Текст книги "Темные силы"
Автор книги: Михаил Волконский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
Глава XXXVIII
Так и не нашел что сказать Саша Николаич в утешение Виталию. Сердце у него самого разрывалось на части и сам он находился в таком состоянии, что не мог даже говорить ничего, а мог только, как думал он, действовать.
Он решительно надел шляпу и шинель и вышел из дома, чтобы более туда не возвращаться, так как жизнь ему опостылела.
Он вышел на крыльцо. В это же самое время подъехал экипаж с придворным лакеем. В нем сидела Наденька Заозерская, которую Саша Николаич тотчас узнал.
Она тоже узнала его, и вдруг лицо ее просветлело, и она из дурнушки сделалась прехорошенькой.
– Александр Николаевич, вы?! – окликнула она Сашу Николаича, и ему не оставалось ничего иного, как, приподняв шляпу, подойти к ней, потому что не обратить внимания на нее было невежливо.
Привитая с детства воспитанность взяла в эту минуту верх над всеми чувствами Александра Николаича, и он быстро сошел со ступеней и приблизился к экипажу.
– Как рада вас видеть! – сказала Наденька. – Какими судьбами вы тут?
И она так ласково и, действительно, радостно поглядела на него, что самый черствый человек умилился бы ее взгляду.
– Я здесь живу, в этом доме! – нарочито подчеркнул Саша Николаич. – А вы какими судьбами приехали сюда?
– Вы тут живете? Бедный! – с откровенным сожалением протянула Наденька, взглянув на убогий дом. – Я слышала, с вами приключилось горе, я имела о вас известие от Дабича. Но неужели вы совсем бросили выезжать?
– Бросил, Надежда Сергеевна… я все бросил!
– Ах, не говорите так!.. ради Бога, не говорите так!.. Никогда не нужно отчаиваться! Поверьте, что есть на свете и добрые и хорошие люди!
– Их нет, Надежда Сергеевна!
– Есть, и вы, испытав горе, напрасно пренебрегли людьми! Это – гордость!
– Не я, а они пренебрегли мной, – возразил Саша Николаич. – Меня никто не хотел и не хочет знать…
– Напрасно, тут вы ошибаетесь. Ах, как бы я хотела поговорить с вами и разубедить вас! Приезжайте к графине Савищевой!
– Я не бываю там и не желаю быть!
– Да! Вы поссорились с ее сыном, я забыла, тогда приезжайте…
Наденька остановилась. Она не знала, что сказать. К себе, то есть к тетке, она пригласить не могла, потому что ее тетка совсем не принимала молодых людей и у нее бывал только небольшой кружок ее старых друзей, преимущественно придворных.
– Вот что, – сообразила Заозерская, – завтра устраивается пикник в Петергофе. Я там буду. Завтра последний день бьют фонтаны. Приезжайте! Встретимся в Монплезире. Мы все будем там и поговорим…
Саша Николаич горько улыбнулся. Он произнес:
– Благодарю вас, Надежда Сергеевна! Но кто знает, что завтра случится!
Наденька внимательно взглянула на него.
– Послушайте! – воскликнула она. – Вы чем-то растревожены сегодня сильно! Вы сами не похожи на себя. Вы бледны, ваше горе тяжело вам. Дайте мне слово, честное слово, что завтра приедете в Петергоф!
– Хорошо, я приеду! – сказал Саша Николаич, чтобы только закончить разговор.
– Приезжайте и вы увидите, что вам станет легче!
– Разве вы слово такое знаете? – спросил Николаев.
– Не одно – много слов, – ответила Наденька. – Поговорим. Надо верить. В этом доме должна жить портниха, воспитанница чиновника Беспалова. Мне нужно ее видеть.
У Саши Николаича невольно вырвалось:
– Зачем?
– Ах, мой Бог! Зачем бывает нужна портниха? Чтобы заказать ей туалет. Мне ее рекомендовала графиня Савищева.
У Наденьки не было средств шить себе наряды у дорогих портних и она поэтому должна была заказывать у дешевых и очень обрадовалась, когда Анна Петровна указала ей на воспитанницу чиновника Беспалова, которая умела шить великолепно.
Позвать к себе дешевую портниху Наденька не могла, потому что тетка одобряла и позволяла надевать на себя только платья, вышедшие из мастерской с фирмой. Наденька пускалась на хитрость и выдавала совсем дешевые платья за дорогие. Тогда тетка не входила в дальнейшие подробности и успокаивалась. Но Наденьке приходилось потихоньку от нее ездить по дешевым портнихам, и вот именно поэтому же приехала она и к дому Беспалова.
– Портнихи здесь больше нет, – сказал Саша Николаич. – Она уехала.
– И вы не знаете куда? – спросила Наденька.
– Не знаю.
– Жаль! Простите, что я вас заняла такими пустяками… Так до завтра! – кивнула она Саше Николаичу, прощаясь с ним.
Экипаж удалился, и Саша Николаич почувствовал, что его настроение как-то сразу же изменилось.
«Ведь вот, однако же, говорили обо мне, вспоминали! – раздумывал он, шагая по улице в распахнутой шинели. – Но все-таки она ошибается! И людей добрых нет на свете, и ничего она не может мне сказать утешительного… И никто не может!»
Он долго шел. Ходьба его утомила и не то успокоила, не то развлекла.
Был час завтрака и Николаев почувствовал голод. Бессонная ночь и физическое утомление давали о себе знать! И вдруг Саша Николаич совершенно случайно набрел на знакомый ресторан.
«Зайти разве в последний раз?» – мелькнуло у него.
По жилам его разлилась теплота, а вместе с нею явились и новые мысли.
Уж будто бы в самом деле все так уж и скверно?
В сущности, что такое эта Маня? Портниха, простая портниха, которой Наденька Заозерская хотела заказать платье, и больше ничего….
Положим, эта портниха пренебрегла им, Сашей Николаичем; но, как знать, может быть, ей придется горько раскаяться в этом! Положим, эта портниха будто бы оказалась графиней Савищевой, но правда ли это?.. А если и правда, то кто же ее отец? Разжалованный за государственную измену преступник!.. Нечего сказать – почетное звание! А яблоко от яблони недалеко катится! Вот и она такая. Вся в отца!..
Но разве у всех отцы – государственные изменники? Разве в самом деле все похожи на нее? Вот хотя бы та же Наденька Заозерская, та совсем другая…
Что, однако, может сказать эта Наденька нового? А между тем она так настойчиво хотела поговорить с ним, и глаза ее блестели при этом…
А, право, она похорошела!..
Саша Николаич допил вино и, в конце концов, по дороге из ресторана заехал на ямской двор и заказал себе на завтра лошадей в Петергоф.
Глава XXXIX
– Опять колесница у двери нашего обиталища! – возвестил наутро Орест, увидев ямскую тройку у подъезда. – Старожилы этих мест не помнят раньше у нас такого движения…
Он вчера на три рубля, полученные от француза, не мог выпить до полного удовлетворения, не был пьян вдребезги, а поэтому встал сегодня рано.
Однако титулярный советник Беспалов вернулся уже с рынка, куда всегда сам путешествовал с кулечком. И при Мане эта обязанность лежала на нем, а теперь без нее он все хозяйство взял в свои руки.
Орест, умываясь из ковша на кухне, заметил, что из кулечка торчала бутылка с водкой, предназначенная для пополнения хранимого под ключом графинчика в буфете. Он по опыту знал, что взывать к милосердию титулярного советника по поводу заветного напитка – напрасное занятие, и решил «стилиснуть» из кулечка бутылку…
Его натура требовала хотя бы глотка для опохмеления, чтобы получить полную ясность мыслей. А ясность мыслей ему была необходима для разговора с Сашей Николаичем…
Орест улучил минуту, когда, кроме кота, на кухне никого не было, на цыпочках подкрался к кулечку и унес под полою водку. Сделав три размашистых шага по коридору, он очутился за шкафом, где находилось его «логовище», подкрепился и проследовал через столовую, где наткнулся на Беспалова.
– Ведь ты у меня, подлец, водку спер! – упрекнул его титулярный советник, зная, что раз бутылка попала к Оресту, то ее больше не видеть никому.
– Какие выражения, отец! – оскорбился Орест. Беспалов сейчас же струсил.
– Ты к жильцу? – спросил он, меняя разговор.
– К нему.
– Он уезжает?
– Кто вам сказал?
– А зачем эта тройка?
– А вот мы и выясним!
– Ты только смотри, Орест, деликатнее!
– Неужто вы во мне сомневаетесь? К тому же я теперь, как член тайного общества…
– Какого еще общества?
– А шут его знает. Я вчера себя произвел в члены тайного общества. Нынче это в моде…
Титулярный советник взялся за остатки волос на висках, покачал головой, но ничего не ответил.
Орест застал Сашу Николаича за разглядыванием изношенного и вконец испорченного плаща.
– Нет, невозможно! – сказал он, как бы только что убедившись в этом.
– Вздор! – хрипло перебил его Орест. – Все возможно на свете, ежели даже я могу существовать в свое удовольствие.
– Как вы испортили его! – сказал с сожалением Саша Николаич, показывая ему плащ.
– Но позвольте, гидальго! Ведь вопрос о плаще уже был дебатирован и вполне исчерпан! Что же вы обращаетесь к прошлому? Станем теперь жить будущим… Вы, собственно, зачем потревожили прах этого плаща?
– Я хотел его надеть сегодня! Кажется, день будет солнечный, да вот нельзя!
– Но, судя, по дорожному приспособлению, стоящему у вестибюля нашего палаццо, вы собираетесь в дальнюю экскурсию? А в ней ваша шинель будет выглядеть гораздо полезнее. Вы, собственно, куда направляетесь?
– В Петергоф.
– Что вы сказали, гидальго?.. Нет, повторите, что вы сказали, как выражалась Мария Антуанетта?
– В Петергоф! – повторил Саша Николаич. Орест сел, раскинул руки и так оттопырил нижнюю губу, что его растрепанные усы встали ежом.
– Гидальго, я начинаю верить, я поистине член тайного общества и получил мистическое посвящение.
– Что вы городите? Вы уже с утра… – покачав головой, сказал Николаев.
– Хоть я и выпил, правда, – рассудительно возразил Орест, – но вы не думайте, что это я спьяна! Ведь сами факты говорят, что если вы сегодня едете в Петергоф, то я имел вдохновение!
Он поднялся, встал в театральную позу и трагическим шепотом произнес, как в то время делали на сцене:
– Вы узнаете сегодня, кто был вашим отцом!.. Вы когда вернетесь из Петергофа?
– Вероятно, вечером.
– Определите приблизительно час, когда вы на обратном пути будете проезжать мимо Красного кабачка?.. Слово Ореста Беспалова, это очень важно!
– Да вы это серьезно говорите или, по обыкновению, несете чушь?..
– Вам нужны, джентльмен, доказательства, что я говорю правду, хотя я потерял доверие у людей вашего круга? Я вам докажу сейчас! – воскликнул Орест. – Вы мне вчера двугривенного не дали?
Сашу Николаича и рассердил и рассмешил такой поворот в теме Ореста.
– Если вы все это из-за двугривенного, то возьмите его и оставьте меня! – сказал он.
– Позвольте тогда сорок копеек! – как бы вскользь упомянул Орест: – За вчерашнее и за сегодняшнее!.. Но я совсем не к тому, – продолжал он, взяв деньги. – Я вам говорю, что вы мне не дали двугривенного, а пьян я вчера был… Что из этого следует, гидальго? Вы молчите, недоумевая?! Из этого следует, что я получил вчера деньги… А откуда? От того человека, который желал увидеться с вами и с которого я взял некую мзду за устройство вашего знакомства… Надеюсь, это убедительно?
– Но почему мы должны свидеться в Красном кабачке, а вы не приведете сюда этого человека завтра? – задал вопрос Саша Николаич.
– Это моя тайна, милорд, как пишется в английских романах. Мне даже жаль, что Красный кабачок не носит названия «Таверна золотого осла» или нечто в этом роде… Итак, когда вас ждать?
– Часов около девяти.
– Превосходно. Значит, в девять часов в «Таверне золотого осла», то бишь в Красном кабачке. А теперь надевайте вашу шинель и айда в Петергоф.
Он проводил Сашу Николаича и остановился в некотором сомнении, заключавшемся в том, выдержит ли он до девяти часов или нет, чтобы не напиться? Соблазн был велик; ему предстояло еще получить с француза за новую мнимую поездку в Петергоф.
Глава XL
Коляска мягко катила по дороге, приятно укачивая Сашу Николаича.
Свежий осенний воздух овевал ему лицо, и он, давно не бывавший в поле, чувствовал, как легко тут дышится и как хорошо тут посреди простора.
Ямщик подхлестывал коней, они дружно бежали, и Саша Николаич без остановки доехал до Петергофа.
Он на всякий случай позавтракал, заказав себе яичницу на почтовой станции, и пошел в Монплезир, где нашел компанию пикника, явившуюся в Петергоф на яхте.
Тут был Лека Дабич, шумно приветствовавший его, и благодаря этому приветствию остальные тоже встретили Сашу очень радушно.
Попав в беззаботную, веселую среду своего прежнего общества, Саша Николаич сейчас же вошел в него, как рука в перчатку, вспомнил старое и у него явилась, как реакция, даже слегка нервная веселость.
Как-то само собой вышло, что он все время был возле Наденьки Заозерской, но серьезной беседы они никакой между собой не вели, потому что все время шел общий веселый разговор…
Обедали на яхте, и день прошел так отлично, что, расставаясь, Саша Николаич, сам не зная почему, шепнул Наденьке:
– Благодарю вас!
Он возвращался домой в своей коляске, в настроении, совсем не похожем на то, которое испытывал вчера. Правда, с миром и человечеством он примирился, по все же должен был сознаться, что, право, жить можно, в особенности, если существуют на свете такие веселые пикники, как сегодняшний.
Около девяти часов Саша Николаич подъезжал к Красному кабачку и тут только вспомнил, что Орест Беспалов говорил ему сегодня утром что-то относительно этого кабачка.
Красный кабачок на Петергофской дороге был в то время местом довольно изысканным: туда, главным образом, зимой ездили на тройках кутящие компании. Тут были цыгане и можно было недурно поесть и выпить.
«А в самом деле, не заехать ли?» – сказал себе Саша Николаич и велел ямщику завернуть.
Сашу Николаича в Красном кабачке знали и, как только он вошел, ему доложили, что в отдельном кабинете его ждет француз со своим переводчиком.
«Значит, этот Орест не солгал!» – удивился Саша Николаич и пошел в кабинет, где, к большому своему удивлению, в качестве переводчика при довольно почтенном на вид французе увидел самого Ореста.
Беспалов и тут лежал на диване. Француза он уверил, что в России так принято.
Француз, как только увидел перед собой Сашу Николаича, так и всплеснул руками и громко воскликнул:
– О-о! Это он! Это он – настоящий Александр Никола… Дух господина Кювье ошибся, потому что вот он, настоящий! Для меня не может быть никакого сомнения… Вы так похожи на своего покойного отца!
И он протянул обе руки к Саше Николаичу. Тот оторопел в первую минуту, в первый раз в жизни увидев человека, который говорил ему об отце.
– Вы из Петергофа? – спросил его француз.
– Да, как видите.
– О-о! Значит, тогда господин Орест не обманул меня, а я уж сомневался в нем… Большой оригинал – этот господин Орест…
«Большой оригинал» в это время спустил ноги с дивана и проговорил по-французски:
– Ну, вероятно, вы станете говорить о своих семейных пустяках. Мне это неинтересно. Я лучше пойду вниз, в бильярдную…
– Вы владеете французским языком? – спросил Саша Николаич, услышав произнесенные Орестом слова, не зная уже, чему больше удивляться.
– Отчего же нет, гидальго? – ответил ему по-русски Орест. – Если вы считаете французский язык у нас в России принадлежностью высших классов населения, то запишите себе на память, что я принадлежу к этим классам. Честь имею представить вам француза – месье Тиссонье! Не обижайте его, право же, он премилый француз… А теперь я удаляюсь… Вы меня кликните…
– Так вы знали моего отца? – приступил Саша Николаич к Тиссонье, оставшись с ним наедине.
– О-о! Еще бы! – сейчас же заговорил француз. – Мне ли не знать его?! Я служил пятнадцать лет при нем… пятнадцать долгих лет неотлучно!..
– Значит, вы поступили к нему после моего рождения?
– Да, после. Вы родились в тысяча семьсот восемьдесят шестом году, в Амстердаме – двадцать один год тому назад…
– Но вы можете мне все-таки объяснить загадку, почему он никогда не виделся со мною, хотя и заботился обо мне, посылая деньги, – спросил Саша Николаич.
– И оставил вам все свое состояние! – перебил его француз. – Он любил вас, хотя мог делать это только издалека…
– Но отчего же, отчего?..
– Оттого, что он был католическим духовным лицом. Теперь вы понимаете, что он должен был хранить в величайшей тайне то обстоятельство, что у него есть сын. И эту тайну он открыл только мне, и то лишь перед смертью, а до тех пор я ничего не подозревал… «О, сколько я выстрадал! – сказал он мне умирая. – Сколько нравственной муки я перенес! Сколь часто я желал кинуться в объятия моего дорогого сына!.. Но это было невозможно по моему сану. Признавшись, я должен был бы скомпроментировать не только себя, но и церковь, которой я служил! Я даже не мог держать возле себя сына в качестве воспитанника или наперсника!..»
– Почему же это? – спросил Саша Николаич опять.
– Потому что ваша матушка была русской, православной, вы были крещены по православному обряду священником с русского корабля, и ваша бедная матушка перед смертью взяла с вашего отца клятву, что вы будете воспитаны в правилах православной церкви. Согласитесь, что невозможно было держать при себе православного воспитанника кардиналу католической церкви!
– Мой отец был кардиналом? – изумленно воскликнул Саша Николаич.
– Да, монсеньор кардинал Аджиери!
Саша Николаич замолчал, опустив голову. Ему нужно было некоторое время, чтобы прийти в себя.
– Ну, а мать, кто она была? – проговорил он наконец.
– Об этом мог бы рассказать вам только ваш воспитатель, которому она поручила вас, – ответил Тиссонье.
– Но он ничего мне не рассказывал…
– И я, к сожалению, не могу, потому что ничего об этом не знаю. Монсеньор Аджиери сказал мне только, что она была русская и взяла с него клятву, что при вас останется только ваш воспитатель, тоже, как она, православный… Монсеньор поручил мне отыскать вас после его смерти в Петербурге и вручить вам его наследство…
– Я уже получил извещение об утверждении духовного завещания, – сказал Саша Николаич.
– На маленькую мызу в Голландии?
– Да, по-видимому, это все, что досталось мне.
– Что вы намерены предпринять?
– Я поеду туда.
– Это вполне совпадает с волей вашего отца. Он умер на этой мызе и наказал мне, чтобы я привез вас туда. Итак, когда же мы едем?
– Когда хотите, меня ничто не держит здесь, – равнодушно ответил Саша Николаич.
– Прекрасно! – воскликнул Тиссонье. – Я приехал в великолепной дорожной карете монсеньора и этот экипаж к вашим услугам, так что вам стоит лишь уложиться и достать заграничный паспорт.
– Укладка у меня небольшая, а заграничный паспорт можно будет достать через неделю.
– И через неделю мы тронемся в путь? – спросил француз.
– Я думаю…
– Все, значит, отлично!.. Теперь мы можем вернуться в Петербург. Гд е же господин Орест?
Саша Николаич позвал лакея и велел ему кликнуть «переводчика». Лакей исчез и вернулся с улыбающейся физиономией.
– Ну, что же, кликнул? – спросил Саша Николаич.
– Кликал, только они недействительны! – ответил лакей.
– Как недействительны?
– Лежат плашмя и даже пополам не складываются.
– Упился?
– Окончательно!..
– Так я и думал! – воскликнул Саша Николаич. – Так, когда он завтра протрезвеет, отправь его в Петербург с дилижансом. Вот тебе деньги…
Сделав это распоряжение, Саша Николаич уехал с Тиссонье в своей коляске.
Глава XLI
Графиня Савищева ездила к «князю Алексею», была у фрейлины Пильц фон Пфиль, но ни князь Алексей, ни фрейлина не смогли ничего сделать.
Дело находили невероятным, но именно вследствие его невероятности высокопоставленные лица боялись близко вмешиваться в него, чтобы не испортить собственной репутации.
Анна Петровна, рожденная Дюплон, по своему происхождению не принадлежала к числу родовитых людей и имела связи с петербургским обществом только по мужу. Ее родственников совсем не знали, да их и не было у нее, кроме дедушки Модеста Карловича, который умер давным-давно. Сама же она хранила семейные предания и знала свою родословную, но эта родословная нигде записана не была…
Теперь, когда ее брак оказался расторженным, большинство «друзей» от нее отвернулись и вдруг нашли, что в «самом деле» ее происхождение несколько темно.
Кто такие Дюплоны? Откуда они взялись? Никто этого не знал.
Были, правда, и такие, что поначалу принимали участие в Анне Петровне, но потом, узнав, что тут была подделка метрического свидетельства и вообще дело выходило «грязное», отстранялись…
Князь Алексей взялся было довольно ретиво и, благодаря его влиянию, началась строгая «переборка дела», начальствующие желали разобрать все лично и потребовали подробные справки от подчиненных; подчиненные же забегали, засуетились, справки были даны самые подробные, но все оказалось произведенным на самом высоком строгом законном основании.
После этого начальствующим осталось только пожать плечами перед князем Алексеем и сказать, что, к сожалению, ничего нельзя сделать.
Только Наденька Заозерская навещала Анну Петровну, утешала ее, говорила о темных силах и вообще старалась чем только могла помочь бывшей графине.
Сама Анна Петровна не сразу сообразила, что, собственно, с нею случилось, и не сразу поняла весь ужас своего положения. Ей все еще вокруг казалось миленьким, она еще щебетала, поворачивая направо и налево головку, и все повторяла:
– Да не может этого быть! Ведь это недоразумение должно же объясниться!.. Ведь я помню, как мы венчались и я была записана женой графа Савищева!.. Все это, правда, очень скучно и я хотела бы, чтобы вся эта история поскорее кончилась и все стало опять, как было с нами до настоящего времени.
Ее сын Костя смотрел на дело иначе. Для него самым важным казалось не потеря состояния, не горе матери, которая рано или поздно должна была убедиться, что для них все потеряно, а больше всего его мучило то, что он, граф Савищев, перестал быть таковым и сделался просто незаконным сыном. Это он не мог переварить, упорно называл себя графом и готов был отдать все свое состояние, лишь бы ему вернули титул.
В обществе он, по возможности, старался скрыть положение их дела, хотя это было напрасно, потому что все уже знали и говорили об этом. Но Савищев нарочно продолжал ездить в знакомые дома, ревниво приглядываясь к тому, как с ним прощаются, бывал в клубе и чаще прежнего завтракал там и в своем любимом ресторане.
Раз, за завтраком, Савищев увидел за отдельным столиком сидевших вместе и разговаривавших Леку Дабича и Сашу Николаева. Последний имел довольно беззаботный вид, сидел спиной к Савищеву и не видел его.
– Ну, счастливого пути! – говорил Лека Дабич, чокаясь с Сашей Николаичем, – Значит, завтра ты, счастливец, отправляешься в чужие края?.. Эх, брат, хотел бы я быть на твоем месте!
В сущности, Леке совсем не хотелось никуда уезжать, потому что ему и в Петербурге было хорошо, но так уж было принято говорить каждому, кто уезжал за границу, где все считалось образцовым и великолепным.
«Он едет за границу! – подумал Савищев. – Значит, его обстоятельства поправились!»
И ему показалось особенно обидным и горьким, что какой-то авантюрист Николаев по-прежнему пользуется благами жизни, а он, граф Савищев, должен терпеть и сносить несправедливый удар судьбы. Случившееся с ним он, конечно, считал несправедливым, ему и в голову не приходило, а было ли справедливым, что его отец нажил на казенных подрядах миллион?
Он не кончил завтрака, бросил салфетку и ушел.
А Саша Николаич, не подозревая, что он оказался новой причиной для досады и без того злобствовавшего на судьбу графа, еще долго сидел с Лекой и, проведя премило время, уехал вместе с ним из ресторана.
Лека довез его домой на своей лошади.
Дома Саше Николаичу нужно было только распорядиться, чтобы перевезли его уже уложенные вещи сегодня же в гостиницу, где он решил переночевать последнюю ночь, с тем чтобы отправиться прямо оттуда с Тиссонье в дальнее путешествие.
За вещами должен был приехать комиссионер из гостиницы, в ожидании которого Саша Николаич сидел с записной книжкой и рассчитывал, хватит ли у него денег на дорогу. Денег, которые у него были, оказалось вполне достаточно.
Дверь в его комнату скрипнула, отворилась и в ней показалась фигура Ореста.
– Извините, гидальго! – произнес он. – Я вам не помешал?.. А, впрочем, если я и помешал, то не взыщите, потому что у меня к вам дело!
Саша Николаич невольно протянул руку к жилетному карману, думая, что дело опять пойдет о деньгах.
– То есть, вернее, у меня к вам не дело, – продолжал Орест, – а, можно сказать, довольно гнусное предложение.
– Что такое?
– Возьмите меня с собой в чужие края! – брякнул Орест. – Вы погодите, и в обморок не падайте, и не уподобляйте глаз своих подобно мельничным жерновам!.. Предложение мое гнусно, правда, и вы, по всем вероятиям, моим обществом будете гнушаться, но, гидальго, согласитесь, что без вас я тут совершенно пропаду!.. Это резон первый! Второй резон – тот, что во мне два угодья: я пьян, это справедливо, но, вместе с тем, у меня… Вы внимательно следите за нитью моего изложения?.. Я вам могу пригодиться. В моей преданности вы можете не сомневаться до тех пор, пока будете радовать меня некоторыми крохами, а затем, если я вам надоем, можете мне вежливо под спину коленкой, как говорила Мария Антуанетта, сиречь, прогнать меня всегда в вашей власти!
Саша Николаич слушал это с улыбкой.
– Но как я вас возьму? – сказал он, думая, что этим сразу же покончит разговор: – А заграничный паспорт? Как же вы его достанете до завтра?
– Он у меня есть!.. – хлопнул себя по груди Орест и, действительно, достал паспорт из кармана. – Я частного пристава обыграл в трактире на бильярде на значительную сумму и он, известными ему путями, выправил сей документ вместо уплаты долга… Вполне порядочный оказался человек, ибо, по своему общественному положению, мог просто не заплатить. Теперь поймите мои терзания: иметь заграничный паспорт, иметь такого, как вы, гидальго, который может взять меня с собой… и не ехать! Но я поеду, ибо вы сию минуту согласились взять меня с собой и не отступите от своего слова!
– Позвольте, когда это я соглашался?
– Гидальго, будьте рыцарем, которому увиливать не подобает! Вы только что заявили мне, что «как же я поеду, если у меня нет заграничного паспорта?»
– Ну да, я это сказал!
– Так, значит, вы видели препятствие только в паспорте, а остальное подозревали не только возможным, но и как бы решенным?.. Но мой паспорт – вот он, значит, все обстоит благополучно. А помещусь я на козлах и за это помещение обязуюсь всю дорогу славить Бога! Итак, благодарю вас, гидальго!
Саша Николаич не мог разобрать хорошенько, серьезно ли говорил это Орест или нет, но на другой день, когда он с Тиссонье садился в великолепный дормез, вдруг как из-под земли вырос Орест в картузе и плаще и заявил:
– А вот и я!
– А-а! Господин Орест пришел нас проводить! – улыбнувшись, произнес француз. – Как это мило с вашей стороны!
– Я не провожать вас пришел, я еду с вами! – возразил Орест и влез на козлы.
Саша Николаич махнул рукой и взял его с собой.
