Текст книги "Сугомак не сердится"

Автор книги: Михаил Аношкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ

Когда августовские сумерки нависли над полями и березовыми перелесками, на отдаленный ток колхоза «Путь к коммунизму» въехала подвода. Невзнузданныи меринок помотал головой, покосился фиолетовым глазом на ворох пшеницы и потянулся к нему. Девушка-возница что есть силы натянула вожжи и сердито крикнула:

– Стой! Леша-ай!

Но меринок упрямо тянул вперед. Когда он достиг цели, потянулся влажными губами к пшенице. Из кустов, что темнели за током, вышел весовщик дядя Тимофей и схватил меринка под уздцы.

– Но! – грозно проговорил он, подталкивая меринка под челюсть. – Оголодал, дурень!

Девушка проворно спрыгнула с подводы и сказала дяде Тимофею:

– Ленивый такой. Кое-как доехала.

Девушке было лет восемнадцать. Была она в синем лыжном костюме.

– А Семенов тебя с твоим ужином не один раз поминал, – развязывая супонь, отозвался дядя Тимофей.

– Подумаешь, Семенов! – усмехнулась девушка, снимая с подводы завернутую в брезент алюминиевую посуду. – Его и кормить не за что – не заслужил.

Дядя Тимофей покачал головой, но промолчал. Расслабив чересседельник, он отвел меринка на поляну и пустил пастись. Сам ушел звать Семенова, ужинать.

Когда вернулся, девушка расстелила на траве брезент, расставила миски. Бидон с борщом стоял рядом. Дядя Тимофей подбросил в костер сухого валежника, набил трубку махоркой и, присев на корточки, прикурил от уголька. Потом подкатил к костру березовый чурбашок, сел и, пыхнув махорочным дымом, вздохнул:

– Вот так и идет.

– Что идет, дядя Тимофей? – не поняла девушка. Она резала хлеб по-крестьянски, прижав каравай к груди.

Дядя Тимофей сучком покопался в костре, вспугнув тысячу бойких искорок. Они рванулись вверх и исчезли.

– То и идет, – сказал он. – Сколько раз Семенову головомойку устраивали? А ему нипочем – не хочет работать ночью. И сегодня какую-то перетяжку затеял.

– А я думала вы о чем другом, – отозвалась девушка. – Будете ужинать?

– Покурю, а тут, глядишь, хлопцы подойдут. Газеты есть нынче?

Девушка подала пачку газет весовщику. Дядя Тимофей подвинулся к огню, из кармана телогрейки достал очки, приговаривая:

– Поглядим, что творится на белом свете, поглядим, – и развернул «Правду». Он перечитал заголовки, напал на какую-то интересную статью и, читая про себя, вслух комментировал:

– Ого! Вот это правильно. По-нашему!

Девушка то и дело поглядывала в поле. Когда комбайнеры появились, она радостно улыбнулась. Один из них был среднего роста, плечист, в замасленном комбинезоне, без кепки, подстриженный накоротко, под бокс. То был Семенов. Черная жирная полоса наискосок пересекла его щеку. Его помощник – Иван Чувячкин был ниже ростом со смоляной челкой на лбу.

Семенов лег возле брезента и, не глядя на девушку, буркнул:

– Наливай!

– Вымойся, – с укором сказала та. – Ведь грязный. Вода в котелке.

Семенов презрительно сжал тонкие губы, кинул на девушку колкий взгляд. Она пристально посмотрела на него. Семенов смутился и нехотя поднялся.

– Так его, Лена, приучай к дисциплине, – отозвался Чувячкин и, подойдя ближе, подмигнул: – Покруче с ним. Он тебя боится.

– И ты вымойся! Не чище своего дружка, – возразила Лена, густо краснея.

– Да? – удивился Чувячкин и почесал затылок. – А трюмо не захватила?

– Брось зубоскалить, Иван, – оборвал его Семенов. – Полей-ка лучше.

Чувячкин взял кружку и стал лить воду на широкие ладони товарища. Семенов фыркал и подгонял:

– Лей, лей!

Чувячкин вылил кружку холодной воды за шиворот Семенову. Тот взвыл, быстро распрямился и вцепился в Ивановы бока мертвой хваткой. Чувячкин присмирел и попросил:

– Я пошутил. Больше не буду. Полей мне.

– Я тебе полью! – пригрозил Семенов, однако кружку у Ивана взял и стал лить воду на его руки.

Лена испугалась за Николая, когда он вылил Семенову за шиворот кружку холодной воды. Но Семенов не рассердился на товарища, и ей сделалось смешно. Дядя Тимофей оторвался от газеты, посмотрел на парней поверх очков, покачал головой и снова углубился в чтение. Он уже добрался до районной газеты.

– Ого! – воскликнул он минутой позже.

– Так его! – отозвался Чувячкин. – Я его давно знаю!

Лена беспокойно взглянула на Семенова. Николай, небрежно бросив полотенце на плечо товарищу, лег у края брезента. Лена налила комбайнеру полную миску борща. Чувячкин, утираясь, подошел к костру и, заглянув через плечо дяди Тимофея в газету, спросил:

– Там Волгу с Миассом еще не думают соединить?

Дядя Тимофей снял очки, спрятал в телогрейку.

– Соединят, если понадобится, – серьезно ответил он, подвигаясь к брезенту. – На, почитай. Полезно!

Чувячкин присел у костра и жадно стал читать.

– Ты не задерживайся, – предупредил его Семенов. – Пока светло, надо закончить регулировку.

– Я одним глазом!

– В оба смотри, вернее будет, – сказал дядя Тимофей и обратился к Лене. – Молодец, Лена! Правильно ты их.

Семенов не донес до рта кусок хлеба, смутно догадываясь, за что дядя Тимофей похвалил Лену. Потом он перевел взгляд на девушку, тяжелый, пристальный. Лена резала хлеб и не подала виду, что чувствует этот взгляд. Семенов бросил надкусанный кусок на брезент, поднялся, подошел к Чувячкину, который внимательно читал газету.

– А ну, дай! – и Семенов взял у Ивана газету.

– «Героический» экипаж Николая Семенова опозорился на весь район! – почесал затылок Чувячкин.

Семенов быстро читал заметку о том, что он, Николай Семенов, со своим помощником Иваном Чувячкиным работает не в полную меру своих сил. Тогда как другие комбайнеры предельно используют время, он, Николай Семенов, останавливает самоходный комбайн еще засветло, а по утрам убирать начинает поздно. Ночами Семенова и Чувячкина можно найти где угодно, только не в поле. А дорогое время уборки уходит. Правление колхоза не раз делало Семенову замечание, но это на него не действует. Долго ли еще правление будет с ними нянчиться и думает ли Николай Семенов и Иван Чувячкин работать по-настоящему, как работают лучшие комбайнеры района? И в конце подпись: «Елена Сухова, колхозница сельхозартели «Путь к коммунизму».

Семенов опустил газету и несколько минут стоял неподвижно, глядя на потемневшие кусты, за которыми пофыркивал меринок. Множество разнообразных мыслей родилось и исчезло в эту минуту в голове у комбайнера. Он сам себе не ответил бы, почему так получается. В самом деле, чем он хуже того же комбайнера Поспелова, которого хвалят почти в каждой газете и про которого председатель колхоза уши прожужжал Николаю? А Поспелов – ровесник, вместе на курсах учились и помощник у него хуже, чем Чувячкин, которого хоть сейчас на комбайн ставь!

Однако одна мысль перешибла остальные: это написала Лена! Девчонка! Семенов повернулся. Лена в это время наклонилась над бидоном. Из-под берета на шею упали два завитка волос и покачивались в такт движениям. Семенов обратил внимание именно на эти завитки, на которых трепетно играли отблески костра, на тонкую шею девушки и… почему-то не сказал ей тех обидных слов, которые готовы были сорваться с языка. Лена выпрямилась и встретилась взглядом с Николаем, потупила глаза. Какой он большой и красивый, этот нелюдимый, непонятный Николай. Молчание затянулось и стало неловким. Лена снова подняла глаза и только тут заметила, что все трое смотрят на нее.

– Да что вы на меня уставились, в самом деле! – сжав кулачки, выкрикнула Лена.

Чувячкин попросил каши. Дядя Тимофей не то смущенно, не то по привычке кивнул головой и склонился над миской.

Семенов, тяжело ступая, подошел к Лене.

– Сказал бы я тебе, – процедил он сквозь зубы, но совсем не зло и не веско, как того хотел, – только поберегу для другого раза. Ясно тебе, писательница?

Семенов загородил своей широкой спиной Лену, и дядя Тимофей подумал, что Николай может сейчас выкинуть какую-нибудь штуку, и встал.

А в это время заорал Чувячкин:

– Караул! Спасайся, кто может!

Все трое разом оглянулись на крик, Лена не могла скрыть улыбки. Сквозь кусты продрался меринок, и наклонил свою нахальную морду через плечо Чувячкина к брезенту, подбирая широкими губами куски хлеба.

Чувячкин отпрянул в сторону, а потом и сам расхохотался. Семенова это не развеселило. Он решительно зашагал от костра в поле, к комбайну. Дядя Тимофей принялся выпроваживать меринка.

– Эй! Эй, дорогой товарищ! – закричал Чувячкин вслед комбайнеру. – Поужинай!

Но Семенов не обернулся. Чувячкин торопливо собрал с брезента несколько ломтей хлеба, запихал их в карманы и заспешил за товарищем. У кустов остановился и сказал:

– Проголодается – и хлеб всухомятку за милую душу съест.

Лена печально смотрела в ту сторону, куда скрылись комбайнеры. Глаза ее повлажнели. Беспомощная улыбка блуждала на лице. Когда Лена ехала сюда, она внутренне содрогалась при мысли о предстоящем объяснении с Семеновым и в то же время она страстно хотела этого объяснения. Но получилось все не так. Дядя Тимофей заметил:

– Разошелся, как холодный самовар, – и принялся доедать ужин. Но вернулся Семенов и отрывисто спросил дядю Тимофея:

– Где подводы?

– Ась? – не понял тот. – Ах, подводы! – наконец сообразил он и подозрительно посмотрел на Семенова. – А тебе зачем они?

– Надо!

– На второй ток отправил. Что им здесь делать? А там комбайнеры жмут.

– Чтобы подводы через час были, ясно?

И Семенов, не удостоив Лену взглядом, ушел обратно, вышагивая зло и уверенно.

– Ну, теперь он всем покажет, где раки зимуют, – облегченно вздохнул дядя Тимофей.

А Лена все смотрела на темные кусты, которые скрыли комбайнера Семенова, и глаза ее наполнились слезами. Ей нравился этот угрюмый и непонятный парень.

РАДОСТЬ

Вечер опустился незаметно. На востоке мигнула первая изумрудная звездочка, за ней вторая, с низины потянуло сыростью, и синева плотно окутала поля и перелески. Луна показалась из-за березняка, упали на поля огромные тени от деревьев.

На полевом стане пылал костер. Трактористы, уставшие за день, наскоро ужинали и забирались в вагончик спать: подниматься им на рассвете.

Степану, заводскому человеку все здесь было новым, необычным. Приехал он в колхоз сегодня утром и уже успел набродиться по полям. С непривычки гудело в ногах. И все-таки спать не хотелось. Он сидел у костра и постоянно ловил себя на мысли, что думает о Настеньке. Она должна была вот-вот появиться на стане.

Возвращались люди с поля, но она еще не приходила. Вместе со Степаном у костра бодрствовал бригадир, уже немолодой молчаливый человек, и беспрестанно курил трубку.

Трещали в траве полуночники-сверчки. За озимым кликом добродушно урчал трактор. И в этом огромном, залитом мягким лунным светом, притихшем мире родилась песня. Девичий голос расплескал душевную грусть:

 
Ой, цветет калина
В поле у ручья.
Парня молодого
Полюбила я…
 

Степан слушал не шелохнувшись. Песня приближалась. На какое-то время, позабыв о трубке, прислушался бригадир. Из двери полевого вагончика высунулся тракторист Федор.

– Настенька! – с доброй улыбкой сказал бригадир и добавил, обращаясь к Степану. – Она у нас песенница. Слышите, как поет!

«Настенька! Песенница!» – Что-то теплое, необъяснимое поднялось в груди у Степана.

Песня оборвалась у самого стана. В свете костра появилась Настенька, немножко неловкая, но привлекательная в своей непосредственности.

– Добрый вечер, – поздоровалась Настенька и присела у костра.

Бригадир предложил ей поужинать. Она отказалась и посмотрела на Степана приветливо, дружелюбно. Он смутился и, чтобы скрыть это, полез за папиросой.

Настенька повернулась к вагончику и позвала:

– Федор! Спишь или нет, Федор?

Снова из вагончика высунулся Федор.

– Не спится, а что?

– Ты говорил товарищу из города, о чем давеча мечтал?

– Я думал, ты о чем путном хочешь просить, – рассердился Федор.

– Разве это не путное? – и обратилась к Степану. – Он хотел пригласить вас в помощники. Одному, говорит, очень трудно.

Бригадир улыбнулся: хорошо поддела Настенька Федора.

– Без няньки Федору трудно, это правда, – заметил бригадир. – Только куда же тебя тогда денем, Федор?

– В прицепщики! – засмеялась Настенька. – Я ему свое место уступлю.

– А ну вас! – обиделся тракторист. – Хватит меня, Настенька, разыгрывать. У меня терпение не железное, – и всердцах захлопнул дверцу.

Настенька тихо засмеялась. Бригадир с улыбкой покачал головой.

А Степану припомнилась утренняя встреча. Пришел в правление и отрекомендовался председателю:

– Техник. С тракторного.

– Милый ты мой! – обрадовался председатель. – Ты даже сам не представляешь, как кстати прикатил. Настенька! Бери товарища техника – вот вам и помощь! Веди его к своему Федору.

Почти всю дорогу до поля, на котором работал трактор Федора, молчали, исподтишка приглядывались друг к другу. Тракторист их встретил неприветливо. На вопрос Степана, что у него стряслось с трактором, ничего не ответил, а когда Степан настойчиво повторил вопрос, Федор что-то сердито пробормотал.

– А ты не сердись, – миролюбиво проговорил Степан. – Одна голова хорошо, а две лучше.

Федор почему-то рассвирепел, повернулся к Степану и в упор спросил:

– Кто таков будешь?!

– Сколько в тебе гонору-то! – рассердилась Настенька. – Я ж сказала – это товарищ от шефов. У тебя в одно ухо влетело, а в другое вылетело. Человек тебе помочь хочет.

– У меня таких помощников много, – с меньшей запальчивостью проговорил Федор, с недоверием приглядываясь к этому незнакомому парню.

– Дай-ка посмотрю, – Степан отстранил Федора и наклонился к мотору, возился минут десять, а потом приказал Федору: – Крутани!

Тот повиновался. Трактор чихнул раз, другой и весело затарахтел. Степан вытер руки о тряпку, которую подала ему Настенька.

Когда трактор двинулся, волоча за собой сеялки, на одной из которых стояла Настенька, Степан и девушка улыбнулись друг другу. И он крикнул:

– Счастливо!

Грохотал и лязгал трактор, заглушая все. Но девушка, видимо, поняла пожелание Степана и помахала ему рукой.

…Сейчас Настенька сидит перед костром напротив Степана, обхватив колени руками, и задумчиво смотрит на потухающий костер. Вот она подняла глаза и попросила:

– Расскажите о заводе.

Степан не знал, с чего начать. Она попросила еще раз, и он начал рассказывать. Настенька слушала с дружеской улыбкой и не сводила с него мечтательных глаз. Это его смущало и воодушевляло.

После этого вечера Степан встречался с Настенькой еще несколько раз.

* * *

Больше двух лет прошло с тех пор, и случилось так, что Степан ни разу не встретился с Настенькой, хотя и не забыл ее.

Однажды в театре тракторного завода проходил концерт художественной самодеятельности. Зрительный зал был набит до отказа. И вот девушка в белом бальном платье, ведущая концерт, звонко объявила:

– Сейчас выступит Степан Колесников. Он исполнит на скрипке свой музыкальный этюд «Мечтания».

Степана знали многие. И когда он появился на сцене, несколько иной, чем всегда, – в темном костюме, сосредоточенный, чуть неловкий, – в зале вспыхнули аплодисменты и тут же стихли.

Степан что-то сказал седому сухонькому старичку – своему учителю. Тот кивнул головой, сел за рояль и осторожно опустил руки на клавиши. Дрогнули встревоженные струны, и в зале родилась мелодия, тихая и задушевная.

Степан вскинул смычок, который на миг замер в воздухе. И в мелодию, которую вел рояль, вплелись серебристые звуки скрипки. Звучали они сначала робко, а потом смелее, и мелодия аккомпанемента отступила. Слушатели затаили дыхание.

Музыка покорила людей. Степан словно увел всех из зала странствовать по красивым родным просторам.

…Когда под сводами зала медленно угасли последние звуки задушевной мелодии, когда Степан осторожно опустил руку со смычком, в зале повисла тишина.

Вышла из-за кулис и в недоумении остановилась конферансье; поднялся из-за рояля старый учитель и трясущимися от волнения руками стал собирать ноты; покорно склонил голову Степан.

А зал молчал.

И вдруг тишина взорвалась. Овации оглушили Степана. Он скрылся за кулисами. Его вызывали, а он торопливо оделся и выскочил на улицу, полной грудью вдохнув морозный воздух. Радость творчества, радость удачи волновала его. Самым желанным спутником сейчас была бы Настенька, ей бы он поведал то, что переполняло его.

Но ее не было.

* * *

А Настенька сидела в зале. Идя на концерт с подругой, у которой гостила уже второй день, Настенька вовсе не надеялась встретить того техника, который приезжал к ним в позапрошлую весну. Но когда Степан Колесников появился на сцене, она сразу узнала его и обрадовалась. Настенька не сводила глаз со Степана, с его задумчивого лица, следила за легкими движениями пальцев левой руки, за плавными взмахами смычка. Она сразу безотчетно покорилась нежной мелодии.

И Настенька почувствовала себя удивительно легко и приятно. Скрипка рассказывала о чем-то знакомом-знакомом. Может быть, это был веселый летний день, с небольшим дождиком и такой красивой радугой. А может быть, скрипка рассказывала о голубом вечере на полевом стане, когда над полями и рощами звенела ее, настенькина, песня. Именно напев той песни сейчас так уверенно и красиво выводит Степанова скрипка. Видно, Степан подслушал настенькины думы, услышал ее песни. Значит, он думал о ней.

На улице Настеньку встретила завируха: крупно и густо шел снег. Впереди полыхало зарево большого города. Далекими-далекими показались ей те весенние встречи. Она была счастлива, что вновь встретила Степана. Ей захотелось поскорее увидеть его, подойти и сказать что-нибудь ласковое и понятное только им двоим.

И Настенька решила вернуться в театр. Но кто-то хлопнул дверью. Настенька вздрогнула и, не оглядываясь, поспешила в город, не переставая думать о Степане, о встрече с ним, которая теперь, она верила этому, обязательно состоится.

А декабрьский снег кружился в темноте, мягко похрустывал под ногами. Навстречу неслись автомобили. Встретилась веселая гурьба молодых людей, и долго слышались их смех и голоса. Где-то в темноте, недалеко прогрохотал поезд. Во всем мире таком огромном, необъятном, горячо и неповторимо билась вечная жизнь. И в этом мире родилась и утвердилась большая радость Настеньки и Степана.

ВАЛИНА ОШИБКА

Морозный туман прочно опустился на город, уличные фонари и фары машин тускло мигали, обволакиваемые серой мглой. У освещенного подъезда клуба Валя остановилась, вглядываясь в лица идущих людей. Сергея не было. Она вошла в вестибюль, попала в шумную толчею, что образовалась у вешалки. Протиснувшись к барьерчику, еще раз огляделась, ища Сергея. Но в этом скопище народа трудно кого-либо найти. Валя расстегнула пуговицы пальто, развязала шаль и услышала знакомый голос. Прислушалась: говорили о ней. Валя хотела поглядеть, кто же это говорит, но не сделала этого: узнала хрипловатый голос Юрки Попетляева, шофера с их строительства, нагловатого и самоуверенного парня.

Кровь прилила к лицу, и вдруг так пусто сделалось на сердце. Валя попридержала шаль, которую уже приготовилась снять.

– А вообще, эта соломенная вдовушка ничего из себя, – продолжал Юрка. – Не будь, Сережа, лопухом…

– Не трепись! – хмуро оборвал его Сергей. – Понял?

Но Валя не слышала, что сказал Сергей. Ее захлестнула обида, жгучая до слез. Валя резко повернулась и, очутившись лицом к лицу с Попетляевым, ударила его по щеке, еще и еще раз. Звонкие пощечины привлекли всеобщее внимание. Шум стих. И она, и Юрка, и Сергей оказались в тесном людском кольце. Попетляев тер покрасневшую щеку ладонью и не знал, что делать: слишком неожиданным было нападение. Но вдруг злобные огоньки вспыхнули в его наглых кошачьих глазах, он скрипнул зубами и бросился на Валю. Однако Сергей схватил его за плечо и с силой швырнул в сторону, резко сказав:

– Не трожь!

Юрка отлетел, как мячик, – не зря Сергей работал каменщиком, силенки в нем хватило бы на четверых Попетляевых. Юрка упал бы, если бы какой-то паренек не поддержал его подмышки и восхищенно не произнес:

– Вот дает, так дает!

Валя, опустив голову, поспешно выбралась на улицу: ее обжигал стыд.

* * *

После случая в клубе Валя не видела Сергея три дня. Ей не хотелось его видеть, но если бы он пришел, она бы обрадовалась. В бухгалтерии стройки, где Валя работала счетоводом, о случившемся в клубе ничего не знали, а Вале почему-то все казалось, будто они знают, да только не говорят, боясь ее обидеть. И она переживала. Иногда ее безудержно душили слезы и страстно хотелось рассказать кому-нибудь о своих страданиях. Изредка Валя ловила на себе изучающий взгляд Василия Васильевича, бухгалтера, и краснела, не знала, куда деться. А однажды, когда все ушли на обед, Василий Васильевич, взяв костыли, подошел к ее столу и спросил:

– Ты, Валя, почему такая грустная за последнее время? Случилось что-нибудь?

Великого труда Вале стоило выдавить на лице улыбку и как можно обыкновеннее ответить, что ничего не случилось, просто Василию Васильевичу показалось. Но он недоверчиво покачал головой, однако расспрашивать ни о чем больше не стал. И Валя была благодарна ему за это, потому что, не кончи он расспросы, она расплакалась бы.

Что же с ней делается такое? Из-за Сергея? Она еще сама не сознавала, любит она его или нет. Слишком не повезло ей в любви, слишком грубо растоптали у нее это благородное чувство, чтобы она могла сейчас легко и бездумно довериться, как доверилась три года назад. Тогда она поступила безрассудно. И это безрассудство постоянно напоминало о себе милым лепетом сынишки, косыми, презрительными взглядами лицемеров и разными наговорами, какие пришлось услышать от Юрки Попетляева.

Расплатой за эту ошибку были и ее отношения с Сергеем. Сергей пристально присматривался к ней, и Валя видела: нравится она ему. И все-таки не понимала его. Был он то ласков, то замкнут и холоден. Какая-то невидимая, непонятная сила отталкивала его от нее и порой так чувствительно, что Валя плакала.

Валя хорошо понимала, что ей никогда не узнать того, что говорят о ней Сергею. Попыталась посмотреть на себя со стороны и ужаснулась: сколько грязного можно наговорить! Двадцатилетней девушкой нажила ребенка, дружила с Юркой Попетляевым, теперь вот с Сергеем…

Игорь Волобуев понравился ей с первого взгляда. У него были красивые карие глаза. Орлиный нос придавал лицу мужественное выражение. А Валя в жизнь входила с радостной верой в себя, во всех людей и не знала, что не перевелись еще и подлецы. Ее так научили глядеть – и не уберегли, обезоружили. Теперь вспомнила об Игоре Волобуеве брезгливо. Он работал на строительстве техником, в любви объяснился стихами и скрылся немедленно, как только узнал, что Валя беременна. Она не преследовала его – он стал ей до глубины души противен, и она, если бы можно было, раздавила бы его, как слизняка.

Ямочки на щеках, курносый маленький носик делали ее миловидной. Юрка провожал ее несколько раз домой, рассказывал анекдоты. Но когда она поняла цель его ухаживаний, то стала обходить Попетляева за два квартала. Тогда и поползли грязные слушки о Вале, а она мучилась, страдала и тщательно прятала свое горе от посторонних глаз.

В этот день Валя кое-как дождалась конца работы и выскочила из конторы первой. Смеркалось по-декабрьски рано. На улицах вспыхнули желтые огни, и как-то сразу потемнело, нахмурилось небо. Мороз был небольшой, дышалось легко. Валя замедлила шаг, остановилась в раздумье, свернула в скверик, смахнула со скамейки варежкой снег и села.

Вспомнила школьных подруг, беззаботные лыжные прогулки в такие вот декабрьские вечера и… заплакала. Подумала о сыне, и теплая волна нежности согрела сердце.

Валя заторопилась домой, к сыну – единственной отраде в жизни, к старой матери, доброй и беспомощной.

Еще в сенях Валя догадалась, что у них кто-то есть: у двери стояли галоши. Открыв дверь, она остановилась на пороге. Бабушка с Толиком сидела у кровати, а Сергей пристроился на сундуке, у двери. Взглянув мельком на Сергея, Валя сухо поздоровалась и сняла пальто. «Зачем он пришел?» – с раздражением подумала она. Сейчас хотелось побывать в своей семье без посторонних.

– Валя, – обратился Сергей, смяв в руках шапку. – Мне поговорить бы с тобой…

«Какие у него широкие лохматые брови», – почему-то подумала она и ответила:

– Говори, пожалуйста!

– Понимаешь… А может, пройдемся?

У Вали дрогнули губы. Надев пальто, она вышла первой и остановилась на крыльце, поджидая Сергея. Ей казалось, что он слишком долго возится со своими галошами, но когда Сергей вырос перед ней из темноты сеней, пожалела, что он так скоро справился с галошами, а она вот не успела еще собраться с мыслями.

Сергей тронул ее за рукав, приглашая спуститься вниз по ступенькам. Валя повиновалась, и они медленно побрели вдоль пустынной улицы, оба молчали. Наконец Сергей выступил вперед, загородил ей дорогу. Она потупила голову и поняла, что он сейчас скажет ей что-то очень важное.

– Валя, – медленно начал Сергей. – Я долго думал после того, помнишь, в клубе? Очень долго… Валя, нам надо пожениться.

Ее ошеломили эти слова, и, подняв голову, она прошептала:

– Что ты, Сергей!

Она круто повернулась и почти побежала обратно, а он догнал ее, остановил:

– Ты послушай, Валя… Я же люблю тебя, жить не могу!

Валя не поверила. Слишком нежданно пришло это. Нет, нет, она ничего не могла сейчас сказать, не могла ответить, потому что к горлу подкатил горький комок, а сердце колотилось быстро-быстро.

– Уйди! – прошептала она и опять побежала к дому.

– Валя! – услышала она позади голос Сергея. – Но ты ж скажи, любишь или нет?! Валя!

Она захлопнула за собою дверь, закрыла ее на крючок и, прижавшись к стенке спиной, отдышалась. Потом у нее ослабели ноги, и она медленно сползла по стенке вниз. Мать выскочила в сени, подняла дочь с холодного пола. А она спрятала лицо на материнской груди и зарыдала.

* * *

Весь другой день у Вали болела голова, на работе была рассеянной, отвечала на вопросы сослуживцев невпопад. Василий Васильевич предложил ей уйти домой, а она отказалась. «Домой? – подумала Валя. – А что ж дома?»

Кончилась работа, а Валя не спешила. Боялась, что опять встретит Сергея, опять будет трудный разговор, а она еще внутренне к нему не готова.

Что же ей делать? Мать говорит – повременить. На душе смутно.

Валя задумалась, опять слезы появились на глазах. Кто-то тронул ее за плечо. Валя взглянула: перед ней на костылях стоял Василий Васильевич.

– Обидел кто? – спросил он. Она, прикусив нижнюю губу и еле сдерживая слезы, покачала головой – нет, никто ее не обижал.

– Дома неладно?

Валя уронила голову на руку, которая лежала на столе, и дала волю слезам. Василий Васильевич присел рядом, погладил ее по голове и проговорил участливо:

– Поплачь, легче будет.

Немного успокоившись, она рассказала ему все: и о первой своей ошибке, и о Юрке Попетляеве, и о Сергее – бригадире каменщиков, и о своих страданиях.

Он слушал внимательно, чуть склонив седеющую голову. На виске нервно пульсировала жилка, дрогнула иссеченная порохом щека, а в задумчивых глазах было сочувствие.

– Это какой Сергей? – спросил он. – Дубов, что ли? Валя кивнула головой.

– Знаю. Самостоятельный парень. Любит?

Валя потупилась.

– Чудесно! Чего же ты боишься? Эх, Валя, Валя, возьми себя в руки. И ты ведь его любишь?

У Вали посветлело на душе, будто Василий Васильевич добровольно переложил ее тяжесть на свои плечи.

* * *

А дома Валю ждала неожиданность. Войдя в комнату, она в первую минуту остолбенела. Комната была пуста. Радостным криком не встречал сын, не поднялась навстречу мать. И лишь в углу, возле окна, сидел задумавшись Сергей. Он встал, когда Валя появилась в комнате, и наблюдал за нею молча, с еле заметной улыбкой.

– Что случилось? – тихо спросила она. – Где мама с Толиком?

И вдруг все поняла. Сергей привлек Валю к себе и сказал:

– Я перевез их днем. Ты не возражаешь?

Она улыбнулась сквозь слезы и припала к его плечу.