаживал его, выпившего, из самолета и летал вместо него. А тут не углядел. Вот тебе начальники и придумали наказание: прямо не обвиняют, в вину не ставят, а говорят: "спасай честь". Не хотят командира полка послать. Все хитрят. Вдруг не получится. Не уверены в успехе, поэтому и велели при орденах у американцев появиться, на психику союзническую надавить моими наградами".

Сохатому предстояло лететь за временную демаркационную линию, разделяющую советские и американские войска, садиться там на старый немецкий аэродром и вызволять оттуда эскадрилью. Никто не знал, как поведет себя сегодня американское командование: не будет ли чинить препоны для вылета, даст ли для, перелета бензин или, улыбаясь, нагромоздит цепь непреодолимых мелочных препятствий, которые задержат и эскадрилью, и Сохатого в их руках на неопределенное время.

Иван предполагал, что генерал Аганов не без ведома командира корпуса посылал его в эту экспедицию, наказывая вылететь оттуда со всеми как можно быстрее домой.

Одно успокаивало Ивана: отпустили американцы старшего лейтенанта Безуглого к своим и таким образом дали знать советскому командованию, что эскадрилья находится у них. Горе-парламентер доложил, что вылететь эскадрилья вся не может, нет на аэродроме бензина, но командир американской пехотной дивизии обещал привезти горючее. Факты эти на вчерашний день, казалось бы, подтверждали: у американцев не было помыслов задерживать эскадрилью. Но это было вчера. Изменились ли их намерения за последние двенадцать часов?

Сохатый проверил еще раз текст, удостоверяющий его принадлежность к части, в которую входит подразделение Гудимова. Документ давал ему полномочия на ведение переговоров с союзным командованием, а также право распоряжаться советскими летчиками на территории, занятой американскими войсками.

Текст, штамп, печать, число, подпись подполковника Ченцова – все было правильно. "Только чин маловат для психической атаки... Что для них подполковник. У них таких своих полно: Надо бы генеральскую подпись, а ее нет, не дали тебе таковую, Иван".

...Самолет Сохатого летел по кругу над аэродромом предстоящей посадки: Иван рассматривал большой город, находящийся чуть южнее речушки, и никак не мог представить себе, каким образом эскадрилья сюда залетела, почему летчики решились здесь сесть, хотя местность эта не походила ни на один район, находящийся в тылу советских войск.

Восьмерка "Илов" стояла на аэродроме отдельным рядком, крыло к крылу, ровной линеечкой. Чуть поодаль находилось штук двадцать американских истребителей "Тандерболт". Тупорылые, пузатые и громоздкие, они показались Сохатому некрасивыми против изящных "Ил-2". Он представил "Тендерболты" в воздушном бою с немецкими "мессершмиттами" или "фокке-вульфами", самочувствие американских парней в кабинах, возможные потери и понял, почему на них летали в основном негры, – шансов выиграть бой один на один у "мессершмитта" на этой летающей бензиновой бочке было мало.

...После посадки Сохатый открыл фонарь своего самолета и порулил к стоянке "Илов", решая, как ему вести себя с командиром и с летчиками. Экипажи ждали его, построившись в две шеренги. Подрулив к ним, Сохатый увидел на лицах людей неподдельную радость. Они были довольны его прилетом, надеялись, видимо, что бывший командир их эскадрильи лучше других поймет случившееся с ними несчастье, что он не бросит их на произвол судьбы. Но радость на их лицах казалась ему беспокойной, как у нашкодивших мальчишек. Им было стыдно, и они отводили глаза. Даже тугой на самокритику Гудимов улыбался виновато и заискивающе... И Ивану просто по-человечески, по-товарищески стало жаль летчиков, и он решил вопроса о их посадке у американцев не касаться даже после возвращения домой. Полностью довериться в разборе полета командиру полка и майору Зенину.

Поздоровавшись со всеми, он отпустил летчиков к самолетам и занялся подготовкой к вылету.

Сведения у Гудимова оказались неутешительными: официально их не задерживали, но и бензина не привезли. Горючее запаздывало по договоренному с американцами времени уже на пять часов.

– Да вон, товарищ майор, – прервал свои объяснения Гудимов, – на "виллисе" лейтенант их едет. Он русский знает, контакт с ним мы постоянно держим.

Сухопарый и долговязый, жующий свою жвачку офицер, увидев на груди Сохатого "Золотую Звезду" и ордена, вначале мычал что-то неопределенно-восторженное. Из последующих объяснений выяснилось, что бензин якобы уже везут, но будет он не скоро, поэтому летчиков и солдат он отправит сейчас пить кофе, а о прилете господина майора сообщит своему командиру. Сохатый попросил его доложить, что он хотел бы нанести визит вежливости начальнику гарнизона и предъявить ему свои полномочия.

Лейтенант стал связываться с кем-то по рации, а Сохатому ничего не оставалось, как ждать.

Он немного успокоился, узнав у Гудимова, что американской охраны у самолетов не выставлялось, а передвижение летчиков не ограничивалось. Незначительные на первый взгляд факты в сочетании с полным безразличием хозяев к его самолету, в котором не было недостатка в бензине, настраивали Сохатого на оптимистический лад: как будто осложнений не предвиделось.

Наконец переговоры по радио закончились.

– Господин майор, начальник гарнизона просил передать вам следующее: полномочий проверять он не собирается, так как уверен, что офицер, удостоенный таких высоких и многих наград, не может прилететь без прав и обязанностей. Генерал приглашает вас на чашечку кофе, чтобы извиниться за опоздание с топливом и выразить восхищение вашими личными боевыми заслугами в борьбе с общим врагом.

Принимая приглашение, Сохатый удовлетворенно думал о командире дивизии генерале Аганове, который ему сейчас казался не только опытным солдатом, но и дальновидным психологом: американцы на ордена "клюнули". Теперь-то он был почти уверен, что все они вернутся домой.

...Солнце прошло две трети своего дневного пути по небосводу, когда эскадрилья во главе с Сохатым вырулила на взлетную полосу аэродрома. Только теперь майор успокоился окончательно, поверил в успех.

Взлетели сразу девяткой, взлетели так, как должны были лететь на маршруте, – клином. Сохатый сделал с группой небольшой прощальный круг над аэродромом и над летным полем, перевел машины в пикирование.

– Внимательно в строю. Выводим на высоте пятьдесят метров... Вывели... Делаем горку, угол двадцать градусов. – Посмотрел, как идут "Илы". – Хорошо идем, Приготовили оружие! Салют секундной очередью! Пли!

Восемнадцать пушек и двадцать семь пулеметов, выдохнув из себя разом огонь и железо, рявкнули и смолкли.

Эскадрилья взяла курс на свой аэродром...

* * *

Разбудили Сохатого врывавшиеся в открытые окна звуки артиллерийской стрельбы. Не вставая с полужесткого диванчика, на котором он спал, Иван прислушался: стреляли зенитные пулеметы ДШК, стреляли автоматы, и в них вплетались отдельные хлопки выстрелов из ракетниц, после чего на сером предрассветном небе появлялись цветовые трепещущие отблески.

Зазвонил телефон, и Сохатый взял трубку:

– Товарищ майор! – в ликующем, громком крике Иван узнал голос оперативного дежурного с командного пункта. – Победа! Германия безоговорочно капитулировала! Поздравляю вас с победой, товарищ майор!

Иван слушал слова дежурного, как торжественную мелодию фанфар, играющих сигнал: "Слушайте все". Сердце его забилось сильно, часто, радостно, и он почувствовал на глазах слезы. Сделал глотательное движение, чтобы расслабить спазм, сжавший горло.

– Спасибо, капитан! Вот обрадовал так обрадовал. И тебя поздравляю. Салютуют, как я понимаю, победе? Радуются концу войны? Трудно, но надо бы как-то прекратить фейерверк, перестреляют друг друга.

– И командир полка требует стрельбу прекратить, только как это сделать? Пока не расстреляют патроны и снаряды, что под рукой, – не успокоятся.

– Ладно. Я сейчас приду. Вышли дежурных на стоянки, чтобы за самолетами смотрели, а то сожгут какой-нибудь случайной пулей или осколком!

Сохатый как был, в трусах, выскочил с пистолетом в руке на крыльцо, чтобы запомнить неповторимый миг стихийного людского ликования. Толком не сознавая, что делает, вдруг сам поднял пистолет и расстрелял всю обойму.

Стреляя, он явственно ощущал, как с него стекает напряжение, и сразу стал лучше понимать тех, кто палил вокруг. Стрельба эта теперь ему уже не казалась безобразием и недисциплинированностью. На его глазах кипящая человеческая страсть выплескивалась сейчас через край"солдатских душ, стрельба оказалась как бы формой единения людей, которые не могли в молчании пережить нервное потрясение победы. Стрельба стала как бы аварийным клапаном, спасавшим их от перенапряжения, от других, может, более неблагоразумных поступков, которые они могли совершить в радостном безумстве...

* * *

Кончились и торжественный полковой митинг, и праздничный завтрак по случаю победы, но, к сожалению, не кончилась война... Часть разбитых и окруженных фашистских дивизий, оставшись без управления штаба армии "Центр", сдаваться не захотела. Судьба Праги и восстания была неясной. Местонахождение наших частей, идущих на Прагу, точно не известно, радиосвязь с ними прервалась.

* * *

Майор Сохатый летел офицером связи в Прагу. Не зная обстановки в городе и на аэродромах, летел для того, чтобы разузнать и сообщить ее командованию фронта. Необычная ответственность задания волновала его: сведения, добытые воздушной разведкой, на сей раз не годились; нужно было садиться на какой-то аэродром, расположенный в городе или вблизи него, чтобы путем личного общения с кем-то из восставших или из своих командиров, если они уже в Праге, прояснить обстановку и немедленно передать ее по радио.

...Одинокий "Ил" в окружении восьмерки "Яков" шел над Дрезденом, и вид этого города на какое-то время отодвинул размышления Сохатого о посадке в Праге. Собственно города, его центра не было. Иван разглядывал обгоревшие, закопченные до черноты развалины, которые до налета английских и американских бомбардировщиков были дворцами, кирхами, конторами, магазинами и жилыми домами. Подумав о том, сколько десятков тысяч трупов находится еще под плывущими внизу развалинами, он представил Прагу с ее баррикадами и возможными уличными боями. "Город сохранит в целости только скорость нашего движения к нему, – подумал он, – только разоружение фашистских частей, иначе они в слепой злобе проигравших взорвут его, как готовились взорвать Краков".

Дрезден остался позади, и на Ивана надвинулись уже знакомые ему горы. Он взял крупномасштабную карту района Праги и стал рассматривать нанесенные на ней аэродромы, думая, где выгоднее и безопаснее сесть. Разглядывая реки Лабу и Влтаву, дороги, идущие к городу, он представил возможный путь наших танков и пришел к выводу, что выгоднее всего ему садиться западнее или северо-западнее Праги, так как в этих районах самая большая вероятность встречи со своими войсками. Принятое решение подействовало успокаивающе, и он занялся навигацией и организацией будущего радиомоста, помня, что связь для него сейчас равноценна жизни.

– Трехсотый, – вызвал он командира истребителей. – Как меня слышишь? Я – двести двенадцатый!

– Двести двенадцатый, хорошо слышу.

– Слушать меня внимательно. Связь с аэродромом вылета и мною будем держать по цепочке: первая пара "Яков" дежурит над Дрезденом и держит связь с аэродромом вылета и со второй парой. Вторая – южнее перевалов, город Усти, третья – над аэродромом посадки, который выберу, высота всем – пять тысяч метров. Последняя пара идет со мной и с высоты пятьсот метров прикрывает посадку, а в случае чего, обеспечивает и взлет. Если понял, ставь ребятам задачу, распределяй места!

...Как и три дня назад, на подходе к перевалам висели кучевые облака. Они втягивали в свои чрева нагревающийся от гор воздух, раздавались вширь и в вышину. Восходящими и нисходящими потоками "Ил" Сохатого подбрасывало, кидало вниз и валило с крыла на крыло. Иван, чтобы избавиться от болтанки, вывел самолет за облака. Но через несколько минут облака как ножом отрезало, и майор снова испытал ощущение зависания машины в безбрежном лазоревом, без единой облачной крапинки небе.

"Граница! Видимо, всегда было так, будет завтра и послезавтра, подумал он, – пока не сдвинутся с места хребты и не затухнет солнце. Горы своей грудью будут закрывать Чехословакию от более холодного северного воздуха, давая ей возможность чувствовать себя южной страной".

– "Маленькие", иду ближе к земле. Буду смотреть, что там происходит. Меня не теряйте.

Сохатый прибрал мотору обороты и круто повел машину вниз, старательно рассматривая лежащую под ним местность в поисках признаков войны, – пожаров и зенитного огня видно не было. Вскоре на дорогах заметил войска и еще больше снизился. Убедился, что видит своих. Солдаты и офицеры махали приветственно руками, кричали что-то радостное. Шли, ехали и указывали ему только в одну сторону – на Прагу.

Праздничность настроения колонн передалась и Сохатому, отчего краски земли стали казаться ему ярче, а отражавшееся в водах Влтавы солнце словно сделало воду ее теплой.

...Под самолет уже летело частое переплетение дорог – признак близкого города, и майор перевел машину в набор высоты, решив показать себя возможному врагу и посмотреть находящийся в этом районе аэродром. По привычке начал маневрировать.

"Не стреляют! Это хорошо. Если не прицеливаются. Посмотрим, как дальше дело пойдет". Он набрал еще метров триста высоты, и ему открылась Прага, лежащая в котловине. Над городом небо казалось мирным, явных признаков боев Сохатый не увидел. Он развернул "Ил" так, чтобы был виден весь аэродром. И как только стал различать самолеты на нем, сердце его тревожно забилось: на его стоянках виднелась не одна сотня фашистских машин – истребителей и бомбардировщиков, но никто не взлетел, чтобы упредить его подход, навязать ему бой. Зенитная артиллерия молчала, хотя он и видел ее позиции. Людей около пушек не было.

Сохатый вывел свою машину в исходное положение для атаки, рассчитывая ее имитировать. "Если немцы на аэродроме, то обязательно начнут по мне стрелять".

Перевел самолет в пикирование – огня по-прежнему не было... Позвал стрелка:

– Григорий, как за хвостом?

– Спокойно, разрывов нет. Пулемет наготове.

– Ладно!.. "Маленькие", сейчас сделаю еще одну атаку со стрельбой по пустому месту. Посмотрим, какая будет реакция.

Сохатый сделал боевой разворот, вывел "Ил" вдоль большой стоянки вражеских самолетов и перевел его снова в пикирование.

– Пробую, ребята, длинной очередью вдоль стоянки, метров пятьдесят от нее.

Иван посмотрел в прицел, чтобы случайно не попасть в какой-нибудь самолет, и нажал на пушечные гашетки. "ВЯ" покорно отозвались, изрыгнув из себя пламя, сталь и гром. Нажал еще, еще и еще – ответного огня с земли не увидел.

– Пискунов, как там у тебя?

– Порядок, командир! На земле и в воздухе спокойно. Садись давай.

– Больно ты прыткий. Вираж сделаю над посадочной полосой. Еще посмотрим.

Вираж закончился, а огня с земли по-прежнему нет. Нет и никакого движения на аэродроме, какого-либо сигнала, приглашающего на посадку. Сохатый включил передатчик:

– "Маленькие"! Тишина кругом. Сажусь. Передайте по цепочке о посадке и наблюдайте.

...Сохатый подрулил самолет к зданию с застекленной башенкой на крыше, догадываясь по его внешнему виду, что тут должна располагаться комендантская служба и узел связи аэродрома. Развернув к нему "Ил" хвостом, чтобы в случае осложнений можно было использовать турельный пулемет стрелка и сразу взлететь, не выключая мотора и не открывая броневого фонаря кабины, Сохатый ждал развития событий. Не прошло и минуты, как командир четверки "Яков" забеспокоился:

– Иван, долго будешь бездельничать? Мы же не можем долго ждать! Бензин-то уходит. Обратно, чего доброго, не долетим!

– Потерпи чуток, – ответил Сохатый. – У меня нет желания нарваться на шальную автоматную очередь. В здании вижу людей. Сейчас кто-нибудь выйдет.

Иван не ошибся. Буквально через несколько секунд открылась дверь вышли трое военных. Один из них под-пял в руке красный лоскут, а другой, самый рослый, побежал к самолету.

– Пискунов, погляди внимательней, кто он такой?

– Командир, я под Дуклой эту форму на чешских летчиках и на десантниках видел. Бежит без оружия, по форме – их офицер.

Сохатый, взяв пистолет на изготовку, открыл фонарь и стал ждать парламентера. По действиям того было очевидно, что он – человек авиационный, так как сразу подбежал к самолету с той стороны, где были ступенька и ручка.

Запыхавшись, поднялся на крыло.

– Советский самолет, русский летец, здравствуй! Почему не выключаешь мотор?

– Здравствуйте, майор. Не выключаю, потому что не знаю, кто хозяин аэродрома: немцы или чехи. Не знаю и какая власть в городе. Говорите кратко!

– Товарищ! Советские танки в Праге, немцы утикали. Аэродром в руках восстания. Нами охраняется.

– Хорошо. Спасибо! – Сохатый помолчал немного, обдумывая услышанное, затем включился на передачу. – "Маленькие", я – Сохатый. Примите донесение: наши танки в городе, Прага и аэродром от немцев свободны. Если поняли, идите домой. Я через час-два привезу более точные сведения.

– Сохатый, спасибо! Счастливо оставаться! До скорой встречи!

Голос командира истребителей звучал празднично, громко и весело. Круто развернувшись, четверка "Яков" ушла на север.

Сохатый выключил мотор. Старательно перекрыл в кабине кран воздушной магистрали, чтобы ненароком не стравился воздух, необходимый при запуске двигателя. Снял парашют, не вставая с сиденья.

– Стрелок, быть неотлучно у самолета. Действовать в случае чего, как договорились.

Вылез из кабины на крыло.

– Господин майор, вы по-русски понимаете?

– Понимаю. Я был в Россия. Говорю плохо.

– Очень хорошо. Это уже удача... Я летчик Первого Украинского фронта, – несколько торжественно начал Иван, – майор Сохатый. Поздравляю вас с успехом восстания и освобождением от фашистского ига. – Иван обнял чеха и по русскому обычаю трижды поцеловал. – Прибыл по поручению командования фронта для установления связи с восставшей Прагой. Прошу вас представить меня как можно скорее своему командованию и связать меня с кем-либо из военачальников Советской Армии, находящихся в городе.

– Спасибо за поздравление, пан майор. Я поздравляю Советская Армия Руда Армада, народ с победой над Германией. – Два майора опять обнялись. Приглашаю на нашу свободну и штястну ческу землю.

Чех первым сошел с крыла и, стоя внизу, широко раскинул руки, демонстрируя свою готовность принять Сохатого в дружеские объятия. Спрыгнув на землю, Иван достал пачку папирос "Казбек", и они закурили.