Текст книги "Воскресный день"

Автор книги: Михаил Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Михаил Павлович КОРШУНОВ
ВОСКРЕСНЫЙ ДЕНЬ

Глава 2

Громко и отчаянно заколотился дверной звонок, будто пойманный стаканом жук. Николай Иванович Ермоленко, с детства боявшийся громких звуков и всегда вздрагивавший от них, и теперь вздрогнул. Заспешил к дверям, едва не теряя с ног домашние туфли: кому он так срочно понадобился? Он давно уже одинокий и старый человек – ни родственников, ни друзей – никого: или погибли во время войны, или умерли потом, или потерялись. Может быть, даже он их потерял в силу тихого и неподвижного характера, своей незаметности и усталости, которая с каждым годом возрастала. А может быть, это все просто естественный ход жизни, потому что жизнь с годами чаще не сводит людей, а разводит.

В дверях стояла девочка, совершенно для Николая Ивановича незнакомая, на поводке, надетом петелькой на запястье, держала собаку. Девочка молча и сосредоточенно разглядывала Николая Ивановича.

– Вам что? – он не выпускал дверь, чтобы не захлопнулась сквозняком.

Сосредоточенное внимание девочки смущало, а девочка продолжала его спокойно разглядывать, ничуть не смущаясь и не шевелясь, одна нога, в задумчивости, чуть придавлена другой. Собака сделала попытку дотянуться до Николая Ивановича, понюхать его, но девочка дернула поводок, и собака легла, скорее повалилась на бок.

– Его зовут Пеле.

– Собственно, чем обязан?

– Вас удивляет его имя? В честь известного футболиста?

– Хотя бы.

– Вы верите, что собаки могут играть в футбол? – И, не ожидая ответа, спросила: – У вас нет мяча?

– У меня нет мяча, – вконец растерялся Николай Иванович, пытаясь повнимательнее разглядеть гостью и понять, что ей надо.

– Пеле, встань, покажись. – Она покрутила самодельный поводок как скакалку – не помогло, тогда – дернула: собака поднялась – малоодушевленный предмет.

– Ну же, Пеле, взбодрись. – Она поддела его ногой, и собака оказалась в воздухе, получилось, что подпрыгнула.

– Я не совсем понимаю вас, – сказал Николай Иванович. – Зачем мне все знать про вашу собаку?

– Будете с ней встречаться.

– Я с ней? Почему?

– Потому что я ваша дочь Люська.

Бывают минуты стремительной неожиданности, от которых теряется дар речи. Одну из таких минут и пережил Николай Иванович Ермоленко. Когда речь к нему вернулась, он сказал:

– Ты, девочка, ошиблась квартирой. – И приготовился немедленно исчезнуть.

– Я не ошиблась. – Теперь девочка придерживала дверь.

– Нет, позвольте… – слабо запротестовал Николай Иванович.

– Вы трус?

Неизвестно, что бы произошло дальше, но в ванную у Николая Ивановича набиралась Вода. Она перелилась через край, поток достиг коридора. Николай Иванович, ударяясь от неловкости о стены коридорчика, ринулся закрывать кран, услышал, что входная дверь захлопнулась, очевидно, все-таки от сквозняка, – и прекрасно! – отпало нелепое событие. Николай Иванович закрыл воду, вернулся в коридор. Ни девочки, ни собаки не было. Мучимый любопытством, Николай Иванович осторожно отщелкнул дверь, выглянул на лестничную площадку – и здесь никого: девочка все-таки убедилась, что ошиблась.

Николай Иванович начал борьбу с разлившейся по полу водой. Принес кипу газет, закидал полы. Способ не оказался удачным: газеты превратились в мокрые комья, которые путались под ногами. Николай Иванович, отчаявшийся, метался среди газет, пока не скатал их в один огромный ком, и, абсолютно не представляя, куда его деть, затолкал в стиральную машину. Выходить на лестницу к мусоропроводу побоялся: где-то вдалеке слышался лай. Боялся столкнуться и с соседом снизу – вдруг у соседа протек потолок. Надо тихо отсидеться и никому больше не открывать дверей. Но двери открылись – это Зоя Авдеевна: у нее свой ключ. Зоя Авдеевна приходит три-четыре раза в неделю. Она работает уборщицей в подъездах и помогает Николаю Ивановичу по хозяйству.

Зоя Авдеевна поглядела на Николая Ивановича, насмешливо изогнув губы, спросила:

– Так у вас ребенок? Девочка?

Николай Иванович обмер. Помолчав, ответил:

– Ребенка у меня не было и нет.

Зоя Авдеевна, не меняя выражения неуступчивого лица, сказала все еще с насмешливо изогнутыми губами:

– У нас в доме других родителей для нее не имеется.

– Вы откуда знаете?

– Она сидела в подъезде, разговаривала с Нюрой.

– А я тут при чем?

– Тогда ограбят вас. Ходила одна недавно по квартирам…

– Ну и что?

– Говорила, луком торгует, а сама изучала, какие богатства в квартирах накоплены…

– Мне лука никто не предлагал. Богатств нет.

Сколько он выслушал от Зои Авдеевны подобных историй: Зоя Авдеевна доставляла их из подъездов, которые она убирает.

– Пальто с вешалки украдут.

– Ему в обед сто лет.

– Уж прямо – сто. В чистку его опять снести пора. И ничего еще, походите. Может, она беглая из детприемника? – не успокаивалась Зоя Авдеевна.

– Какого еще детприемника?

– Где неблагонадежные дети.

Николаю Ивановичу вдруг захотелось заступиться за девочку, что-то его в ней поразило. Забавная полосатая кепка из искусственного меха, которая была на ней? Нелепый разговор о собаке, тоже достаточно нелепой? Но что-то было.

– И собака беглая? – спросил Николай Иванович.

– Собака для отвода внимания.

– Между прочим, собака известный футболист.

И Николай Иванович довольный, что оставляет Зою Авдеевну в некотором недоумении, удалился в комнату, потряхивая сырыми ногами.

Вскоре из ванной комнаты донесся возмущенный голос Зои Авдеевны:

– Это еще что такое? Николай Иванович промолчал.

– Что это такое? – громко повторила Зоя Авдеевна и появилась с огромным комом сырых газет в руках.

– Газеты, – невозмутимо ответил Николай Иванович.

– Почему в стиральной машине? – У Зои Авдеевны посредине лба родинка. Она раздражала Николая Ивановича, и сейчас ему захотелось ударить по родинке молотком, как по капсулю – легкий взрыв внутри у Зои Авдеевны и так далее. Грех, но что поделать – велико искушение.

– Я положил их в стирку.

– Вы соображаете, что вы говорите? Кто я, по-вашему?

– Беглая из детприемника, – весело и смело сказал Николай Иванович. Он испытывал прилив подлинного счастья, и неужели в этом приливе счастья повинен был необъяснимый визит необъяснимой пока что девочки!

– Вы разиня, – последовал ответ. – Вам подкинули чужого ребенка.

…Люська появилась через три дня, может быть и через пять – не важно. Важно, что появилась. На поводке, как и в прошлый раз, был малоодушевленный предмет. Люська сказала:

– Мы идем в музей. Я, Кирюша и Трой. Пеле побудет у вас. – Голос ее не терпел никаких возражений.

– Какие трое? – растерялся Николай Иванович.

– Трой мой друг. И Кирюша. Мы идем в музей биологии по школьной программе. Тут рядом, – как по складам начала говорить Люська. – Собака побудет у вас. До чего вы… – Люська была терпелива, она помедлила и сказала: – Тугодумный. – Отпустила из рук поводок и пододвинула собаку носком ботинка, чтобы собака оказалась в квартире.

Николай Иванович быстро глянул на лестницу – нет ли поблизости Зои Авдеевны.

– Ты ждешь молву?

– Чего?

– Тетя Нюра говорит, что ты ждешь молву.

Николай Иванович надул грудь.

– Я когда-нибудь расскажу тебе правду, – шепнула Люська.

– Какую? – испугался Николай Иванович и опять глянул на лестницу.

– Какую придумаю. – И Люська исчезла. Сверкнула и погасла.

Николай Иванович уже с опавшей грудью вернулся в комнату: он всегда боялся проблем. Собаку он не увидел, а увидел только конец поводка, петельку, сам Футболист спал. Долетало его дыхание с посвистыванием, в мультфильмах художники рисуют еще прилипшую к носу пушинку.

Николай Иванович сел в кресло – его любимое и постоянное для глубоких и всесторонних размышлений – и начал глубоко и всесторонне размышлять: незнакомая и непонятная для Николая Ивановича девочка сочиняет небылицу, даже можно сказать, заведомую ложь, доводит ее до сведения не только Николая Ивановича, но и лифтерши Нюры, дежурного механика по лифтам Сапожкова и, как стало известно, до сведения отставленного от службы майора с шестого этажа. Майор ныне состоит в активной переписке с общественными организациями, немедленно отправит донесение – в квартире у жильца Е. появился шум, потому что появилась незаконная дочь с собакой, тоже, вероятно, незаконной. Именно квартира майора расположена под квартирой Николая Ивановича. У майора свои понятия о жизни: он не любит кошек, собак, детей, музыку, если она, конечно, не военная. И эти еще… Трой и Кирюша! Где-то тут, наверное, возле дома прячутся. И все это в конечном счете свалится на голову Николая Ивановича. И без того он в доме считается интеллигентом и неудачником за свою молчаливость и незаметность.

Николай Иванович глубоко вздохнул. Накручивал на руку поводок, совершенно забыв, что к другому его концу прикреплена собака. Вытащил из-под себя собаку, предмет лежал перед ним, вяло наклонив голову. «До чего обделен природой», – подумал Николай Иванович. Неизвестно, что думала собака в отношении Николая Ивановича. Может быть, то же самое. Они посидели молча несколько минут, привыкая друг к другу. Николай Иванович начал разматывать поводок, и собака вновь водворилась под креслом. Николай Иванович еще попробовал поразмышлять на беспокоящую его тему, но придумать что-либо утешительное, что-либо в свою пользу – не смог. Заглянул под кресло, сказал:

– Алло!

Никакого ответа. Похрапывание с посвистом.

– Алло! Приглашаю на кухню к холодильнику.

При слове «холодильник» собака немедленно проснулась, самостоятельно вылезла из-под кресла.

– Ты правильно живешь, – сказал Николай Иванович. – Никаких стрессов и разочарований.

И они оба отправились на кухню к холодильнику: Николай Иванович впереди, прихрамывая – отсидел ногу, – за ним собака с поводком, волочившимся по полу.

Николай Иванович открыл холодильник, достал из него оставленный Зоей Авдеевной на обед суп с клецками, подогрел на плите, налил немного Футболисту в стеклянную банку. Футболист тут же вставил в нее пасть, но пасть тут же и заклинило.

Николай Иванович испугался, что Пеле задохнется. Пеле не только не задохнулся, но каким-то образом съел суп и даже клецки.

Николай Иванович попробовал выдернуть Пеле из банки – не получилось. Пеле спокойно пошел снова в комнату спать. «Нервы как у грузовика», – проводил его взглядом Николай Иванович. Налил себе в тарелку супа и начал есть безразлично, как он ест всегда дома или на работе – не имеет значения. На второе были котлеты из рыбы, он не взял, не захотел. Ершиком помыл тарелку и ложку и вернулся в комнату, в кресло.

Люся явилась через два с половиной часа. Футболист бодро со стеклянной физиономией, ничуть не смущаясь, как не смущается ни при каких обстоятельствах и его хозяйка, направился к дверям на ее звонок. Николай Иванович направился к дверям, смущаясь – на собаке нелепая стеклянная тара. Открыл дверь.

– Что с ним? – Люська наклонилась к Пеле.

– Надел и ходит. Я пытался снять, у меня не получилось.

– Артист! – Люська постучала по дну банки. – Эй!

«Артист» промычал что-то в ответ. Люська зажала банку коленями, ухватила «артиста» и начала не выдергивать, а вывинчивать, как перегоревшую лампочку, и вывинтила, отряхнула от супа, который еще оставался на морде, и поставила на пол. Банку откатила под тумбочку. Руки бесцеремонно вытерла о его шерсть. Все быстро и просто.

– До свидания. Мы спешим. Ребята ждут внизу у тети Нюры. – Набросила поводок на запястье, подтолкнула ногой Пеле впереди себя и опять, как это она умеет, исчезла.

Из-под тумбочки выкатилась в коридор пустая банка, Николай Иванович тупо на нее воззрился. Только что здесь опять была эта девочка. Постепенно в Николае Ивановиче восстановилось нормальное кровообращение и ориентировка в пространстве, и он медленно пошел в комнату. Наваждение. Курьез.

Николай Иванович уселся в кресло. Надо было опять думать, что-то решать. Если он не умеет ничего решать и думать для него теперь мучение? Даже такое примитивное изделие, как банка, сильнее его, а что говорить про окружающую действительность? Про непонятную девочку, про Зою Авдеевну, Сапожкова, майора. Все и вся сильнее Николая Ивановича в этом противоречивом и, как теперь еще говорят, утилитарном практическом мире. Надо быть объективным и не бояться признаний в отношении себя, может быть и самых горьких. Никогда не предполагал, что так стремительно иссякнет молодость и что он растеряет то немногое, что имел, что еще как-то держало его на поверхности.

Глава 3

Люся позвонила по телефону:

– Можно прийти в пятницу? Мне надо с тобой серьезно поговорить.

«Вот оно! – испугался Николай Иванович. – Надвигается».

– К шести вернешься с работы? Что ты молчишь? Заснул?

– Приходи. Конечно. – Но тут же вспомнил: по пятницам Зоя Авдеевна производит закупки и готовит обед на три дня. Хотел отменить встречу, но сигналы об окончании разговора уже кололи ухо – у этой девочки земля горит под ногами.

Наступила пятница. Утром заглянула Зоя Авдеевна – взять деньги на продукты. Николай Иванович попытался перенести для Зои Авдеевны пятницу на субботу или, в крайнем случае, на воскресенье. Но конечно, сделал это неуклюже, и Зоя Авдеевна просто приказала:

– Давайте деньги, а то в магазины понаедут покупатели, и я не пробьюсь в очередях. Буду потом мигренью страдать.

Николай Иванович, стоя в очередях, как ни странно, не испытывал раздражения: он лишний раз общался с людьми, с их проблемами и переживаниями. В очереди ты, как нигде, не одинок.

Николай Иванович коротко, но незаметно вздохнул, дал деньги Зое Авдеевне и ушел на работу.

После окончания войны он был регистратором в поликлинике, секретарем народного суда, работал в библиотеке на раскладке книг. С возрастом стало трудным разносить по стеллажам книги, и он перешел кладовщиком на склад строительного управления. Здесь большую часть времени сидел в неподвижности: не только физической, но и душевной. Казалось, что так будет лучше.

Сегодня на работе Николай Иванович с надеждой думал, что к тому времени, когда появится Люська, Зоя Авдеевна купит все в магазинах, успеет сготовить обед и уйти восвояси. Зоя Авдеевна досконально изучила Николая Ивановича: в магазинах была долго, посидела в подъезде с Нюрой тоже долго, помогла одним жильцам выколотить от пыли ковры и только тогда поднялась в квартиру и уже с выжидательным лицом приступила к готовке обеда.

Николай Иванович окончил работу, опломбировал склад, в замки вложил записочки – число, месяц, год и личная подпись, таков порядок, – и пошел домой.

Войдя в квартиру и обнаружив Зою Авдеевну, робко откашлялся, спросил:

– Вы еще здесь, Зоя Авдеевна? – хотя и спрашивать не требовалось – Зоя Авдеевна была перед глазами.

– Я не могу кувыркаться между магазином и кухней, – ответила Зоя Авдеевна.

Николай Иванович не стал уточнять, зачем надо обязательно кувыркаться: не в его характере что-либо уточнять. Ну и конечно, вскорости – настойчивый звонок в дверь. Николай Иванович спешит сам открыть: слабая надежда – вдруг все еще как-то обойдется, образуется.

– Трой, – говорит Люся и показывает на одного из мальчиков. – Атомщик. Кирюша, – и показывает на другого. – Историк. Они меня проводили. – У Люськи в ногах стоит Пеле, она его сжала ботинками.

Сначала привела собаку, теперь этих ребят. Больше всего Николай Иванович боится проблем и скандалов, а скандал разразится, потому что Зоя Авдеевна сейчас будет здесь.

Кирюша сразу понравился Николаю Ивановичу – с несмелыми сговорчивыми глазами, такими понятными для Николая Ивановича, лицо захвачено до краев веснушками. Николай Иванович в детстве тоже был веснушчатым, даже прозвище получил Коноплястый. На Кирюше – вязаная шапка с отогнутым широким краем, полупальто, застегнутое до самого подбородка. Именно так в детстве застегивался и Николай Иванович, но прежде на пальто бывали еще крючки, которые подпирали горло.

Трой на голову выше Кирюши, без шапки, с простой решительной стрижкой, в куртке, из которой он тоже вырос, как и Люська. Глаза смотрят из-под низких бровей. Серьезно настроенный, волевой и, наверное, поэтому счастливый.

– Прошу тебя, не устраивай чупидеспи, – сказал Трой Люсе. Громко, почти потребовал: – Обещаешь?

Люся посмотрела на него, сдвинулась на лбу предостерегающая морщинка: Люся, конечно, не терпит подчинения, даже от Троя.

– Он прав, – подтвердил Кирюша, но негромко и несмело.

– Хватит меня учить. Надоели!

Николай Иванович из этого странного разговора мало что понял, но уточнять, интересоваться не стал – не его дело. Кажется, ребята выступают в пользу Николая Ивановича.

– Может, вы останетесь, мальчики? – спросил Николай Иванович, но больше из вежливости. Мыслями он был там, на кухне, где Зоя Авдеевна, – какой маневр она задумала?

– Мальчики не останутся, – сказала Люська. – Ну-ка, растворитесь!

Ребята кивнули Николаю Ивановичу – первым Трой, потом Кирюша. Кирюша пытается копировать Троя, это ясно: слабый подражает сильному. И оба ушли.

Люся сняла куртку. Сегодня она была без своей полосатой кепки, в красном, повязанном на голове, легком шарфе. Шарф Люся оставила, не сняла, только сбросила его на плечи. Из заднего кармана джинсиков торчала ручка большого гребня. Ловко дернула за бомбошку-вишню, подвязанную к замочку «молнии», и сбросила ботинок, дернула опять за вишню и сбросила второй ботинок.

Как щедра на движения молодость! Николай Иванович любовался Люськой.

– Кинь мне что-нибудь.

Николай Иванович снял комнатные туфли. Люся невозмутимо надела. Джинсы подвернула повыше лодыжек.

За Люськой из проема кухни пристально наблюдала Зоя Авдеевна. Николай Иванович понял – вышла на боевой рубеж. Николай Иванович остался стоять в носках, замер от страха. Люська и Зоя Авдеевна увидели друг друга непосредственно впервые. Конечно, никаких «здравствуйте» или иных приветствий. Отношения ясны – ничего выяснять не надо, а надо только действовать. Зоя Авдеевна специально подготовленным голосом произнесла:

– Я так и знала.

– Что вы знали? – спросила Люська, стремительно развернулась в ее сторону, и концы шарфа метнулись почти на весь коридор.

Но Зоя Авдеевна почему-то не посчитала возможным немедленно пойти в атаку, укрылась на кухне и крепко прижала за собой дверь. Сквозь затененное занавеской стекло в двери обозначился ее напряженный силуэт. Может быть, это был маневр, продуманный на пять ходов вперед. Николай Иванович представил себе, что его сегодня ждет. Пеле, как всегда, исчез под креслом. Люська пошла, достала его из-под кресла и потащила за собой, открыла дверь в кухню и подтолкнула Пеле ногой.

– Он побудет здесь.

– Еще что! – взвизгнула Зоя Авдеевна, как пила, напоровшаяся на гвоздь.

– Убью! – коротко произнесла Люська и коснулась сзади в кармане джинсиков ручки гребня, как рукоятки пистолета.

Николай Иванович сморщился, напрягся, уже представляя себе, что произойдет дальше. Раздался грохот: Люська ударила ногой по двери, закрыла ее. В кухне что-то упало, разбилось. Николай Иванович стоял ни живой ни мертвый: две женщины в квартире.

– Пошли. – Люська взяла концы шарфа, забросила их за плечи, как это делают знаменитости, грациозно подхватила под руку Николая Ивановича, тоже как это делают знаменитости, и повела в комнату. И опять ногой, с грохотом, как это делает уже Люська, закрыла дверь, но в комнате, к счастью, ничего не упало и не разбилось, закачалась и зазвенела только единственная ваза на столе. Люська плюхнулась в кресло, улыбнулась:

– Боишься ее?

– Я? – Николай Иванович вскинул голову. – С чего ты взяла? – И Николай Иванович надул грудь.

– Боишься. Пеле ее успокоит. Я нарочно его туда подложила.

Николай Иванович не представлял себе, как Пеле удастся успокоить Зою Авдеевну – он ну никак не производил впечатление боевого пса, даже совсем наоборот.

– А если она его?..

– Обнажит клыки. Возьми тапочки.

Люська сняла и бросила к ногам Николая Ивановича его туфли. Николай Иванович надел, в спешке примял задник у одного из них, по не поправил, так и остался с примятым.

За пределами комнаты сохранялась тишина, или только казалось, потому что дверь в комнату и дверь в кухню были закрыты и не было слышно, роет противник окопы или смирился с поражением и замолк. Люся и Николай Иванович помолчали – оба готовились к разговору, о котором предупредила Люся. Николай Иванович, во всяком случае, готовился, внутри у него все тихо звенело, как только что звенела единственная ваза на столе. В такой обстановке – и серьезный разговор, мыслимое ли дело? Но разговору не суждено было состояться: послышалось какое-то твердое постукивание со стороны кухни – противник роет окопы.

Люська вскочила и, как была в чулках, ринулась на кухню. Николай Иванович поспешил за ней, вновь напуганный до крайности. На кухне Футболист забился под табуретку, над табуреткой склонилась Зоя Авдеевна, в руках у нее был дуршлаг.

– Что вы делаете с моей собакой?

– Размахивает лапами, чешется. Может, насквозь блошивая! – И теперь Зоя Авдеевна приняла боевую позу. – Убирайся со своей собакой! – Голос был грозным, уничтожающим. – Не потерплю!

И вдруг Николай Иванович увидел, или ему показалось, в Люськиных глазах просьбу о помощи. Николай Иванович растерянно молчал. Тогда Люська произнесла почти одними губами:

– Скажи ей что-нибудь.

И Николай Иванович сказал:

– Она моя дочь. – И тут же, сам удивляясь своей решительности и даже непреклонности, повторил: – Она моя дочь! – И, не давая Зое Авдеевне опомниться, добавил: – По всем статьям. – Это была фраза из его квартального отчета по складу, но сейчас она ему показалась самой важной, определяющей их с Люськой победу, хотя бы на данные сутки.

Так оно и случилось: Зоя Авдеевна опустилась на табуретку обессиленная, и даже Люська растерялась и, чтобы скрыть свое смущение, обратилась к Николаю Ивановичу:

– Ты обещал меня сфотографировать. – И, уже больше не интересуясь Зоей Авдеевной, Люська возвращается в комнату небрежной походкой великодушной победительницы, не сомневаясь, что следом идет Николай Иванович. Следом шли Николай Иванович и спасенный Футболист.

Николай Иванович достает из шкафа аппарат «Зенит» и штатив, привинчивает к штативу «Зенит», кресло разворачивает к свету и усаживает в него Люську. Люська на коленях держит собаку.

– С ней, – говорит Люська.

– Обязательно.

– Пусть скажет мне спасибо.

– Кто? – не понимает Николай Иванович.

– Она, – Люська показывает в сторону кухни. – Ее могла загрызть собака.

Ясно. Победу над Зоей Авдеевной Люська целиком присвоила себе.

Николай Иванович разглядывает Люську в видоискатель, медлит нажать на спуск затвора.

Люся вытянула из кармана гребень и причесалась, убрала волосы от глаз; и волосы распрямились, стихли, и вся Люська распрямляется, стихает. Шарф завязала пышным бантом. Подвигалась в кресле, устраиваясь и поправляя на коленях собаку, и вновь занялась бантом, поправила и его, сдвинула на плечо. Решила, что так лучше. И бесспорно, лучше: желто-карие, как и ресницы, волосы и на их фоне на плече огромный из шарфа красный цветок. Николай Иванович пожалел, что в аппарате не цветная пленка. Обидно! Люська – само детство, сама жизнь в лучшем ее выражении, и в том самом кресле, в котором уже много лет кряду безнадежно стареет и теряет, может быть, лучшее из того, что было у него в жизни, Николай Иванович.

В комнате незаметно появилась Зоя Авдеевна с дуршлагом, наблюдала за происходящим. С дуршлага на пол падали капли воды. Пеле наблюдал за каплями. Николай Иванович при разных выдержках сделал четыре снимка, один из них должен быть удачным.

Зоя Авдеевна смотрела на Люську и Николая Ивановича молча, без всяких комментариев. Пеле был разочарован – вода все капала и ни во что другое но превращалась, ну хотя бы в суп, а суп здесь готовят хорошо, он проверил.

Николай Иванович но мог без Люськи, ждал телефонных звонков, ждал Люськиных приходов с ее друзьями. Бегал, покупал печенье, изюм – она могла есть его беспрерывно, – кукурузные хлопья. Для Футболиста некоторые соседи приносили кости, и Футболист очень воодушевлялся при виде костей. Он немедленно принимался за подарочную кость и грыз ее громко, на всю квартиру. Трой и Кирюша заводили умные разговоры. Люська весело копировала мальчишек – умничают умники! – потом кого-нибудь из школьных преподавателей, чаще всего практикантку – учительницу русского языка.

– Класс, внимание! Закрыли рты, – и Люська пальцами показывала – закрыли рты. – Класс, тихо. Задние парты, кто нарушает тишину? – Люська складывала чашечками ладони и несмело хлопала. – Спичкин, ты? Что? – Люська опять хлопала чашечками. – Не ты? Кто же тогда? Куковякин, а мяукаешь ты? Нет? Ты куковякаешь? – И теперь уже без хлопков, плаксивым голосом: – Вы меня совсем запутали.

Николай Иванович радостно смеется, как смеется человек, который вспоминает школьные годы.

– Несправедливо о ней так, – говорит Кирюша, волнуясь. – Она еще учится.

– А ты?

– Что я?

– Лягушонок ты, Кирюша, который под тиной заболел скарлатиной. – Люськин рот полон смеха и кукурузных хлопьев вперемешку с изюмом.

– Я… я порядочный ученик с первой парты, – отвечает Кирюша и озирается, ищет поддержки.

Трой ему кивает, подбадривает – давай дальше, отбивайся, приучайся сам постоять за себя. Кивает и Николай Иванович и, счастливый, молчит – в квартире присутствует молодость и он на равных присутствует, он принят. Футболист продолжает уничтожать кость, прикладывается к ней разными сторонами пасти и так и этак. Люська посыпала кость кукурузными хлопьями, Пеле это нравилось, часть хлопьев лежала у него на затылке и на спине.

– В тихом омуте на первой парте… – Люське доставляет удовольствие дразнить Кирюшу.

Кирюша краснеет и поблескивает веснушками.

– Меня пересадили из-за Спичкина! Он списывает у меня математику.

– Математику все перекатывают у Троя.

– Спичкин у меня.

– Допустим. А если я не про математику, а про твои чувства?

Кирюша совсем как Николай Иванович дернул плечами.

– И что ты скажешь? Жду умных слов.

Кирюша молчит, не знает, что ответить.

– Может, у тебя хватит наглости заявить, что я некрасивая? Что я пустая расфуфырка? Что тебе со мной неинтересно, скучно? Ну? Карандаш!

– Чего ты к нему пристала? – но выдерживает Трой.

Николай Иванович наблюдал за Люськой, и даже он не понимал, где она шутит, где говорит серьезно, пока Люська в открытую не начинала смеяться.

– Посмотри на них, – обращалась она к Николаю Ивановичу, – до чего наивны. Доколумбовая Америка!

– Они тебя любят оба. И это замечательно, – говорит Николай Иванович. Он твердо знал, что это замечательно, когда тебя любят, когда есть кому тебя любить.

– Держу в почтении и страхе. – Люся с силой надкусила печенье. – Любят как плантатора, из-под палки.

Фотография Люськина готова. Курьез! Наваждение! Фотография цветная, и совсем другое изображение! Ну эта Люська – невозможное существо – только успевай поражаться. Рот слегка полуоткрыт, затаил улыбку. Волосы, сверкнув и взлохматившись, взлетели. Как? Отчего? Люська их старательно выглаживала гребнем. Взлетели, и все тут. Плевать они хотели на гребень. На плече не цветок, а странная большая птица розового цвета. Так получилось, и даже это лучше. Есть, говорят, где-то розовые чайки. На севере. Одной рукой Люська придерживает собаку, другую опустила и держит в ней гребень. Собака смотрит куда-то выжидательным взглядом и этим подчеркивает непринужденность происходящего на фотографии.

Снимок занимал центральное место на столе у Николая Ивановича, был прислонен к настольной лампе. Днем снимка касалось первое весеннее солнце, вечером его согревала настольная лампа. Однажды Николай Иванович достал свою фотографию, школьную. Поставил рядом с Люськиной и долго смотрел. Воспоминание о себе далеком, совсем таком, как Люська сейчас.

Откуда бы он хотел начать жизнь заново, с какого возраста? С такого, в каком он на этой фотографии в испанской шапочке, Или постарше? Чем старше, тем разумнее, казалось бы. «То-то, сейчас я разумный, хоть куда, – с горечью подумал Николай Иванович. – Чем дальше, тем хуже». И как незаметно из стареющего мальчика он превратился в простого старика. В школе у него была любовь – одноклассница, конечно. Прежде, в далекие годы, влюблялись в одноклассниц. Девочка она была крупная, носила модные, по тем временам, бурки и кубанку. Он, Коноплястый, ходил в своей испанской шапочке и, чтобы шапочка была испанской, дома пришили кисточку от коробки из-под духов. Шапка получилась вполне испанская. Николаю Ивановичу хотелось пойти погулять с одноклассницей, показать, что он дружен с ней. Ни разу даже рядом не прошел. Потом он ее увидел с другим мальчиком. Они шли на виду у всех.

О чем думает, что вспоминает! С возрастом становишься глупым, и тебя уносит все дальше в глубь твоей жизни…

Круг обязанностей Зои Авдеевны был прежним, новые обязанности не возлагались: не надо было ходить за печеньем, изюмом, кукурузными хлопьями. Николай Иванович нагружал этим портфель, когда торопился теперь домой с работы, со своего строительного склада, бежал, спешил, но успевал посетить необходимые магазины. В фирменной палатке у метро покупал Люське бутылочку пепси-колы, синтетической воды, как считала Зоя Авдеевна. Он же, Николай Иванович, принимал кости от соседей. С Люськой у Зои Авдеевны установились отношения в стадии временного урегулирования конфликта, но уступать хотя бы пядь земли на кухне Зоя Авдеевна ни за что но хотела. Переставляла, перепрятывала сахар, соль, чай, чашки, ложки, вилки, тарелки, веник, хлеб, кастрюли, сковородки: сбивала Люську с толку и этим подчеркивала свою необходимость из принципа – «Но позволю девчонке взять надо мной верх!». Требовала, чтобы веник но стоял, а лежал, если замечала, что Люська добиралась до него и пользовалась им. Чтобы кастрюли стояли в шкафчике на полке с перевернутыми на них крышками, если тоже замечала, что Люська добиралась до кастрюль и пользовалась ими.

Николай Иванович в отсутствие Люськи часто сдавался на милость победителя, а победитель в эти минуты был не только суров, но и насмешлив: «Вы должны знать мать, иначе невозможно иметь дочь!»

Заступницей Люси была лифтерша Нюра.

– Признал он ее, Зоя, хоть как ты ни бушуй.

– У меня от нее крапивница, – фыркала Зоя Авдеевна.

– Неопасно, – улыбалась Нюра. – Что ты девочку пустяками мучаешь? И Николая Ивановича.

– Кто их мучает?

– Ты.

– Мальчишек водит полную квартиру. Собаку таскает. Я ее мучаю!.. – опять фыркала Зоя Авдеевна.

Потом Зоя Авдеевна начинала мыть подъезд и устилать его разломанными картонными коробками, которые теперь всюду в подъездах заменяют половики. Картонные коробки были с заграничными надписями. Это нравилось Сапожкову, он с удовольствием прочитывал и говорил:

– Сильный сюжет.