Текст книги "Про город Кыштым"

Автор книги: Михаил Аношкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Про город Кыштым

Города, как и люди, имеют свои биографии. И если нет на свете одинаковых людей, значит нет и похожих городов. Одни города родились на бойких перекрестках истории, и слава их сияла веками. Но минуло время, и бойкий перекресток переместился на другое место, и слава тех городов навсегда померкла. Иные строились не сразу, но капитально, и силу набирали постепенно. Ветер истории всегда дул им в паруса и дует по сей день.

Но, пожалуй, больше всего насчитывается городов – и великанов и невеликанов – тех, которые не знакомы с громкими взлетами и падениями. Эти города славу зарабатывают трудом и упорной борьбой. Это – города-труженики, города-рабочие. К категории таких городов относится и Кыштым – один из старейших на Южном Урале.

Но невозможно проследить биографию города с момента основания и до наших дней, если задаться целью восстановить каждый день его существования. Случаются десятилетия, похожие на один день – они не оставили сколько-нибудь заметного следа. Однако, история порой неожиданно выдвигает на первый план какой-то маловажный эпизод, заслоняя им факты, более значительные и интересные. Порой эти факты покрываются суровой тайной, и историки годами стремятся к тому, чтобы проложить к ним дорогу, отвоевать их у забвения.

Цель этой работы – не исследование. Это скорее всего попытка очерковыми и публицистическими средствами оживить биографию Кыштыма. Конечно, автор стремился сосредоточить внимание только на узловых событиях двухвековой интересной, а зачастую и трагической биографии этого города.

ТИХОЕ ЗИМОВЬЕ

Более двух веков минуло с тех пор, когда началась биография Кыштыма.

Какое это было время?

Не так давно закончилось бурное царствование Петра I. Преобразования, проведенные им, самым непосредственным образом коснулись Урала. По личному государеву повелению появился на Каменном поясе тульский промышленник Никита Демидов и прибрал к рукам все богатство края. Один за другим строятся заводы. Столицей демидовского царства стал Нижний Тагил. На заводах гнули спину крепостные, согнанные из центральных губерний России. На вспомогательные работы привлекались крестьяне, живущие поблизости, так называемые приписные крестьяне. Их семьи приписывались к тому или иному заводу на определенный срок. Объявлялись здесь и беглые – непомнящие родства. Их принимали охотно и закабаляли навечно.

К середине XVIII столетия на том месте, где текли речки Сугомак и Егоза, раскинулась тайга, богатая всякой дичью. Озера, разбросанные вокруг, кишели рыбой. Летом на лесных солнечных еланях стеной поднималась сочная трава. Зимой лютовали морозы, но ветров было мало. Морозы без ветров переносятся легче. Не случайно в этом благословенном уголке часто зимовали башкиры. Они и место это называли так – зимовье, а то еще точнее – тихое зимовье.

Слово «Кыштым» дословно перевести трудно. В данном случае башкирское слово в русском языке получило новую транскрипцию, но все же внутренний, а не буквальный смысл слова означает именно это – тихое зимовье.

Башкиры жили здесь испокон веков.-.Они вели кочевой образ жизни. В летнее время угоняли табуны в равнинную часть, на восток, где были отменные пастбища. Зимой укрывались в тайге. Большие табуны коней и отары овец принадлежали баям. Они присвоили и лучшие земли. Бедняки-батраки либо служили у баев – пасли их табуны, либо промышляли охотой и бортничеством.

Башкирин-бедняк был добродушен и уступчив. Он хорошо понимал русского, который прятался от лютых господ. И первыми поселенцами на речке Егозе оказались беглые крестьяне. Одни бежали от помещиков, другие чудом спаслись от изнуряющей демидовской каторги Тагильских и Невьянских заводов и рудников. Башкиры принимали их без ропота, делились с ними съестными припасами.

Кто был он, тот беглый крестьянин, который первым выкопал на берегу Егозы свое убежище – балагушу? Кто первый увидел эти места в их первозданной прелести? А ведь изумительно было кругом: тихие летние закаты над островерхой горой Сугомак, густые черемуховые и ольховые заросли по берегам речушек, уйма непуганой птицы и зверя. Как его звали – первого поселенца? Никто и никогда не ответит на этот вопрос. Надо полагать, что первый поселенец остался здесь жить и тогда, когда дотянулись сюда загребущие руки Демидова.

А случилось это так. Лавры Никиты Демидова не давали покоя и другим, желающим так же сказочно разбогатеть. Благо, царское правительство устанавливало всякие льготы для тех, кто затевал самостоятельное дело. Появился в Екатеринбурге тульский купец Яков Коробков. Ему захотелось попытать купецкого счастья. Соваться на север он не мог – там распростерлось царство Демидова. Подался на юг. Сам ездил приглядывать земли. Южнее Екатеринбурга верстах в 100—120 приглянулось ему место – и озер вдоволь, и руда имелась, и красота неописуемая. Принадлежала та земля башкирам Мякотинской волости, а по соседству с ними – земледельцу Клепину. Купил Коробков у башкир землю за бесценок, да небольшой куш у Клепина. И за два года (1746—1747) построил Каслинский чугунолитейный и чугуноделательный заводы.

По всей вероятности, Коробков не рассчитал своих сил и возможностей, не учел могущества своего соседа и ярого конкурента. Деятельность купец развернул бурную – свозил в Касли крепостных, принимал под свое крыло беглых и раскольников. А из Нижнего Тагила наблюдал за ним Никита Демидов, выжидал.

Только Коробков развернулся, дал заводу полную силу, вот тут Демидов и сказал себе – пора! Повез Коробков продавать железо – и Демидов там со своим железом, гонит за бесценок. У тагильского заводчика мошна тугая, а Коробков тянется изо всех сил. Видит, плохо приходится. Сдался, продал каслинский завод Демидову.

Новый хозяин через своих доглядчиков досконально изучил здешние места и понял, что не зря прогнал алчного купца. Места оказались богатые. Можно расширить каслинский завод и построить новый. Для нового завода облюбовал место в 30 километрах на юго-запад. Место отменное по всем статьям. Речушки можно запереть плотиной, и энергия будет даровая, и пруд образуется большой, вокруг которого можно селить крепостных. Рядом залежи железной руды. Много дичи, рыбы, ягод, грибов – тоже немаловажное дело. Меньше придется заботиться о пропитании.

Начинаются торги с башкирами о земле. Они заканчиваются сделкой. Покупается земля площадью 20×50 верст, по другим источникам 29×49 версты. В этом разнобое нет ничего удивительного. Земля не мерялась. Продавали на глазок.

«Начав с первого пункта подле озера Кашптол, идти логом текущего ключика Кузькина, смежного по прикосновенности с землей Метлино, по меже последнего до реки Бижеляка и по ней до озера Улагач, – значится в купчей и заканчивается: – …далее до деревни Амеевой и от нее берегом по генеральной линии, разделяющей Пермское и Уфимское наместничество, прямо в большое болото, лежащее между озерами Волком и Аргазями, а отсюда по межам владений соседних башкирских волостей (таких-то), а оттуда примкнуть к исходному пункту».

При такой постановке дела нетрудно было оттянуть любой земельный клин в свою пользу, потому что кто там мерил количество верст между «большим болотом» и «генеральной межой»?! И все это за бесценок, почти даром – за 72 рубля ассигнациями.

При сделке было оговорено следующее:

«В означенной окружности на вечное и неоспоримое продовольствие со скотом в уральских частях, по отводу приказчиков, а не самостоятельно самим, и отнюдь не на пахотных и сенокосных местах, кошевать каждолетно, в надлежащее время стоять им, башкирцам, невозбранно, пользуясь рыбной ловлей, хмелевым щипаньем, гонкою зверей, владением бортевых прежний дерев и рубкою леса на строение юрт и дрова».

Каждый мало-мальски грамотный человек, вдумаясь в эту оговорку, поймет, что она, по существу, лишала башкир всего. Отныне они имели право ловить рыбу, рубить лес, щипать хмель и т. д. только с разрешения приказчиков, а «не самостоятельно самим». На купленных землях развернулись работы по строительству заводов сначала Верхнего, а потом Нижнего Кыштыма.

Это было в 1757 году. Россия переживала великие трудности. Не утихали царские междоусобицы. На престоле оказалась дочь Петра Великого Елизавета. Прусский король Фридрих II двинулся на Россию войной, которую назвали Семилетней. Русские войска разгромили пруссаков. От полного разгрома Фридриха спасла смерть Елизаветы.

И вот первые годы существования Кыштыма приходятся как раз на период Семилетней войны. Металлургия Урала достигла значительного развития. Выплавка чугуна здесь составляла 65 процентов всего чугуна, производимого в России. Часть этого металла стали поставлять и кыштымские заводы.

ПРИПИСНЫЕ ВОЛНУЮТСЯ

Никаких литографий или рисунков Кыштыма тех первых лет история не сохранила. Даже описания, дошедшие до нас, например, «Дневниковые записки» Лепехина, много путешествовавшего по Уралу, сухи и перечислительны и касаются, главным образом, описания оборудования заводов.

Мы можем лишь представить, как они выглядели, заводы тех времен. Верхний завод являлся главным. В нем одновременно плавили чугун и делали железо. На Нижнем чугун не плавили. На Верхнем заводе стояли две приземистые, похожие на самовар, домны и несколько фабрик (цехов), сложенных из кирпича и покрытых чугунными досками. Три молотовые фабрики имели 12 молотов, девять из них действовали, а три были запасными. В 18 горнах постоянно бушевал огонь. Молоты приводились в действие водой. В фабриках и у домен всегда стояла адская жара. Люди работали голые по пояс. Солнечный свет в помещения почти не проникал. От дыма и копоти в них царил полумрак, расцвечиваемый красноватыми отблесками пылающих горнов.

Работа была изнурительной, жаркой, многочасовой. Делали ее крестьяне, привезенные из России. На новом месте они селились землячествами. Крестьяне из Нижнегородской губернии образовали свою улицу – Нижнегородскую, из Симбирской – Симбирку и т. д. Избы рубили крепкие, но слепые, курные. Чистые избы появились позднее.

Лепехин свидетельствует:

«В обоих заводах мастеровых и работных людей считается 748 душ, из коих 707 собственных и 41 отданных от ревизии на заводскую работу из числа непомнящих родства и незаконнорожденных».

Заводу требовались руда и топливо. Нужна была дополнительная рабочая сила. Еще в начале века был издан указ, по которому разрешалось приписывать крестьян к фабрикам и заводам. Никита Демидов и обратился к царице с челобитной, просил приписать к своим новым заводам крестьян, проживающих возле Камышлова, Ирбита и Шадринска. Высочайшее разрешение было дано. К кыштымским и каслинскому заводам было приписано в общей сложности 7667 душ. Приписные обязаны были вести вспомогательные работы, которые распределялись посезонно: весной рубили дрова и заготовляли бревна, летом делали то же самое и плюс к этому заготавливали кучи для жжения угля, осенью жгли его и перевозили разные заводские грузы, зимой вывозили из леса заготовленные бревна, уголь, дрова, доставляли камень, кирпич, руду. То, что на зимнее время приходилось больше работ по перевозкам, объяснялось просто. Зимние дороги всегда лучше и прямее, ибо прокладывались они напрямик через озера и болота. Зимняя дорога в просторечье называлась «зимником».

Можно представить себе положение приписных крестьян. Жили они от Кыштыма в 150—200 верстах. На завод приезжали на конях. По закону крестьянам вменялось быть на заводе треть года, а их держали вдвое, втрое больше. По закону приписывались они на три-четыре года, а владелец завода не считался ни с какими сроками. Он самолично творил суди расправу, был царьком. Крестьяне же не хотели мириться с таким положением. Поэтому начальная история кыштымских заводов связана с крупными волнениями приписных крестьян.

Самыми ближайшими притеснителями были приказчики, среди них попадались очень жестокие. Крестьяне поначалу считали, что они – виновники всех бед, а Демидов про то не знает. Крестьяне послали к нему ходоков, но заводчик прогнал их. Тогда ходоки появились в Камышловской управе и Екатеринбургской канцелярии. Их схватили и отправили в Кыштым. Там наказали палками, обрили головы и заковали в кандалы. Крестьяне Юрмыцкой слободы, что под Камышловым, которые посылали ходоков, в ответ на это вооружились палками и наотрез отказались идти на заводские работы. В Юрмыцкое послали команду солдат, и крестьяне были пороты кнутом.

Волнения не утихали. Особенно сильно волновались крестьяне Маслянского острога, что возле Шадринска. Дело доходило до вооруженных столкновений. В декабре 1760 года под Маслянским острогом завязалась битва между царскими войсками и крестьянами. Тогда 300 крестьян было схвачено и отправлено в Шадринскую тюрьму. Дело рассматривалось в сенате, но требование крестьян не удовлетворили. А просили они одного – отписаться от заводов.

Кыштым, между тем, разрастался. Рядом с заводом сооружался господский дом – двухэтажный с мезонином. По углам воздвигли островерхие башни. Впоследствии господский дом сгорит и на его месте будет построен красивый дворец с колоннами. Таким он дошел и до нас.

Недалеко от дома, на острове, строили церковь.

Первоначальные годы истории города не оставили ни одной фамилии из числа работных и приписных. Лишь мелькнула стороной фамилия Слудников и то по случаю волнений в Шадринском уезде. Беглый казак Слудников объявил себя за царского курьера, и к нему потянулись крестьяне, приписанные к кыштымским заводам. Маслянцы выдвинули от себя понятых и послали их со Слудниковым в Петербург. Но по дороге Слудникова схватили по доносу.

Кыштымские заводы крепли. Руда давала 30—40% металла – это очень высокое содержание. За год домны выплавляли до 190 тысяч пудов чугуна. Девять молотов выковывали до 120 тысяч пудов железа.

В 1769 году Никита Демидов поделил заводы между сыновьями. Кыштымские достались Евдокиму, но тот не захотел их иметь. Тогда с согласия отца владельцем заводов стал Никита – третий в демидовской династии.

ПУГАЧЕВЦЫ

Накануне крестьянской войны под предводительством Пугачева в Кыштыме создалась сложная обстановка. Не утихала борьба приписных крестьян, что, конечно, влияло на настроение работных людей. Они сами жили в кабальных условиях, приказчики и надсмотрщики помыкали ими как хотели. Осложнялись отношения с башкирами, которые давно уже убедились, что русские заводчики и свои баи их жестоко обманули. Сохранилось любопытное предание. Будто башкиры выговорили у Демидова подарок – обутки. Тот распорядился обутки выдать – это ему почти ничего не стоило. Когда оформили купчую на землю, отданную за бесценок, Демидов спросил:

– Ну, как?

– Ладно, барин, обул ты нас.

Обутки скоро износились, жизнь на проданной земле стала невыносимой. Только тогда башкиры поняли, как сильно «обул» их заводчик. Пойдешь рыбу ловить или хмель щипать – спрашивай приказчика, а тот еще куражится: хочу – разрешу, хочу – не разрешу. Выгнал скот пасти – доглядчики тут как тут: сенокосные угодья принадлежат заводу. Обозлились башкиры, люто они ненавидели приказчиков. А мулла еще шепчет – не одни приказчики виноваты, все русские виноваты, все они неверные.

Осенью 1773 года Пугачев двинулся походом на Оренбург и осадил его. К нему примыкали, на этом этапе, главным образом, казаки, башкиры, татары. Башкиры, как и другие национальности, живущие на Урале, испытывали двойной гнет. Их притесняли свои национальные феодалы, не было им житья и от царских властей.

Слухи о выступлении Пугачева докатились и до Кыштыма. Первыми заволновались башкиры. Их конные группы появились в районе заводов. Верхний Кыштымский завод был обнесен тогда деревянной стеной.

В ту осень похолодало рано. Уже в октябре забелел снег. Потом он растаял и снова выпал. И Сугомак с Егозой покрылись снегом, только свинцово серел заводской пруд. Но и его скоро схватит морозом.

Яньку Селезнева опять заставили нести караул на стене. Бревна, из которых сделана стена, здоровущие, заплот высокий. На верху полати. Заберешься на них по лестнице, сколоченной из высушенных на солнце ошкуренных березок-соковин, и станет тебе сразу видно, что делается вокруг. Нижний завод не виден, его закрывает тайга. Днем караулить еще куда ни шло, а вот ночью – не приведи господи. Нынче вот пришлось заступить ночью.

Янька любит озорничать, такой уж у него характер. Летось обрядился в медвежью шкуру, а когда стемнело, пошел бродить по улице и насмерть напугал конторщика, этого вредного ярыжку. Рассвирепел тогда конторщик, кнутом выпороть обещал. Невзлюбил с тех пор Яньку. Ярыжку не разольешь водой с приказчиком, сатана да черт. Приказчик друг-приятель надзирателю. Все они на цыпочках ходят перед управителем Селезневым, Янькиным однофамильцем. Тот Селезнев лютый кат, лупит мужиков за каждую провинность кнутом. Девок заводских портит. Этого ката темной бы ночью в прорубь вниз головой.

Небо вызвездило, горошинами мигают звезды с высоты. К холоду. На западе стынут в темноте горы. К стене близко подступает лес. Ветерок барахтается в ветвях, шумят жалобно сосны, на душе муторно. За лесом – Нижний завод. Там стены нет. А ничего, живут люди. Но на Нижнем не живет начальство, оно все здесь – на Верхнем.

Зябко Яньке. Хоть бахилы на ногах теплые, сено в них вместо стельки наложил, портянку покрепче намотал, зато кафтан плохо греет. За поясом, который кафтан перепоясывает, топор засунут. Мало ли что может случиться, а с топором веселее. Заячья шапка на самые глаза натянута. Поплясывает тихонько Янька, полати скрипят, еще оборваться могут. В других местах тоже караульные стоят. Что караулят и от кого? Будто башкиры баловать стали. Будто где-то на юге самозванец объявился, царь Петр III. Кто говорит, что он самозванец, а кто – истинный государь. Волю дает бедным людям, а таким, как управляющий Селезнев, секир башка делает. Шепотом об этом бают мастеровые, по сторонам оглядываются, чтоб кто ненароком не подслушал и не донес.

Башкиры, сказывают, того царя сильно ждут, хотят обратно вернуть свои земли. А ведь башкиры тоже разные бывают. Приезжал один в гости к Селезневу-управляющему. Лицо круглое, заплыло от жира, глазки еле видны в щелочки. Бороденка клинышком, холеная. С коня кое-как слез, два башкира-слуги поддерживают. У этого лошадей тьма-тьмущая, да баранов столько, сколько в бороде волос.

У Яньки есть знакомый башкирец по имени Имагул. Гол как сокол, такой же сирота, как Янька. Чекмень на нем латан-перелатан, на ногах обутки из рысьей кожи, сам шил. Зимой и летом в одном малахае ходит. У него собственного коня даже нету, у бая служит. Если Имагул будет шалить, то Яньке опасаться нечего. Сам, пожалуй, вместе с ним пойдет озоровать, чтоб Селезнева, однофамильца, пощупать, а с ним заодно конторщика и приказчика.

Правду люди бают – неспокойно стали вести себя башкирцы. Ватагами собираются. Имагула что-то давно не видно, а то бы спросить можно было.

Конторщик жирный шепчет:

– Башкирцы, они кто? Басурмане, креста на них нет. Отца-мать могут продать. Намедни ко мне вваливается знакомый, без спроса берет, мое-то и берет. До перины добрался. Я ему толкую: «Пошто разбойничаешь? Ты мой хлеб-соль ашал? Ашал. А разбойничаешь». А он мне, басурман-то: «Я твой хлеб-соль ашал, я это помнил. Завтра придем и разом голова кончаем».

Яньке так и хотелось пройтись кулаком по упитанной роже конторщика, но потом запорют насмерть. Янька ему только зло возразил: «Все врешь, гусиное перо! Не трогал тебя башкирец!»

– А ты нишкни, беглый! Не твоего ума дело!

«Надо бы тебя пощупать, ну погоди», – подумал Янька и не стал пререкаться с ярыжкой. Опасно. На конюшню может отправить, а там кнутов попробуешь!

Стоит Янька на карауле, ежится от холода, бьет себя по бокам, чтоб согреться. И вдруг слышит конский топот. Может, ослышался? Нет, двое никак скачут. Кто бы это мог в полночную пору по лесу скакать? Хотел крикнуть во весь голос: – Эй! Кто там?

Побоялся. Двое на конях возле стены, недалеко. Разговаривают. Башкирцы. Янька понимает их язык. Прислушался и обрадовался. Один голос принадлежал Имагулу. Чего это он по ночам? Да еще на коне, на чьем же?

– Здорово, Имагул! – сказал Янька. – Пошто по ночам разъезжаешь?

– Салям, Янька! Айда к нам, говорить мало-мало надо.

У караульного на полатях всегда есть веревка, мало ли для чего понадобиться может. Привязал конец покрепче и спустился по веревке вниз. Поздоровался с башкирцами, хлопнул Имагула по плечу:

– Где ты пропадаешь, друг?

И только теперь приметил, что у Имагула на поясе кривая сабля, а за спиной лук.

– Живем-гуляем, – улыбнулся Имагул. – Айда с нами!

– Не, – покачал головой Янька. – У вас кони, сабли, а я не умею. Где ж ты, друг Имагул, коня достал?

– Бай взаймы дал, – усмехнулся башкирец.

– Оно и видно!

– Скоро сюда царь приедет, жди, Янька.

– Коли придет, примем. Царя посмотрим. В жизнь не видел царей.

– Солдат нет?

– Откуда им взяться, Имагул?

– Ладно, прощай. Ехать надо.

– Прощай, Имагул.

Башкирцы ловко вскочили на коней и исчезли в лесном мраке. Янька забрался на свое место, положил веревку на место.

Прошло совсем немного времени, как была у Яньки встреча с Имагулом, а жизнь на заводе круто изменилась. В новый 1774 год остановились кыштымские заводы, заволновались работные люди. К ним проникли гонцы от пугачевского полковника Белобородова. Из уст в уста передавался царский манифест. Янька слушал и от радости руки потирал. Манифест обещал вольность и свободу, награждал крестьян «владением землями, лесными, сенокосными угодиями и рыбными ловлями», освобождал от «прежде гонимых от злодеев дворян и градских мздоимцев – судей крестьянам и всему народу налагаемых податей и отягощениев».

Позднее пришли пугачевцы. Оба завода сдались без сопротивления. Управитель Селезнев хотел было улизнуть, но его схватили и повесили.

Работные люди примкнули к пугачевцам, пошел с ними и Янька. Под Челябинском он встретился с Имагулом, но потом их пути разошлись. Сказывали знакомые башкирцы, будто подался Имагул к батыру Салавату Юлаеву.

Есть в статье историка Зырянова «Пугачевский бунт в Шадринском уезде» свидетельство. Перебежчик от пугачевцев Прокопий Чебыкин показал, что под Челябинском к ним примкнул отряд в 400 человек из кыштымских крестьян с двумя пушками. А под деревней Шершни присоединилось еще несколько отрядов, состоявших из работных людей Кыштыма, Каслей и Уфалея.