Текст книги "Про город Кыштым"
Автор книги: Михаил Аношкин
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
НОВЫЕ ВРЕМЕНА
Конец XIX столетия ознаменовался бурным ростом капиталистических отношений. Объем производства черной металлургии Урала заметно вырос. Однако его удельный вес в общем объеме производства металла в России заметно уменьшился. Это объяснялось тем, что феодально-крепостнические остатки на Урале удерживались дольше, нежели где-либо, и тормозили развитие промышленности.
В. И. Ленин отмечал:
«Итак, самые непосредственные остатки дореформенных порядков, сильное развитие отработков, прикрепление рабочих, низкая производительность труда, отсталость техники, низкая заработная плата, преобладание ручного производства, примитивная и хищнически-первобытная эксплуатация природных богатств края, монополии, стеснение конкуренции, замкнутость и оторванность от общего торгово-промышленного движения времени – такова общая картина Урала». [1]1
В. И. Ленин.Полн. собр. соч., т. 3, стр. 488.
[Закрыть]
Кыштымский завод. Вид на пруд. Снимок сделан в конце XIX столетия.
В 90-е годы чувствуется некоторое оживление, особенно на Южном Урале. Для биографии Кыштыма немаловажное значение имела железная дорога. К тому времени были построены Уральская горнозаводская железная дорога, соединившая Пермь с Екатеринбургом, и Самаро-Златоустовская железная дорога, конечная ветка которой достигала Челябинска. Чтоб сомкнуть эти две важные магистрали, и была сооружена дорога Челябинск – Екатеринбург, прошедшая через Кыштым (1895 год).
Летом 1899 года в Кыштым приехал известный ученый Д. И. Менделеев. В его задачу входило обследование железоделательной промышленности Урала. Комиссия Менделеева должна была решить ряд немаловажных вопросов. В книге «Уральская железная промышленность. Кыштымские заводы» известный ученый пишет, что земли и лесов у кыштымских заводов много, почти в 2,5 раза более, чем в Уфалейских заводах, а производительность меньше, хотя явно и довольно быстро возрастает, так что и здесь надо видеть очевидное уральское прогрессирование. Менделеев заключает:
«Тут еще поработает будущность, копнули только снаружи, а пойдут же и поглубже».
В 1901 году была построена газогенераторная станция, которая дала первый электрический ток. Между прочим, именно на этой станции и работал Борис Швейкин, известный впоследствии революционер.
Однако все это не спасло кыштымские заводы от глубокого экономического кризиса, длившегося с 1900 по 1907 год. Появилась избыточная рабочая сила, даже в таких цехах, как доменный и пудлинговый, не говоря уже о вспомогательных участках. Теперь работы ведутся посменно. Одна смена, проработав недолго, уступает место другой. Практически рабочий, имея в месяц две свободные недели, как бы находился в бесплатном отпуске. Многие попутно начали заниматься кустарным промыслом, извозом или же отвоевывали у леса кусок земли и сеяли хлеб. Конкуренция южных металлургических заводов (Донбасс) вконец подрывает экономическое положение кыштымских заводов. Их продукция не находит сбыта. Рабочим, как правило, зарплату выплачивали с большими задержками. Положение ухудшается с каждым днем, с каждым годом. Растет недовольство. Зарождается революционное движение, возникает социал-демократическая организация.
Газогенераторная электростанция, построенная в 1901 г. Снимок относится приблизительно к 1933 г. Тогда здесь уже размещался механический цех.
В 1907 году кыштымские заводы переходят в руки акционерного общества, где ведущую роль играли англичане. Производство они повернули по-своему. Чугунолитейный и железоделательный заводы держать было невыгодно. Акционеры отлично понимали, что с ними они легко могут вылететь в трубу, ибо чугун и железо на других российских заводах выделывали намного дешевле.
Англичане ухватились за другое. Еще в середине XIX столетия Расторгуевы построили Сак-Элгинский медеплавильный завод, но вскоре закрыли его «по убожеству руд». Но эта причина выдвигалась, так сказать, для очистки совести. Дело заключалось в другом – не умели тогда плавить медь, приспособления были примитивными и затраты на производство не оправдывались.
Акционерное общество решило начать разработку медного колчедана. Нижне-Кыштымский завод срочно переоборудуется под электролиз меди, а Верхне-Кыштымский, до поры до времени, под медеплавильный. Сюда привозили из Сак-Элги колчедан, плавили его в черновую медь, рафинировали на Нижнем заводе. Потом догадались построить медеплавильный завод (Карабаш). Верхний Кыштымский завод стал подсобным.
Такова была обстановка в Кыштыме в начале XX столетия.
НЕЛЕГАЛЬНОЕ СОБРАНИЕ
Из Екатеринбурга приехал товарищ Азарий (Котов), Стоял ноябрь, снега было мало, но морозило крепко. Смеркалось рано. Когда стало совсем темно, Азарий условно постучал в ставню. Прислушался. Неумолчно глухо шумело бучило, завод вздыхал тяжело. Пруд схвачен льдом, а бучило не замерзло. Во дворе скрипнули половицы крыльца. Юношеский голос спросил:
– Кто?
– Азарий.
Калитка открылась, и Азарий шагнул в темень двора. Руку ему радостно стиснул Борис Швейкин, горячо зашептал:
– Ой, как славно, ой, как хорошо!
В жарко натопленной комнате Борис помог раздеться гостю, провел в горницу, представил матери. Потом гость и Борис ушли в кухню и о чем-то говорили до полуночи. Екатерина Кузьмовна тоже не спала. То прислушивалась, как ровно дышат во сне малые дети, то улавливала глухие голоса на кухне.
Гость весь следующий день сидел дома. Борис ушел на работу, там встретился со своими товарищами и договорился о собрании.
Поздно вечером Борис повел Азария к дому Михаила Щербакова, за речку. Решили собраться там. Правда, кое-кто возражал. Дело в том, что рядом со Щербаковым жили Кичины. Зять главы дома служил околодочным надзирателем, соседство опасное. Другие, наоборот, видели в этом соседстве преимущество. Никому и в голову не придет, что тайное собрание проходит под боком у надзирателя. К тому же, младший Кичин, сын хозяина дома, был своим человеком, в случае нужды мог предупредить.
Собрались в девять вечера. Окна закрыли ставнями, изнутри плотно завесили шторами. Набралось человек двадцать. Хозяйка водрузила на стол самовар, хозяин достал из подпола соленых огурцов и моченой брусники. Кое-кто принес водки, так, на всякий случай, для отвода глаз, если кто ненароком нагрянет.
Слово предоставили Азарию. Он собрался с мыслями, морща лоб и тихонечко дергал себя за ус, потом начал:
– Что могу сказать? Сами знаете, царское правительство терпит в войне с Японией одно поражение за другим. Япония лучше вооружена, лучше подготовлена. Наши генералы бездарны. Больше всего от этой войны страдают рабочие и крестьяне. Но рабочий класс поднимается на борьбу с царизмом. События в Златоусте, надеюсь, вам известны, ведь полтора года уже прошло с тех пор.
– Известны, – отозвался Живодеров. – Мы прокламацию по этому случаю откатали.
– На чем?
– На гектографе, сами сделали, – ответил Живодеров. – У себя хранил, да ненадежно стало. Вот Ивану Логинову отнес.
– Добро. Вы, видимо, в курсе, что на II съезде принят Устав партии?
– Да, и поддерживаем его решение.
– У рабочего класса есть своя партия, есть свой верный компас – марксизм. Но работу вести приходится в сложных условиях. К сожалению, на Урале пока нет единого комитета. В июле в Тагиле состоялась первая Уральская конференция РСДРП, она избрала областной комитет, но в сентябре комитет был арестован, хотя местные комитеты, в том числе и наш, Екатеринбургский, действуют. Я от него и приехал, чтоб информировать вас о положении. Есть у вас свой хороший агитатор, – улыбнулся Азарий и похлопал Бориса Швейкина по плечу.
В самом деле, молодой энергичный Борис успел обрести уважение у товарищей, сумел побывать в Екатеринбурге, наладить там связи. Даже нелегальную литературу привез. Мешок с литературой бросил у разъезда Липиниха, верстах в двух от станции. Потом в Екатеринбург ездил другой Борис – Меренков. Оба Бориса только начинали свою революционную работу, взялись за нее горячо, самоотверженно.
– Положение, товарищи, серьезное, – продолжал Азарий. – По всему видно – быть грозе. Мы должны быть готовы к ней. Видимо, начать надо со сбора средств. Они крайне нужны подпольной организации. В случае необходимости их можно пустить на покупку оружия.
Предложение Азария нашло единогласную поддержку. Азарий бывал в Кыштыме неоднократно. В 1907 году кыштымцы и уфалейцы избрали его делегатом на V Лондонский съезд РСДРП. Но в Перми делегат был случайно арестован. Тогда кыштымцы послали на съезд «Романыча» (Митрофанова). Окончательно Кыштымская организация РСДРП оформилась в начале 1905 года.
Бурные революционные волны 1905 года докатились и до Кыштыма. Квартира Швейкиных стала настоящим штабом всей организации. Представители от Екатеринбургского комитета останавливались здесь постоянно. Этому во многом способствовал общительный характер самой хозяйки дома – Екатерины Кузьмовны. Она кормила, поила всех, поддерживала ласковыми словами, а если требовалось, превращалась в караульного. Пока в доме шло собрание, женщина выходила на улицу и предупреждала об опасности.
События развивались грозно. В стране складывалась революционная ситуация.
Волнуются и кыштымцы. Через приезжих они узнают новости из центра России, о Ленине, о его статьях. Чаще и чаще возникает мысль о вооружении. Борис Швейкин предлагает создать вооруженную дружину, которая охраняла бы собрания и массовки рабочих. Деньги в Екатеринбург отвозил Швейкин. Горячее участие в работе организации этого периода принимал Н. К. Чуфаров.
Местное начальство устроило в честь царского Манифеста, выпущенного 17 октября 1905 года, молебны. Такой молебен, в частности, состоялся в пудлинговом цехе. После молебна на возвышение поднялся член РСДРП, ссыльный Шатов и обратился к рабочим с речью, в которой разоблачил маневр царизма. Вскоре Шатову пришлось скрыться из Кыштыма, он обосновался в Нязепетровске.
МАССОВКА В КРУТЫХ БЕРЕГАХ
Март 1906 года. Звенят ручьи. Снег согнало наполовину. Сугомак и Егоза чаще и чаще погружаются в синеву – верный признак приближающейся хорошей погоды. Лед на пруду посинел, но еще достаточно крепок. Возле берегов кое-где появилась вода – забереги. Днем на льду сидят рыбаки-любители. Хорошо клюет окунь и чебак. С продовольствием худо, потому рыба к столу не лишняя.
Мощными громовыми раскатами прогремел над страной девятьсот пятый год. Залиты кровью рабочих мостовые Пресни, Читы и Красноярска. Прокатилась волна арестов в Екатеринбурге, Челябинске, Златоусте. В Кыштыме пока арестов нет, но появились казаки. Царит мятежный дух. Борис Швейкин не умел бросать слов на ветер. Он создал рабочую дружину для охраны сходок и собраний, вооружил ее револьверами.
Кыштымская организация РСДРП решила провести массовку. Рабочие собрания состоялись во всех районах города. Накануне особо выделенные товарищи обошли цеха заводов, незаметно от мастеров объявили:
– Завтра массовка. Начало, когда стемнеет, в Крутых берегах. Осторожнее, не приводите «хвостов».
Крутые берега – это там, где речка Егоза впадает в заводской пруд. Место глухое, берега действительно крутые, а за ними непроходимые леса.
В сумерки со всех концов Кыштыма по одиночке и группами к Крутым берегам стали стекаться участники массовки. Собралось свыше 300 человек. Только с Солонцов явилось более 80 рабочих. Массовка охранялась. Патрульные попрятались в самых надежных и удобных местах. Приближение любой опасности они могли заметить и вовремя подать сигнал. В случае необходимости им разрешалось применить оружие.
Ораторы выступали горячо. Они говорили о революции, о решимости рабочих вести борьбу за свое освобождение, за свержение царизма, за лучшую жизнь. Они говорили, что закон, по которому избиралась государственная дума, антинародный, направленный против рабочих и крестьян.
Массовка окончилась в 11 часов вечера.
– Товарищи! – сказал один из ораторов. – Есть предложение до половины пруда идти организованно с флагом и песней.
Люди зашумели. Предложение всем понравилось. А вдруг казаки услышат пение и учинят расправу?
– Не выйдет у них! На конях на лед не выскочат, не рискнут!
– Тогда пошли!
– Давай строиться!
– Не так плотно, товарищи! Лед ненадежен!
В голове колонны плеснулся флаг, его плохо видно, однако все чувствовали его трепыханье на ветру. Передние тронулись. Кто-то вполголоса запел «Марсельезу», мотив нестройно подхватили другие. Пели вполголоса. Темная масса людей двигалась по льду, по направлению к заводу. Необычность обстановки, хватающая за душу песня, красный флаг впереди колонны, твердое плечо товарища – все это будоражило, вселяло уверенность и готовность пойти на любые лишения во имя свободы.
Массовка кончилась мирно. Казаки никого не тронули.
ФЛАГ НА ЧАСОВНЕ
Накануне 1 Мая Николая Колесникова вызвал из дома Фомин. У ворот спросил:
– Во дворе никого нет?
– Нет, а что?
– Слушай меня. Помнишь в прошлом году флаг на часовне?
Еще бы не помнить! В прошлом году, это значит в 1906, на Вознесенской часовне, что стояла на горе возле Тютнярского выезда, утром 1 Мая люди увидели красный флаг. Часовня видна издалека. Флаг гордо трепетал на весеннем ветру. Полиция проспала. Она хватилась лишь часов в десять утра, а к этому времени многие кыштымцы видели знамя. Об этом долго говорили.
– Помню, а что?
– Флаг-то я повесил.
– Али взаправду?
– Вот те крест!
– От себя, что ли?
– Почему, от себя. Поручение имел.
– Ну-у, никогда бы не подумал.
– Так слушай. Надо повесить флаг и нынче. Хочешь со мной?
– Да я что…
– Боишься, не надо. Я другого помощника найду.
Николай согласился. У Фомина красная материя была уже заготовлена – выкрасили кусок полотна. Вечером надели тужурки и ушли в лес. Там вырубили длинный шест, приколотили к нему флаг. Свернули и затемно, прячась, вернулись в Кыштым. Напротив часовни у дома Екимова лежали бревна. Фомин спрятал шест между ними. Огляделись, стали ждать удобный момент. На бугре четко выделялась часовня. Ее купол впечатался в синее звездное небо. Как будто тихо и спокойно. Фомин уже собрался идти к часовне, когда Николай схватил его за руку:
– Тсс!
– Чего еще?
– Калитка скрипнула.
– Показалось.
– Нет, смотри туда, видишь?
Фомин пристально поглядел туда, куда показал ему Николай. Верно, калитка чуть-чуть приоткрыта, кто-то там есть. Засада? Вроде никого не видно, а вот каждая нервинка чувствовала – там кто-то есть. А что? Полиция научена горьким прошлогодним опытом. Спать не будет. Она была уверена, что подпольщики и в этом году попытаются вывесить флаг.
– Пойдем, – говорит Фомин, и они уходят, оставив шест с флагом в бревнах. Двинулись в сторону завода. Николай неожиданно остановился.
– Смотри!
На дороге белели листки бумаги. Фомин нагнулся и поднял несколько листков. Поднял и Николай. Листки пахли типографской краской.
– Прокламации, – сказал Фомин. – Наши разбросали, из Златоуста привезли.
И сунул прокламации за пазуху, Николай тоже – потом почитает. Интересно, что в них пишут? Пошли дальше. Вдруг дорогу молодым людям преградили трое. В одном из них Николай узнал переодетого урядника.
– Кто такие? – спросил урядник.
– Мастеровые. Гуляем вот, – ответил Фомин.
– Гуляки, – усмехнулся урядник и приказал двум другим: – Обыскать!
У обоих нашли прокламации.
– Попались, голубчики. Кавалеры с прокламациями.
Отвели Фомина и Николая в становую избу. Там томились другие задержанные. Урядник выложил прокламации на стол, и Николай краем глаза прочел:
«Златоустовский комитет социал-демократической рабочей партии. Призыв к 1 Мая».
Ребят обыскали еще раз. В карманах нашли гвозди. У Фомина на тужурке обнаружили пятно из красной краски. Это пятно он посадил неосторожно, когда красил полотно.
Ночевали в становой избе. Утром принесли сюда шест с флагом. Полиция пошла с обыском по домам.
Николая и Фомина впоследствии отправили поездом в Екатеринбург. Очутились в Екатеринбургской тюрьме. Встретили там многих кыштымцев…
Николаю было все непривычно. И арестованные кыштымцы, которых мало знал, и тюремные порядки, и то, что кыштымцы не пали духом, спокойно относятся к своей участи. Фомина знали все, считали своим человеком. Однажды он шепнул Николаю:
– Наших провокатор выдал.
– Какой провокатор?
– Предатель, понял? Массовка была, провокатор и показал, где массовка. Вот полиция и нагрянула.
– Смотри ты!
– Ты не трусь. На суде все отрицай. Я, мол, ничего не знаю, прокламации на дороге подобрал. Про флаг ни-ни. Ничего, мол, не знаю.
На этот раз все обошлось. Николая и Фомина отпустили домой.
В 1907 году реакция свирепствовала вовсю. Иосиф Ноговицын приехал в Кыштым впервые в конце 1906 года. Тогда и встретился с Борисом Швейкиным. Привез литературу и уехал обратно. Вторично появился в начале 1907 года в качестве агитатора и пропагандиста. Именно к этому времени и относится образование Уфалейско-Кыштымской окружной организации РСДРП. Она охватывала Кыштым, Уфалей, Нязепетровск, Касли, села Рождественское, Воскресенское и некоторые другие. Устраивались массовки, созывались собрания, работали кружки. Здесь разъяснялись цели классовой борьбы, сущность разногласий между большевиками и меньшевиками, программа РСДРП. Слушателей знакомили с текущим моментом.
Окружной комитет помещался в доме Швейкиных. Здесь же состоялась первая Кыштымско-Уфалейская окружная конференция РСДРП. По числу членов организация была третьей на Урале (559 человек) после Мотовилихинской и Екатеринбургской. В конце 1907 года Бориса Швейкина, Иосифа Ноговицына и еще несколько человек арестовала царская охранка. Год их продержали в Екатеринбургской тюрьме, после этого состоялся суд.
БОРИС ШВЕЙКИН
Есть в письмах Бориса Швейкина такие строки:
«Спать при новой обстановке не хотелось… Побалакали, подремали и ночь прошла. Затемно еще были в Уфалее. Здесь никого не было из своих на станции, или ни мы их, ни они нас не видели. На рассвете миновали Кыштым».
В письмах Борис всегда обстоятельный, скрупулезно описывает перипетии, какие случались с ним и его товарищами в Екатеринбургской тюрьме и в дороге. А тут такая скупость: «На рассвете миновали Кыштым».
Б. Е. Швейкин.
Человек ехал мимо родного города, мимо места, где прожил лучшие годы своей недолгой жизни и будто бы оставался совершенно спокойным? Человек, осужденный царским правительством на вечное поселение в Восточной Сибири, сейчас проезжал мимо Кыштыма, где остались мать, братья и товарищи по борьбе, и будто бы у него не трепыхало сердце?
Полноте! У Бориса Швейкина была чуткая и отзывчивая душа, он замечал малейшую фальшь в отношениях, всегда бурно восставал против несправедливости. Но откуда было ждать справедливости политическому ссыльному, откуда ждать гуманного отношения к себе? Куда ни шло, если конвойный солдат позволит тебе налить лишнюю кружку кипятку или посмотрит сквозь пальцы на какую-нибудь вольную проделку заключенного. Солдату тоже несладко живется, если даже он и конвойный. А начальство? Начальство не церемонилось. Оно вообще не считало себя обязанным притворяться, будто считает заключенных людьми. Взять хотя бы историю с телеграммой. Когда вернулись документы из Перми, от губернатора, и стало ясно, что Швейкин и некоторые его товарищи поедут на поселение в Енисейскую губернию и что в путь тронутся именно в такую-то пятницу, Борис обратился с просьбой разрешить ему отправить домой телеграмму. Хотел, чтобы кто-нибудь из родных приехал в Екатеринбург попрощаться. Тюремное начальство не возражало. Это значит, что телеграмму требовалось послать на досмотр прокурору. Борис расстроился. Ясно же, что телеграмма потеряется в дебрях прокурорской канцелярии и опоздает домой. Но, возможно, начальство разрешит послать, в виде исключения, без прокурорского надзора? Ведь нет в телеграмме ничего крамольного. Но начальство тупо стояло на своем, и Борис согласился. Ладно, пусть посылают прокурору, авось вернется быстро. Напрасные надежды. Телеграмма завалялась в канцелярии, а когда вернулась в тюрьму, посылать ее не было никакого смысла. Все равно не успеет дойти. Взять бы того чиновника и потрясти за грудки – неужели у тебя отмерло все человеческое, неужели ты стал чурбаном бесчувственным? И гневом клокотал Борис, но что сделаешь? Власть у них, сегодня они хозяева положения. Поостыв, Борис смотрел на эту историю уже с юмором, это у него было – чувство юмора.
Колеса отстукивали на стыках рельс, вагон покачивается, особенно на поворотах. Где-то дребезжит железка. У входа в вагон дремлет конвойный, над ним тускло мигает керосиновый фонарь.
Душно, хотя на улице крепкий мороз – январь, самое сердитое время года. На остановках колеса натруженно скрипят. Окна забраны решетками. Стекла прихватило куржаком.
Иосиф Ноговицын, которого Борис зовет по-своему – Осипом, дремлет. За сегодняшнюю длинную ночь о чем только они не переговорили. Собирались суматошно, своих и казенных вещей оказалось много, кто-то шептал, что все это не позволят взять с собой. Потом, когда надзиратель должен был сдать заключенных конвою, вдруг возникло недоразумение. Оказалось, что ссыльные переселенцы до места нового жительства должны ехать в кандалах. Борис замотался, собираясь, отстал от своих, а они ушли в кузницу, что находилась на заднем дворе тюрьмы, надевать кандалы. Борис прибежал туда, когда кузнец деловито заканчивал «обувать» последнего, и Борису достались кандалы великоватые и тяжелые. Кузнец надел их прямо поверх сапогов. Но караульный начальник, уже перед самой отправкой на станцию, обнаружил несоответствие – нельзя кандалы надевать на сапоги. Приказал переделать. Сапоги у Бориса содрали, не снимая кандалов. Вместо них сунули лапотки. В них запросто можно поморозить ноги, но что делать? Однако, когда шел до станции, не то, что не замерз, пот градом катился. В кандалах с непривычки ходить трудно, да они еще и тяжелые. В пути оборвался подхват, который поддерживал кандалы – крепился он за пояс. Пришлось приспособить носовой платок. Но худо ли, бедно ли, а до вагона добрался. Уголовники и беспаспортные, у которых кандалов не было, заняли нижние полки, кандальникам досталось «поднебесье». Ладно конвойный заступился, прогнал беспаспортных на «поднебесье», а то бы совсем плохо было. Полазь-ка на верхние полки с такой тяжестью на ногах!
Осип сладко похрапывает во сне. Хороший, душевный человек. У Бориса с ним дружба завязалась сразу, как только Осип появился в Кыштыме – это в конце шестого года. Борису нравились в нем убежденность и собранность. К социал-демократическому движению Швейкин примкнул сразу и убежденно еще задолго до приезда Ноговицына. Много читал, да кое-что понимал чутьем. А вот долгие откровенные беседы с Осипом помогли молодому революционеру яснее и определеннее понять великие цели борьбы, свое место в ней.
Нам сейчас, спустя почти шестьдесят лет, вроде бы все ясно. На поселение Швейкин уезжал в январе 1909 года, а через восемь лет его освободила Февральская революция. Да, они все тогда твердо верили – революция грянет, она не могла не грянуть, но они не знали, когда это случится. То была пора реакции, только недавно потонула в крови революция девятьсот пятого года. Столыпинские галстуки зловещей тенью простерлись над измученной Россией. Швейкина и его товарищей царизм решил упрятать подальше – в Сибирь, упрятать навечно. И кто из них гадал-ведал, что сумеет дожить до светлой зари? Но они шли навстречу лишениям и мукам непокоренные, глубоко веря в то, что правое дело рабочего класса победит.
Чего хотел он, Борис Швейкин? Он отлично знал жизнь кыштымских рабочих, сам работал слесарем на электрической станции. Рабочие жили плохо, особенно невмоготу стало в последние десятилетия.
Заводы влачили жалкое существование, начальство взбесилось совсем, заработки были низкие. Кругом бездарность и рутина. Царизм в каждом, даже мелком деле, показывал свою несостоятельность и гнилость. Поэтому неудивительно, что к таким несметным богатствам, какие имелись на Урале, потянулись иностранные капиталисты. Англичане прибрали к рукам кыштымские заводы. Эти постараются выжать из рабочего человека все, они мастера закручивать гайки. А ведь если бы эти богатства отдать в руки рабочего человека и поставить на службу народу, какие бы чудеса можно было делать! Рабочие должны быть хозяевами своих заводов и хозяевами своей судьбы!
Борис иногда мечтал. Он представлял Кыштым красивым городом – с прекрасными домами, утопающими в зелени, а на заводах трудятся машины, люди ими умело управляют. И люди станут добрее, приветливее, красивее. Нет, это не утопия, это реальная мечта, ради осуществления которой они готовы идти и на каторгу, и на смерть.
Поезд торопливо отсчитывает версты. Была остановка в Уфалее. Проснулся Осип. Прижались лбами к вагонной решетке, стараясь разглядеть, что делается на станции. Темно. Стекло до половины замерзло. Слышны чьи-то голоса. Хрустит снег под тяжелыми шагами. Заливисто верещит кондукторский свисток. Ему басовито откликнулся паровозный гудок. Скрипнули колеса, и поезд покатился дальше.
– Спи, не мучай себя, – сказал Осип.
– Нету сна. А то нету и все.
– А я подремлю, – Ноговицын опять лег на свою полку, последний раз звякнули на ногах кандалы и смолкли. На верхней полке во сне скрежещет зубами и стонет уголовник. В другом купе бубнит чей-то бас, ему тихо вторит баритон. Тоже кому-то не спится.
Скоро Кыштым. Поезд там не остановится, пойдет напроход. За Кувалжихой будет разъезд Липиниха. Памятное место. Нелегальную литературу, которую приходилось возить из Екатеринбурга, сбрасывали здесь. Лес тут глухой.
Борис прикрыл ладонью глаза явственно представил родные места. Кусты ольхи прячут от посторонних глаз светлую Егозу. По весне в ней хорошо ловить мордами чебака и ельца. В синеву окутались горы. Возле родного дома неумолчно шумит бучило – лишнюю воду из пруда сбрасывает в речку. Летней ночью, бывало, прислушаешься, шумит бучило, значит, жизнь идет, значит, скачет она по дням, как речка по камням. Мать не спит. Она, наверно, не знает, что сын сейчас едет в арестантском вагоне мимо родного дома, но все равно ей что-то вещает сердце.
У любой матери сердце – вещун. Трудно было Екатерине Кузьмовне поднимать ребят, но не это главное. Главное то, что семья была дружной.
В детстве Борис бродил по лесу, забирался на горы, рыбачил на Сугомаке и в заводском пруду. Золотая невозвратная пора! Синий, до боли родной Урал. Прощай или до свидания? Борис будет о нем тосковать, но никому он не откроет ее, свою тоску! И всегда его неодолимо тянуло к бумаге. Хотелось писать. Рассказать людям о своих мечтах, о том, как красив кыштымский край, какие здесь синие-синие горы и голубое небо, какая мягкая и ласковая вода в озерах. Еще хотелось рассказать о страданиях, которые терпит народ.
Но у него не хватало времени на писание. Он полностью отдал себя борьбе за это лучшее будущее, и другой доли себе не хотел. Самый верный путь к новой жизни – через свержение самодержавия, уничтожение капитализма.
Бежит поезд по рельсам в холодную зимнюю ночь. На востоке уже посветлело, значит светает. Скоро Кыштым. Он промелькнет за стылыми решетчатыми окнами вагона, спящий, притихший под снежным покровом, и Борис его не увидит. Но в мыслях представит все до мелочей, вплоть до маленькой желтой бронзы колокола на привокзальном домике.
Прощай, Кыштым! Мы должны еще встретиться. Нас позовет сюда набатный колокол революции. А она придет, непременно придет!
Пять лет спустя после этого памятного дня Борис запишет в ссылке:
«…Вспомнилась далекая родина на Урале, далекая не только в смысле расстояния, сколько по законно-полицейской невозможности быть на ней, Вспомнилось детство, начиная с того времени, когда, вооружившись палками, вели войны с крапивой, являющейся в наших глазах либо дикими печенегами, либо турецкими баши-бузуками, которых, не щадя своих ног, уничтожали, и вместо бывшего недавно еще целого леса крапивы получалось поле, усеянное мертвыми телами. Вспомнилось и начало своей крамольной деятельности с того времени, когда, не быв еще знаком ни с какими партиями и организациями, на примитивном самодельном гектографе печатал случайно попавшее воззвание. Дальше организация, работа на заводе, кружки, собрания, массовки в лесах, подымавшие настроения, вливавшие новую силу, энергию, и долго потом заставлявшие вспоминать о себе. Затем обыски, аресты, тюрьма, а потом суд с суровым приговором – ссылка на поселение, выслушанным с улыбкой и не напугавшим своей суровостью, а обрадовавшим, как скорое избавление от медленного убийства тюрьмы с ее физическими и моральными истязаниями. Потом ожидание отправки и сборы, приготовления к походу, рассказы старых, бывших в ссылке товарищей про Сибирь, про этапы… Наконец, отправка.
– Прощай, тюрьма! – И кой-кто оглядывается на нее, по поводу чего получает замечания от уголовника, что коли оглядываешься, так еще побываешь в ней.
Настроение бодрое, приподнятое. Ведь не в тюрьму, а из тюрьмы на волю. Что ж ссылка – все-таки воля!»