Текст книги "Сугомак не сердится"

Автор книги: Михаил Аношкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

СУГОМАК НЕ СЕРДИТСЯ

Виталий пришел на озеро Сугомак порыбачить, а оно бушевало, и Виталий приставил удочки к сосне и лег на траву: какая уж рыбалка! Озеро было пустынным. И вдруг он на самой середине озера увидел черную долбленую лодку, их называют у нас «душегубками». Лодку то подбрасывало на гребень волны, то зарывало в брызги. Вот сильная волна повернула «душегубку» поперек, Виталий даже вскочил – плохи шутки с Сугомаком в такую пору. Долго ли до беды?

Но пловец ловко выправил лодку, и она снова закачалась по волнам, приближаясь к берегу. Виталий рукавом рубашки стер со лба пот: такой пловец не пропадет!

Когда лодка приблизилась на столько, что можно было разглядеть в ней смельчака, Виталий удивленно присвистнул – то была девушка! Вот «душегубка» ткнулась острым носом в гальку, и девушка выскочила на берег. Подтянув лодку к береговому пеньку, она выпрямилась и поглядела на Виталия.

– Ну и волны! – сказала девушка. – Сумасшедшие!

– Кто же в такую пору плавает? – отозвался Виталий. – Могли утонуть!

– Я? – повела черными бровями девушка. Виталий разглядел ее глаза: стального цвета, с зеленоватым отливом, умные и дерзкие. Она была как березка гибкая – белое платье в горошек ладно облегало ее фигурку. Девушка понравилась Виталию.

Она приковала лодку на цепь, выгребла веслом из нее воду, достала клеенчатую сумку и, закинув по-мужски на плечо весло, обратилась к Виталию:

– У вас нет лодки?

– У меня водобоязнь, – улыбнулся он.

– Что-то не похоже!

– Бр! – поежился Виталий. – Пузырьки пускать неохота.

Девушка рассмеялась. Смеялась она хорошо, звонко, заразительно. Зубы у нее белые-белые, в глазах словно бесенята, на щеках выступил густой румянец. Екнуло у Виталия сердце, и показалось ему будто давным-давно знает он эту девушку, словно бы уже где-то встречался с нею. Но нет, не встречался он с нею до этого. Почему же так радостно бьется сердце? Да! Ведь такой была Пелагея. Как он сразу не догадался об этом?

– Знаете, – серьезно сказал Виталий. – Вы напомнили мне девушку, несуществующую.

– Несуществующую? Интересно!

– Хотите расскажу!

– Если недолго.

– Давно это было. Жил в Кыштыме мастеровой Ефим. Ничем не обошла его природа: ни смекалкой, ни красотой, ни смелостью. И любил он девушку Пелагею. Под стать ему была во всем – и умом, и красотой. Она любила Ефима. Добрые люди смотрели на них и радовались.

Повстречался однажды с Пелагеей сын хозяина завода. Дурная слава ходила о нем. Не одна обманутая им девушка втихомолку выплакивала свое горе. Прозвали за то хозяйского сына Змеем Горынычем. По пятам стал ходить Змей Горыныч за Пелагеей. Думал, за счастье почтет бедная девушка быть его женой. А Пелагея любила Ефима и гордо отказала Змею Горынычу. Тогда он больше прежнего начал приставать, грозиться: «Все равно моей будешь! И не такие смирялись».

Рассказала Пелагея о своей беде Ефиму. Вскипело у парня сердце, другие вспомнил обиды и убил он Горыныча. Схватили Ефима хозяйские холуи, мучили-мучили и решили утопить в Сугомаке. В ясное летнее утро увезли Ефима на озеро, привязали ему на шею камень и приказали каяться перед смертью. Тишина вокруг стояла. У берез листья замерли. Солнце из-за леса встало.

Приподнялся Ефим на локтях – камень-то грудь давил, – осмотрелся, простился взглядом с белым светом и прошептал:

– Прощай, Пелагеюшка!

А с берега, от Голой сопки, донесся крик Пелагеи:

– Прощай, Ефимушка, прощай!

Заторопились палачи. Выбросили Ефима в воду. Барахтался, барахтался он, да тяжел был камень на шее – утянул на дно. И только хотели к берегу плыть палачи, как налетел ветер, взбаламутилось озеро, поднялись волны с белыми гребнями, перевернули лодку. Ни один палач не спасся. Так Сугомак отомстил за то, что погубили они невинного, рассердился на несправедливость.

В то утро утопилась и Пелагея.

…Виталий замолчал, глядя на озеро. Девушка взглянула на юношу и сказала:

– Грустная легенда! А вы поэт!

– Ошиблись.

– Только не похожа я на Пелагею, вам показалось, – тряхнула кудрями девушка и неожиданно, как сугомакский ветер, сорвалась с места и побежала к дороге.

– До свидания! – крикнула она на прощанье, а Виталий посмотрел ей вслед и вдруг почувствовал, как грусть наполняет его сердце.

* * *

Он часто думал и верил, что встреча состоится. Она не может не состояться.

Стоя за станком и наблюдая за металлической стружкой, он видел девушку такой, какой предстала она перед ним на Сугомаке. И Виталий еще несколько раз ходил на озеро в тайной надежде повстречать ее снова.

Озеро было спокойным, лодка сиротливо покачивалась у берега, а девушки не было.

Но встреча все-таки состоялась. В обеденный перерыв Виталий вышел из цеха. Направляясь к проходной, он увидел ту девушку – даже голова закружилась от радости. Трудно ее было узнать в брезентовой спецовке, но Виталий узнал. Сердце подсказало – это она, которую ты ищешь!

– Здравствуйте! – сказал Виталий, едва сдерживая волнение.

Она оглянулась. Взгляд ее сначала выражал недоумение, потом как будто потеплел.

– Ах, это вы!

Виталий робко отвел в сторону глаза и тихо проговорил:

– А я искал вас.

– Напрасно! – с улыбкой проговорила она. – Не надо меня искать – все равно не найдете.

И ушла.

Крутится деталь. Вьется светлая стружка из-под резца. А перед глазами Виталия бушует грозный Сугомак, вскипают яростные волны, по ним прыгает «душегубка». В лодке девушка гибкая, как березка, с дерзкими глазами. «Не надо меня искать, все равно не найдете!» – звенит в ушах ее голос.

Виталий сжимает губы и упрямо твердит:

– Найду!

Потом увидел ее портрет на заводской Доске почета. Так вот она кто – формовщица Людмила Самойлова! Люся! Она улыбалась ему с фотографии, как бы дразнила: «Попробуй, догони меня!»

Он узнал о ней все: и что живет она в Шуранке, что отец-инвалид сторожит на Сугомаке коллективные огороды, что ни матери, ни сестер, ни братьев у нее нет – живет с отцом.

Как-то в заводском саду был молодежный вечер. В летнем клубе негде было повернуться – на торжественной части побыть хотелось всем. Говорили, что приехал представитель обкома комсомола и будет вручать грамоты.

Одним из первых грамоту получил Виталий. Зная, что здесь находится Людмила, он решил сказать несколько слов. Маленькое путанное выступление он закончил совсем неожиданно для себя:

– Мы еще посмотрим, товарищи, чьим портретам красоваться на Доске почета!

Ему хлопали, но никто из сидящих в зале, думалось Виталию, не понял истинного смысла последних слов. Только он знал, кому предназначен этот намек!

С Людмилой столкнулся на лестнице: она шла за грамотой, а Виталий уже спускался со сцены. Девушка прошуршала шелковым платьем, обдала Виталия запахом духов, ласково ему кивнула.

С нетерпением ждал Виталий конца собрания. Когда объявили танцы, он кинулся искать девушку. Нашел ее на танцевальной площадке и пригласил на вальс. Людмила улыбнулась, молча положила ему руку на плечо. Он робко взял девушку за талию, и они закружились. Виталий не мог опомниться от счастья. Ведь столько он мечтал об этой минуте – и счастье вот оно, рядом… Виталий старался не дышать. Людмила была задумчива и молчалива.

– Не узнаю вас сегодня, – наконец промолвил Виталий, взглянув ей в глаза.

– Я всегда такая. Вы просто меня не знаете. Не пройтись ли нам по аллейке? Мне что-то жарко.

Влились в поток гуляющих. Молчали. Виталий мучился: душа ликовала, а слов не было.

– Вы нескладно говорили на сцене, – сказала Людмила, – особенно о фото.

– О фото? – оживился Виталий и загадочно улыбнулся: – Но ведь надо понять!

– Чего ж тут понимать? – удивилась девушка. – Я все поняла.

Она сбоку смотрела на Виталия, и ему показалось, что на лице ее скользнула и тут же погасла насмешливая улыбка.

Они свернули к пруду и остановились у ограды.

Пруд спал. Ночь окутала его густой синевой. Огни лесопилки на том берегу вытянулись цепочкой. Справа шумно работал механический завод. Порой в звездное небо врезался голубой огонь электросварки. Где-то далеко-далеко, за прудом, угадывались Уральские горы.

– Как хорошо! – вздохнула Людмила, взявшись за решетку изгороди. – Смотрите, звезда упала!

Давно ждал этой минуты Виталий. Сейчас он скажет девушке все. И, словно угадывая думы Виталия, Людмила повернулась к нему и проговорила:

– Я все знаю. Знаю, что вы спрашиваете обо мне, следите за мной.

Виталий не отрывал взгляда от ее лица. Матовый свет фонаря, пробившись сквозь листву, мозаикой лег на ее плечи, лицо, волосы. Глаза ее смотрели грустно, придавая лицу мечтательное выражение.

– Вы очень настойчивы, – продолжала вполголоса Людмила, – и мне это нравится. Но вы никогда ни о чем не догадывались?

– О чем?

– А вы могли бы догадаться. Я бы ведь тоже могла искать с вами встреч, но не искала.

Смысл ее слов медленно дошел до Виталия.

– Значит? – шопотом спросил он, опуская глаза.

– Да, – подтвердила девушка. – Я люблю другого. – И, словно желая смягчить удар, ласково спросила: – Но ведь мы не станем врагами, не правда ли?

* * *

Еще по-летнему шумели березы, но чуткое ухо слышало осеннюю печальную нотку. Листья подернулись светло-багряным налетом. Не пройдет и двух недель – они побуреют и ветер спугнет их с веток, закружит в воздухе, а потом бережно опустит на сырую землю.

Еще по-летнему выглядела гора Сугомак, но от нее уже веяло осенним холодком. Скоро выцветет у горы зеленый наряд и окутается она, зябко поеживаясь, в серые тяжелые тучи.

Еще по-летнему спокойно перекатывались на гальковом берегу ленивые волны. Но пройдет немного времени, и заплещутся они глухо и тоскливо, предчувствуя ледяное дыхание зимы.

Стояли последние дни теплого лета.

Виталий подошел к заветному месту и сел на камень, недалеко от пенька, к которому была прикована людмилина лодка. Ворчали на гальковом берегу волны, легкий ветер освежал лицо.

И вспомнил Виталий первую встречу с Людмилой, видел в воображении синее утро, лодку на середине озера и слышал: «Прощай, Пелагеюшка!» – «Прощай, Ефимушка! Прощай!»

– Здравствуйте, Виталий! – услышал он за спиной девичий голос, вздрогнул и вскочил на ноги.

Людмила! А рядом с ней парень в военном кителе, невысокий, коренастый, с проницательным взглядом. И не красив и не строен он был – самый обыкновенный. На плече нес весла. Виталий сконфуженно улыбнулся. Людмила подошла к лодке и загремела цепью.

– Думаем туда – на тот берег. К ее отцу, – положив весла на землю, запросто поведал Виталию людмилин спутник. – Закурим!

Виталий не курил.

– Готово, Андрюша! – крикнула Людмила. – Поехали!

– Может, за компанию? – пригласил Андрей.

– Спасибо, – отозвался Виталий.

– Да у него водобоязнь! – добродушно рассмеялась Людмила и помахала рукой: – До свидания, Виталий! Счастливо тебе!

Они отчалили.

Виталий грустно смотрел на лодку, на Людмилу, на ее счастливого спутника. Двое поплыли навстречу своему счастью, и Сугомак не сердился. Он мирно плескался.

ЛЮБОВЬ

После демобилизации из армии я готовился в институт. Многое забылось – пришлось усиленно заниматься. А когда уставал, шел на Сугомак отдыхать.

Однажды, возвращаясь с озера, повстречал девушку. Поровнявшись со мной, она застенчиво улыбнулась и поздоровалась:

– Здравствуйте, Николай Петрович!

Я удивился: девушка была мне незнакома.

– Здравствуйте, – ответил я, а сам подумал: «Где же я ее встречал? Кто она?»

– Не узнаете?

– Н-нет, – пожал я плечами и заметил, как девушка смутилась, потупила глаза. – Откуда вы знаете меня?

– Вы у нас пионервожатым были, только давным-давно. Еще до войны.

– В четвертом «б»? – улыбнулся я.

– Ну да, в четвертом «б»!

– Кто же вы?

– Я Маша Потапова!

– Не припомню что-то.

Маша посмотрела на меня исподлобья, затаив улыбку.

– А я бы вас и через двадцать лет узнала.

– Почему же?

– Да так, вообще, – уклонилась она от ответа и вдруг засмеялась. – Вы обидели меня тогда.

– Я? Обидел?

– Правда. Вы с Сугомака? А я на Сугомак!

Я вернулся – пошел с Машей. Сбоку поглядывал на нее: правильный профиль, нежный такой, по спине коса толстая сбегает.

– Чем же я вас тогда обидел?

– Ничего особенного. Вы культпоход в кино организовали, а меня не взяли. Алька Спиридонова что-то набедокурила, а вы подумали на меня и не взяли в кино. Обидно было, но я промолчала.

Мы вышли на берег. Маша села на пенек. Я взял камень и бросил в воду.

– Знаете, почему мне нравится это озеро? – спросила Маша.

– Почему?

– Оно никогда не бывает скучным, одинаковым.

Как она верно подметила! И ведь я любил Сугомак за это же!

Вырывается вдруг из-за гор ветер, тогда перекатываются синие волны и с шумом рушатся на берег. Вода пенится, шуршит на гальке и, шипя, отползает обратно, волоча за собой камешки. И тогда сердито и неуемно ворчат старые сосны, трепещут березы, пригибаются к земле. И что-то такое могучее, богатырское слышится в реве волн и посвистах ветра.

То вдруг оно затихает, добродушно плещется о берег, ни на кого не сердится. Таким оно было в день нашего знакомства с Машей. Не шумели суровые сосны, тихо шептались о чем-то березы. Голубое небо отражалось в озере, и казалось, было два озера: одно вверху, а другое внизу – брось камушек и покачнешь его. А часто бывало так: скроется солнце за тучей, озябнет озеро, подернется мелкой рябью. Насторожатся старые сосны, притихнут березы. Душно – дышать нечем. Значит буря будет. На западе над горами закипает грозовая темень, уже блещут молнии, слышатся раскаты грома.

И разразится буря, загудят сосны. А дождь полощет и полощет. Какая тогда разудалая сила гуляет на великих горных просторах!

Славное озеро! Об этом думал я, смотря вдаль на серебристые блики на воде, об этом, кажется, думала и Маша. Она сидела задумчивая, притихшая. Потом она улыбнулась, приподняв крылатые брови, взглянула на меня и сказала озорно:

– Давайте соревноваться, кто дальше бросит камень!

И мы кидали в воду маленькие камушки, старались, чтобы они падали как можно дальше. Сначала камни летели дальше у Маши, и она бурно радовалась, хлопала в ладоши. Но и я скоро наловчился.

С озера возвращались старыми знакомыми, болтали обо всем, смеялись.

Потом почти каждый день виделись на берегу. Первым обычно приходил я, садился на камень и подставлял разгоряченное лицо свежему ветру. Плескались волны, покачивались вдалеке рыбацкие лодки, синела за озером гора. Было радостно от того, что есть на свете такое озеро, что в мире так много солнца, что существует на свете кареглазая девушка Маша. И я ждал ее, нетерпеливо поглядывая на дорогу, которая лениво выползала из соснового бора. Сосны мешали видеть дальше, а там могла быть Маша.

Но вот она появлялась – стройная, приветливая. Садилась рядом, глядела чуть лукаво и говорила:

– Я так спешила. А вы, Николай Петрович, почему хмурые?

– Взгрустнулось.

– Не надо грустить! – ласково улыбалась она и вздыхала.

– Мама сегодня сказала, что я правильно решила поехать в педагогический. У меня с детства склонность к учительской работе.

Маша, наверно, уловила мой недоверчивый взгляд и горячо принялась убеждать:

– Верно, верно! Бывало, посажу кукол и учу их. А подросла – мальчишек учила.

Я засмеялся, а Маша воскликнула:

– Вместе учиться будем! Ведь, правда, это хорошо?

В конце августа мы попрощались с Сугомаком. Нас ждал большой город, институт. Мы об этом только и говорили – какие у нас будут товарищи, как станем учиться. Загадали, что встречаться будем часто.

Маша неожиданно побежала вдоль берега и крикнула:

– Ловите! Ловите меня!

Я догнал ее, поднял на руки и бережно понес. Маша доверчиво прижалась ко мне. Я поцеловал ее. Она закрыла глаза. И вдруг обвила мою шею и прильнула к моим губам.

– Какой ты сильный, Коля! – прошептала она, когда я опустил ее на прибрежный камень. – Какая я счастливая!

Я обнял Машу за плечи, и мы долго смотрели на белую кипень озера, на лесистые горы Урала.

* * *

В институте устроились хорошо. Учились на разных факультетах, но жили в одном общежитии. Встречались каждый день. Чаще я приходил к Маше в комнату, а иногда она приходила в нашу. Стучала отрывисто, но напористо. Я всегда узнавал Машу по стуку: никто так не стучал, как она.

Маша пробирала нас за беспорядок в комнате, ребята отшучивались, а я не сводил с нее глаз и молчал.

– А вечер какой чудный! – говорила она мне. – Морозный, снег под ногами похрустывает. Пойдем, а?

У нее все вечера были чудесными. Беснуется на широких улицах города ветер, сыплет в лицо снежной колючей пылью, скрипят заиндевелые колеса трамвая, прохожие попрятали носы в воротник, – Маша радуется морозу и тащит меня на прогулку. Если же мороз смягчался, дул теплый южный ветерок, Маша говорила, что уже веет весной, и воробьи вон к весне расчирикались, и мальчишки повылазили в скверы – тоже к весне.

Весну Маша ждала с такой веселой нетерпеливостью, что даже я стал сердиться на весну за то, что она не спешит.

А когда настала весна и зашумел ручьями апрель, с Машей приключилось несчастье. Она заболела. Я не встретил ее в институте поутру и побежал в общежитие. Маша лежала в жару. Она осунулась, щеки провалились, лихорадочно блестели глаза. Машин вид потряс меня.

– Маша! – проговорил я. – Что с тобой, родная?

Я коснулся рукой ее лба – он горел.

– Ничего, Коля… пройдет… – прошептала она, посмотрев на меня благодарно, и столько было в ее глазах невысказанной боли, что я не вынес – отвернулся. Слезы душили меня.

…Эти дни я не выходил из больницы, но к Маше не пускали. Однажды до вечера просидел в приемной. Сидел на скамейке, оперев локти о колени и зажав ладонями голову.

Кто-то тронул меня за плечо:

– Молодой человек, что вы здесь делаете?

Я поднялся – спрашивала пожилая женщина, врач.

– А это, Марья Сергеевна, к девушке из пятой палаты. Ходит каждый день, а не пускают, – ответила знакомая санитарка.

– А! – протянула женщина, словно бы вспомнила, о ком идет речь. – Пора домой. Уже вечер.

– Конечно, конечно, – машинально согласился я, а она очень пристально взглянула на меня и приказала санитарке дать мне халат. Я принялся благодарить ее. Она же сурово бросила:

– Недолго только! – и ушла.

Вошел в палату на цыпочках. На первой от окна койке я увидел Машу. Бросились в глаза ее чудесные русые волосы, разбросанные на подушке. Когда я подошел и сел на табуретку, Маша открыла глаза и попыталась улыбнуться. Только улыбки не получилось, глаза широко открылись, и светлая слезинка скатилась по виску, упала на волосы.

– Коля, – прошептала Маша, – ты пришел…

Я взял ее горячую похудевшую руку, прижал к своей щеке; и тоже не сдержал слез. Потом целовал ее пальцы. Она шептала:

– Милый… Я выздоровлю. Ведь ты хочешь, чтобы я выздоровела.

Ночами мне не спалось. А если забывался в коротком сне, то чудилось, будто теряю Машу, теряю безвозвратно. Утром торопился в больницу и, если не пускали в палату, бродил вокруг, заглядывал в окна. Я не мог без боли смотреть на веселых девушек, мне казалось несправедливым, что вот они радуются, смеются, а Маше, может быть, в этот момент сделалось хуже и она умирает.

* * *

С тех пор прошло много лет. И какой бы попутный ветер не заносил меня в родной городок, я всегда прихожу на Сугомак.

И в минувшую осень побывал там: взгрустнул о прошлом.

Когда подрастет наш первенец, мы с Машей непременно поведем его на Сугомак и расскажем, какое большое место заняло это суровое лесное озеро в нашей жизни.

ЗОЛОТАЯ

Солнце позолотило верхушки гор, когда мы со старшим братом Валентином вышли в путь. На гору Сугомак поднялись только к полудню.

На горе я был впервые, и горная страна, которая мне открылась, захватила мое воображение. Незнакомые лесистые горы в беспорядке громоздились за Сугомаком и Егозой. Их было очень много.

Одни, покрытые густой тенью, выглядели хмуро, другие, освещенные солнцем, ярко зеленели, словно малахит.

Валентин повернул меня лицом к востоку – смотри! На всем протяжении, насколько хватало глаз, распростерлась тайга, с аккуратными прямоугольниками вырубок. Хаотически раскиданные озера поблескивали на солнце, одни большие, а другие совсем маленькие, как светлые крапинки.

Самой любопытной деталью этой таежной равнины, пожалуй, был наш городок. Он был игрушечным. Казалось, без труда можно было сгрудить руками эти домики, похожие на спичечные коробки или кубики, и перенести на другое место.

– Хорошенько смотри! – сказал Валентин. – С собой взять это нельзя.

По-моему, он был не прав, потому что я унес с горы несказанное чувство радости и восхищения нашим краем.

Валентин присел на шихан и почти насильно усадил меня.

– Садись, – сказал он. – Садись и послушай, что я тебе расскажу.

И Валентин рассказал мне легенду. В незапамятные времена жила на Урале дочь великого хранителя земных богатств – Золотая. Одевалась она в блестящее золотистое платье до пят, золотая коса спускалась до земли. Ушел ее отец на север, а Золотую оставил беречь несметные богатства в наших краях. И дал наказ: придут сюда люди, открыть им богатства. Золотая так и сделала. Только не счастье принесло народу богатство, а горе, потому что им завладели худые люди, кучка грабителей. И не стало руды в Разрезах, повывелось золото в Соймановской долине, обеднела речка Сугомак. Сама Золотая куда-то ушла. Века миновали с тех пор. Говорят, в наше время видели ее на горе Магнитной, потом на Чусовой, а в Кыштымские края почему-то еще не заглядывала.

Валентин задумчиво смотрел вдаль.

Я долго оставался под впечатлением виденного на горе, а Золотая снилась несколько ночей подряд.

* * *

В середине лета я с приятелями ловил пескарей в речушке Егозе. Мы не столько ловили, сколько баловались: брызгались, кричали, бегали. А когда надоело, вылезли на солнечную полянку и легли рядком. Впереди, метрах в двухстах от нас, за кустами ольховника поднималось железнодорожное полотно. К вечеру по нему потянулись ватаги ягодниц, одинокие покосники.

И вдруг я увидел брата с какой-то девушкой. Она смеялась, старалась идти по рельсе, но удержаться на ней не могла. Валентин хотел придержать девушку за руку, но она запротестовала и, балансируя руками, пошла по рельсе одна, победно поглядывая на Валентина.

Колька Сигаев воскликнул:

– Да она золотая, ребята!

В лучах заходящего солнца волосы девушки отливали золотом, словно горели.

В тот вечер я ждал Валентина с нетерпением. Появился он поздно. Посвистывая, разделся и, когда он уже откинул одеяло, я поднял голову и позвал:

– Валя!

– Ты почему не спишь?

– Валя, с тобой Золотая была, да?

Валентин поерошил мои волосы и легонько вдавил мою голову в подушку.

– Спи, – проговорил он и улыбнулся. – Придет же такое в голову!

Однажды я нечаянно попался им на глаза, и Валентин шутливо пригрозил мне пальцем.

– Я тебе, пострел!

Девушка вскинула свои огневые брови и взяла меня за подбородок:

– Ты и есть Сашок?

Я недовольно покрутил головой, освобождая подбородок.

– Что же ты хмуришься? Давай познакомимся. Зовут меня Алей, Алевтиной. Не хочешь разговаривать?

Она взяла меня за руку, я вырвался и убежал. Я готов был спорить с кем угодна, что она очень походит на легендарную Золотую. Лицо ее было тонким, одухотворенным – нельзя было оторвать взгляда и не любоваться им. И я гордился перед приятелями тем, что у Валентина такая замечательная подруга.

* * *

Весной перед выпускными экзаменами очутился за Сугомаком, возле Разрезов (есть такое озерцо, образовавшееся после затопления шахты).

В этих местах была хорошая охота на уток, и вот сюда и забрался я в один из погожих весенних дней. Апрель на Урале обычно холодный, а в этот год выдался теплый. Зеленела трава, набухли почки у берез, а черемуха набрала цвет и окуталась легкой беловатой дымкой. Пахло сырой землей, прелыми листьями, черемухой и березовой корой.

Недалеко от Разрезов, на бугорке, стоял балаган. Его построили старатели в давние времена, потом подновили охотники. Так этот балаган и стоял на распутье, готовый принять каждого, кто захотел бы здесь отдохнуть.

Балаган напоминал крышу, снятую с двухоконного дома, вкопанную в землю и обложенную дерном. Внутри балагана слева и справа были пристроены нары, застланные прошлогодним сеном, а посредине камин, сделанный на скорую руку из плитняка.

Я пришел сюда под вечер. Солнце клонилось к горизонту, побагровело. Горы Сугомак и Егоза пламенели. Я почему-то вспомнил свой первый штурм Сугомака, рассказ Валентина о Золотой. Валентин уже закончил институт, кажется, и Алевтина тоже.

…Сварив ужин и закусив, я с наслаждением растянулся на нарах и заснул. Ночью меня разбудил разговор. Кто-то убрал приставленную дверь и спросил басом:

– Есть здесь живые?

– Есть, – ответил я, поднимаясь, но не сходя с нар.

– Много?

– Заходите, увидите.

Мужчина протиснулся в дверь и, повернувшись к товарищам, сказал:

– Залезайте, места хватит.

Запрыгал огонек карманного фонарика. Мужчина скинул рюкзак, расстегнул поясной ремень и спросил:

– Охотник?

– Балуюсь.

В балаган влезли еще двое, одна из них оказалась женщина.

– Я вам говорила, Павел Иванович, про этот шалаш, а вы не верили.

– Рад, что вы не ошиблись, – Павел Иванович сгрудил в камине угли, подбросил туда сучков и обратился к женщине:

– Теперь за водой.

Взяв котелки и фляжки, тот, кого называли Павлом Ивановичем, и женщина вышли. Третий закурил и растянулся на нарах. Я не видел его: так было темно в балагане, только еле тлели угли в камине, да мигал огонек папиросы.

Я повернулся на другой бок, но сна не было. Павел Иванович и женщина скоро вернулись. Он принес охапку валежника, она – воду. Павел Иванович сказал, видимо, что-то смешное, и женщина рассмеялась. Смех показался знакомым, я приподнялся и в трепетном свете костра, который разжег Павел Иванович, узнал Алевтину.

– Геологи? – радостно спросил я.

– По полету узнал? – отозвался Павел Иванович, пристраивая на камине котелок.

– Да нет! Алевтину вот узнал.

– Вы меня знаете? – удивленно произнесла она, повернувшись ко мне. – Ну-ка, выходите на свет, может, и я вас узнаю.

Я слез с нар, и она радостно воскликнула:

– Сашок! Батюшки мои! Да ты же второй Валентин – копия! Здравствуй, здравствуй!

Она пожала мне руку и привлекла к себе. Красный отблеск костра освещал ее ровные зубы, искорками переливался в глазах.

Мы вышли из балагана и сели на бугорок.

Ночь была на ущербе. Светлела восточная кромка горизонта, но еще не один час пройдет, пока заалеет небо. Лес притих. Только чудилось мне, будто вот-вот раздастся вон у тех темных березок чуфырканье или прошелестит глухарь. Ворчала речушка, рядом что-то монотонно поскрипывало. Наверно, надломили березку, упала она в речушку. Ее течение колышет, она и поскрипывает в изломе. А в ночной тишине этот скрип казался таинственным.

Я посмотрел на Алевтину. Она сидела в полоборота ко мне и задумчиво грызла травинку. Ее лицо словно освещалось изнутри и было мягким, приветливым. В ту ночь я снова вспомнил Золотую.

Мы говорили много. Она спрашивала о брате, и я, кажется, мало прибавил к тому, что она знала о нем. Валентин работал на Новотагильском заводе.

– А это моя первая самостоятельная экспедиция, – проговорила Алевтина. – Счастливая я, – сказала она задумчиво. – В детстве мечтала найти руду. Потом мне все казалось, что хожу не по земле, а по золоту, по руде, по драгоценным камням. Хожу как слепая. Чудачка я тогда была, – тихо засмеялась Алевтина. – Теперь я богатая: нашла, что искала.

Ее несколько раз звали ужинать, она обещала прийти, но все медлила. Наконец она поднялась и сказала мечтательно:

– Еще немного, и мы закончим разведку. Тогда поеду к Валентину. Важный, наверно, стал – инженер!

Наутро геологи поднялись чуть свет. Алевтина пожала мне на прощанье руку:

– Мы, конечно, увидимся. Только ты, Сашок, Валентину об этой встрече не пиши. Хорошо?

Я проводил геологов почти до сугомакской дороги и свернул в сторону, к Разрезам.

Валентину о встрече ничего не писал. Лишь в конце письма добавил:

«И в наших краях появилась Золотая».