Текст книги "Воскресный день"

Автор книги: Михаил Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Глава 4

Их первый совместный выход в город. Николай Иванович вышагивал в фетровой, подновленной в чистке шляпе и в подновленном в чистке пальто. Люська – в своей полосатой кепке. Поводок держала небрежно, будто на нем была собака редкостной породы. Собака между тем застревала в ногах у прохожих, цепляла ошейником плетеные сумки, запутывалась в детских колясках, и пока Люська возилась с собакой, распутывала, вынимала, отцепляла, Николай Иванович приподнимал шляпу и просил извинения. Пеле ударился о тяжелую урну, Николай Иванович не выдержал и сказал:

– Не понимаю, какой он все-таки спортсмен.

– Ты не видел его в деле.

– Ну и что он в деле?

– Очень хорош. Только горячится.

Пеле поскользнулся на апельсиновой корке и едва не упал.

– Хочешь, Уксуса приведу?

– Кто такой?

– Еще форвард.

– Может, не надо?

– Почему? Ты постепенно познакомишься со всеми моими друзьями. Они устроят разминку у тебя на глазах в квартире. Мяч я принесу.

Николаю Ивановичу стало жаль пусть и плохонькую, но целую пока что квартиру – досталась она ему нелегко, в конце жизни малогабаритная, однокомнатная.

– У тебя много форвардов?

– Много. Кубик, Шарик. Играют двое на двое. Пеле хочет мороженое. Нам на двоих одно.

– На улице зимой?

– Тогда два на троих возьмем.

Почему два на троих – Николай Иванович не понял. Детям, кажется, нельзя есть зимой на улице мороженое. Это воспоминание было у Николая Ивановича из старых запасов, когда он жил в коммунальной квартире, населенной детьми, и невольно был в курсе принципов воспитания.

– Как у тебя горло?

– Смотри.

Люська остановилась посредине тротуара, открыла рот, растянула его даже пальцами, высунула язык и заголосила, чтобы он лучше увидел горло.

Передохнула. Потом снова. Очень смешно и громко.

Николай Иванович оглядывался, стеснялся. Люська взрослая, Люська девочка. Николая Ивановича мгновенные перемены смущали, сбивали с толку, он терялся, не успевал перестраиваться. В Люську с размаху врезался парень с сумкой Adidas.

– Чего ревешь белугой!

– Я белуга? – Люська ткнула поводок Николаю Ивановичу, смерила парня взглядом. – Ах ты, Адидас несчастный! Японский поклон – начали!

– Чего начали? – оторопел парень.

– Приемы!

Парень отмахнулся от Люськи сумкой и скрылся.

– Понял? – спросила Люська Николая Ивановича.

– Не понял.

– Вначале кланяемся по-японски… – Люська поклонилась по-японски, как она считала. – Делаем магические жесты… – Тоже, как она считала:

Николай Иванович, не менее оторопело, чем Адидас, смотрел на Люсю.

Их окружили любопытные.

– Ладно, – сказала Люся и взяла у него поводок. – Научу потом – адское каратэ.

Николай Иванович впервые пожалел, что нет здесь сейчас Зои Авдеевны, может быть, она сумела бы обуздать Люську. Осторожно спросил, когда Люся уже окончательно успокоилась:

– Если вместо мороженого купим что-нибудь другое?

– Сегодня хочу мороженого. Как у тебя самого горло? Еще с гландами?

Николай Иванович испугался, что Люся начнет проверять у него горло, быстро ответил:

– С гландами.

– Надо есть мороженое, пока ты с гландами.

– Ты так думаешь?

– Я знаю.

– Не наоборот? – засомневался Николай Иванович.

– Раньше было наоборот, а теперь нет. Теперь все наоборот, что было раньше. – Люся уже сворачивала к будке с надписью «Мороженое». Она давно заприметила будку.

– Постой здесь с Пеле, я куплю. Ты не знаешь ассортимента.

Николай Иванович дал Люсе деньги и остался стоять с Пеле. Пеле начал себя вылизывать – забрызгался, что ли, когда поскользнулся на апельсиновой корке?

Люся вернулась с двумя простыми вафельными стаканчиками.

– Тебе не надо, – сказала Николаю Ивановичу, – простудишься.

– Ты сама, пожалуйста, но простудись.

– За меня не волнуйся, я удивительно сильная. Может, все-таки будешь? – протянула стаканчик.

– Ешь, – сказал Николай Иванович. – Я покормлю Пеле.

Люся принялась за стаканчик, а Николай Иванович часть мороженого на круглой бумажке, которой был закрыт стаканчик, дал Футболисту, положил перед ним на землю и сам все-таки начал есть остальное. Хотелось не отставать от Люськи. Мороженое зимой на улице он не ел с тех пор, когда жил под кличкой Коноплястый. Мимо двигалась старуха в ржавой шубе с высоким тяжелым воротником, прикрытым сверху бархатной, как тазик, шляпкой. Старуха в просвет воротника, как сквозь амбразуру, прогремела:

– Непозволительно кормить ребенка мороженым зимой.

«Так и знал», – подумал Николай Иванович и в ответ вежливо приподнял шляпу.

– Ребенок не собака, – последовало из амбразуры, и шуба двинулась прочь.

Николай Иванович смутился, Люська не дрогнула, только сказала:

– Старух не терплю.

– Нехорошо, Люся.

– Бабушек люблю. А старики добрее, не замечал?

– Я потрясающе добрый, – сказал Николай Иванович.

– Ты не старик, теперь все наоборот, я говорила. – Это была явная не прикрытая ничем уступка Николаю Ивановичу. – Купим джинсовый костюм.

– Кому?

– Тебе, когда потеплеет. Наклонись.

Николай Иванович наклонился. Люська сняла с него шляпу и примерила ему свою полосатую кепку.

– Пожалуй, слишком. – И нахлобучила снова шляпу. – Я над этим еще подумаю.

– Но…

– Со шляпой расстанешься – она мешает тебе жить.

– Я ношу ее всю жизнь.

– Всю жизнь и мешала.

Капли мороженого упали Николаю Ивановичу на пальто. Николай Иванович уже мечтал избавиться от стаканчика, в растерянности вертел его в пальцах. Подставил Пеле. Футболист сунул в стаканчик язык, подождал, пока стаканчик приклеется, и легко отправил в рот. Дрожь от удовольствия пробежала по хребту Футболиста и подняла шерсть на хвосте, будто траву ветерком.

– Ты не умеешь есть мороженое на улице, – сказала Люся и свой стаканчик тоже подставила Пеле, чтобы он насладился. Варежкой начала очищать пальто Николая Ивановича. – Ты как маленький, погляди на себя.

Николай Иванович застенчиво переминался и сделал движение вперед-назад головой, тоже от застенчивости. Люся закончила вытирать пальто, отошла, поглядела – чистое…

– Надо, чтобы между твоим животом и стаканчиком было расстояние, тогда капли будут падать не на тебя, а на мостовую.

Николай Иванович кивнул, он понял.

– Может, ты живот отрастил? Нет? Как у тебя с мускулами? Крепкие? Гиря у тебя есть?

– Гиря? – испугался Николай Иванович. – Какая?

– Пудовая…

– Что-о? – у Николая Ивановича глаза полезли на лоб.

– Ты должен быть сильным, но не толстым. Улавливаешь разницу?

– Улавливаю…

Николай Иванович никогда не был сильным, но и толстым не был.

– Нельзя как-нибудь без нее? – робко спросил Николай Иванович.

– Без гири нельзя.

«Так что же это? – в отчаянии подумал Николай Иванович. – Гиря и адское каратэ сразу!» Но решил промолчать и не напоминать, хотя бы о каратэ. Тем более, Люська, к счастью, отвлеклась: ее внимание переключилось на витрину, в которой были выставлены раскрашенные дамы – манекены.

Люська сощурилась, ногу поставила за ногу: мечтала, забыв о гирях. Николай Иванович и Пеле ждали. А куда спешить? Дамы в витрине были в длинных платьях, в сверкающих ожерельях и серьгах, в прическах, таинственно, серебристо улыбались.

– Нравятся? – спросила Люська, не оборачиваясь и не отрываясь от витрины.

– Кто? Они? Ну, если…

Люська не выслушала ответа.

– Когда вырасту – буду красивой.

– Ты красивая.

– Нет. Только для своего возраста.

– Почему?

– Мне еще не разрешают пользоваться гримом, как ты не понимаешь! – она сверкнула глазами в его сторону.

– Тебе это не надо.

– Надо. Хочу, чтобы на меня все смотрели, как на них.

Вот откуда красный шарф, полосатая кепка, вишни на застежках-«молниях», собачка на поводке.

– Знаешь, как это называется? Тщеславием.

– Ты ничего не понимаешь в женщинах.

– Я? – Николай Иванович растерялся.

– Да. Ты. Иначе бы ты женился.

Люська почувствовала, что обидела, нахмурилась, недовольная собой.

– Извини.

Они оставили витрину и пошли. Как ни странно, на этот раз первым шел Пеле, за ним – Люся и последним – Николай Иванович. Он смотрел на Люсю и понимал, что она переживает, и он тут же пожалел ее и простил, догнал, пошел рядом. Люська сказала:

– Я очень прямолинейная. Мне все говорят. Трой не обижается. Кирюша ранимый. Его надо тренировать, чтобы закалился. Ты ранимый?

Он ранимый, или просто несчастный, или просто никакой?

– Я тоже буду закаливаться, – сказал Николай Иванович.

– Обижаться не будешь?

Или они с Люсей быстро шли, или Пеле совсем не шел, но он оказался уже сзади.

– Не буду обижаться.

– Я не тщеславная, – сказала Люська. – Я очень целеустремленная. Разница, верно? – Люська засмеялась. – Пойдем в кино – я давно хотела посмотреть «Доску».

– Какую доску?

– Английская кинокомедия про доску. Ты любишь фильмы о чудаках?

– Люблю.

– Я тоже.

– Чудаки всегда веселые.

– И умные, – добавила Люська, – потому что им ничего не надо. – Люська засмеялась: – Кроме шоколада!

Николай Иванович серьезно посмотрел на Люську: или она все понимает, или сказала все это случайно.

– Как же мы пойдем?

– А что?

– А этот… – Николай Иванович показал на Пеле.

– Спрячешь под пальто. Пронесешь мимо билетерши. В зале я у тебя его возьму. Купи места у стенки, над кассой висит план.

Николай Иванович купил билеты у стены. Перед входом в кинотеатр Люся заставила его расстегнуть пальто, взять Футболиста и спрятать на груди. В толпе был Адидас, он тоже собирался идти в кино. Люська подлетела к нему. Адидас отшатнулся и загородился сумкой.

– Ходи с мамой, если боишься!

Билетершу миновали, как говорится, без сучка и задоринки. Пеле сидел под пальто. Даже в буфет проникли, где Люся выпила воды: ей хотелось после мороженого пить. Футболист безмолвствовал – знал дело. Люська небось выучила. Она кого угодно и чему угодно выучит. Прошли в зрительный зал, заняли места. Когда погас свет, Люся взяла Футболиста у Николая Ивановича и посадила под свое кресло у стенки. Все предусмотрела. Конспиратор. Пеле тут же погрузился в сон: его основное занятие. Вывалилась лапа, Люська задвинула ее ногой.

Начали смотреть фильм. Двое несли доску через город, которая всем, конечно, мешала – то она оказывалась у открытых дверей в автофургон и по ней влетали в автофургон велогонщики, то мешала людям переходить улицу, то всовывалась в открытое окно в квартиру, где женщина гладила белье, и женщина ставила утюг на эту доску, и доска тут же исчезала с горячим утюгом и всовывалась уже в другое окно, где совсем другая женщина, не глядя, протягивала руку и, думая, что берет телефонную трубку, на самом деле брала горячий утюг.

Зал изнывал от смеха. Люська подталкивала Николая Ивановича, чтобы и он изнывал, не стеснялся. Николай Иванович перестал стесняться и тоже начал изнывать, но все же изредка прикрывал рот шляпой, стеснялся. На экране появилась собака, английская, и залаяла.

И тут случилось непредвиденное: из-под Люськиного кресла раздался ответный лай и при этом Пеле еще громко стукался головой о сиденье – крепкая голова, ничего не скажешь. Собака на экране давно замолчала, а Пеле не успокаивался, самоутверждался.

Часть зала повернулась по направлению к Люсе и Николаю Ивановичу. Многие опять изнывали от смеха, но только не над тем, что происходило на экране, а теперь над событиями внутри зала.

– Пеле, не горячись. – Люся взяла Футболиста на колени и заткнула ему пасть варежками.

Николай Иванович представил размер скандала: по направлению к ним устремилась билетерша. Люся быстро сняла с себя куртку и набросила на Пеле, сверху прикрыла шляпой Николая Ивановича.

Билетерша была уже где-то рядом. Зал успокоился, и наступила тишина, тем более что на экране двое опять спокойненько несли доску на плечах и за ними пока что спокойненько наблюдал английский полицейский в высокой каске с маленькими козыречками спереди и сзади. Прозвучал сердитый голос билетерши:

– Кто здесь лаял?

Николай Иванович сидел совсем еще не закаленный, а Люся как ни в чем не бывало смотрела за действиями доски, потому что с доской на экране тоже назревал скандал.

– Я спрашиваю, кто здесь лаял? – билетерша стояла в проходе перед Люсей. Зрители по соседству с Николаем Ивановичем и Люсей молчали, не выдавали их.

– Здесь никто не лаял, – ответила Люська.

– Что я, глухая?

– Мы не собаки, – ответила Люська. – Мы не лаем.

Билетерша, негодуя, отошла, цепляя в темноте каблуками пол.

Люся нашла руку Николая Ивановича, пожала ее:

– Я тебе говорила, со мной не бойся.

После фильма Люся и Николай Иванович зашли в кафе. Пеле привязали снаружи и оставили. Когда очередь подошла к кассе – в очереди стояла Люська, – она спросила кассиршу, крашеную блондинку, у которой отросли темные волосы и голова была двухцветной:

– У вас есть кости?

– Какие кости?

– Обыкновенные, из бульона. У вас в меню написано, что есть бульон.

– Но бульон, а не кости.

Люся воздержалась от ответа, но что-то дрогнуло в Люськином лице.

– Мне, кроме двух порций бульона и двух порций сосисок, нужна еще кость.

– Ты что, развлекаешься?

Николай Иванович, который дал Люсе кошелек, а сам был поставлен ею в сторону, почувствовал – ну вот теперь уже точно произойдет скандал. Если не в кинозале, то здесь. У кассирши кончилась лента, она начала нервно заправлять новую. Заправила. Боковинку кассы захлопнула, будто села в такси.

– Две порции бульона, две порции сосисок, порцию хлеба, – продиктовала Люся.

«Обошлось», – с облегчением подумал Николай Иванович, но когда Люська отходила от кассирши, та вдруг неистово закричала, совсем как Зоя Авдеевна:

– Чтобы я тебя видела в последний раз!

Николай Иванович понял – Люська показала козью морду, не иначе. Николай Иванович слышал от Кирюши про эту морду. Кирюша говорил, что он даже пытался вразумить Люську – ей пора освободиться от подобных несерьезных привычек.

Люська передала Николаю Ивановичу чеки, чтобы пошел получать еду, а сама направилась к служебным дверям. Николай Иванович получил и принес на подносе две чашки бульона, две порции сосисок, порцию хлеба. Из служебных дверей появилась Люська, в руках у нее была кость из бульона, конечно. Люська, дерзко, покачивая джинсиками, медленно вплотную прошла около кассирши. Николаю Ивановичу показалось, что кассирша вся насквозь побелела от негодования. Люся вынесла кость Футболисту и положила перед ним. Футболист благодарно взглянул на Люську и начал обрабатывать кость.

Выпили бульон, съели сосиски. Люся засмеялась – она вспомнила окончание фильма «Доска»: двое принесли доску туда, куда они ее несли, – на строительство дома. Закрыли ею последний просвет в полах и приколотили. Даже постучали по ней каблуками, попробовали, крепко ли. Слышат – мяучит котенок, решили, что он в подполье. Проломали в доске дыру, потом и всю доску разломали и начали заглядывать в подполье, искать котенка, а он сидел сзади.

– Кошмарно им не повезло.

– Хуже не бывает, – согласился Николай Иванович.

– Тебе часто не везло?

– Постоянно.

– Может, сам виноват?

– Я не целеустремленный.

– Ты лирик, теперь знаю. – Люська оглядела кафе. – В ресторане, наверное, лучше – играет музыка и танцуют. Я никогда не была. Хочу быть взрослой. Сейчас какая?

– Думаю, взрослая.

Когда вышли из кафе, Пеле еще занимался костью, и так старательно, будто вытачивал что-то. Кость давно уже была гладкой до сухости.

– Нам пора. – Люся вынула у него из лап кость и бросила в решетку водостока. Пеле возмутился. Люся достала из кармана куртки пластинку жевательной резинки, сунула ему в пасть, сказала:

– Я не жую, мне надоело. А ты как?

– Я не пробовал.

– Хочешь?

– Потом, если купишь, мне джинсовый костюм.

– Договорились, – совершенно серьезно сказала Люся. Она не воспринимала его как из далекого прошлого.

– Я старый и одинокий, – сказал Николай Иванович Люське. – У меня все уже в прошлом.

– Ходи в ресторан и танцуй, – весело сказала Люська. – И ты теперь не одинокий, забыл?

– Забыл, – тоже весело откликнулся Николай Иванович.

С ним Люська, и нет больше одиночества, нет печальных дней.

Прохожий сказал:

– Ваша собака подавилась.

– Она не подавилась, – ответила Люська. – Она жует резинку.

Прохожий остановился, начал изумленно смотреть вслед Люське, Николаю Ивановичу и собаке, жующей резинку. У него в руке был прозрачный полиэтиленовый мешочек с водой, и в мешочке плавала рыбка для аквариума, очевидно, он шел из зоомагазина. Люська оглянулась, крикнула прохожему:

– Отомри!

А он все стоял, не шевелился, и только шевелилась, плавала в полиэтиленовом мешочке рыбка.

Дома Люся в домашних туфлях Николая Ивановича – она их теперь надевала, когда приходила к нему, а Николай Иванович на это время надевал свои старые кеды – опять вспоминала и смеялась над «Доской», показывала полицейского, а заодно – и прохожего с рыбкой для аквариума. Потом обрадованно воскликнула:

– Хочешь, потанцуем? Без ресторана! – и двинулась по кругу, по центру кухни. Сбросила туфли, и они, как пустые лыжи, уехали в разные стороны. – Растут бананы высоко, достать бананы нелегко… – Откинула ногой табуретку, чтобы не мешала, и двинула стол, чтобы тоже не мешал. – Что же ты? Пой, танцуй!

Николай Иванович подхватил песенку, потому что она была простой и понятной: на мотив танца маленьких лебедей из балета Чайковского. Они оба с Люськой пели и танцевали – один в незашнурованных кедах, другая – в чулках. Он вдруг понял, что многое потерял, потому что давно не танцевал, даже просто так, без ресторана.

Николай Иванович глядел на свое и Люськино отражение, мелькавшее на створках кухонного шкафа, в стекле кухонной двери, или как они тенями проносились по стенам. «Только бы не наступить на шнурки», – думал Николай Иванович.

– Хочу банан! – закричала Люська и подпрыгнула.

– Хочу банан! – в точности как Люська закричал и Николай Иванович, но подпрыгнул не в точности, потому что ударился о пластиковый абажур.

Раздался звонок в дверь.

– Это за мной! – Люська отыскала туфли Николая Ивановича, вскочила в них и побежала.

Но Николай Иванович не сомневался – на этот раз наверняка майор снизу: так что это за ним. Николай Иванович с трудом дышал и судорожно придумывал, чем на первых порах объяснить шум, только что имевший место в его квартире. Но это был не майор. Николай Иванович услышал голос Троя, женский голос и Люсино радостное восклицание:

– Мария Федотовна!

Люся оказалась права. Она как будто предполагала, что Николаю Ивановичу предстоит встреча с ее воспитательницей: увела на кухню Троя и Пеле. Николаю Ивановичу кивнула – выше голову!

Николай Иванович пригласил Марию Федотовну в комнату. Он был немало растерян и как никогда не готов к подобной встрече, и еще его смущало, что на кедах не завязаны шнурки. Он пододвинул Марии Федотовне свое кресло, себе взял стул.

– Поймите правильно мой приход, – сказала Мария Федотовна, тяжело подминая в кресле пружины и проводя по лицу маленьким платочком, который держала в кулаке. – Ребята начали исчезать из поля зрения. Я отвечаю за них.

Николай Иванович почувствовал скрытую угрозу.

– Ребята поддаются настроению, нервная система у них ранимая, перегрузки могут повлечь за собой срыв, тем более в таких серьезных вопросах… – Николай Иванович перехватил ее взгляд на Люсину фотографию, – …когда ищут родителей. – Платочек опять прошелся по лицу Марии Федотовны.

Полные розовые щеки в мягких складках и такой же в мягких складках подбородок. Под толстые круглые очки, чтобы не давили, подложен клочок ваты.

– Я ответственна за психологическое здоровье, слежу за настроением детей. В этом возрасте дети неустойчивы, и если вы еще учтете нашу специфику, то вполне поймете, что каждый из ребят в постоянном душевном поиске, наши ребята ищут справедливость с особым пристрастием.

– Да, да, – согласился Николай Иванович. «Завязать шнурки или пусть их? А-а, пусть их».

– Люсю я воспитываю с пяти лет. Она очень самобытная, это, знаете ли, счастливое или несчастливое исключение из правил.

Николай Иванович твердо начал понимать – назревает катастрофа и сейчас выбьет из-под него стул эта милейшая Мария Федотовна.

– Что Люся вам говорила, представляю себе. Вы далеки от общения с детьми и поэтому совершенно не представляете их возможностей. Ребята обладают неограниченными возможностями эмоционального воздействия на нас, взрослых.

– Но…

– Погодите, закончу мысль. Люся вам, конечно, выложила, что вы ее отец и что она наконец нашла вас.

– Выложила.

– Это ее план. Она его совершенствует, разрабатывает все углубленнее и точнее. – Мария Федотовна подправила клочок ватки под очками. – Я с вами откровенна как с человеком, который, надеюсь, меня понимает.

– Не совсем, – набрался вдруг смелости и ответил Николай Иванович, в знак протеста даже выставил незашнурованные кеды.

– У вас в доме появилась решительная девочка, за которую не надо нести ответственность, поступки которой не надо контролировать, которой можно во всем потакать. Вы оказались у нее на поводу (как Пеле, очевидно, да?). Вы приняли все то, что она вам сказала. Не знаю, достаточно ли серьезно вы ко всему отнеслись. С ребятами, с их чувствами нужно быть поосторожней, я вам говорила (говорила, да, да).

Николай Иванович громко пришлепнул кедовой подошвой.

– Вы не перевели все в игру, – грустно произнесла Мария Федотовна. – Тем хуже.

– Игру? – Николай Иванович привстал со стула. – Игру, вы сказали?!

– Извините, слишком прямолинейно говорю, моя обязанность.

Прямолинейно… «Я очень прямолинейная», – говорит и Люська. И о Кирюше Люська сказала, что он ранимый, тоже слово от Марии Федотовны, значит.

– Обязанность в чем?

– Так изъясняться с вами. По сути, мы вас совсем не знаем как человека (опять человека). Кажется, вы только однажды были у нас и то по какой-то случайности.

– Что нужно обо мне знать?

– Многое, прежде чем доверить ребенка.

– Люся ребенок?

– Вы даже этого в полной мере не понимаете. И, как ребенок, она не всегда правдива, не в полной мере.

– Вы все свои поступки можете растолковать в полной мере?

– Вы, собственно… человек…

– Доску через город вы носили?

– Какую доску? – Мария Федотовна взволнованно зашуршала ресницами о толстые стекла очков.

– Мы с Люсей сегодня несли длинную доску через весь город.

Из кухни долетал Люсин смех – похоже, Люся заставляла Пеле не горбиться, а может быть, есть изюм. Пеле изюм не любил, чихал от него с неудовольствием. Николай Иванович бывал этому свидетель.

– Вы на меня производите впечатление все-таки серьезного человека (человек, человека, человеку!). – Мария Федотовна убрала платочек за манжет платья и поднялась с кресла изо всех сил, так что в кресле загудели пружины. – Люсю я забираю навсегда!

Николай Иванович ничего не ответил. Он наступил на шнурок, когда попытался подняться со стула, и шнурок оборвался.

– И никаких больше контактов, – произнесла Мария Федотовна.

Называется – изъяснились.

Николай Иванович спросил:

– У вас есть семья?

– Дело не во мне. Знаю, что у вас семьи нет. – Мария Федотовна была непреклонна.

– У Люси тоже.

– Люся в коллективе.

– Прискорбное явление.

– Коллектив? – насторожилась Мария Федотовна.

– Такого рода коллектив.

– Не вынуждайте меня быть с вами невежливой.

Николай Иванович встретил угрозу с открытым забралом:

– Вынуждаю!

Отворилась дверь, и влетела веселая Люська.

– Подружились?

Мария Федотовна, подвигав ставшим еще более розовым лицом, сказала:

– Людмила, ты ведешь себя непозволительно, задавая подобный вопрос и в подобной форме.

– Я вас очень люблю, Мария Федотовна.

Николай Иванович изумленно смотрел на Люсю: сама же говорила, что не любит старух, а эту в первую очередь следует не любить.

Появился вразвалочку Пеле, обнаружил на полу оторванный шнурок, подобрал его и начал есть.

– Мы уходим, – сказала Люся Николаю Ивановичу. – Мария Федотовна всегда меня от кого-нибудь и от чего-нибудь спасает.

– Людмила, прекрати!

Люся прижалась к Марии Федотовне, потерлась щекой о ее плечо совсем по-детски.

– Я была уверена, что он вам понравится.

Мария Федотовна затруднительно молчала. Николай Иванович тоже молчал. Тогда Мария Федотовна сказала Люсе и Трою, который вошел в комнату:

– Собирайтесь домой.

Ребята начали одеваться. Николай Иванович вышел в коридор и начал наблюдать за происходящим, спросил, точно это была его последняя надежда на справедливость:

– А где Кирюша?

– Сдает с кастеляншей белье в прачечную, – сказала Мария Федотовна, устраивая поудобнее очки, как перед дальней дорогой. – Он ответственный по детдому.

– А Уксус? – Еще более нелепая надежда уже неизвестно на что, унизительная, жалкая.

– Уксус? Что вы имеете в виду?

– Форварда Уксуса, напарника Пеле.

– Это из той же области, о чем мы с вами беседовали: вы активно принимали все, что говорила вам Люся.

– Извини, – сказала Люся, и в ее голосе была виноватость и почти такая же незащищенность, как и тогда в битве на кухне с Зоей Авдеевной. – Уксуса я придумала. И Кубика, и Шарика, и все на свете. Я счастливая и благополучная девочка.

И конечно, появилась Зоя Авдеевна: она открыла дверь своим ключом. В передней сделалось тесно и непонятно. Трой и Мария Федотовна молча стоят, Люся убирает на место домашние туфли Николая Ивановича, из которых она перебралась в свои зимние ботинки. Пеле, пользуясь неразберихой, вытягивает из кедов Николая Ивановича оставшуюся половинку оторванного шнурка. Зоя Авдеевна по-прежнему стоит вся расширившаяся, чтобы всем было неудобно. Наконец уходит, откланявшись, Мария Федотовна, за ней Трой. Трой уходит, смущаясь, опустив голову, не глядя Николаю Ивановичу в глаза, подтянув в рукава куртки свои большие обветренные руки. Он понимает, что произошло что-то неприятное для Николая Ивановича, и чувствует себя к этому причастным. Люська сплющивает ладонями свою кепку и блинчиком набрасывает на голову, машет варежкой, потом берет варежку в зубы и покачивает ею. Двинулась Люська, двинулся Футболист, из пасти торчит шнурок, он его поспешно доедает.

Когда дверь закрылась, Зоя Авдеевна произносит, будто швыряет вслед камень:

– Аферистка!

Николай Иванович вдруг с орлиным клекотом задвигал горлом:

– Растворитесь! – и, глядя ей прямо в ее маленькие колючие глаза, добавил: – Белуга!

Зоя Авдеевна с крапивницей на лице ушла на кухню. Впервые в жизни она испугалась Николая Ивановича.