Текст книги "Темные силы"
Автор книги: Михаил Волконский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
Глава XXXIV
Андрей Львович Сулима ходил по своему кабинету рассерженный до того, что ему нужно было сделать усилие, чтобы окончательно не потерять над собой контроля, последовательности и ясности мысли.
В таком состоянии он бывает редко и, чтобы он пришел в него, нужно было, чтобы случилось что-то очень серьезное.
И это особенное, действительно, случилось: дело, на которое было потрачено много денег в надежде на крупный барыш, сорвалось – сорвалось в тот момент, когда оно казалось уже совсем законченным и столь долго лелеянные ожидания – осуществленными! Вдруг эти ожидания рушились и на месте созданного воздушного, как выяснилось, замка, получилась всего лишь почти бесплодная пустошь!..
Доверенный по делу Саши Николаича, посланный во Францию, которого Андрей Львович ждал со дня на день, вернулся и привез самое неожиданное известие.
Завещание отца Саши Николаича было утверждено и все формальности исполнены, но по этому завещанию Николаев получал не миллионное состояние, как ожидали Сулима и остальные члены общества «Восстановления прав обездоленных», а небольшую землю пространством не более обыкновенной мызы[9]Note9
Мыза – мелкое поместье.
[Закрыть] в Голландии и больше ничего!
Половина стоимости этой маленькой земли не могла окупить и части сделанных обществом расходов по наследству Саши Николаича. Все расчеты оказались ошибочными.
Андрей Львович ходил по кабинету, разводил руками и произносил вслух:
– Но я не виноват тут ни в чем!
Он не столько жалел, что не оправдались ожидания получения крупной суммы, сколько досадовал, что он, испытанный в таких делах человек, мог так попасть впросак! Дело вел он, но открыто и раздуто это наследство было помимо него, и он получил лишь несомненное указание, которому не смел противоречить, а именно, что у отца Саши Николаича было действительно миллионное состояние.
«Ну пусть там, в Крыму, и пеняют на себя, а я не виноват!» – утешался он.
Но от этого Андрею Львовичу не стало легче!
Мало-помалу он совладал с собой, подошел к камину, глянул на себя в висевшее над камином зеркало и дернул сонетку.
Когда на звонок вошел лакей, Андрей Львович был внешне уже совершенно спокоен.
– Господин Кювье не приехал еще? – спросил он.
– Нет.
– За ним послали?
– Как только вы приказали! – ответил лакей.
– Как он приедет, проводите его ко мне без доклада!
Отдав это распоряжение, Сулима сел к письменному столу и принялся писать письмо на золотообрезном листе бумаги большого формата.
Он дописывал свое письмо, когда в комнату вошел тот, которого он называл господином Кювье.
Это был один из семи, носивший название «Фиолетовый».
– Мой дорогой месье Кювье! – начал Андрей Львович по-французски. – Более нет надобности, чтобы вы следили за ним.
– Разве произошли какие-нибудь перемены? – спросил Кювье.
– Да, все закончено, завещание утверждено и нам больше нечего бояться, что этот француз увидится с Николаевым, – сообщил Андрей Львович.
– Но, видите ли, – возразил Кювье, – я для того, чтобы отвлечь, навел его на ложный след и познакомил с одним из своих, которого выдал ему за Николаева.
– Бросьте все это, бросьте!.. Дело оказывается не стоит свеч! – с видимым огорчением воскликнул Сулима.
– Да неужели?!
– Да, все наследство этого Николаева состоит в маленьком участке земли, цена которого всего несколько тысяч франков!
– А между тем нам были даны такие определенные инструкции! – вздохнув, произнес Кювье.
– Это уж не наша вина! – возразил Андрей Львович, – Пусть там, в Крыму, пеняют на себя!
– Однако это все же неприятно!
– Ну, разумеется!
– Но все-таки у нас есть некоторое удовлетворение!.. – продолжал Кювье. – Как хотите, дело Савищевой гениально задумано и выполнено!.. Я признаюсь, не ожидал, что вам удастся все сделать так быстро.
Андрей Львович махнул рукой и произнес:
– Савищевское дело – пустяки по сравнению с тем, что мы ждали от дела Николаева!.. Но вот что! Вы знаете, что Желтый отправлен мною в Крым с донесениями и для личных переговоров. Надо догнать его по дороге и предупредить о том, как неожиданно изменилось дело. Поезжайте как можно скорее…
– В Крым? – спросил Кювье.
– Да! Вдогонку Желтому…
– Но я хотел бы… – начал Кювье, но вдруг остановился.
Андрей Львович пристально посмотрел на него, выдержал паузу, затем продолжал:
– Вы поедете как можно скорее, даже сегодня, если достанете лошадей…
Кювье больше не возражал, он только спросил:
– А если я не догоню Желтого по дороге?
– Тогда вы в Крыму передадите это письмо и объясните ему на словах то, что знаете!.. – ответил Андрей Львович. – А я уже сегодня покончу с Николаевым, чтобы поскорее отделаться и забыть о нем.
– Могу я, – нерешительно произнес Кювье, – попросить у вас разрешения повидаться перед отъездом с этой девушкой, которую, как вы говорите, вы хотите выдать за дочь графа Савищева-старшего?
– Нет! – коротко и даже резко ответил Сулима. – Вам не нужно видеть ее, а необходимо как можно скорее ехать, что вы и сделаете!..
Кювье удалился, а Андрей Львович велел подать себе карету и отправился в дом титулярного советника Беспалова.
Глава XXXV
Беспалов, в халате и с трубкой, ходил, шаркая туфлями, по столовой и пояснял сидевшему в углу и не слушавшему его Виталию, как делается настоящий омлет о-финь-зерб (яичница с зеленью).
Орест лежал на диване, находясь в полном финансовом оскудении и ожидая вечера, когда можно будет взять хоть полтинник с Саши Николаича.
Маня была у себя в комнате, а Саша Николаич – в своей. Он опять предавался вдохновению, то есть писал и зачеркивал поэтические, по его мнению, строки.
По улице прогремела карета и остановилась.
– Какой-то важный господин к нам! – проговорил титулярный советник Беспалов, выглянув в окно, и присел, расставив руки. – А я, как нарочно, в халате!.. Поди, Орест, встреть!
– Граф Савищев, должно быть, – сказал Орест и поднялся, предвкушая возможную поживу.
– А я лучше укроюсь! – заявил Беспалов и робкими, но быстрыми шажками проследовал на кухню.
– И великолепно! – одобрил Орест и пошел в переднюю, где уже стукнула входная дверь.
Однако в передней вместо Савищева Орест увидел почтенного седого господина. Но внушительный вид гостя ничуть не смутил его, и он галантно расшаркался, поклонившись боком, тем привычным движением, которым он сгибался над бильярдным столом, делая без промаха удар почти не целясь.
– С кем имею честь? – промычал он.
– Господин Николаев здесь? – спросил приехавший господин.
– Здесь! – ответил Орест.
– Я – Андрей Львович Сулима и хотел бы его видеть!
– Ага! – сказал Орест и воззрился на Сулиму, желая разглядеть того иезуита, к которому, как он знал, ездила Маня.
– Я желаю видеть господина Николаева! – повторил Андрей Львович.
– Направо в угол! – заявил Орест и сделал движение рукой, словно посылал бильярдный шар, в сторону дверей жильца. – Благоволите проследовать! – добавил он, а затем, пропустив Сулиму в дверь, затворил ее и приник к ней ухом.
Он заинтересовался: зачем приехал этот важный господин.
Он слушал, как иезуит, за которого считал Андрея Львовича, познакомился с Сашей Николаичем и объявил ему, что он может получить наследство.
«Опять это наследство!» – подумал Орест, махнув рукой, отошел от двери и вернулся на диван, находя, что лежание более соответствует его природным склонностям.
Через некоторое время Саша Николаич заглянул в столовую и снова побеспокоил Ореста.
– Скажи, пожалуйста, Марии Власьевне, что ее желает видеть господин Сулима! – проговорил он.
– Да что я вам дался? – обиделся даже Орест. – В кои-то веки предашься часам отдохновения и вдруг беспокойства… Я в вашу политику вмешиваться не желаю, так как в данном случае никакого профита от нее получить не могу.
Он повернулся лицом к спинке дивана и стал водить по ней пальцем, чертя не то какие-то невиданные узоры, не то цифры.
– Да подите же! – наставительно, требовательным тоном произнес Саша Николаич.
Но Орест даже не удосужил его ответом. Он только подрыгал подошвой сапога, ясно выразив мимикой: «Поди прочь!»
Титулярный советник Беспалов по некоторой робости, от которой он и на службе не имел успеха, не решившись показаться приезжему, тем не менее следил в щелку двери и слышал препирательства Саши Николаича и Ореста. Узнав, что этот приезжий желает поговорить с Маней, он, приседая на ходу, отправился к ней в комнату и позвал ее.
Маня вышла и совершенно просто приняла Андрея Львовича, как будто тут была не убогая столовая с лежащим на диване Орестом, а, по крайней мере, штофная гостиная.
– Я с вами хотел бы переговорить наедине! – сказал Сулима.
– Тогда пройдемте в мою комнату! – по-прежнему спокойно и просто предложила Маня и провела гостя в комнату к себе.
«Одно слово, «принчипесса!» – подумал ей вслед, любуясь ею, Саша Николаич, вспоминая название, данное Мане Орестом.
– А что, этот барин важный? – спросил слепой из своего угла.
– М-да! – ответил Орест.
– Он бритый?
– Бритый!
– Я его камердинером возьму! – воскликнул Виталий. – За пять миллионов в год пойдет!
– Ежели он не играет на бильярде, тогда не бери! – посоветовал Орест.
Андрей Львович долго беседовал с Маней наедине и, когда он возвращался назад через столовую, Орест как раз в это время прикладывался к графинчику в буфете. Усмотрев, что Беспалов забыл его запереть, он воспользовался тем, что титулярный советник укрылся на кухне. Выпив, Орест щелкнул языком и остановил Андрея Львовича.
– Почтеннейший меценат, а со мной вам не угодно будет поговорить? – спросил он.
– Нет! – удивился Сулима. – Мне с вами вовсе не нужно говорить.
– В таком случае, виноват-с… я думал, что вы со всеми нами, по очереди. Без различия пола и возраста. . А вы пожелали иметь беседу только с аристократами этих палестин! Уважаю ваше желание по законам гостеприимства!
И Орест простер свою любезность до того, что не только проводил гостя до передней, но и подал ему там, правда, вместо его шинели истерзанный и уже обтрепанный плащ, когда-то бывший у Саши Николаича.
Когда Сулима разглядел в полутьме, в чем тут дело, Орест уже удалился, предоставив ему самому освободиться от плаща и найти свою шинель.
Маня была настолько озабочена, что даже не сделала ему замечания за эту выходку.
Глава XXXVI
В течение всего дня Саша Николаич искал случая переговорить с Маней и даже прямо сказал ей об этом, но она сделала вид, что не слышит. И только вечером, когда титулярный советник ушел спать, у Саши Николаича появилась возможность остаться с Маней, которая стала раскладывать пасьянс на большом столе в столовой.
В последнее время она совсем не занималась шитьем.
Орест по обыкновению подошел, протянул руку и произнес:
– Такса!
– Да ведь я вчера вам дал пять рублей! – сказал Саша Николаич.
– Ну, так что же? – переспросил Орест.
Дело в том, что вчера у него не нашлось меньше пятирублевой бумажки и он доверил ее Оресту, чтобы разменять, причем тот дал ему честное слово, что разменяет.
– Ну так где же сдача? – в тон ему спросил Саша Николаич.
– Какая?
– Да ведь вы же взяли пять рублей, чтобы разменять и дали в том честное слово?
Орест трагически поднял руку кверху и воскликнул:
– Клянусь честью Беспаловых, что я разменял!
– А потом?
– А потом истратил. И исполнил свое слово: разменял, а затем чтобы не тратить я не давал обещания!
Против такой логики возразить было нечего; Саша Николаич дал ему полтинник и Орест ушел.
Маня продолжала внимательно раскладывать пасьянс, как будто всецело отдавшись этому занятию.
Оставшись с нею наедине, Саша Николаич придвинулся ближе и сейчас же заговорил:
– Вы знаете, теперь моя участь определилась!.. Сегодня мне этот господин Сулима сообщил, что я стал собственником небольшого поместья в Голландии, что мне надо только отправиться туда для исполнения последних формальностей по вводу во владение.
Маня осталась совершенно равнодушной. Она спокойно раскладывала карты, стараясь хитрой комбинацией добыть заложенную королем двойку пик.
– Конечно, это не богатство! – продолжал Саша Николаич. – Но это все-таки достаток, хотя и очень маленький и скромный. Но больше я и не желаю!.. Я так теперь счастлив!
Маня подняла на него свой взор.
– Этим маленьким достатком? – удивленно спросила она.
– Нет, главным образом, не им, а тем, что я встретился с вами!
Саша Николаич решил сегодня объясниться с Маней, но, несмотря на твердость этого решения, испугался только что сказанной фразы. Как всем влюбленным, ему казалось дерзостью говорить так; но раз уж у него вырвались эти слова, непосредственно относящиеся к его чувству, он, словно кинувшийся в воду человек, был подхвачен течением, против которого бороться не было никаких сил.
И его речь полилась торопливо и быстро, и не совсем связно, потому что сердце забилось и голова пошла кругом.
Эти счастливые минуты первого объяснения в любви, мучительно сладкие, он переживал теперь полностью.
– Марья Власьевна! – говорил он. – С тех пор как я вас увидел, я понял, что такое жизнь и счастье. Я с детства не видел возле себя любящих людей, я не знал ни отца ни матери, и родных не было у меня, но судьба дала мне возможность встретиться с вами, и мы, я думаю, достаточно узнали друг друга.
Ему казалось, что он подбирает совсем новые, никем еще не сказанные слова. А между тем эти слова были самыми обыкновенными, которые все влюбленные говорят любимым, выражая свои чувства, уверенные, однако, что никто до них не говорил ничего подобного.
– Но, позвольте, Александр Николаевич! – довольно холодно остановила его Маня. – Насколько я понимаю, вы меня удостаиваете чести, делая мне формальное предложение?!
«Ах, зачем она так говорит: «делаете честь» и «формальное предложение!» – с искренней душевной болью подумал Саша Николаич.
– Я не знаю… и с ума схожу… – начал было он, тут вся моя жизнь…
Но Маня опять перебила его, сказав:
– В таком деле, Александр Николаевич, где решается жизнь, нельзя сходить с ума, а надо, напротив, постараться воспользоваться всеми своими умственными способностями.
– Вы шутите?.. Скажите, что вы шутите!.. – воскликнул Саша Николаич.
– Нисколечко! – спокойно возразила Маня. – Что же вы хотите, чтобы мы с вами поехали в ваше скромное поместье?
– Вот это вы хорошо сказали! – восторженно воскликнул Саша Николаич. – «Чтобы мы поехали вместе!».
– А дальше?
– А дальше, – заспешил Саша Николаич, – трудовая честная жизнь рука об руку навсегда с любимой женой и с любящим мужем, верным и обожающим вас, для вас… Вы любите труд и привыкли к нему…
– Нет! – воскликнула Маня, откинувшись к спинке стула и смешивая карты. – Я не привыкла к тому, что вы называете «трудом», и ненавижу его!
– Это неправда! Не клевещите на себя! – вскрикнул Саша Николаич.
А Маня прежним, спокойным тоном продолжала:
– Неужели вы не могли меня распознать до сих пор?.. Я не способна на прозябанье в бедной захолустной заграничной деревеньке; мне надо совсем другое!
– Но ведь это же не прозябание, а жизнь, полная любви… – попытался возразить Саша Николаич.
– Полноте, какая тут любовь! Если чуть ли не самой приходится стирать белье и не знаешь сегодня, будешь ли сыт завтра!.. Heт, довольно мне такой жизни! Понимаете ли, я хочу роскоши, я хочу удовольствий и имею на это право, а вы меня хотите прельстить вашей деревенькой! – горячо произнесла Маня.
– Да не деревенькой! – почти крикнул Саша Николаич. – Я вам говорю о любви… Неужели вечера, проведенные со мною, прошли для вас бесследно и в вас нет ни капли чувства?
– У меня жена лесника не согласилась бы жить в захолустье! – раздался из угла мрачный голос Виталия, о присутствии которого забыл Саша Николаич. Он вздрогнул и испытал ощущение, как будто вдруг с недосягаемой высоты, на которой ему мелькнула возможность блаженства, его грубо кинули на землю. Его обдало суровым холодом. Он вскочил и обернулся к слепому, с трудом переводя дыхание.
– Ваши глупости тут неуместны… тут решается жизнь… – прерывающимся голосом произнес он.
– Она уже решилась! – вздохнув, сказал Виталий. – Маня не такова, чтобы пойти за вас!
– Вы слышите? – проговорила Маня. – Вот и он понимает всю нелепость вашей затеи.
Саша Николаич не верил собственным ушам. Такого положительного, прямого и безжалостного отказа он не ожидал. Как? Он всю душу готов положить за Маню, а она называет это какой-то «затеей»?
– Да ведь это бессердечно… жестоко! – почти со слезами выговорил он. – Так надругаться над лучшими чистыми чувствами человека… я не ожидал от вас, Марья Власьевна!
И только что волновавшее его чувство страстной любви сменилось бешенством оскорбленного незаслуженным образом самолюбия.
Отношение к нему Мани было для него именно оскорблением.
– Только такая, как вы… – заговорил он, не помня себя.
Маня вдруг встала и выпрямилась, сказав:
– Вы, кажется, начинаете забываться?
– Я, Марья Власьевна…
– Не называйте меня Марьей Власьевной! – гордо произнесла девушка. – Я – графиня Мария Сергеевна Савищева, дочь покойного графа Сергея Константиновича…
«Она с ума сошла!» – мелькнуло у Саши Николаича, и он сам посмотрел на нее безумными глазами.
– Не думайте, что я рехнулась! – с усмешкой произнесла Маня. – Завтра вы увидите подтверждение моим словам.
– Завтра? – изумленно произнес Саша Николаич.
– Да, завтра я переезжаю отсюда к моему попечителю.
– А кто ваш попечитель?
– Андрей Львович Сулима, которого вы видели сегодня! – воскликнула Маня и, повернувшись, ушла в свою комнатку.
Глава XXXVII
Саша Николаич не спал всю ночь. Самые разнообразные, жестокие сомнения терзали его.
Для него не было дружбы, потому что его единственный друг безжалостно изменил ему, и не было любви, потому что любимая девушка еще безжалостнее обошлась с ним.
Еще недавно он, размягченный своей любовью, испытывал ко всем людям радостно-братские чувства, а теперь презирал их коварство и ненавидел все человечество, а это человечество сливалось для него, разумеется, в один образ Мани, которую он презирал и ненавидел больше всех.
Им пренебрегли, его не оценили и не стоило жить среди этих неблагодарных.
На другой день утром Маня уехала. Саша Николаич видел в окно, как она села в присланную за нею щегольскую карету.
Из дома Беспалова она увезла только свои документы, которые потребовала так неожиданно и с такой стремительностью, что титулярный советник был ошеломлен и отдал ей бумаги беспрекословно. Они у него были все в порядке, но хранил он их в величайшей тайне, по робости своей боясь открыть Мане ее происхождение, чтобы не вышло какой-нибудь истории.
Но Маня сама узнала обо всем. Беспалов струсил и проводил ее до крыльца, куда вышел, несмотря на непогоду, простоволосый, в халате и с трубкой.
– Так вы уж, если что, извините, Мария Сергеевна, – говорил он, приседая и разводя руками. – Теперь вы, конечно, того… но я всегда обходился с вами…
Он хотел сказать, «как с родной дочерью», но нашел это неуместным и замялся.
– Не поминайте лихом! – закончил он свою речь. – Дай вам Бог всего хорошего, и позвольте на прощание благословить вас старику!
Но Маня благословить себя не позволила, а прошла мимо него, села в карету, захлопнула дверцу и крикнула кучеру:
– Пошел!
Саша Николаич стоял у окна со сжатыми кулаками и нервная дрожь била его. Одному ему больше оставаться было невмоготу и он пошел к Беспаловым, чтобы все равно хоть им высказать все, что накипело у него на душе.
Титулярный советник, распустив полы халата, безмолвно стоял посреди столовой, понурив голову. Орест лежал на диване, а Виталий сидел в углу, вытянувшись и положив худые, как плети, руки на колени, наподобие египетских статуй.
– Как же это так?.. уехала и даже не простилась… бросила меня тут… одного… а я ли не служил ей? Ведь, бывало, часами простаивал на улице, когда она оставляла меня… и не жаловался… не выдавал… что она не со мной была, а уходила куда-то одна… – говорил он ровным, тихим, без всяких ударений и от того особенно жутким голосом, а из его открытых слепых глаз одна за другой катились слезы.
Саше Николаичу, возненавидевшему в течение бессонной ночи весь мир, стало сейчас же жаль его. Ему захотелось что-нибудь сделать или сказать Виталию, но он словно поглупел и не находил слов.
Орест мрачно поднялся с дивана, подошел, щуря глаза, по прямой, самой короткой линии к Саше Николаичу и хлопнул его по плечу:
– Знаете что, гидальго?! одно только средство: пойдем, сыграем на бильярде!
Саша Николаич отстранился от него. Орест поджал губы, вывернул ладонь и тряхнул ею:
– Тогда, – выдохнул он, – в память прошлого, позвольте двугривенный!
– Оставьте меня!.. Оставьте меня! – произнес, сам чуть не плача, Саша Николаич и направился к Виталию.
– Я полагал, – ядовито заметил ему вслед Орест, – что вы не из-за одного интереса делились со мной до сих пор, а вы, оказывается, интересант!
Он нахлобучил свой картуз и, как бы всем назло, ушел: «Пропадайте вы, дескать, тут без меня!»
Первым его влечением было идти в трактир, но, по слишком раннему времени, там нельзя было найти подходящего партнера, которого можно было бы обыгрывать наверняка, а прохлаждаться на собственный кошт у Ореста не хватало средств.
Он остановился на улице и задумался. Дело выходило для него совсем дрянь.
Он не только уже успел привыкнуть ежедневно получать ренту в размере полтинника, но размах у него развернулся и шире благодаря деньгам, полученным от графа Савищева и Мани.
Теперь нельзя было не только рассчитывать на эти деньги, но даже полтинники Саши Николаича, с отъездом Мани, «улыбнулись» ему навсегда…
«Как же так?.. – недоумевал он. – Ведь существовал же я как-то прежде?»
Он до того втянулся в свою широкую жизнь последнего времени, что ему казалось, что так было всегда, и он забыл о том, как существовал прежде.
Он тщательно пошарил во всех карманах, не застряла ли там случайно какая-нибудь монетка, но больше сделал это для очистки совести, потому что подобный осмотр карманов был им сегодня произведен уже несколько раз и не было найдено ничего.
«Остается только один француз! – решил Орест. – Авось, из него что-нибудь выйдет!»
И он зашагал по направлению к гостинице, с целью добиться там у слуг во что бы то ни стало сведений о том, куда переехал этот француз.
Но добиваться Оресту ничего не пришлось. Оказалось, что француз вчера вечером снова вернулся в гостиницу и теперь был тут.
– Что же это?.. Разве так поступают? – с места подступил он к французу, заранее припомнив все французские словечки, какие ему были нужны. – О, разве так поступают, дорогой господин?.. Я произвожу в вашу пользу известные расходы, вы обязуетесь возместить их мне, а сами, извольте видеть, скрылись, и моя поездка в Петергоф остается неоплаченной!
– Ах, извините! – совсем сконфузился, вспомнив его, француз. – Ведь мы с вами, действительно, условились и я вам обещал заплатить, если даже ваш Александр Николаев окажется ненастоящим…
– Ну, вот видите! – произнес Орест.
– Так сколько я вам должен? – спросил француз.
«А шут его знает! – подумал Орест. – Сколько стоит проехать в Петергоф, а он ведь туда никогда не ездил».
– Три рубля! – сказал он наобум. – Нынче лошади дороги!
– Неужели? – удивился француз, – А с меня так взяли пятнадцать рублей за коляску и говорили, что это еще дешево!
«Дурак!» – мысленно обругал себя Орест и счел все-таки своим долгом пояснить:
– Это с вас взяли как с иностранца!
– Я вам плачу, – сказал француз, развернув и передавая ему три рубля. – Но должен заявить вам, что ваш Александр Николаев ненастоящий, настоящего я нашел.
– Как, мой Александр Николаев ненастоящий? – обиделся Орест, раздосадованный, что дал маху в цене на лошадей. – Как мой Александр Николаев не настоящий? Я что – шулер, что ли, и буду вам подсовывать ненастоящего, поддельного Александра Николаева?.. Нет, слово Ореста Беспалова: мой Александр Николаев – самый настоящий.
– Не спорьте, мой дорогой друг! – остановил его француз. – Я нашел настоящего Александра Николаева почти чудесным образом. Представьте себе, что на другой день после того, как мы тогда с вами встретились в кафе, является ко мне сюда вечером в гостиницу некий господин Кювье и вдруг начинает рассказывать мне подробно: зачем я сюда приехал, как и почему; все отношения, все ему было известно, так что я сразу же увидел, что он вполне точно осведомлен в деле. Я развожу руками и удивляюсь, а он мне говорит, что принадлежит к тайному мистическому обществу, и тогда я все понял, о, вы знаете, эти тайные общества могут все и обладают такими знаниями, как сверхчеловеки! Оказалось, что господин Кювье принадлежит к секретному союзу, покровительствующему обездоленным. И вот он с помощью чисто волшебных чар узнал, что я в Петербурге, узнал, зачем я приехал сюда. Ему об этом сообщил дух, и он пришел ко мне, чтобы указать, где я могу найти Александра Николаева. И вы знаете, он оказался очень любезным, этот господин Кювье: он сейчас же предложил мне отправиться к нему и там мы вместе получили указания духа, где нам найти Александра Николаева! Это было что-то сверхъестественное: стол вертелся и выстукивал буквы. Мы с первого же раза так подружились с господином Кювье (я сейчас же увидел, какой это человек и оценил его), что я переехал к нему и, действительно, мы нашли Александра Николаева. Но только вот вчера господин Кювье должен был уехать, и я снова перебрался сюда. А господин Кювье так торопился, что не сказал мне, куда пропал и Александр Николаев, которого мы нашли и который исчез столь же неожиданно! Я думаю, что это влияние темных сил, с которыми надо бороться, но не знаю, как быть.
– Все это вздор! – заявил Орест, успевший соскучиться за длинным рассказом француза. – И мистика эта, и духи – все это вздор! Пусть они попробуют бильярд перевернуть, вот тогда я поверю, а столы… все это пустяки! И ваш дух вам наврал, потому что мой Александр Николаев – самый настоящий и доказательством тому служит, что он получил наследство, как раз от неизвестного ему отца, о чем приезжал ему сказать важный господин в карете!
– Позвольте, какое наследство? – спросил француз.
– В Голландии где-то, небольшая мыза.
– Небольшая мыза… в Голландии… – повторил француз, – да, это именно так! Во всяком случае, я желал бы видеть вашего Александра Николаева!
– Но для этого мне опять придется съездить в Петергоф, – проговорил Орест, хватаясь за случай вознаградить себя за сделанный промах.
– Отлично, так поедемте вместе! – предложил француз.
«Опять глупо!» – подумал Орест и попробовал сказать:
– Нет, зачем же вам беспокоиться?
– Нет, напротив, отчего же? Мне ведь хочется поскорее увидеть…
– Тогда уж поедемте завтра! – согласился Орест, рассчитывая, что на сегодня ему трех рублей хватит, а до завтра еще далеко, и если ничего нельзя будет выдумать, то просто пустить завтра этого француза побоку.
– Отчего же не сегодня? – осведомился француз.
– Сегодня у меня дела!.. я тоже, – вдруг бухнул Орест, – принадлежу к тайному обществу. Вы не смотрите поэтому, что я так одет… вы меня можете встретить где-нибудь в салоне в совершенно ином костюме!
И, чтобы не завраться окончательно, Орест поспешил распроститься со словоохотливым и добродушно-назойливым французом.
