Текст книги "Я НИКОГДА НЕ ДУМАЛ…"

Автор книги: Михаил Задорнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Желаю вам!

Василий Васильевич выбрал из пачки открыток самую, как ему показалось, красивую. Друга детства хотелось поздравить особенно тепло и небанально.

«Напишу в стихах», – решил Василий Васильевич и, отложив открытку на время в сторону, взял чистый лист бумаги…

Первая строчка легла на черновик легко и быстро: «Дорогой Степан! Поздравляю тебя с праздником 1 Мая!» Вторую придумать оказалось гораздо сложнее. Нужная рифма на «мая» не приходила… Василий Васильевич даже вспотел от напряжения и решил переставить слова местами: «Дорогой Степан, с праздником 1 Мая тебя я поздравляю!»

Получилось не так уж плохо. Тем более что придумать рифму на «поздравляю» было гораздо легче. Например – «желаю»! Желаю, желаю…

…Эх, Степан, Степан… Всю войну мы с тобой прошли. До самого Берлина! А как тогда перед самой Победой рядом с нашим «газиком» случайным рвануло! Одного тебя за всех и подцепило. Не думали, что выживешь. Ан нет! Выжил! До сих пор небось побаливает рана перед непогодой? Впрочем, как и моя поясница. Не знаю, как ты, а я уже человек-барометр! Можно на полставки на метеостанцию брать. Словом, здоровья – вот чего тебе пожелать надо. По-дружески будет и от души…

А если говорить честно, это Настя тебя, Степан, выходила. Она молодец. Помню, как ты лет через десять после свадьбы сказал мне, что жизни без нее больше не представляешь. Мало кто такое через десять лет после свадьбы говорит. Так что желаю я вам обоим дожить до золотой свадьбы и еще потом долгих-долгих лет жизни. На радость друг другу!

А еще вспоминаю я, Степан, как мы с тобой мальчишками на рыбалку бегали. Давно это было. Еще рыба в те времена в реках водилась. В лесах дичь была. Ты у своего отца в сарае доску отодвигал и удочки воровал. Закидывали мы с тобой эти удочки, а сами сидели на берегу и мечтали… Я знаменитым актером стать мечтал, ты – летчиком. Видишь, как интересно судьба повернулась. Ты на «Скорой помощи» шофером до сих пор работаешь, я кружком баянистов при Доме культуры руковожу. Эх, надо бы, Степан, нам собраться с тобой однажды и поехать в нашу деревню. Надеть сапоги, взять удочки, сесть на бережку, развести костер и вспомнить то счастливое время, когда ты хотел стать летчиком, а я – актером. Не так уж много лет нам с тобой жить осталось… Поэтому желаю, чтобы они у тебя счастливыми были. Чтобы мечталось тебе, как и прежде. Молодежь считает, что нам, старикам, мечтать не о чем. Но мы-то с тобой знаем, что это не так. У нас ведь внуки есть. Я, например, всегда мечтаю о том, чтобы в них воплотилось то, что в нас недовоплотилось. Тогда и мы, деды их, счастливыми будем… Правильно я рассуждаю? Правильно! Значит, еще – счастья тебе желаю! Искренне будет. И по крайней мере от души. Некоторым показалось бы банально. Но ты поймешь, Степан, что я имею в виду. Недаром мы с тобой всю войну плечом к плечу. До самого Берлина. С полуслова понимать друг друга научились. Ну что же, так и напишем.

Василий Васильевич отодвинул черновик, еще раз взглянул на открытку. В темной ночи неслась красочная русская тройка. Перевернув ее, красивым, как у паспортистки, почерком Василий Васильевич неторопливо вывел поздравление:

Дорогие Настя и Степан! Вас с праздником 1 Мая я сердечно поздравляю. Здоровья, счастья, долгих лет от всей души я вам желаю!

Ваш Василий.

Перед тем как положить открытку в конверт, Василий Васильевич еще раз перечитал ее. Хорошо! Недаром Хемингуэй говорил, что литература – как айсберг, у которого семь восьмых под водой и лишь одна восьмая сверху.

Утром 1 Мая, когда Василий Васильевич, как всегда, отправился на прогулку, он заглянул в почтовый ящик. Среди других открыток была одна, которая особенно порадовала его:

Дорогой Василий! Тебя сердечно с Первомаем поздравляем. Здоровья, счастья, долгих лет от всей души тебе желаем!

Всегда твои Настя и Степан.

«Какой все-таки Степан молодец! – подумал Василий Васильевич. – И про поясницу мою не забыл, и про то, чтобы мою новую пьесу для баяна на худсовете приняли, и чтобы внучек в университет поступил, и даже про рыбалку не забыл».

Он перевернул открытку. Действительно, на ней была картина Перова «Рыболов».

Василий Васильевич улыбнулся и, счастливый, отправился на прогулку в сквер, где его уже ждал Степан Кондратьевич, который жил в соседнем доме…

Бабушкин чемодан

Роман снял со шкафа огромный рыжий чемодан, подаренный тещей к свадьбе много лет назад, и положил его раскрытым на пол посреди комнаты. За что он его любил, так это за вместительность. Сколько раз он уезжал с ним в командировки, в отпуска – и всегда в нем все умещалось!

Сначала в чемодан полетели рубашки, галстуки, носки, потом костюмы. Ну и барахла нажили они с Веркой за последние годы!

Впервые Роман уезжал из дому навсегда. Уже смеркалось, и надо было успеть до прихода жены с сынишкой из садика. Главное, не попасться им на глаза – объясниться запиской.

Роман свободно захлопнул объемистый чемодан, присел на прощанье на край кушетки, отогнал от себя воспоминания и подумал, не забыл ли чего. Ведь больше он сюда никогда не вернется. Телевизор… детская кроватка… картины… книжки… Вот, книжки! Как мучился из-за них, сколько мыкался по черным рынкам. Верка ради библиотеки палец о палец не ударила, а Долька будет довольна. Влезут ли? Ах, что за чемодан! Невольно помянув добрым словом тещу. Роман так же свободно захлопнул крышку, как и в первый раз. «А может, и ваза войдет? Мне все-таки подарили, а не ей».

Роман приподнял любимый чемодан и удивился, что, несмотря на книги с вазой, тот ничуть не потяжелел. Он еще раз окинул прощальным взором комнату, но ощущение того, что все-таки что-то здесь забыл, не покидало его. Ах, черт! И как это он сразу не сообразил? Телевизор! С его же халтуры куплен. Вот только упаковать как? «А что, если… – закралась вдруг в голову шальная мысль, – ведь всегда все умещалось».

На улице было уже совсем темно. Боясь включить свет, чтобы со двора не заметили его действий. Роман поставил телевизор поверх книжек и, к полному своему изумлению, увидел, что крышка закрылась почти без его помощи!

– Ай да я! Ай да чемодан! Ай да теща! – закричал от восторга Роман, запросто подняв чемодан. Но вдруг ему стало страшно. Он понял, что тот снова не потяжелел. Холодный пот выступил на его лице. В доме была полнейшая тишина.

«Неужели и шкаф влезет?» – с ужасом подумал Роман.

«Влезет, – ответил изнутри до бесконечности знакомый голос. – Ты только его наклони».

Роман повиновался, и – о ужас! – крышка сама открылась и проглотила четырехстворчатый шкаф – их семейную гордость. Именно о таком мечтала всю жизнь Лелька. Но теперь Роману было не до нее. Да еще как назло включился фонарь на улице за окном, при скудном свете которого Роман увидел, как по-голодному взглянул на него чемодан, потом нагло улыбнулся во всю крышку и тоненьким голоском требовательно и кротко пискнул: «Еще!» Голос чемодана живо напомнил Роману голос давно уже умершей тещи.

– Верка! На помощь! – завопил Роман и принялся запускать в чемодан чем попало: статуэтками, пуховичками, стульями. При каждом броске чемодан довольно раскрывался, глотая пущенную в него вещь, и закрывался, сладко причмокнув довольными замками. Когда же в комнате осталась только одна кушетка. Роман на мгновение растерялся. Тогда чемодан сердито тронулся с места и медленно пополз по полу прямо на него. Роман потерял сознание!..

Когда уставшая после работы Вера, забрав Андрюшку из садика, пришла домой, в квартире она застала страшнейший беспорядок с материнским чемоданом посреди комнаты. Она разбудила мужа, лежавшего, как всегда, поперек кушетки:

– Ты что, опять в командировку?

– Отменяется, – нехотя ответил Роман, поставив чемодан обратно на шкаф, и посадил на колени сынишку. – Ну, что новенького, хулиган?

– Знаешь, пап, у нас там Сережка есть. Он все время у меня булочку отбирает, – деловито пожаловался Андрюшка. – Что ты мне посоветуешь?

– Дать ему в лоб! – сказал Роман. – Или ты хочешь, чтобы я за тебя заступился?

– Нет, ты лучше меня самого драться научи!

Весь вечер, пока Вера наводила порядок в комнате, Роман учил своего карапуза драться.

Спать Андрюшка ложился счастливый и гордый тем, что у него такой сильный и смелый папа и что он тоже теперь такой же, как и его папа, и поэтому завтра даст в лоб Сережке, когда тот потянется за его булочкой.

Бабушкин чемодан, как всегда, улыбался ему со шкафа своими желтыми замками. «Какая она была, моя бабушка? – подумал Андрюшка. – Говорят, добрая, но строгая».

Перед самым сном Андрюшке показалось, что чемодан вдруг весело подмигнул ему одним из своих замков, и Андрюшка заснул сладко и крепко, как могут спать только дети, не понимая, что ждет их еще впереди…

Проблема

Впервые я увидела его в метро. Он сидел напротив меня и читал книжку. Роста он был среднего, белокурый, загорелый. Черты лица мягкие. Мне вдруг стало жаль, что сейчас выйду и никогда его больше не увижу. И я не стала выходить. Поехала с ним дальше. Думаю: а вдруг он меня заметит? Но он даже ни разу не взглянул на меня. Это мне понравилось в нем еще больше. И я вышла из метро за ним. Он быстро направился к остановке автобуса. И тут я поняла, что должна решиться. И потом, думаю, что я, зря проехала на семь остановок дальше положенной? Словом, набралась смелости, подошла к нему и, стараясь, чтобы не дрожал голос, спросила:

– Как пройти к Кремлю?

Он так на меня посмотрел, словно я к нему пристаю, ничего не ответил и отвернулся. Но я решила быть настойчивой. Вспомнила, как подруги мне говорили: «Хочешь расположить к себе мужчину – сделай ему комплимент!» И я сделала.

– Там, в метро, – сказала я, – когда вы читали книжку, вы мне напомнили известного актера Дастина Хоффмана. Это мой любимый актер! Кстати, многие считают его идеалом красоты современного мужчины.

Он даже улыбнулся от таких слов, голос его потеплел, мы разговорились… Я проводила его домой. Сначала он не хотел мне давать свой номер телефона. Но после того, как я сказала, что хочу сводить его в Театр Ленинского комсомола на «Юнону» и «Авось», дал.

В театр он пришел в отглаженном костюме, безупречной рубашке и модном, змейкой-медянкой, галстуке. Видимо, я тоже была ему небезразлична. Это придало мне уверенности, и после спектакля я пригласила его к себе домой.

Как я и рассчитывала, его поразила моя новая трехкомнатная квартира. Библиотека, мебель, коллекция дисков, радиоаппаратура, вьетнамский ковер, в котором нога утопает, как в Балтийском море, по щиколотку. Долго смотрел он на мой портрет работы Глазунова. После ужина (а готовлю я отлично) я сделала кофе по-турецки, угостила его хорошими сигаретами, поставила итальянцев и объявила белый танец.

Танцевал он хорошо. Слушался каждого моего движения, когда я его вела. Видимо, он уже не в первый раз встречался с женщиной.

В двенадцать часов я спохватилась и сказала ему, что отвезу его домой на своей машине. Он стал сначала отнекиваться: мол, зачем? Еще метро ходит. Он и сам доберется. Но я твердо сказала, что об этом не может быть и речи. Это очень опасно. Тем более в наше время, когда в районах новостроек бродит так много одиноких женщин.

Когда мы сели с ним в мой «Фольксваген», он не выдержал и спросил, кем я работаю. Я назвала свой руководящий пост. С трудом назвала. Потому что, если его называть полностью, он звучит, как песня с припевом. После этого он долго молчал, а потом стал со мной разговаривать еще уважительнее, чем раньше. А на прощанье, перед выходом из машины, впервые за время нашего знакомства назвал меня на «вы».

– Сегодня, – сказал он, – был чудесный вечер! Спасибо вам за него, Лена…

Он, наверное, думал, что я поцелую его на прощанье. Но я не стала этого делать. Я не хотела, чтобы он думал обо мне так же, как все мужчины думают о женщинах.

С этих пор мы встречались с ним каждый день. Мой секретарь Юрий Николаевич почти ежедневно заказывал нам билеты на разные закрытые просмотры, выставки. Потом обычно заходили поужинать в какой-нибудь дорогой ресторан, в который без меня его бы ни за что не пропустили. А потом я отвозила его каждый раз домой и, хотя видела, что он влюбляется в меня с каждым днем все больше и больше, лишнего себе никогда не позволяла. Да и зачем? Мне приятно было, что я открываю человеку какие-то другие стороны жизни, которые ему с его зарплатой и отсутствием знакомств были бы еще долго недоступными.

Через месяц я почувствовала за него ответственность! Случилось это однажды вечером. Он сказал мне после ужина с фаршированной уткой, что жизни больше без меня не представляет. Что утка отличная и что, если я его брошу, он выбросится из моего же окна… Я чуть не заплакала от этих слов. Но сдержалась и не стала терять своей мужественной женственности, которая так волшебно всегда действует на мужчин. И просто предложила ему остаться у меня. Он позвонил родителям, сказал, чтобы они не волновались – он у друга. Играет в шахматы. А утром… Утром я встала, пока он еще спал, сходила на рынок, купила цветов и, когда он проснулся, сделала ему предложение. Оказывается, он уже давно ждал этого момента. В этот же вечер мы поехали к нему домой, знакомиться с его родителями.

Родители, видимо, уже знали обо мне, потому что напекли пирогов. Мама надела выходное платье, а отец вышел к столу с орденом. Когда я увидела, что они вчетвером с маленькой сестренкой живут в двухкомнатной квартирке, похожей на два спаренных лифта, один из которых грузовой, другой – пассажирский, я сразу предложила им улучшить их жилищные условия, и они полюбили меня не меньше их сына.

Я никогда не думала, что в семейной жизни я буду такой счастливой.

Раньше, до него, у меня было все: квартира, библиотека, радиоаппаратура, даже портрет работы Глазунова. Но не хватало главного – заботы о мужчине! И я часто скучала по вечерам. Теперь у меня нет ни секунды свободного времени! Вообще, что в современных мужчинах замечательно, так это то, что заботы о них бесконечны. И пускай не говорят, что в них не осталось ничего мужского. Неправда. В нем осталось. Например, он ничего не умеет делать. Как-то я попросила его вбить гвоздь. Так он начал его вбивать шляпкой в стенку. И что удивительно, вбил! Это было так трогательно, что я сняла его со стола и расцеловала, а он чуть не заплакал, так я над ним смеялась. А как приятно делать ему подарки к празднику! Подолгу стоит он перед зеркалом, когда я покупаю ему новый костюм! А потом мы идем с ним в компанию, где все подруги завидуют мне: какой он у меня хорошенький, миленький и умеет молчать, когда женщины разговаривают, что тоже является признаком ума у мужчины.

Единственно, что плохо, – недавно меня выдвинули на повышение и у меня стало очень мало свободного времени. Он все чаще стал обижаться на меня из-за того, что по вечерам я задерживаюсь на собраниях, в министерствах. Он ревнует, капризничает… И я его понимаю. Это от одиночества. В наше время мужчине трудно найти себе занятие. Тем более что он человек интеллигентный, телевизор смотреть не любит. Так что, думаю, куплю ему собачку.

Ребенка заводить рано. Он не сможет быть кормящим отцом, а у меня времени нет. Я все-таки возглавляю единственный институт в стране по изучению падения рождаемости. Под моим руководством столько ученых работает, светил… А никак не можем выяснить, почему она все падает и падает. Для меня сейчас это – главная проблема. Государственная! Поэтому точно решила: куплю ему собачку.

Приговор

Глава первая

Журналист Бодягин проснулся в своей зажиточной квартире от мысли, что больше не в силах видеть творящиеся вокруг безобразия. Всю свою журналистскую жизнь он посвятил борьбе с ними: разоблачал, критиковал, можно сказать – клеймил! А что толку?

Повсюду разгораются войны. Национализм стал успешным бизнесом. Люди не понимают этого, в своей массе они тупы и агрессивны. Армия безграмотна и бессильна. Народ – невежественный и безмолвный. Все надеются на доброго дядю и невиданного царя-батюшку. Страна напоминает откупоренную бутылку с прокисшим содержимым: пена, пена, пена…

Вертикали власти разрушены. Указы расплываются по горизонтали, как в проруби. На один закон всегда найдется другой, его исключающий. Нефть кончается. Леса больны. Погода агонизирует. Земной шар уже не знает, в какую сторону ему вращаться от взбесившейся непогоды. В сентябре – снег с градом. Под Новый год – гроза и Дед Мороз под зонтиком.

В еде – нитраты. На участке клубнику съели грачи. Зарплаты стали выдавать настолько крупными купюрами, что кассирша на работе кричит: «Для получения аванса спаривайтесь по трое!»

Сын тянется к рокерам. Дочь ищет спонсора. У жены – аллергия на тополиный пух. Кот обгрыз мебель. У Ленина в Мавзолее до сих пор растут ногти. Этажом выше соседи-алкоголики по ночам падают на пол вместе с мебелью!

Разве таким представлял себе Бодягин светлое будущее, за которое боролся? Но главное его разочарование – люди. Они, именно они не оправдали его надежд. Гордость уступила место спеси, благородство – высокомерию, сочувствие – жалости, чувства – комплексам, любовь – партнерству… Вместо стихов «Я помню чудное мгновенье…» теперь брошюра «Как вступить в половую связь с женщиной, не обидев ее».

О классиках забыли. Писатели рвутся в депутаты, артисты торгуют полезными ископаемыми. Герои кинофильмов – восторженные циники. Журналисты перестали писать о вечном. Статьи – сиюминутны, эфемерны. Континентальные мысли побеждены островными, мотыльковыми.

Как быть? Где взять силы, чтобы бороться за светлое будущее? В крови обнаружили уйму холестерина. Голова роняет листву, чувствуя приближающуюся осень. Подходя к зеркалу, хочется достать дистанционное управление и выключить изображение. На днях в автобусе обозвали «интеллигентом».

Обиделся Бодягин на свое отечество и понял, что выход у него один: уезжать!

На Западе – цивилизация! Культура! Там нет соседей-алкоголиков, капризного тополиного пуха… Люди приветливы и улыбчивы… Ради них стоит работать, писать о вечном. Там будут печатать его статьи, и никто не унизит «ученым», не обзовет «шибко грамотным»…

Глава вторая

Журналист эмигрантской газеты Бодягин проснулся на своем западном чердаке и понял, что больше так существовать не может.

Уже пять лет он работал на Западе, критиковал политиков, клеймил налоги, высмеивал обывателя. А что толку? Обыватель даже не понял, что его высмеивают. Налоги по-прежнему агрессивны. Из большой политики улыбчивую массу интересует только одно: чем президент лечит насморк. Сам президент полуграмотный: во время поездки по Латинской Америке попросил, чтобы ему переводили, потому что он плохо понимает латинский язык.

Обыватель оказался еще тупее отечественного. На кухне не с кем поговорить о вечном, всхлипнуть о настоящем за стаканчиком свежего самогона. В гостях никто не угостит ни щедрым пирогом, ни славным анекдотом. Чувство юмора у всех ниже пояса. На развлекательных программах смеются только дети и немцы.

В еде – добавки. Хлеб не пахнет детством. В магазинах нет простой селедки. Колбаса – полиэтиленовая. Искусственные курицы несут искусственные яйца. У жены – аллергия на негров.

Разве о такой жизни на Западе мечтал Бодягин? Женщины не умеют готовить суп! Жена купила новое платье – никто даже не спросил, где достала. Что за жизнь?

Как тут не стать злым, когда по ночам под окнами то и дело проносится «Скорая помощь» с воплем кенгуру, которому сверлят зубы отечественной бормашиной?! Если бы Бодягин знал, что на Западе так воют по ночам «Скорые помощи», он сразу бы уехал на Восток.

Но главное разочарование – это люди. Повсюду – интеллигентный обман, культурная зависть, обаятельное предательство, улыбчивая безнадежность. Ей-богу, куда добрее искреннее хамство родины, чем деланые улыбки роботов чужбины.

Как быть? Скоро уж муха на голову без тормозов не сядет, а что сделано в жизни? Как успеть принести пользу оглохшему от собственного чванства человечеству, если его статьи печатают в том только случае, когда он делится гонораром с редактором?

Разозлился Бодягин на цивилизацию больше, чем на отечество, и понял, что выход остался один: на родину! В монастырь! В одиночество кельи, где нет визга сирен, суеты мирской, где скромная, неразвращающая еда. И молитвы, молитвы, молитвы – за извечно грешное человечество.

Глава третья

Монах Бодягин проснулся в своей келье и задумался не на шутку. Как жить дальше? Десять лет он провел в монастыре. Видеть монастырские безобразия у него не было больше сил.

Верхи ссорятся из-за кресел. Церковь раскалывается по национальным интересам. Большинство прихожан искренне верят в Бога, только когда выпрашивают у него что-нибудь во время молитвы. Архиепископ – бывший кагэбэшник. Секретарь епархии отпускает с черного хода грехи за валюту депутатам и рэкетирам. В келье топят только летом. Почти никто не соблюдает поста. Компьютер заржавел, потому что бабка Настя моет его по вечерам вместе с посудой.

Сам монастырь обветшал. Непогода скребла его веками. На деньги от пожертвований на ремонт настоятель выстроил на своем участке баню с бойницами.

Когда-то монастырь был оплотом и гордостью державы. Об его стены не раз разбивались неприятельские набеги. А теперь?

Перед колокольней – вечная лужа от протекающего позапрошловекового, екатерининского водопровода. За трапезной с тех же времен – свалка. Стены исписаны туристами. Даже на главном колоколе кто-то нацарапал: «Здесь были отец Иннокентий и будущая мать Анна».

Но главное разочарование – это люди!

У главного входа монахи прямо из-под полы своих ряс торгуют фальшивыми мощами Ильи Муромца. Молодежь травит анекдоты в трапезной, словно это – палуба корабля, который лет семьдесят не приставал к берегу с женщинами. Когда дьякон поет по утрам, перегар перешибает запах ладана. Привратник разрезал пополам свечки и каждую половинку продает за полную стоимость. Сосед по келье во время Великого поста ночью, тайком, звеня на всю келью фольгой, ест под одеялом шоколадки с орехами. По утрам под окном старый ворон начинает ворчать еще до петухов, накаркивая всем бездарное будущее. От его карканья просыпаются мухи в келье, поэтому вставать приходится еще до петухов, с первыми мухами…

Бодягин предложил настоятелю выпускать стенгазету «Монастырская правда», чтобы высмеивать, критиковать, клеймить… Но настоятель сказал, что бумага нынче – дефицит и такая стенгазета дорого обойдется монастырю, потому что у него слишком длинные стены.

Опустилась от безнадежности голова Бодягина, пригнулась к земле, как дерево на прибрежной дюне от постоянного морского злого ветра. Злоба одолела Бодягина. Куда бы ни упал его взгляд, всюду видел он безобразия, серость, бездарность. Выход оставался один. И Бодягин взмолился: «Господи! Возьми к себе мою душу! Нет ей, безгрешной, места на грешной Земле. Одному Тебе верит она, одному Тебе хочет служить верой и правдой!»

Глава четвертая

Уже несколько лет душа Бодягина металась по Раю, не находя себе места для успокоения. Да, Господь сжалился над горемыкой и взял его душу к себе. Но такого безобразия от Рая душа Бодягина никак не ожидала. Здесь, в Раю, она встретила души тех, кого сам Бодягин разоблачал и клеймил еще на Земле. И здесь они насмехаются, плюют прямо в его душу.

Душа Бодягина попыталась разобраться, как они сюда проникли. Оказалось, ключник Петр давно уже пускает в Рай кого попало за мелкие услуги. Иногда вообще просит кого-то постоять за него на воротах, сам без спроса отлучается на Землю, напивается, теряет ключи и не может вовремя вернуться на работу, потому что у него заплетаются крылья.

Большинство ангелов за райскими прелестями забыли о своих благодеяниях и даже земным девственницам являются во снах в непотребном виде – без нимбов.

Ада никто не страшится, потому что в Аду уже давно царит непрекращающееся веселье. Жарить перестали. Если кого и жарят, то не по инструкции, без огня. Кончилась сера. Новые поставки не возобновляются. В чистилище занимаются приписками. Херувимы летают в Ад подглядывать за новенькими грешницами.

Всевышний устал от мировой людской глупости, дремлет от века к веку. Небесная канцелярия иногда шепотом докладывает ему о скором царствии Божьем, а ангелы-хранители никого к нему не допускают.

Разозлилась, заметалась душа Бодягина и поняла, что выход оставался один: достучаться, поведать Господу правду, открыть глаза Всевышнему, пробудить его от давнишней дремоты.

Глава пятая

На необитаемой планете было пустынно. Начинался местный, слегка фиолетовый рассвет. Душа Бодягина растянулась на песке, похожем на морской песок Земли. Сюда сослал ее Господь после того, как она до него достучалась.

Душа недоумевала. За что? Ведь она поведала Господу правду.

– Один я знаю, что есть правда! – ласково ответил Господь и отлучил Душу от своего царства на планету-одиночку, в самую забытую загогулину Вселенной.

– Ну и хорошо! – обиделась Душа. – Зато здесь – никого и ничего. А значит, хоть теперь я отдохну от мирового несовершенства и чуши.

Душа сладко, по-змеиному потянулась, хотела задремать, как вдруг встрепенулась… Из-за противно неровного горизонта безобразно криво выползало местечково-мелкое, недостаточно фиолетовое светило!!!

– Неужели и тут халтура? – похолодела Душа.

Она поняла, что от себя ей никогда и никуда не скрыться. И ей невыносимо захотелось обратно на Землю…