Текст книги "Воскресный день"

Автор книги: Михаил Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Трой, ты меня совсем не любишь, – печально сказала Люська. – Обижаешь по каждому пустяку.

– Пора тебе быть взрослой и совершать взрослые поступки. – Осмелел Кирюша, ему очень хотелось подравняться к Трою.

Люся схватила трубочку для коктейля, пачка которых лежала на блюдечке на столе, сунула трубочку в стакан с компотом и дунула компотом на Кирюшу.

Получилось грубо. Люся хотела немедленно извиниться, но дернулся стол – его потащила веревка, она была прикручена к ножке.

Трой кинулся к выходу. По тротуару не спеша ехал трактор со скребком и подметальной проволочной щеткой, чистил от снега тротуар. Краем скребка зацепил канатик и теперь волок за собой Пеле и соответственно волок и стол в «Светлячке». Трактор был остановлен. Пеле спасен.

– Так можно снова оказаться в милиции, – сказал Николай Иванович после урегулирования конфликта.

– В один день два раза! – засмеялся Кирюша. – А канат крепкий, качественный.

– Манильский, – сказал Трой. – Всё физики-альпинисты. Мне подарило спортивное общество «Квант».

– Этот на тракторе чумовой, не видит, что ли, собака на поводке гуляет, – сказала Люся с возмущением.

– А хозяйка прохлаждается мороженым! – опять засмеялся Кирюша.

– А вы чуть «Светлячок» не разломали, – сказала Люська.

– Но это же твоя затея с удлинением поводка? – не выдержал и возмутился Кирюша.

– Не знаю. Не помню. Канат не мой, и я не физик.

Потом они расстались: Николай Иванович пошел домой – ему предстояло сесть за очередной отчет по складу, – Люся, Трой и Кирюша пошли еще погулять. Пеле, как всегда, тащился сзади – он все еще переживал встречу с трактором.

Глава 6

Сегодня Люська молча и деловито повела Николая Ивановича в магазин. Когда пришли, Николай Иванович понял – пощады не жди: магазин назывался «Спорттовары».

– У вас гири есть? – Спросила Люська продавца.

Николай Иванович вобрал голову в плечи: час его пробил. Да еще продавцом оказался Адидас – бывает же такое стечение обстоятельств. Адидас, конечно, Люську узнал, как и Люська его. Николай Иванович это почувствовал.

– Может быть, купим футбольный мяч для Пеле? – попробовал отвлечь Люську от гири Николай Иванович.

– Нет. Гирю. У вас есть гири? – повторила Люська вопрос.

– Есть, – ответил Адидас – Свежие. Утром получили. – Адидас решил свести с Люськой счеты, совершенно ясно.

– Почем килограмм? – Люська и не собиралась покинуть поле боя. Наоборот!

– Пятьдесят коп. Вам кусочком или нарезать?

– Целиком возьмем. Для него. – Люська показала на Николая Ивановича.

Адидас не спеша оглядел Николая Ивановича, улыбнулся, ответил Люське:

– Если целиком для него – вы пришли не по адресу.

– Это почему?

– Зайдите в гастроном, там гири на два и три килограмма. В самый раз.

– Между прочим, он летчик. – И Люська не выдержала и двинулась на Адидаса.

– Здесь магазин! – попытался удержать ее Николай Иванович.

Но Люська была уже неуправляемой.

Адидас и Люська побежали по магазину, как по физкультурному залу, перепрыгивая, перелезая и выделывая обманные движения, на удивление покупателей. Короче говоря, магазин необычайно оживился, задергался.

Пора бы Николаю Ивановичу физическое явление под названием Люська твердо усвоить, и, кажется, он начал его усваивать.

Гирю несли на продернутой в ушко палке Трой, Кирюша (вызванные специально по этому поводу), сама Люська и Николай Иванович.

Отдыхали на мосту через Москву-реку. Лед давно сошел, и река была уже свободной, но еще по-зимнему темной и строгой.

По реке плыли первые лодки со спортсменами-гребцами, только вместо маек на них были свитера. Люся сказала Николаю Ивановичу:

– Давай утопим твою шляпу.

– Как же так? – забеспокоился Кирюша.

– А вот так же так. Начинается новая жизнь.

– Люська, прекрати, – попробовал остановить Люську Трой. – Хватит и того, что купили гирю.

– Не хватит.

Шляпа Николая Ивановича полетела в воду. Падала она долго, постепенно снижаясь, но потом упала и поплыла вверх полями, как кастрюля.

– Ты все-таки дикая, – вздохнул Кирюша.

– Надо ее торпедировать, но нечем, – сказала Люська, оглядываясь в поиске какой-нибудь льдышки.

– Утонет, – опять вздохнул Кирюша.

– Ты должен набираться мужества, – утешила Люська Николая Ивановича.

Для чего ему набираться мужества, Николай Иванович не спросил, но Люська сама объяснила:

– Ты должен быть во всем похожим на меня.

– Почему он должен быть похожим на тебя? – удивился Кирюша.

– Я его дочь.

– Дочь должна быть похожа на отца, – сказал Трой.

– Так было раньше, – возразила Люська. – Теперь все наоборот. И перестаньте спорить со мной по любому поводу. Безобразие.

С моста они вместе с гирей выкатились, как сказала Люська, на старенькую набережную. Вскоре их догнал один из спортсменов-гребцов, сбоку на плече у него мелкими буквами было написано: «Квант». Он протянул Николаю Ивановичу шляпу.

– У вас слетела. – И с уважением наклонился к гире, потрогал ее, постучал пальцем. – Да, вещь.

Николай Иванович с испугом взял шляпу, поблагодарил Кванта, покосился на Люсю и шляпу надел. Она была мокрой, холодной, почти ледяной. «Как бы не заболеть», – подумал Николай Иванович.

Когда гирю в подъезде увидел механик по лифтам Сапожков, он сказал:

– Сильный сюжет.

Гиря нашла себе место в углу комнаты около батареи.

– Отсюда ты ее будешь брать и заниматься, – сказала Люська.

Николай Иванович не возражал. Главное, чтобы гиря не была на проходе, чтобы об нее не споткнуться и ненароком не убиться. Николай Иванович даже прикрыл гирю тряпочкой: вдруг ему повезет и Люська о ней забудет. Но это значило, что все-таки еще не до конца Николай Иванович усвоил такое физическое явление, как Люська.

Николай Иванович с Троем играли в стоклеточные шашки, Николай Иванович был закутан в шерстяной платок, который ему выдала Зоя Авдеевна: Николаю Ивановичу нездоровилось. Люся поднялась от тети Нюры – тетя Нюра учила Люсю вязать на спицах – и сидела молча, вязала (совершенно новое и неестественное для Люськи состояние). На стуле была тарелка с изюмом, и Люська ловко закидывала изюм в рот одной рукой, не прерывая вязания. Кирюша читал «Страницы истории нашей Родины». С некоторых пор он носит эту книгу с собой. В квартире полная тишина. Длилась она ровно до того момента, пока Кирюша не сказал, что царевич Дмитрий погиб в Угличе по собственной вине – никто его не убивал.

– А как же? – спросила Люська, шевеля спицами в неумелых еще пальцах.

– У него случился припадок черной болезни, и царевич сам себя смертельно ранил ножом. Вот написано: «Последний приступ болезни длился у царевича несколько дней, потом царевичу полегчало, и он вышел во двор, стал играть с мальчиками ножом в тычку, а тут снова напала на него немочь падучая, да в ту пору он накололся ножом сам и оттого умер».

– Что это за черная болезнь, отчего она берется? – спросила Люська и теперь уже спицей наколола изюм и отправила в рот.

Кирюша приготовился развить тему:

– Помнишь, когда ходили в музей биологии…

– Уже.

– Что?

– Забыла, когда ходили.

Люся отложила вязанье. Похоже, оно ей надоело, и Люся решила поскорее вернуться к своему естественному состоянию.

– В музее биологии… – опять начал Кирюша. – У человека двигательный центр… если его затормозить…

– Ты умный, я глупенькая, – перебила Кирюшу Люська. – Ты меня затормозил.

– Я? Когда?

– Сейчас. Не могу вязать.

Кирюша молчал. Люська умеет создавать неожиданную сложную обстановку, делает это естественно в силу своего характера, а может, ей просто нравится дразнить, выводить 'из равновесия кого-нибудь. Обычной жертвой, насколько успел заметить Николай Иванович, бывает Кирюша.

– Практикантка говорила, что женщины всегда глупые.

– Практикантка не говорила, – возразил Кирюша, забыв об осторожности, что дело имеет с Люськой. – Не придумывай.

– Ты!.. – вдруг зажглась Люська, как это она умеет.

– Я только сказал правду, – испугался Кирюша.

– Я вру, по-твоему?

– Не знаю, то есть нет, не врешь, – заметался бедный Кирюша.

– Может немножечко и соврать, – спокойно сказал Трой, зажав правой рукой подбородок. Он думал над позицией, которую оставил Николай Иванович на шашечной доске.

– Значит, я еще и врунья?

– Перестань, – сказал Трой уже вполне серьезно.

– Зачем ты все придумываешь, Люсьена, – попытался прийти ей на помощь Кирюша. – Ну, успокойся. А то получается, как с царевичем – придумали дьяки, что его зарезали.

– Его и зарезали! – упрямо заявила Люська.

– Если ты на самом деле глупенькая, то молчи, – опять вмешался Трой.

– Кирюша умный. Я глупенькая! Уже говорила. Мало вам этого?

У Кирюши вытянулось, задергалось лицо.

– Люсьена…

Николай Иванович заволновался: он не любил, когда ссорятся.

– Тебе, Люся, надо немного успокоиться, – осторожно сказал Николай Иванович. – Займись вязанием, а мы…

– Я не сяду, я уйду! – и Люська смахнула с доски шашки, и они, как большие градины, поскакали по полу. – Я бессовестная. И я тебя замучила! – это Люська сказала Николаю Ивановичу. – Вот чего они добиваются.

Люська ушла. Бросила даже Пеле.

– Никого не желаю видеть! – крикнула из коридора. – Дьяки!

Николай Иванович любил Люську, уже свыкнувшись с ней и с тем, что она постоянно присутствует или должна присутствовать в квартире. Не мог обходиться без ее постоянных рассказов, что случилось в школе, участницей каких событий она была. На уроке музыкальной грамоты Куковякин опять читал «Анжелику», а не ноты, а обвинили Люську, а она на этот раз, как назло, читала ноты. Редкое исключение, но бывает даже с ней такое. Когда доказала, что читает ноты, обвинили, что не доносит тему произведения, а тему не доносил Спичкин, он всегда читает ноты равнодушно. И опять ее воспитывали, только что к Валентину Сергеевичу не отправили. На другом уроке не могла вспомнить, когда у головастиков рассасываются хвосты. Шибкое несчастье, перезимуем. Николай Иванович не знал, шибкое несчастье или не шибкое, перезимовать можно или нельзя.

А еще – взъелась практикантка, не хнычет, осмелела. Запрещает на уроке переговариваться на секретном языке. Что за секретный язык? Люписяпи. Не понял? Так и должно быть: язык секретный. Слушай внимательно: ЛЮпиСЯпи, КОпиЛЯпи. «Ты что-то прибавляешь», – догадался Николай Иванович и вспомнил, когда Люся впервые привела Троя и Кирюшу, Трой сказал Люсе на секретном языке: чупидеспи. Точно. Он все теперь понял – чтобы она не устраивала чудес. На уроке черчения Люська подложила Мошиной льдышку, а Мошина давай голосить. Вот ископаемое! А лук ты под микроскопом видел? Не видел? И не надо. Тоже мне шедевр. Люська сказала об этом во всеуслышание, и опять все против нее. Даже Кирюша, представляешь себе. «И вообще, – заявила Люська, – мне все, все, все, все надоели».

Николай Иванович почувствовал другую Люську, что-то в Люське приоткрылось новое, неожиданное для него. Почему-то подумал, что могла кольнуть иголкой Мошину, что это могло быть правдой. Постепенно в некоторых Люськиных поступках, свидетелем которых был и которых прежде внутренне стеснялся, но прощал Люське, считал их оригинальными, что ли, непосредственными, угадывалась грубость, недобрая насмешливость. И теперь ему было стыдно за Люсю. Но тут он вспомнил, как у Люськи недавно появились смешные цветы, сплетенные из разноцветных ниток. Спросил: откуда? Сама сделала. И ожерелье появилось из яблочных косточек, наколотых иголкой на простую нитку. И столько в этих самодельных Люськиных украшениях было открытости, простоты, молчаливой покорности обстоятельствам, что Николай Иванович опять все, все, все, все простил. Люська это Люська, или вот еще – Люсьена – незавершенная, неопознанная, часто несогласованная ни с кем и ни с чем.

Николай Иванович снял телефонную трубку и набрал номер телефона детского дома. Ответил хриплый мужской голос:

– Люся сбежала на каток, что ли.

– Она здорова?

– Чего же, здоровая, если сбежала. – Трубку отобрали, и Николай Иванович услышал голос Марии Федотовны, обращенный к только что говорившему:

– Петр Григорьевич, берите тачку и езжайте за продуктами. Нечего справки по телефону давать. – Потом уже в трубку: – Кто спрашивает Люсю?

Николай Иванович хотел отъединить свой аппарат, но не посмел, – значит, он не перестал бояться не только директоров школ, но и воспитательниц.

– Ермоленко спрашивает.

– Товарищ Ермоленко, оставьте Люсю в покое. Кстати, по ее просьбе. – В трубке сделалось глухо и пусто, даже привычных сигналов «занято» не было.

Николай Иванович застыл с трубкой в руке, медленно опустил ее. Ко всему был готов, но только не к такому ответу.

Он добрался до тахты и прилег: слабость, все-таки нездоровится. Под радиатором парового отопления, недалеко от гири, валялась черная шашка. Она лежит с тех пор, как Люся смахнула шашки под стол. Эту шашку Трой не нашел. Николай Иванович ее тоже не достал: а зачем она ему сейчас?

– Хочешь, я тебя женю? – сказала Люся. – Ты очень безвольный, и это плохо. Ты меня слышишь?

Николай Иванович слышал, молчал.

Люся сидела перед ним на стуле в толстых шерстяных носках – первая вещь, которую сама связала, – приподняла колено и удерживала его руками. Николай Иванович болел уже вторую неделю, не вставал. К тахте была приставлена тумбочка, взятая из коридора, на которой была сейчас настольная лампа. Так делалось, когда он заболевал. Зоя Авдеевна вернула почти все свои позиции, посуровела, считала себя победительницей – порок наказан, добродетель восторжествовала: Люськина фотография была убрана в стол. Люся пришла с катка, и в ней еще присутствовал наряженный в музыку светлый день. Коньки ее валялись в коридоре, рядом с коньками валялся Пеле – у него не хватило сил дойти до комнаты, хотя он как будто на коньках не катался. Николай Иванович понимал, что должен Люську прогнать раз и навсегда. Эта девочка безжалостна в выдумках и затеях. Она так и будет жить. Она будет мучить Кирюшу, Троя, Марию Федотовну, преподавателей в школе, Валентина Сергеевича, практикантку, мучает, наверное, и собаку. Она всех обращает в забаву и так, забавляясь и выдумывая, идет по жизни легко и весело.

– Ты несчастная девочка.

– Я? Несчастная? Я все могу, и со мной не пропадешь.

– Пропадешь.

– Нет. Проверено.

– Перестань кривляться. – Николай Иванович удивился откровенности своих слов. – Говорю как со взрослой, хотя ты этого и не заслуживаешь.

– Может, ты меня выгонишь? – она сделала вперед-назад движение головой, как делает он от застенчивости, передразнила его.

– Ты глупая. И это правильно.

– Я глупая? – в голосе шевельнулась угроза. – Подтверждаешь?

– Как пробка.

Сколько он ни настраивал себя против Люськи, он ее любил, и с каждым днем сильнее. Пускай она всех мучает и его в том числе, но только не уходит из его жизни, потому что вместе с ней уйдет от него и жизнь. Теперь.

Люська вскочила со стула и смотрела на него, уже пылая от негодования, как она недавно смотрела на Троя.

– Ты ложный родитель! Забыл?

Казалось, Люська хотела вывести его из равновесия, нарочно провоцировала на грубость, как это она умеет.

– А ты обещала купить мне джинсовый костюм.

– Может, потереть его еще кирпичом, чтобы он стал модным?

– Потереть обязательно.

– Ты чудак в чудацкой шляпе.

– Чудаки веселые. – Он не поддавался на ее грубости.

– Ну и оставайся со своим зулусом.

Это было уже слишком, это было возмутительно. Все таки он должен ее прогнать, и немедленно, встать и указать на дверь.

– Ты заболел из-за меня? – спросила Люська и вновь, покорная и тихая, села на стул перед ним.

– Из-за тебя? Чепуха.

Люська опять прихватила руками колено.

– Что тебе сказала Мария Федотовна по телефону?

– Чтобы я оставил тебя в покое.

– По моей просьбе?

– Да. Это правда? – с надеждой, что неправда, спросил он.

– Правда. – Она выпустила колено, сложила руки.

– Ты меня все проверяешь?

Она странно смотрела на него, она умела смотреть совсем как взрослая. Николай Иванович молчал, Люська тоже. Пеле в коридоре преодолел глубины сна, мобилизовал себя, поднялся и пошел на кухню.

– Он хочет пить. – Люська вдруг подхватилась, побежала на кухню, напоила собаку, вернулась, но не села на стул, а осталась стоять, одна нога чуть придавлена другой, потом медленно, шершавой походкой девочки пошла в коридор, сняла с вешалки куртку, подозвала Пеле, подхватила коньки. Николай Иванович в халате тоже вышел в коридор. Люся стояла к нему спиной, взялась за ручку двери.

– Скажи, – она повернулась к нему, – ты всему веришь, что я говорю и что я делаю?

– Не верю, потому что сам такой. – И уже весело сказал: – Ты забыла – я врун похлеще тебя. И нас теперь двое счастливых и благополучных. – Он вспомнил ее слова.

– Но я ведь глупая как пробка?

– Я переживу.

– Ты научишь меня снимать «Зенитом»?

– Зачем?

– Ты зачем научился?

– Чтобы не быть постоянно одному.

– А мне, чтобы не быть одной.

Это прозвучало вполне серьезно и осознанно. Ну какая она сейчас – взрослая или невзрослая? Разберись опять попробуй. Может, в Люське не надо разбираться, и все навсегда будет ясным и окончательным, во всяком случае, для Николая Ивановича.

Пеле начал усиленно тянуть поводок.

– Ему, кажется, теперь надо на улицу, – сказала Люська. – Ты не болей, знаешь, ну… не болей, в общем. Постарайся, прошу тебя.

Дверь за нею и за Пеле захлопнулась. Он будет постоянно ее ждать и был готов к этому с того самого дня, с того самого часа, когда она переступила порог его квартиры. Простила, что убрал фотографию в стол? Поэтому она вспомнила о «Зените»? Лампу надо было переставить на тумбочку, вот и убрал. Это правда? Какая? Какую он придумал? Потом он пошел и достал из-под радиатора парового отопления черную шашку и вернул ее на место. Вынул из ящика стола фотографию, отнес к тумбочке и прислонил к настольной лампе, зажег лампу, хотя было еще достаточно светло, но ему хотелось, чтобы было еще светлее, и тогда он зажег и верхний свет в комнате, пошел и зажег свет в коридоре, в кухне и ходил по всему дому полностью и навсегда счастливый. Потом решительно подошел к гире, снял с нее тряпочку и поднял гирю весом в пуд. Поднял и держал высоко над головой.

Глава 7

Люся сидела в коридоре, заставленном стульями с откидными сиденьями, шкафами, сверху заваленными рулонами пожелтевшей бумаги, очевидно, устаревшими стенгазетами и еще каким-то бумажным старьем, перевязанным шпагатом. В углу коридора – стол под сукном, сукно в порезах. Прибита типографская картонка с просьбой не курить и как звонить о пожаре. Сумрачно, пыльно, скучно. Народу немного, но очередь к инспектору, к которому сидела Люся, двигалась медленно. Люся успела поговорить с женщиной, за которой у нее была очередь.

– Тебя обижают? Ты убежала из семьи?

– Еще не прибежала в семью. Я чужой ребенок.

Женщина начала подозрительно смотреть на Люсю.

– По-моему, ты не отдаешь отчета в том, что говоришь.

– Я трудный ребенок.

Женщина покачала головой:

– Да. Трудных теперь больше.

Когда Люся попала в кабинет инспектора, сразу поняла – дидакт. На кого она рассчитывала? На Марию Федотовну, которая только кажется дидактом, но которая в тяжелую для тебя минуту прижмет к себе и будет тихонько гладить, успокаивать, не произнося никаких слов и не требуя тоже никаких слов. И ты будешь стоять, прижатая и защищенная ею, пока не почувствуешь себя совсем успокоенной и совсем счастливой.

Инспекторша – а за столом сидела инспекторша – учрежденческим взглядом посмотрела на Люську, придвинула к себе стакан с жидким и, конечно, холодным чаем, сделала несколько глотков, поморщилась откровенно – невкусно.

– Ты ко мне?

Зазвонил телефон. Инспекторша не глядя, привычным движением подняла трубку.

– Ты меня расстраиваешь, я тебе об этом уже сказала. Опять двойка. Утром объяснила, что нервная система у червей расположена на животе (переложила трубку к другому уху). Слизень? Повторяли. И о зрении говорили, у него зрение… погоди, ты сбиваешься сама и меня сбиваешь.

Люся догадалась в чем дело:

– У слизня нет цветного зрения. Он все видит серым.

– Вот тут девочка подсказывает, и правильно – слизень видит все серым. Я тобой огорчена.

«Ну вот, – подумала Люська. – Она расстроена, огорчена. Как добиться у огорченного инспектора успеха?»

Инспектор прекратила разговор, но не отнимала от телефона руки.

– Ты с чем ко мне? – спросила она Люсю.

– Я пришла к вам за родителем.

Инспектор молча смотрела на нее и как-то безучастно, может быть, видела все серым. Убрала с телефона руку.

– За каким родителем?

– За отцом. Мне достаточно одного родителя. Мы с ним уже обо всем договорились, выяснили, – на всякий случай добавила Люся.

– О чем договорились? Что выяснили?

– Я его дочь. Матери нам пока не надо.

– А у тебя мать есть?

Зазвонил телефон.

– По биологии двойка, я смирилась. Что? Какой еще белотроп? (Переложила трубку к другому уху.)

Вот почему медленно двигается в коридоре очередь: инспекторша по телефону воспитывает дочь, а дочь не подарочек, копия Мошки, наверное, тупица из тупиц. У инспекторши ухо скоро зашипит, как раскаленный утюг.

– Первый раз слышу о белотропе.

Люся сказала:

– Лыжный поход по лесным тропам.

– Никаких белотропов! Садись немедленно за учебники. – Инспекторша прекратила разговор, оперлась локтем о стол, опустила голову на ладонь – думала она о своей дочери, не о Люське, конечно. Потом спросила, и не без раздражения: – Так у тебя есть мать или нет?

– У него нет жены, значит, у меня нет матери, – ответила Люся скучным голосом, будто урок у школьной доски.

– У кого у него?

– У моего отца, но он мне еще не отец.

– Ты что говоришь?

– Я паспорт принесла. – Люся достала и положила на стол паспорт Николая Ивановича.

Инспекторша раскрыла паспорт, начала читать:

– Ермоленко Николай Иванович.

– Я его беру в отцы.

– Где ты взяла?

– Что?

– Этот паспорт.

– У своего отца, которого я беру в отцы, нельзя же сказать – у отцаю, или вы настаиваете? – Люська, как сказал бы Трой, начала заводиться, уже дышала открытым ртом и протяжнее обычного.

– Ты куда пришла?

– Защитой детей ведают органы просвещения. В милиции обвинили, что меня нет в его паспорте. – В милиции не обвинили, а обратили на это внимание, но Люся сказала – обвинили. Она все сейчас будет усиливать и драматизировать. – Я должна быть в его паспорте, иначе его опять заберут в милицию и скажут, что он лжеотец. Был Лжедмитрий в смутное время, помните? Судьба его какая? Не обрадуешься.

Инспектор встала, взяла паспорт и пошла к дверям, постукивая корешком паспорта по ладони.

– Подожди здесь. – И вышла, не прикрыв за собой дверь.

Зазвонил телефон. Люся схватила трубку, закричала:

– Иди на белотроп! Иди! Я разрешаю! – и бросила трубку, так что аппарат хрустнул как орех.

Инспекторша вернулась с сержантом милиции.

– У нее на руках чужой паспорт, и боится милиции.

– У меня своего еще нет! – с нескрываемым возмущением сказала Люся. – А статья сорок вторая кодекса обязывает заботиться о воспитании и содержании детей.

– Вот. И кодекс наизусть.

– Мы его в школе проходили! Спросите у вашего червяка.

– Без выражений, – сказал сержант. – И освободите служебный кабинет. – Сержант козырнул Люське.

– Червяк не выражение, а часть живой природы, – ответила Люська.

– Но ты это использовала как выражение. Ты ловкая особа.

– Позвоните моему отцу, он вам все про меня расскажет.

– Назови номер, – согласилась инспекторша. Паспорт передала сержанту.

Люся назвала номер. Инспекторша позвонила.

Подошла Зоя Авдеевна и на вопрос о Люсе коротко ответила:

– Аферистка.

Освобождая под охраной сержанта служебный кабинет, Люся сказала инспекторше:

– Вам субботник провести надо – сколько грязи в коридоре.

На столе инспекторши зазвонил телефон, и опять началось:

– Ты меня расстраиваешь…

В коридоре знакомая Люсе женщина сидела за столом, с суконным в порезах верхом, и заполняла какой-то бланк. Увидела Люсю под конвоем, сказала:

– Ты все-таки убежала из семьи.

Люся ответила:

– Разговаривать с арестованными запрещено.

В отделении милиции, куда доставили Люсю, дежурил тот же лейтенант с усиками. Он взял со стола фуражку, надел ее и приготовился слушать рапорт сержанта. Усики его заранее улыбались.

– Товарищ лейтенант, доставил правонарушительницу – ходит с чужим паспортом.

– Здравствуйте, – сказала Люся.

Лейтенант покачал головой:

– Все шумишь?

– Шумю, нет… шумею… – Люська баловалась.

– Шу… – попробовал лейтенант.

– …тю, – добавила Люська.

Лейтенант подкрутил один подстриженный усик, будто завел часы, а сержант сказал:

– Ловкая особа.

Лейтенант раскрыл знакомый паспорт на одиннадцатой страничке.

– Не вписали еще, – сказала Люся.

– Теперь обратным ходом – ты лжедочь.

– Да. Обратным ходом.

– Задержанную куда?

Лейтенант не успел ничего ответить, как в отделение в незастегнутом пальто, без галстука, без шляпы вбежал возбужденный Николай Иванович. За ним вбежал шофер такси.

– Вы забыли шляпу. – И сунул шляпу Николаю Ивановичу в руку.

– Ну вот, – сказал лейтенант. – И лжеотец здесь.

– Что происходит? – взволнованно спросил Николай Иванович, едва владея дыханием и стараясь привести себя в порядок. Из кармана пальто достал галстук, подумал и снова сунул его в карман.

– Смепилейпи, – быстро сказала Люська.

– А?.. – Потом Николай Иванович догадался, обрадованно закивал Люсе – он будет смелым.

– Когда вы решите свою проблему? – спросил лейтенант.

– Ах, вот эту? – Николай Иванович принял из рук, дежурного паспорт. – Люся…

– Да. Вот эту.

– Я беру ее на поруки. Паспорт я ей сам дал.

– Проблему куда мы денем?

– В милиции не решают нашу проблему?

– Решает управление народного образования, потом передает райисполкому.

– А ты где была? – спросил Николай Иванович Люсю.

– Где она была? – спросил лейтенант сержанта.

– В народном образовании.

– Теперь в райисполком, – бодро сказал Николай Иванович.

– Если таким же образом, то опять будете здесь, – сказал сержант и козырнул Николаю Ивановичу.

– Мы пойдем с ней вдвоем.

– Вы один, – сказал лейтенант. – И вначале в жэк.

– В жэк я один, – опять бодро сказал Николай Иванович, нахлобучил шляпу, ставшую совсем неузнаваемой после Москвы-реки, поправил рубашку, застегнул пальто. – И всё, да? В жэк я один, и всё. А зачем в жэк?

– Нет, не всё. Жэк – это справка о жилплощади, а поликлиника – это справка о состоянии вашего здоровья.

– Но я здоров!

– А он больной? – показал лейтенант на сержанта. – Он здоровый, но как мы узнаем, что он здоровый и должен продолжать службу в милиции? У каждого на лбу написано…

– …кто он такой? – закончила вопрос Люська.

– Правильно сказала.

– Может, только сумасшедший меня возьмет! – засмеялась Люська. – Или у кого немочь падучая!

– Невероятно, но факт, – козырнул сержант. – Такую особу… – Сержант, очевидно, стоял на своем в отношении Люськи.

– Молчи, служба! – не выдержала Люська.

– Оскорбление должностного лица, – немедленно зафиксировал сержант.

– Отставить, – приказал лейтенант. – А ты не увлекайся. Ты мне нравишься. Я бы тебя взял в свой отряд в милицию.

– Спасибо. Но я хочу дрессировать экзотических животных.

Люся и Николай Иванович в который раз попрощались с лейтенантом. Вышли на улицу. Люся сказала:

– Хочу есть, и первое что я сделаю – съем твою шляпу.

Люська шла, покачивая джинсиками, руки вставила в карманы куртки, полосатая кепка сикось-накось. На ботинках болтаются бомбошки-вишни. Ничего более чудацкого не придумаешь.