Текст книги "Темные силы"
Автор книги: Михаил Волконский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Глава XLVI
Орест сидел в герберге и потягивал джин.
По внешности он несколько преобразился за границей. На нем был другой костюм, более приличный, хотя он успел сносить уже и этот довольно основательно. Держал он себя тоже не так свободно, как в России, опасаясь все-таки европейских порядков.
Одно только осталось у него неизменным, вполне прежним: растрепанные усы, на которые он решительно не хотел обращать внимания. Они по-прежнему лезли в рот и так же его губы тщетно вели борьбу с ними.
Орест скучал без бильярда и придумывал себе развлечения, состоявшие, главным образом, в разговорах со служившей в герберге молодой голландкой в чепце.
Остроумие Ореста тут заключалось в том, что он врал ей по-русски совершеннейшую чепуху, приправляя ее тем немногим запасом голландских слов, который был у него, придавая своему голосу нежное выражение. Голландка думала, что он любезничает с ней, и жеманилась.
– Ну чего, корова толстоголовая, нарядилась в чепец?! – говорил Орест необыкновенно ласковым и заискивающим голосом.
Голландка, думая, что он по-своему выражает ей комплимент, конфузилась и опускала взор.
Орест называл это идиллией. Но сегодня эта идиллия надоела ему и он решил напиться вдребезги, не стесняясь, по-русски, наплевав на Голландию и всякие там заграничные порядки. И будь что будет!
Он даже ничего не имел против голландского участка, чтобы в качестве любознательного туриста узнать, какие в Голландии есть участки.
Вообще на него нашла линия, но эту линию ему пришлось бросить по совершенно непредвиденному обстоятельству.
Сначала на дворе послышался говор, несколько изумительный для голландской невозмутимости, и затем служанка герберга в сопровождении нескольких человек любопытных ввела старого восточного человека с седой бородой и направила его к Оресту.
– Вот тут старый турок! – сказала она ему. – Вы русский!. Поговорите с ним!
Орест понял эти ее слова и, к крайнему своему сожалению, не мог выразить ей по-голландски все подробности чувства негодования, охватившего его. Поэтому он обратился к ней по-русски:
– Корова ты двудонная!.. Ты воображаешь, что русские все равно, что турки?.. Какая же ты после этого образованная европейка?.. Ведь ты, прелестное создание, хуже простой нашей бабы!.. пойми ты, сокровище, что я не говорю по-турецки! – и, почувствовав возможность произнести последние слова по-голландски, Орест сказал на понятном для голландки языке: – Я не говорю по-турецки!..
– А разве ваш язык не такой же, как у турок? – удивилась она.
Но в это время человек с седой бородой заговорил по-русски, правда, с сильным чужеземным акцентом.
– Я понимаю по-русски! – произнес турок. – Я жил в Крыму и, благодаря Аллаху, имел господина из русских, а теперь я ему благодарен за то, что я могу новому господину рассказать свое горе!
– Ах, чтоб тебя! – воскликнул Орест, обрадовавшись появившемуся у него собеседнику. – Так ты можешь объясняться на языке моих предков? Приветствую тебя, дитя Востока!
Как только турок и Орест заговорили между собой, так окружавшие их голландцы выразили свое восхищение. Ну, конечно, турок с русским могли разговаривать свободно, потому что их племя одно и языки, вероятно, сходны! Вот так оно и вышло! И очень довольные, что пристроили турка, голландцы разошлись, степенно рассуждая о происшедшем. В тот день по округе соседи рассказывали друг другу, как у герберга появился турок, пришедший по дороге неизвестно откуда, и как не знали, что с ним делать, но потом догадались свести его с русским, который живет на мызе.
– Ну, дитя Востока, выпьем! – предложил Орест.
«Дитя Востока» покачало головой и возразило:
– Закон не велит, пить не могу!..
– А в России, небось, хлестал водку? Ведь вам только виноградное вино запрещено!.. Ну, тогда кури!..
– Я – бедный человек! – заговорил турок.
– Постой, как тебя зовут-то? – спросил Орест.
– Али…
– Ну, Али так Али, мне все равно!.. Излагай дальше! Ты – бедный человек, потом?..
– Меня привел в эту страну господин… он нанял меня служить ему, привез и прогнал!. А здесь меня никто не понимает, и я не знаю, как достать себе кушать!
– Зачем же тебе кушать, умная голова, если ты не пьешь? – Орест крикнул кельнера, подошла голландка, он показал ей на турка пальцем и произнес: – Кофе!..
Служанка поняла, закивала головой и подала большую кружку кофе и ломоть белого сдобного хлеба.
– Утоли свой голод… рекомендую! – предложил Орест и, когда турок принялся за кофе, сказал ему наставительно: – А ты бы в гавани кули таскал! Здесь всюду гавани…
– Я – старик! – вздохнул турок. – Тяжело мне! Я уже три ночи провел под открытым небом… я бы отдохнуть хотел!
– Отдохнуть? – воскликнул Орест. – Ах ты турок, турок!.. Впрочем, если хочешь, я отведу тебя к своему хозяину и меценату, и пускай он поступает с тобой по заслугам! Я этот насущный вопрос решить сам не могу.
И Орест отложил свое предприятие напиться вдребезги до следующего раза и докончил только что поданный ему джин, потом привел турка на мызу.
Саша Николаич встретился им в палисаднике.
– Гидальго! – сказал ему Орест. – Демонстрирую вам почтенное дитя далекого Востока, заброшенное волной житейского моря в сию чуждую ему страну, где он не понимает ни тяти, ни мамы! Три ночи не спал и просит отдыха под кровом вашего наследственного замка. То есть какой во мне мажордом пропадает! – сам собой умилился Орест, ударив себя в грудь, и проследовал в дом, где наверху, в мезонине, была его комната с такими мягкими перинами на постели, что он не мог на них спать и на ночь сбрасывал их на пол. Он уже давно просил Сашу Николаича купить ему диван, и тот обещал.
Саша Николаич расспросил турка, сам отвел его на кухню, велел накормить и уложить спать.
А затем случилось как-то само собой, что Али остался на мызе на неопределенное время, очень усердно, впрочем, стараясь быть полезным и отплатить своей службой за оказанное ему гостеприимство.
Глава XLVII
Орест, которому происшествие с турком помешало напиться, как он хотел, в ближайшем будущем вспомнил все же это свое намерение и ублажился так, что сердобольные голландцы замертво принесли его на мызу.
Саше Николаичу это стало противно и, когда Орест проспался, он долго убеждал его бросить пьянство.
Орест слушал, как будто вполне с ним соглашаясь, и в ту минуту, когда Саша Николаич был совсем убежден, что его красноречие подействовало, униженно попросил хоть чуточку опохмелиться.
Однако Саша Николаич не дал ему, сказав, что если он сейчас хочет перестать пить, то лучше всего бросить сразу и только тогда это будет действительно.
Он взял с Ореста слово и затем поставил ему жесткие условия, состоявшие в том, что он вовсе не станет давать Оресту денег и сам станет за ним следить.
Эти крутые меры Саша Николаич принимал с такой добросовестностью, что, даже когда Орест прощался с ним, чтобы идти спать, поднимался к нему наверх, чтобы убедиться, что тот лег в постель, а не удрал в герберг.
Первый день Орест ходил мрачный, тосковал и грубил, но потом повеселел и, словно и вправду настроившись на добродетель, занялся книгами в кабинете.
Читал он их или не читал, хватало ли у него на это терпения, неизвестно, по книги он выбирал такие, где было много иллюстраций, и подолгу смотрел картинки.
Однако скоро картинки надоели ему и он почувствовал, что эта добродетель ему невмоготу. С хитростью сумасшедшего, который хочет провести своего доктора, Орест стал придумывать, как бы ему провести Сашу Николаича, обмануть его бдительный надзор и, главное, достать денежный материал для утоления жажды.
Относительно денег он случайно сделал открытие, повергшее его в некоторое удивление.
У этого турка Али был какой-то мешочек, которого он никому не показывал и тщательно прятал. Очевидно, там у него были монеты какие-то, но зачем же он тогда прикидывался нищим?
Это было надувательством со стороны Али и потому с ним следовало поступить по обстоятельствам, то есть воспользоваться этим мешочком, если других средств не предвиделось.
К тому же турок был введен в дом им, Орестом, и потому должен был быть благодарен ему, но на самом деле относился к нему пренебрежительно.
Наконец, деньги у него можно было взять не навсегда, а с тем, чтобы потом, при случае, возместить.
Конечно, бесчувственный, дикий турок в долг ему не даст и с ним надо поступить не церемонясь, по закону Линча.
Так рассуждал Орест, хотя при чем тут был закон Линча, он не смог бы объяснить никому, даже самому себе. Но в такую дальнюю философию он не пускался, так как всегда был в жизни практиком.
Как раз, когда Орест ходил по своей комнате и обдумывал план действий, он услышал, как к дому подъехал экипаж, и, выглянув в окно, увидел, что к ним пожаловал какой-то господин.
Внизу Саша Николаич встретил гостя и, к своему удивлению, узнал в нем Агапита Абрамовича Крыжицкого.
Последний радостно, как старый добрый знакомый, отвечал на несколько суховатое, вполне официальное приветствие Саши Николаича.
– Да, да! – заговорил он. – Мне пришлось отправиться за границу по делам и я нарочно заехал к вам, по поручению Андрея Львовича Сулимы, чтобы закончить расчеты с вами.
– Что ж! – заявил Саша Николаич. – Я от своего слова не отказывался и от расписки тоже… Я готов выдать, когда вам угодно, половину стоимости мызы, согласно тому, как она оценена в завещании.
– У вас разве есть свободные деньги? – спросил Крыжицкий.
– Есть! – спокойно отвечал Саша Николаич.
«Это все, что мне нужно!» – подумал Агапит Абрамович.
Эта наличность у Саши Николаича и легкость, с которой тот согласился выдать их сейчас же, служили первым и существенным доказательством того, что указания, данные в Крыму, были справедливы, что капиталы и на самом деле были спрятаны где-то на мызе, и что Николаев нашел их.
Саша Николаич, хотя вовсе и не обрадовался встрече с Агапитом Абрамовичем, но счел своим долгом угостить его с дороги и повел в столовую.
В столовой Крыжицкий постарался быть любезным собеседником, стал передавать Саше Николаичу петербургские новости и рассказал, что случилось с графом Савищевым.
Поев и напившись кофе, он попросил показать ему мызу.
– Да, собственно, тут и смотреть-то нечего! – сказа Саша Николаич. – А, впрочем, пойдемте, если хотите…
Пошли.
На дворе было холодновато, моросил дождь и был грязно. Но Крыжицкий выказал необыкновенную любознательность ко всему.
В саду им попался Али, добросовестно трамбовавший дорожку.
– А это что за тип? – остановившись, спросил Крыжицкий. – По-видимому, он совсем не здешний.
– Это турок! – пояснил Саша Николаич, – Его завезли сюда, в Голландию, и бросили здесь; я его приютил…
– А, турок!.. Я немножко говорю по-турецки, вы мне позволите проверить, действительно ли он тот, за кого себя выдает? – спросил Крыжицкий. – Кстати, для меня это будет практика.
– Пожалуйста!
Агапит Абрамович обратился к Али и спросил у него по-турецки:
– Ты добросовестно наблюдал здесь, как я тебе приказывал?
– Да, господин! – ответил Али. – Вы видите, что я здесь.
– Ты выследил что-нибудь?
– Пока ничего, господин. До сих пор нет никаких признаков того, что были где-нибудь спрятаны большие деньги. Я тут оглядел каждую вещь.
– Ищи! Я знаю наверное, что тут целое богатство!..Не запирается ли молодой человек ночами в какой-нибудь комнате?
– Нет, господин! – ответил Али.
– И он ничем не выдал себя до сих пор? – спросил Крыжицкий.
– Нет!
– Приложи все свое старание и выведай во что бы то ни стало!
– Пока мои амулеты со мною, я уверен в успехе! – сказал турок.
– Пусть они помогут тебе!.. – сказал Крыжицкий, а затем, обращаясь к Саше Николаичу и снова перейдя на русский язык, произнес:
– Да, это настоящий турок! Но какое жестокосердие было бросить его так в чужой стране! Хорошо, что благодаря вашему доброму сердцу, он нашел приют у вас, а то куда бы ему деваться, в самом-то деле!
– Да, я им доволен! – проговорил Саша Николаич, ни звука не понявший из их разговора. – Он работящий и я нисколько не раскаиваюсь в том, что взял его к себе.
Глава XLVIII
Орест увидел из окна, что турок, когда приехал этот гость, вышел в сад и усердно стал трамбовать дорожку. Он решил воспользоваться этим моментом и начать действовать.
Орест на цыпочках, своими большими и размашистыми шагами, которыми направлялся, бывало, к кулечку титулярного советника Беспалова, проследовал в каморку турка и, быстро обшарив его постель, нашел засунутый под тюфяк красный шелковый мешочек.
Это было делом одной минуты и Орест проворно вернулся в свою комнату.
Он затворил за собой дверь, чего не делал прежде, и даже запер ее изнутри на крючок, затем с некоторым волнением развязал шнурки мешочка, но вместо денег нашел там не то камешки, не то кусочки мастики, с вырезанными на них таинственными знаками, и несколько как бы брелоков из желтого металла.
Эти брелоки могли быть заложены и это несколько утешило Ореста. Куски же мастики он долго разглядывал и ему вдруг пришло в голову, а нет ли внутри их чего-нибудь ценного?
Он снял сапог и, владея им наподобие молотка, разбил каблуком один из камешков. Камешки дробились, но внутри их ничего не было.
Во всяком случае, можно было обратить в капитал брелоки.
Теперь оставался один вопрос: как удрать?
Положим, Саша Николаич и был занят своим гостем, но это ничего не значило, потому что он мог-таки хватиться. Надо было ждать вечера.
Хитрый Орест, чтобы предотвратить всякие подозрения, спустился вниз и сказал Тиссонье, что чувствует себя совсем нездоровым и ляжет в постель. Благодаря своему воздержанию, он чувствовал себя дурно.
Саша Николаич, узнав о его болезни, поднялся к нему.
Орест стонал, охал, кряхтел и разыгрывал чуть ли не умирающего.
Обедали, таким образом, без Ореста, и за его прибор сел Крыжицкий, который в отношении своего отъезда не выказывал никакой торопливости. Мало того, что он пообедал с большим аппетитом, он, когда вышел из-за стола, уселся в удобное кресло у камина и закурил сигару с видом, показывающим, что он не скоро еще встанет оттуда.
– Вы останетесь у меня ночевать? – спросил Саша Николаич.
– Нет, благодарю вас, – ответил Крыжицкий, – я поеду назад в город, я там отлично устроился в гостинице: если позволите, я потом как-нибудь приеду погостить у вас, а сегодня я остаться не могу. Но мне бы хотелось только поговорить с вами. Вот я видел вашу мызу и меня удивляет только одно:
– Что именно?
– Как мог вам оставить покойный кардинал Аджиери только эту мызу и куда делось остальное его состояние?
– Почему вас это удивляет? – спросил Саша Николаич.
– Да так, знаете!.. – произнес Агапит Абрамович, – Впрочем, до некоторой степени я могу объяснить себе это тем, что кардинал не считал себя вправе располагать остальным состоянием как своей собственностью и, вероятно, угрызения совести заставили его обратить это состояние на дела благотворительности.
– Угрызения совести? – переспросил Саша Николаич, начиная интересоваться словами Крыжицкого.
– Да! – произнес последний. – Вы, вероятно, знаете, как началась карьера кардинала Аджиери?
– Старик Тиссонье рассказывал мне: кардинал был секретарем знаменитого Рогана.
– Совершенно верно, – подтвердил Крыжицкий, – аббат Жоржель, секретарь так называемого великолепного кардинала де Рогана, стал впоследствии во Франции кардиналом Аджиери. Вы знаете также об известном процессе – об ожерелье королевы?
– О том, которое было создано интригами госпожи Ламот, причем последняя обвинила Рогана и запутала ни в чем не повинную королеву Марию Антуанетту? – произнес Саша Николаич. – Ужасная история!..
– Да, ужасная история!.. Но только вы напрасно думаете, что Мария Антуанетта была так уж невинна. Судьи, желая подслужиться к королеве, свалили все на госпожу де Ламот, которая, кстати, была поистине несчастна!..
– Позвольте! – перебил Саша Николаич. – Но ведь дело было выяснено во всех подробностях. Ювелиры Бемер и Боссанж сделали ожерелье, употребив на него все свое состояние и подобрав такие бриллианты, которые стоили миллион семьсот тысяч ливров. Они рассчитывали, что король Людовик XVI купит это ожерелье для госпожи Дюбарри, но Людовик умер. Тогда ювелиры задумали продать ожерелье новой королеве Марии Антуанетте, страстно любившей бриллианты. Ее муж, Людовик XVI, желая поправить расстроенные финансы, стеснялся в средствах и, по уговору с королевой, купил вместо ожерелья военный корабль. Тут явилась госпожа де Ламот, рожденная Валуа, и обвела, именно обвела, влюбленного в королеву пятидесятилетнего кардинала де Рогана. Она устроила ему свидание с нанятой для этой цели публичной женщиной, имевшей некоторое сходство с Марией Анутанеттой. Роган попался в ловушку и через госпожу де Ламот купил драгоценное ожерелье якобы для королевы, от которой Ламот передавала ему письма, оказавшиеся поддельными. Мария Антуанетта ничего не подозревала и узнала обо всем лишь тогда, когда исчезло ожерелье, а скандал разыгрался!
– В том-то и дело, – сказал Крыжицкий, – что Мария Антуанетта не вполне могла отговариваться полным незнанием, как это делала впоследствии. Ночное свидание кардинала де Рогана произошло не только с ведома, но и было подстроено ради ее потехи. В то время, как кардинал стоял на коленях, думая, что это королева, сама королева смотрела на эту сцену из-за трельяжа и веселилась комизмом положения. Впоследствии госпожа де Ламот, воспользовавшись этой «шуткой», кое-что сделала против королевы. Конечно, она виновата, но и понесла за это наказание, может быть, даже слишком строгое.
– Да, я знаю, – сказал Саша Николаич, – ее всенародно, среди позорной площади, на эшафоте стегали кнутом и заклеймили…
– И заключили на вечные времена в Сальпетриер, откуда она, впрочем, бежала в Лондон, – продолжал Крыжицкий. – Там она жила некоторое время, но французские агенты преследовали ее и, не имея возможности делать это открыто в Англии, тайно подослали к ней убийц, от которых она выпрыгнула в окно с третьего этажа, разбилась и умерла… Вся ее жизнь – сплошное страдание… Подумайте! Ее отец – потомок королевской фамилии Валуа, был женат на дочери консьержа, умер в больнице и был похоронен Христа ради. Его дочь буквально нищенствовала, скитаясь в лохмотьях по улицам Парижа. Ее приютила некая сердобольная госпожа Буланвилье, и тут она полюбила и вышла замуж за дворянина де Ламота. Но оказалось, что он служил сыщиком и был тайным агентом жандармерии. Согласитесь, что такая профессия не могла быть приятной для его жены, и госпоже де Ламот пришлось разочароваться в своей любви. Тут подвернулся кардинал де Роган, окружил госпожу де Ламот роскошью и этим соблазнил ее… Просвета не было! Почем знать, может быть, этой историей с ожерельем, стоившей ей так дорого, госпожа де Ламот просто хотела завоевать себе независимость. Но и тут оказалось, что она работала не на себя, а на других. Ожерелье кардинал де Роган привез госпоже де Ламот первого февраля тысяча семьсот восемьдесят пятого года в Версаль, для передачи королеве, и госпожа де Ламот при нем передала футляр с драгоценностями человеку, якобы посланному от королевы. Этот человек, де Виллет, был ее сообщник, впоследствии фигурировавший на процессе. Он скрыл это ожерелье и оно не было передано королеве; это правда. В августе того же года де Роганом был назначен первый платеж бриллиантщикам. Он пропустил срок, ювелиры отправились к самой Марии Антуанетте и предъявили ей расписку, которая оказалась подложной! Тут началось дело, кардинал был арестован в самом Версале, в то время, когда он совершал богослужение, а вместе с ним были захвачены и остальные. Заметьте: госпожа де Ламот могла бежать, но не сделала этого; значит, она считала себя невиновной!
– Может быть, – заметил Саша Николаич, – она просто рассчитывала, что королева, из боязни скандала, велит прекратить дело и что тогда можно будет спокойнее и свободнее воспользоваться украденным ожерельем.
– Может быть и так!.. Но воспользоваться ей ничем не пришлось… Приговор состоялся в мае 1786 года. Кардинал де Роган был оправдан, господин де Виллет был выслан из Франции, остальные замешанные были отпущены или понесли легкие наказания, и только одна госпожа де Ламот подверглась истязаниям на эшафоте…
Глава XLIX
– Я не понимаю, какое отношение это имеет к аббату Жоржелю? Он потом стал кардиналом Аджиери, так какие же угрызения совести могли быть у него? – спросил Саша Николаич.
– Терпение! – ответил Крыжицкий. – Сейчас дойдем и до Жоржеля. В те времена духовные лица даже сутану носили не всегда, а ходили в камзолах, с кружевными жабо, в чулках и башмаках. Камзолы, правда, они носили черные бархатные, но все-таки это были камзолы. Вольность нравов, господствовавшая тогда, была не та, что теперь, и аббат Жоржель, увлеченный чувством, отправился в Голландию за любимой женщиной.
– Вы знаете, кто была она? – спросил Николаев.
– Я знаю, что она была русской, и больше пока ничего, – ответил Крыжицкий, – но могу узнать для вас подробности!
– Узнайте же, ради Бога!
– Очень буду рад вам услужить. Итак, возвращаюсь к аббату Жоржелю. Я должен вам сказать, что он столкнулся с господином де Виллетом, покинувшим Францию, ввиду приговора, вынесенного судом. Господин де Виллет привез сюда, разумеется, тайно драгоценное ожерелье, и тут распродал его в виде отдельных бриллиантов в разные руки, выручив за это миллион франков. Но этими деньгами воспользовался не он, а аббат Жоржель, впоследствии кардинал Аджиери…
– Погодите! – воскликнул Саша Николаич. – Не забывайте все-таки, что вы говорите про моего отца и что такие вещи нельзя говорить бездоказательно. Прежде всего, я немедленно требую доказательств; слышите, я требую их!..
– К сожалению, – пожав плечами, произнес Агапит Абрамович, – я вам сию минуту не могу представить их. Но если вам будет угодно через неделю приехать ко мне в город, то я надеюсь подтвердить достоверность моих слов.
– Хорошо! – согласился Саша Николаич. – Каким же образом воспользовался аббат Жоржель деньгами от продажи краденых бриллиантов?
– Это я вам скажу через неделю.
– Говорите сейчас!
– Нет! – твердо возразил Крыжицкий. – Уж если вы остановили меня за якобы голословный рассказ, то я желаю с вами говорить только с доказательствами в руках.
– Впрочем, тем лучше! – сердито произнес Саша Николаич. – Лучше я подожду неделю, но, по крайней мере, буду иметь достоверные сведения.
– Да, вы будете иметь их. Ну а пока до свидания. Мне надо ехать, на дворе уже темно.
Саше Николаичу совершенно не хотелось оставлять Крыжицкого у себя, но, вместе с тем, ему было как-то неловко отправить из своего дома человека в темноту ночи.
Как нарочно, за окном стояла непроглядная темень, густые тучи заволокли небо и не было видно ни зги.
– Вы не тревожьтесь! – успокоил его Агапит Абрамович, как бы понимая его сомнения. – Кучер здешний, отлично знает дорогу, и у экипажа фонари. Я доеду легко, тем более, что до города отсюда недалеко.
Саша Николаич больше его не удерживал. Он отпускал его с тем, чтобы через неделю увидеть его и заставить подтвердить обвинение или ответить за необдуманную ложь.
– Отчего же через неделю, не раньше? – спросил он все же.
– Надо же мне время, чтобы разобраться в документах и отыскать свидетеля! – сказал Крыжицкий и откланялся.
Он сел в карету, и в темноте было видно, как блеснули его фонари на повороте и как этот отблеск растаял, удаляясь по дороге.
Отъехав некоторое расстояние от мызы, карета вдруг остановилась. Агапит Абрамович высунулся из окошка, чтобы узнать, отчего произошла остановка, и в свете фонаря увидел фигуру Али, отчаянно махавшего руками и задержавшего этим экипаж.
Али подбежал к окну, страшно взволнованный.
– Симеон! – заговорил он, задыхаясь.
– Не называй меня так! – возразил Агапит Абрамович. – Я раз и навсегда запретил тебе!..
– А-а! Тут все равно, как называть! – воскликнул турок. – Ты знаешь, мои амулеты пропали! Их взял у меня этот пьяный негодяй, который живет на мызе, больше некому!.. Жаловаться я не могу, потому что по амулетам узнают, что я такое…
– Да, это будет неосторожно! – согласился Агапит Абрамович. – Но если ты знаешь, кто их у тебя взял, то ты можешь взять их у него обратно!
– Да, я это сделаю, хотя бы для этого мне пришлось убить его!
– Тише! – остановил турка Крыжицкий. – Ты помни, что нужен на мызе для другого, более важного!.. Как только заметишь что-нибудь, отпросись в город и приди ко мне. Ты найдешь меня там же, откуда я отправил тебя сюда… А твои амулеты я заставлю вернуть, можешь на меня положиться!.. Иди и будь спокоен!
И Крыжицкий приказал кучеру ехать дальше.
Едва карета успела оставить позади исчезнувшего в темноте Али, как капли крупного дождя застучали по верху, засвистел ветер, и начался такой ливень, что лошади с трудом могли бороться с ним. Напрасно кучер погонял их, они не были в состоянии идти против ветра и остановились.
Кучер наклонился к переднему окну, чтобы предложить повернуть и доехать до герберга, бывшего тут же, на дороге, и там переждать, пока минует непогода.
Волей-неволей Агапиту Абрамовичу пришлось согласиться на предложение кучера.
В герберге он застал довольно курьезную сцену объяснения Ореста с хозяином, которому показывал «брелоки» и желал, чтобы хозяин купил их, выдав плату натурой, то есть джином.
Хозяин хотя и понимал, в чем дело, но притворялся, что не понимает мимических, по преимуществу, объяснений Ореста, потому что не был уверен в ценности «брелоков». Он качал головой и со свойственной голландцам медлительностью мычал что-то совсем неопределенное.
Крыжицкий подошел, взглянул на «брелоки», сейчас же узнав в них амулеты Али, и сказал:
– Это не золото – сплав!.. Но это довольно интересные вещицы, и я, если хотите, куплю их у вас за редкость.
Ничего лучшего Орест и не желал. Торг состоялся немедленно, и, когда дождик перестал и Крыжицкий собрался уезжать, Орест прикончил уже вторую бутылку джина. Дорвавшись, после долгого воздержания до спиртного напитка, он пил деловито, мрачно, один, в углу, всецело отдавшись своему наслаждению.
