Текст книги "Продавец снов (с иллюстрациями)"

Автор книги: Михаил Грешнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Двое за спиной Харриса, как и доктор Гейм, были углами треугольника, который сконструировал Ритц. Углами – но вне треугольника. Внутри – Харрис и Ритц. И выигрыш, который, по расчетам Ритца, должен был достаться ему. Остальное-санитары в халатах, ковер, по которому они бесшумно ступали, было необходимой декорацией.

– Депрессия пройдет, – внушал Ритц Харрису. – Только вы слушайте, что я вам советую.

Двое приблизились, стали за спиной Харриса. В руках одного из них блеснул металл.

– Что это значит, Ритц?.. – не выдержал Гейм, повернулся к товарищу.

Харрис вздрогнул от его голоса. В это время двое за его спиной начали действовать.

– Руки! – сказал один, схватив пациента за плечи. Другой изготовил наручники.

– Руки!.. – еще раз крикнул первый, удерживая Харриса, пытавшегося подняться со стула. Видимо, он сделал пациенту больно, Харрис со стоном протянул руки. Лязгнул металл. Но кольца замкнули воздух – на стуле никого не было.

Через два дня Гейм получил письмо. В неровных строчках на белом конверте, в скачущих буквах было что-то напоминавшее Харриса.

И точно, письмо оказалось от Харриса. Всего две строчки без подписи: «Вы негодяй, доктор Гейм. Вы нисколько не лучше Ритца».

Руки Гейма, державшие письмо, дрожали. Он едва упрятал листок обратно в конверт. В душе, однако, Гейм радовался, что Харрис не высказал это ему в лицо.

Харрис исчез. Он не поверил Ритцу – очень хищный блеск был у Ритца в глазах, когда тот рассматривал низку жемчуга.

Где теперь Харрис, что делает? Ритц уверен, что Харрис делает фунты и доллары. Мягкий недальновидный Гейм думает, что Харрис лечится, хочет стать обыкновенным человеком. Наверное, он ближе к истине, чем практичный жестокий Ритц.

ПРОДАВЕЦ СНОВ

Среди лавчонок, баров, женских и мужских ателье, среди вывесок, предлагающих закусить, купить губную помаду, эта вывеска была совсем незаметной. Ни апельсинов, ни примелькавшихся галстуков на ней нарисовано не было. Стояло всего три буквы: «СНЫ».

Грин не заметил бы вывески, если бы случайно не поднял глаз. Тем более что он был раздражен. Вышел из автобуса на остановку раньше и разыскивал нужную улицу вовсе не там, где следовало. В Париже это бывает: если вам надо что-то найти, вам дадут десять разноречивых советов. Особенно если узнают в вас иностранца. Английский костюм Грина, трость – конечно же, англичанин! – сразу сделали его жертвой словоохотливых французов:

– Сойдите на Пуатье. Нет, лучше на рю де Льеж!

– Там на углу дом с колоннами, памятник…

– А лучше на Пузтье…

Грин сошел на улице Пуатье. Ни дома с колоннами, ни памятника…

– Надо было выйти на следующей остановке!

– Даже еще на следующей!

– А теперь пойдете вот так… – Это уже объясняли ему другие прохожие.

Грин искал антикварную лавку Лебрена. Покупать он ничего не имел в виду. Надо было только взглянуть на статуэтку Анубиса – Грин египтолог. К Лебрену у него рекомендательное письмо. Вот он и ищет лавку. А наткнулся на вывеску.

Единственное окно, служащее одновременно витриной, узкая дверь. И лавочка, узкая, стиснутая между другими. С одной стороны – «Сардины», с другой – «Дамские шляпы». Ступенька перед дверью, выходящей на тротуар. Обыкновенная мелочная лавчонка. Но вывеска!.. Может быть, это шутка? Однако на оконном стекле рядом с дверью четкими буквами подтверждалось: «Сны на выбор». Это, в конце концов, интересно. Грин вошел в лавочку.

– Сэр! – поднялся ему навстречу человек за прилавком угадал в посетителе англичанина. – Доброе утро, сэр!

Грин кивнул в ответ на приветствие, прикрыл за собой дверь.

– Не спрашиваю, зачем вы пришли, – продолжал человек, медленно продвигаясь за прилавком к нему, – об этом говорит вывеска магазина. Но что вам по вкусу?

Жестом он показал на полки, разделенные, как в ателье грампластинок, рядами карманов.

– Может быть, вам каталог? Полный или общеупотребительный? В полном шесть тысяч названий, в общеупотребительном две с половиной тысячи.

Он был разговорчивым, продавец, – таковы все французы.

– Берут, что подешевле, – продолжал он, кажется, с сожалением, – марсианские сны, венерианские грезы…

– Аллегория?.. – спросил Грин, пораженный.

– Подлинные сны, сэр. Не сомневайтесь. Есть сны с планет звезды Барнарда, есть с альфы Киля…

– Постойте, – сказал Грин.

– Откуда угодно, – сказал продавец, прежде чем замолчать.

Он придвинулся совсем близко – на ширину прилавка, и Грин мог внимательнее разглядеть его. Это был невысокий человек, ниже среднего роста, с большой головой, прикрытой полуколпаком, полушляпой, из-под которой висели грузные мочки его ушей. Лба из-под шляпы почти не было видно, зато подбородок отвисал вниз, отчего лицо было похожим на заостренный топор. Впалые щеки покрыты щетиной, но, странно, щетина прилегала к коже, как шерсть. Больше всего поражали Грина рот продавца и зубы. Рот был обрамлен тонкими губами, влажными, как у собаки (странное сравнение, но другого не подберешь). Губы слишком тонкие и не прикрывали зубов. Зубы выступали вперед лопатками, и, когда человек улыбался, виднелось не больше четырех верхних зубов. «Такой рот – подумалось Грину, – не мог вместить тридцать два зуба! Что за лицо! – всматривался он в продавца. – Уродливое лицо!» И только глаза – веселые человеческие глаза – украшали лицо. Глядя в них, хотелось простить уродство, даже безобразие человека: мало ли вообще уродов?

Человек заметил, что Грин разглядывает его, заметил, видимо, какое впечатление производит внешность на посетителя, но ни чуточки не смутился.

– Меня зовут Бек. Морис Бек, – сказал он и слегка поклонился.

– Вы торгуете снами? – как-то некстати спросил Грин.

– Сэр! – воскликнул Бек.

Это, видимо, означало: «Похож ли я на обманщика?..» На обманщика он не был похож. Ни на кого не был похож этот удивительный человек.

– Вы, конечно, купите у меня сны, – заговорил он, и Грин про себя отметил: «Куплю…»

– Ну вот! – воскликнул торжествующе Бек. – У меня покупает сны вся улица. Весь квартал!

– Весь Париж? – спросил Грин.

Продавец уловил иронию, но ответил совершенно серьезно:

– Нет, сэр, может быть, чуть побольше квартала.

Говорил по-английски он свободно и грамотно, но как-то особенно, словно выкатывая и округляя слова. Во всяком случае – с удовольствием, и это в нем, как и его глаза, нравилось Грину.

– Только, сэр, – продолжал он, – не посчитайте меня навязчивым: поделитесь потом со мной впечатлениями, что вам нравится в снах, что не нравится.

Кто-то заслонил свет в витрине, открылась дверь.

– Мсье Ренар! – воскликнул неутомимый Бек. – Милости прошу, заходите! Постоянный мой покупатель, – представил он вошедшего Грину. – Что вы сегодня скажете? – обратился к Ренару.

– Вы шарлатан, Бек, – ответил Ренар. – Ваши сны, как огуречные семечки: красная им цена – не больше су за столовую ложку. Вы же берете за штуку от одного до пяти франков. Шкуру сдираете с покупателей!

– Но, мсье Ренар…

– Обман! – воскликнул Ренар. – Не может быть, чтобы камни разговаривали с людьми! Лет двести тому назад Бек, вас за такие штучки сожгли бы на костре и пепел выкинули бы в Сену!

– Мсье Ренар…

– И в наше время вы плохо кончите, Бек. Поверьте мне, такие штучки вам никто не простит. Камни разговаривают с людьми!.. – повторил он.

На этот раз Бек не пытался возражать или прерывать Ренара.

– Где он набрал таких снов? – обратился Ренар к молча стоявшему Грину. – Он их сам фабрикует, вот что я вам скажу! Ну и фабриковал бы приятные компании в баре, пикники. Так нет – камни разговаривают с людьми! Где вы видели, чтобы камни разговаривали с людьми?

Грин нигде ничего подобного не видел, но промолчал.

– Вы первый раз в лавке? – спросил у него Ренар. – Встретимся в другой раз, посмотрю, что вы скажете, – продолжал он на утвердительный кивок Грина. – А скажете вы то же самое, что и я говорю: шарлатанство. А Бек колдун. Сжечь его надо!

Порылся в карманах, вытащил несколько франков. Швырнул продавцу.

– Еще!

– Что вам предложить? – спросил Бек.

– То же самое.

– Говорящие камни? Планету гигантов?

– И камни, и гиганты – пойдет.

– Хорошо, мсье Ренар.

Тут Грин заметил, что разговор с Ренаром Бек ведет по-английски. Ведет его так же ясно и кругло, обкатывая каждую фразу, как разговаривал с Грином. Ренар, в свою очередь, говорит на родном языке, не отвечая по-английски ни слова. Странный разговор. Или это кажется, удивился Грин. Удивиться ему в этой лавке придется еще не раз.

Продавец шарил по полкам, высыпая что-то из цветных мешочков в целлофановый прозрачный пакет, и, когда закончил работу, передал пакет в руки Ренару. Грин увидел, что в пакете была горстка цветных таблеток, круглых и плоских, похожих на медицинские. Ренар взял пакет, заглянул внутрь, словно оценивая, не мало? Удовлетворился и опустил пакет в нагрудный карман.

– Ладно, Бек, – сказал он. – Увидим, что еще тут.

Продавец смотрел на него, и глаза его были грустными. Впрочем, Грин заметил эту грусть раньше, во время разговора с Ренаром, словно разговор был не о том, о чем надо поговорить, и предложить покупателю надо было что-то другое, но что поделаешь?

Ренар повернулся и молча вышел.

– Ну, – спросил Бек, обращаясь к Грину, – что вам предложить?

– О чем вы грустите? – спросил Грин.

Кажется, вопрос застал продавца врасплох, тот смутился.

– О чем? – настойчиво повторил Грин.

– В этом, – продавец кивнул на полки у себя за спиной, богатства всей Вселенной.

– Не слишком ли? – усомнился Грин.

– Не слишком, господин Грин.

– Вы знаете мое имя?

– Оно у вас на руке.

Да… у Грина именные часы – подарок друзей. Но… Имя на тыльной стороне часов, прилегающей к ремешку! Грин невольно поглядел на часы. Когда же поднял взгляд, перед ним был все тот же Бек, с ясными смеющимися глазами.

– Мистер Грин, – говорил он, – не принимайте всерьез высказываний Ренара. Он шутник. Он много говорит и всегда несерьезно. Он француз.

– А вы кто? – спросил Грин.

Бек словно не расслышал вопроса.

– Что же вам предложить? – спросил он. – С альфы Центавра? С Персея, Лиры?

Грин вспомнил свое решение купить несколько снов.

– Хорошо, – сказал он. – Я возьму. Только без вашей рекомендации. – Ему пришли на ум слова Ренара о шарлатанстве. «Не поддаваться уговорам, – подумал он. – Пусть Бек не руководит мною. Возьму наугад, что будет».

Между тем продавец ждал, готовый к услугам.

– Дайте мне из этого вот – из розового пакета. И из этого – из зеленого. И еще… – Грин показал на пакеты в разных концах полок.

– Хорошо, хорошо, – говорил Бек, – отбирая таблетки по его указанию. – Что хотите, то и возьмите. Это с Мицара… На миг он задержал в руках пакет с розовыми таблетками. О-о-о… Мистер Грин, – сказал он. – На первый раз этого я бы вам не посоветовал.

– Давайте, давайте, – настаивал Грин.

Со вздохом Бек отсыпал из розового пакета. Когда в его руках был зеленый, он опять обернулся:

– Мистер Грин…

– Давайте! – поторопил Грин.

Зеленая таблетка упала в целлофановый прозрачный пакетик.

Через минуту, вручая покупку Грину, Бек говорил:

– Принимайте на ночь. Перед тем, как ложиться спать. Запейте водой. Таблетки действуют сразу – мгновенно входите в чужой мир. Запейте водой, – повторил он. – Хуже, если чаем или кофе, – сны получаются искаженными. Любители сильных ощущений запивают таблетки джином. Но последствия, сэр, ужасны. Ужасны! Ощущения настолько обострены, что некоторые клиенты попадают в больницу. Но ведь и алкоголики попадают в больницу, не так ли?.. – Бек улыбнулся. – Все же запивать джином я не советую.

– Вы мне все-таки объясните… – сказал Грин.

– Что объяснить?

– Насчет снов и других миров.

Бек посмотрел Грину в глаза:

– Миры очень разные, – сказал он. – И разумные существа тоже разные. Некоторые могут вызвать отвращение, ненависть, насмешку. Homo, – употребил он латинское слово, – хотят видеть себе подобных. Хотя бы интеллектуально совместимых… Представьте: камень лежит тысячу лет. А это вовсе не камень. Он мыслит, чувствует, имеет форму. Являются пришельцы. Обтесывают камень, кладут в фундамент постройки. Если бы вас так – в фундамент?..

Слова продавца были странны, как и он сам. Верить им или не верить у Грина не было оснований. Он вынул бумажник, расплатился, взял с прилавка пакетик.

Получив плату, Бек, не глядя, словно пренебрегая деньгами, бросил бумажки в ящик.

– Вы уронили пять фрaнкoв на пол, – заметил Грин.

– Да… – Бек нагнулся поднять бумажку, зацепил шляпой за край прилавка. Шляпа сдвинулась набок, обнажив ухо. Солнечный луч, пробившийся в лавочку, падал на прилавок и за прилавок. Осветил ухо Бека и часть щеки. Ухо было длинное, как у зайца, закругленное на конце, покрытое белым пухом. Белым блестящим пухом! Это потрясло Грина.

Но еще больше потрясло обстоятельство, замеченное, когда Грин выходил из лавки. Витрина была высокая, узкая, состояла из двух стекол, сложенных одно к другому впритык. На верхнем стекле, над линией стыка, стояла надпись: «Сны на выбор». Так можно было прочесть изнутри лавки. Так же читалась надпись и с улицы – одинаково с обеих сторон! Пораженный Грин задержался, не выпуская ручку двери: вернуться? Вспомнил уши продавца, зубы лопатками. Отдернул руку, словно ручка двери раскалилась под его пальцами, и поспешно зашагал прочь.

Магазин Лебрена Грин отыскал. Но антиквара не оказалось: на несколько дней он выехал из Парижа. Статуэтку Анубиса Грин тоже увидеть не мог, старший продавец сказал, что она у хозяина в сейфе.

Не везло в этот день египтологу. И наверно, не повезет в следующие дни. Когда вернется Лебрен?

Чувство досады не покидало Грина до вечера. Тут еще эта странная лавка «СНЫ». Время от времени Грин нащупывал пакет в нагрудном кармане. И когда ловил себя на этом почти детском занятии, начинал злиться. Но тут вставала перед глазами физиономия продавца, уши в белом пуху, надпись «Сны на выбор». Почему его поразила надпись, если и без того было столько поразительного в продавце, в разговорах? Да, надпись читалась одинаково изнутри магазина и с улицы. Как это сделано? Может, было две надписи? Нет, одна. Грин обратил внимание на нее, когда входил в лавку, – надпись на стыке двух стекол. Несколько раз смотрел на нее, когда был в лавке. Две надписи наслаивались бы одна на другую. Надпись одна! Колдовство какое-то!

Вечером у себя в номере Грин достал пакет и высыпал таблетки на лист почтовой бумаги. Их было шестнадцать: четыре зеленых, четыре желтых, белых и розовых. Так просто – проглотить и лечь спать?.. С минуту Грин рассматривал цветные кружочки, выпуклые с боков, с закругленными кромками, – чтобы легче глотать. «Начну вот с этой, розовой», – решил он. Вспомнил, как продавец предупреждал его: «Мистер Грин, на первый раз…» «Начну с розовой!» – упрямо повторил Грин, расстегивая запонки на сорочке.

Проглотив таблетку, Грин запил ее водой, лег в постель и погасил ночник.

Сразу же он оказался на улице, в толпе бегущих людей. Бегущих – это не то. Люди мчались массой, потоком, затирали друг друга, огибая препятствия – машины или вагоны трамвая, – бились, как рыба в сети на запруженных перекрестках. Кричали, ругались, грозили кому-то, плакали. Грин, не понимая, мчался с другими, не в силах остановиться, зацепиться за что-нибудь, – ему оторвали бы руки. Единственной его мыслью было: не споткнуться и не упасть. Заметил, что тяжело дышит, как все другие, пот струйками льется ему за шею, застилает глаза. Когда бег его выровнялся – толпа влилась в широкий прямой проспект, – Грин стал прислушиваться, стараясь понять, что происходит.

– Это случилось! – слышалось там и здесь. – Это сейчас случится!..

– Они уже дали залп!..

– Нам надо спрятаться!

– Боже мой, куда же мы спрячемся?..

Грин, заражаясь этой мыслью, ощутил, что надо спрятаться и что он не знает, куда спрятаться.

Толпа бурлила вокруг, мчалась, стонала и сквернословила:

– На виселицу ублюдков!

– Попробуй достань!..

– Нам-то уже конец!

– О подлые, подлые…

– Слышите?

Вдали ревел репродуктор: «Спасайтесь в бомбоубежищах! Торопитесь! Еще десять минут!..» Голос захрипел, захлебнулся, и только метроном отсчитывал полусекунды: так-так, так-так…

Грина оттерли к тротуару, к стенам. В панике он попытался плечами, локтями пробиться на середину улицы, но его тут же швырнуло в подворотню, и он почувствовал, что может свободно вздохнуть. Рядом с ним оказался старик, прижавший руки к левой стороне груди, старавшийся удержать сердце. На губах его была пена, широко открытый рот яростно втягивал воздух.

– В чем дело? – крикнул ему в лицо Грин. – Что происходит?

Старик смотрел на него взглядом затравленного зверя.

– Что происходит? – повторил Грин.

– Они дали залп! – ответил старик, откашливаясь. – Они уже начали!

– Что начали? – выходя из себя крикнул Грин.

Вместо ответа старик спросил:

– Вы проспали или пьяны?

Грин готов был схватить старика, тряхнуть, но тот продолжал:

– Или вы с неба свалились?

– Я не здешний, – сказал Грин.

– Не здешний! – дернул плечами старик. – Из преисподней? С другой планеты?.. Не видите – они начали атомную войну! крикнул он.

– Атомную войну!.. – Грин взглянул на ревущий людской поток, мчавшийся вдоль проспекта. По спине его пробежала дрожь.

– Куда мчатся эти бараны? – Старик перехватил его взгляд. – Через десять минут от них – от всех нас! – останется пепел. – Ноги подкосились под ним, он стал сползать на землю, вытирая спиной известку с беленой стены. – Куда мне бежать?..

Поток вынес в подворотню юношу. Тот рыдал.

– Все пропало! Мои картины! – В руках его были кисти, холсты. – Мои замыслы, жизнь, любовь! Все пропало! Безумцы! – завопил он, вскидывая вверх руки. – Допрыгались, втянули в войну! Будьте прокляты! – потряс он руками. – Будьте прокляты!

Ринулся, смешался с толпой, но еще долго был слышен его пронзительный голос: «Будьте прокляты!..»

– Никуда я не пойду дальше, – сказал старик. Он сидел на земле, раскинув ноги. Но тут же вскочил, втиснулся в толпу, побежал. Грин побежал за ним.

«Бомбоубежище. Бомб…» – блеснули красные буквы за два или даже за три квартала. Толпа, старик и вслед за ним Грин мчались к этой спасительной надписи.

– Восемь минут до атаки! – прорычал динамик, и метроном опять стал отсчитывать полусекунды.

«Только бы добежать», – думалось Грину. Как медленно приближаются огненно-красные буквы! Скорее, скорей!..

Возле убежища никакого движения не было-толпа стояла плотно, как монолит. Проем могучих, многотонных, раздвинутых под аркой дверей был забит людьми, старающимися втиснуться в коридор, в туннель, ведущий вниз, в подземелье; забито людьми преддверие, улица; люди напирали друг на друга и стояли так плотно, что между ними не могла бы проскользнуть мышь. «Пустите! – слышались время от времени задавленные приглушенные голоса. – Пустите!..» Но пускать было некуда, да и никто не пускал: толпа втиснулась в дверь, уплотнилась, застыла. Такая же теснота была в туннеле, и в подземелье, наверное, была такая же теснота…

– Пустите! – кричал старик, прилипший к чьей-то спине. Грин в свою очередь прилип к спине старика, чувствуя, как на него давят уже десятки, сотни людей. Горячее дыхание жгло Грину затылок, вокруг были перекошенные, искаженные лица, безумные, побелевшие от страха глаза, искривленные губы люди были задавлены так, что не могли набрать в грудь воздуха.

– Пять минут! – проревел где-то над головой динамик.

– Пустите! – крикнул опять старик. Грин уперся руками в чьи-то плечи, всеми силами стараясь дать хоть чуточку места старому человеку.

– Я неудачник, – жаловался старик. – Я всю жизнь неудачник! Мне не везло в делах, не везло с семьей. Ни разу я не выиграл по лотерее. Вы выигрывали? – кивнул он в сторону Грина. – Другие выигрывали. Я никогда не выигрывал ничего. И вот теперь погибну на улице, как собака! Пустите! – Он стал яростно колотить по спинам, по плечам стоявших впереди людей. В ответ ему оборачивались, огрызались, бросали злые слова.

– Три минуты! – прогремел динамик. – Закрывайте бомбоубежища! Закрывайте бомбоубежища!

Двери начали сходиться, давя, уродуя, отбрасывая людей.

– Палачи! Убийцы! – взревела толпа.

– Убийцы! – кричал Грин вместе со всеми.

В этот момент раскололись земля и небо. Мертвенносиняя вспышка вошла в глаза Грина, в мозг, в тело, пронизывая его насквозь, испепеляя.

– А-а-а!.. – закричала толпа.

Грин тоже хотел закричать, не успел, – проснулся в липком поту.

Несколько секунд он прислушивался: не рушится ли, не горит все за окном? Сердце колотилось о ребра, мышцы рук и ног медленно расслаблялись. Стоило немалых усилий понять, что все виденное было сном.

«А может быть, явь?» – прислушивался Грин к тишине. Толпа, бег, вспышка? Может быть, это здесь, в городе? Но постепенно приходили подробности: у старика на руках по четыре пальца и у юноши по четыре пальца, глаза поставлены рядом, почти без переносицы!.. Это был чужой мир. Но как Грин оказался в нем? Если бы только сон. Грин сел на кровати, стиснул руками голову. Все это было!

Убежденность, что это было, пронизала его как молния. Грин потянул за шнур, поднял штору окна. Спящий город лежал перед ним. С двадцатого этажа гостиницы он расстилался как на ладони. Чертила красными огнями в воздухе башня Эйфеля, громадился вдалеке Нотр-Дам. Грин зажег свет, походил по комнате, стараясь успокоиться; спокойствие не приходило. Вспоминались новые подробности. «Осталось десять минут… Пять!» – Четко поставленная служба информации… Вспоминались многотонные двери бомбоубежища, хруст костей, когда они закрывались – давили и уродовали людей.

– Господи!.. – Грин опять зашагал по комнате. Шагал час, два часа и уже перед рассветом, чтобы уснуть, принял вторую таблетку, зеленую.

Грин очутился на плоской бесконечной равнине, под выцветшим небом и маленьким красноватым бессильным солнцем. Стояла полная тишина, нигде не было видно движения – заколдованное, может быть, мертвое царство. Душой и телом Грин ощутил, что это старый мир, очень старый, проникнутый грустью воспоминаний и умирания. Грин шел, не зная куда, лишь бы не стоять на месте, не оцепенеть в этом неподвижном и омертвевшем спокойствии. Ступни тонули в буром податливом мху, и все кругом было бурое – камни, почва. В белесом, вылинявшем от времени небе – ни облачка, на горизонте – ни кустика, только по правую руку пологие, размытые дождями, может быть, тысячелетиями холмы. Грин шел медленно, с трудом вдыхая сухой, обескислороженный воздух. «Куда я иду? – думал он. – А не все ли равно? Я живой в этом мертвом мире, потому и иду. Стоит остановиться – превращусь в камень».

Так он добрел до канала. Это был обмелевший канал, по дну которого текла слабая струйка воды. «Пойду вдоль канала, решил Грин, – по течению. Приведет же канал куда-то».

Идти пришлось долго. Но канал привел его в город. Странный земляной город: гигантские кучи земли, похожие на кротовые, только куда кротам – каждая куча величиной с двухэтажный дом. В городе были улицы, была площадь. На площади тоже холм, только повыше и пошире других. На нем ажурное металлическое сооружение в виде башни – первый металл, который заметил Грин. Вообще-то он не сомневался, что мир обитаем: канал и город подтверждали это, хотя Грин не встретил ни одного живого существа. Холмы – дома, понял Грин, каждый имел выход на улицу: лаз в виде норы. Грин миновал несколько домов, прежде чем решился войти в такую нору. Ему пришлось нагнуть голову, хотя при его росте – метр семьдесят шесть сантиметров – нора была просторной. Удивительно, в норе – или в туннеле – было светло. Откуда свет, Грин не заметил, хотя внимательно оглядывал пол и стены. Они были темными, утрамбованными, до блеска притертыми, словно их долгое время приглаживали и шлифовали кожей. Откуда свет, Грин так и не понял – просто туннель светился. Пройдя немного прямо, Грин почувствовал, что туннель сворачивает вправо и, по-видимому, идет внутри холма по спирали. Так оно и было в действительности: внутри дома Грин сделал несколько витков. Но вот открылось круглое помещение, тоже освещенное, пустое. Круглую залу пересекал ручей, пол был покрыт бурым, уже виденным мхом. На одном берегу ручья мох был примят – ложе, догадался Грин. Но в зале никого не было.

Постояв минуту, Грин повернул назад, вышел на улицу. То же красноватое солнце, резкий и сухой воздух, от которого тянуло на кашель. Внутри холма дышалось легче. Он вошел в другой дом. И здесь туннель повел его по спирали. Была здесь круглая зала и ручей, как в первом доме, и примятое ложе. Но и здесь никого не было. Никто не встретил Грина и в третьем, в пятом, в седьмом доме. И только в восьмом – совсем уже в центре города – Грин наткнулся на обитателя.

Это было существо в виде гигантской змеи, с округлой головой, с ластами. Кожа на спине, на боках бугорчатая, лоснящаяся и сморщенная, черная, будто начищенная сапожным кремом, только на брюхе бурая. Существо спало: ласты его были опущены в воду, глаза закрыты. В круглом помещении оно изогнулось, как червь, голова его была повернута к входу-к Грину. Трудно было определить сразу, что у существа – лицо или морда: рот широк, сжат, губы твердые, кожистые. Вертикальные щелки закрытых глаз и над ними огромный лоб, выпуклый, даже, показалось Грину, насупленный. Надо лбом – острый гребень жестких волос.

Существо спало, определил Грин. Но это оказалось не так: существо грезило. В этом Грин убедился, когда оно вдруг открыло глаза и спросило:

– Откуда ты?

– С Земли… – ответил Грин, застигнутый вопросом врасплох.

– Появляетесь вы внезапно, – сказало существо. – Приходите и уходите.

– Я с Земли, – повторил Грин, потому что не знал, что сказать и как продолжать разговор.

– Знаю, – ответило существо. – С края Галактики.

Грин промолчал – опять ему сказать было нечего.

– Все равно вы нам не поможете, – сказало существо. – Вы еще черепахи в своем болоте.

– Почему вы так?.. – спросил Грин.

– Вы еще не вышли из пеленок, – последовал ответ. – Вы молоды… – В последней фразе Грин уловил что-то похожее на зависть.

– Как называется ваша планета? – спросил Грин.

– Элора.

– Как вы живете?

– Иди и смотри, – ответило существо, – я помогу тебе узнать все о нашей планете.

Тлаза существа, черные, блестящие, величиной с блюдце, слезились.

– Иди, – повторило оно. – Смотри. Не забудь зайти в Храм Видений, – сказало оно уже вслед Грину, когда он повернулся, чтобы идти.

Грин выбрался из туннеля и опустился на камень, тут же, у входа, продумать разговор и осмыслить увиденное. И вдруг без всякого напряжения он стал понимать, что тут происходит. Мысли словно генерировали перед ним, плавали в воздухе каждую можно было взять и рассмотреть, как предмет.

Элора – старый умирающий мир. Разум существует здесь миллионы лет. Были на планете громадные города, заводы, была технически развитая цивилизация. И все миновало. После технического прогресса пришла биологическая эпоха. Элоры поняли; что всю технику, машины – решительно все можно воплотить в живом теле. Стали перестраивать организм, развивать отдельные органы. Все оказалось удивительно просто и упростило жизнь. Кожу сделали способной усваивать питательные вещества из воздуха и воды – справляются же с этим листья растений! Мысль превратилась в волну, планета оказалась как на ладони: посланная под определенным углом, мысль отражалась от ионосферы, падала на любой участок планеты, еще раз отражалась и приходила к владельцу в виде изображения. Мозг оказался способным порождать любые картины и грезы. Мозг вообще был неисчерпаем: делал открытия, постигал законы природы, решал математические, физические, философские задачи и построения. Гребень на голове превратился в антенну, способную принимать передачи из космоса. Упразднились заводы, транспорт, телекоммуникации, каждый элор стал сам для себя вселенной.

– Чем же вы похожи на нас? – спросил мысленно Грин.

И получил мысленный ответ:

– Ничем. Ваш разум зародился у теплокровных зверей, живших на деревьях и спустившихся позже на землю. Мы, если можно так сказать, происходим по прямой линии от динозавров. Кровь у нас холодная.

Грин поднялся с камня и пошел в центр города, к холму, па котором блестела металлическая плетеная башня. Что-то подсказывало ему, что это Храм Видений.

Он не ошибся. Пройдя туннелем, который был шире, чем в обычных домах, и сильнее блестел, видимо отшлифованный телами многих поколений элоров, Грин оказался в громадном зале, в котором, в отличие от других залов, ручья не было. Зато часть стены, противоположная входу, была превращена в экран, а может, белая металлическая пластина была встроена в стену. К верхним углам пластины подходили толстые провода – от металлической башни, догадался Грин. Зал был заполнен змеиными лоснящимися телами – здесь было двадцать, может быть, тридцать элоров, лица всех были повернуты к экрану.

А там возникали и исчезали видения, смысл которых сначала показался человеку непонятным. Да Грин и не присматривался к ним, оглядывал зал, элоров. Что здесь? Действительно храм? Или клуб? Или помещение для непонятного ритуала? На вошедшего здесь не обратили внимания – смотрели на экран, молчали. Грин тоже стал смотреть на экран.

На экране проходила вереница миров. Сумрачные, светлые, цивилизованные и необжитые, они сменялись один за другим, как картины в кино. Все это молча, молча, и когда Грин простоял час, смена картин стала утомлять его. Утомляла она и элоров. Постепенно они начали разговор – комментарий к видениям. Что это был за разговор!.. У Грина жилы наполнились холодом от этого разговора, спину свело от ужаса, как будто колючий песок сыпался ему за ворот.

Когда на экране была развитая, полная жизни цивилизация, с великолепными юродами, с улицами, наполненными красивыми и веселыми людьми, кто-то сказал:

– Эти умрут. Все до одного.

Пришла другая картина: толпы, карнавал, праздник. И опять в зале раздался голос:

– И этих ждет тлен, гибель и смерть.

Никто больше не сказал слова. Не возразил, не выразил одобрения тем, на экране. Видимо, элоры были согласны с мнением собрата, продолжали смотреть на экран. А Грин более внимательно посмотрел на них: огромные слезящиеся глаза, бугорчатые тела, иссеченные морщинами. Старость чувствовалась в каждом элоре, старость заполняла зал до краев. Чем жили эти змеи с человеческим лбом и разумом? Прошлым, воспоминаниями? Или злобой и страхом скорого исчезновения? Пресыщенные, достигшие всего и пережившие все, они уже ничего не желали. Ни себе, ни другим.

И вдруг на экране Грии увидел Землю. Поле, жнецов, вязавших и складывавших снопы. Были здесь женщины, мужчины, молодые и старые. Работа нравилась им, они смеялись и, видимо, перекликались друг с другом. «Где это? – подумал Грин. – В Канаде, в Голландии?..» Но тут один из элоров сказал: