Текст книги "Лицо фараона (с иллюстрациями)"

Автор книги: Михаил Грешнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

2

Гарри вывели в море после четырехдневных испытаний в вольере. Операция и приживление мозга прошли успешно. Баттли радовался удаче: центры нервной системы функционировали нормально.

– Гарри, – шутил он, – теперь вы настоящий Нептун. Водное царство – ваше. Плывите!

Но вольер – не то что открытое море. Из тихой заводи Гарри попал в бушующий ураган, который оглушил и опрокинул его.

Человек на суше видит и слышит, обоняет запахи, осязает тепло и холод. Увеличьте стократно каждое ощущение, и вы приближенно представите себе мир дельфина. «Подвижной в подвижном» – таков был девиз «Наутилуса» в прошлом веке, когда считали, что океан нем, лишен цвета и запахов. «Подвижной в подвижном» правильно и сегодня, а все остальное обернулось своей противоположностью: кваканье, клохтанье, хрюканье, блеянье обрушились на Гарри с четырех сторон, звуками были полны глубины.

– Гарри! Гарри! – надрывался приемник в его мозгу. – Где вы?

– Я ничего не слышу… – растерянно отзывался Гарри.

Бесшумный электробот сопровождал его в первый выход. На борту не поняли Гарри, почему он не слышит. Судно шло на аккумуляторах, обороты винта были бесшумными. С электробота ответили:

– Держитесь прежнего курса – право по борту!

Океан надвигался на Гарри, как разъяренный зверь: что-то ухало, ахало в нем, верещало, кудахтало, вздыхало и умирало. Позади гремел камнями прибой, впереди басовитым утробным рокотом извещал о своем приближении игравший где-то за тысячу миль отсюда шторм.

– Почему вы молчите, Гарри? – спрашивали с электробота.

– Разве вы можете меня слышать?

– В чем дело? У нас полная тишина!

– Мне постоянно мешает шум.

– Опуститесь на глубину! – последовала команда.

Гарри пошел в глубину. С каждым метром все вокруг изменялось. Мелькали огненные штрихи, зигзаги, будто проносились пороховые ракеты; глубже ракеты превратились в светильники – голубые, зеленые, – висевшие точно луны. А потом вместо ожидаемой тьмы глубоко внизу появилось багровое с желтым отливом зарево – светился придонный ил. Там и тут колыхались синие или рыжие гривы светящихся водорослей, негаснущими полянами рдели колонии голотурий, камни светились красным, между ними мерцали, шуршали морские ежи, креветки; молниями проносились мурены, а звезды так и оставались звездами, только опрокинутыми в глубину… Это было удивительное, зачаровывающее зрелище, доступное глазам только обитателей моря. Оно было бы даже красивым, не окажись с первого взгляда жестоким. Это был мир, где все и всех пожирают открыто и беспощадно. Зубы и широкие пасти господствовали здесь над слабым и беззащитным, и, чтобы слабому не быть сожранным без следа, ему надо было размножаться, как планктон, в миллиардах себе подобных. Гарри был потрясен беспрерывной охотой обитателей друг за другом, хрустом и хлопаньем челюстей, вскриками, визгами, пронизывавшими толщу вод.

Когда, почувствовав потребность вздохнуть, он вынырнул на поверхность и с бота его спросили, что он видел в глуби, Гарри ответил:

– Ужас…

Может быть, Гарри Пальман оказался неспособным вынести новый мир? Столкновение с неизвестным далось ему слишком трудно? Дважды пришлось Гарри Пальману спасаться бегством от акул под защиту электроробота; сородичи-дельфины чувствовали в нем что-то несвойственное, отвергали его, угрожая зубами; невидимая морская мелочь рвала ему плавники, заставляла метаться и выпрыгивать из воды.

– Мистер Баттли, – просил он, когда его возвращали в спокойный вольер, – я не могу этого вынести.

– Терпение, Гарри, – отвечал шеф. – Привыкайте.

– Я хотел бы прекратить опыты, – настаивал Гарри. – Это мне не под силу.

– Впереди еще главное.

– Что главное, мистер Баттли?

– На это свой день, Гарри, и свой час.

– Но я не могу!

– Привыкнете.

– Мистер Баттли…

– Контракт, Гарри. Вы же согласились, – напоминал Баттли.

Это смиряло подопытного.

– Дайте мне отдохнуть, – просил он.

– Не забывайте, что времени у нас месяц. Испытания впереди.

– Что впереди?..

Шеф пожимал плечами. Похоже, он не знал, какие испытания будут, или ожидал на этот счет указаний от руководства института.

В конце концов успех опыта был успехом не одного только Баттли. Выше него стоял ученый совет, еще выше – дирекция, связанная с государственным аппаратом. Достижения института становились достижениями государства. И чем значительнее были достижения, чем больше возможностей они предоставляли, тем крепче брало государство эти достижения в руки. Баттли, Глен Эмин, Гарри?.. В большом деле они безличны и безразличны. Важен результат их работы, а государство пользовалось результатом как ему было угодно.

Поэтому Баттли, доложив об успехе опыта, уже не был хозяином задуманного эксперимента.

– Не знаю, – признавался он Глену, – что будет дальше. В верхах человек-дельфин встречен аплодисментами. Теперь надо ждать испытаний. Наших нервов в первую очередь, Глен.

О характере испытаний Глен узнал совершенно случайно.

Он был у шефа с утра. Кабинет, выходивший окнами на террасу, выглядел празднично светлым. Голубой и светло-зеленый пластик панелей и стен сочетался с блеском моря, сверкавшего в гигантском – от пола до потолка – окне, делал кабинет похожим на светлый аквариум, стоящий на солнечном подоконнике. Настроение у шефа было таким же светлым, шеф фантазировал с увлечением:

– Биометилтоналу, – говорил он, – предстоит в будущем немаловажная роль. Дельфины только начало, Глен. На третьем месте по развитию, после дельфинов и обезьян, стоят слоны. Нам удалось заглянуть в океан, но впереди джунгли, Глен, с запахами, листвы, земли, африканских саванн…

Легкое гудение зуммера и вспыхнувшее табло «Неотложно!» прервали увлечение шефа.

– Один момент, Глен, это из хирургического, – сказал он, поднимаясь из-за стола. – Посидите, я вернусь через минуту. Подумайте о нашем разговоре, о перспективах.

Минута проходила за минутой, Баттли не возвращался. Два раза позвонил телефон. Глен не осмелился поднять трубку. Раздался третий звонок. «Может быть, звонит шеф, – подумал Глен, – чтобы я не сидел без дела», – поднял трубку.

– Генерал Биддмен, – заговорили в трубке, видимо, продолжая разговор с кем-то, – предлагает провести испытания в среду. Для участия выделим два эсминца…

– Простите, – ответил Глен, – вы звоните не по адресу.

– Это кабинет мистера Грэви? – В трубке назвали имя директора института. – Кто это говорит?

– Телефон директора – Е-72-17, – ответил Глен и положил трубку.

Профессор задерживался. Надо было идти. Разговор об эсминцах и генерале в эту минуту Глен не связал ни с чем. Не успел связать: в кабинет стремительно вошел Баттли.

– Несчастье, Глен! – сказал он, проходя к своему столу. – Умер Гарри.

– Гарри? – не понял Глен. – Дельфин?

– Пальман! – Баттли барабанил пальцами по столу. – Его тело – безмозглый футляр… – Шеф повысил голос, ругал ассистентов: – Как они посмели не досмотреть? Институт здесь, черт возьми, или ресторанная судомойка?! Не довели нити до полной стерильности. Швы загноились, Глен. Ведь он не мог ни сказать, ни пожаловаться!..

Трагедия начала доходить до сознания Глена.

– Слишком я доверился олухам-ассистентам, – продолжал Баттли. – За неделю они довели воспаление до гангрены. Скоты!

– Что же теперь делать? – спросил Глен.

– Гарри останется дельфином. Навсегда!

– Но захочет ли он?..

– Захочет или не захочет, – Баттли сделал неопределенный жест, – будет разыскивать жемчуг и подводные клады.

– А как же семья? У Гарри жена, ребенок!

– Что я могу сделать? – Баттли встал из-за стола. – Что я могу сделать, Глен?!

О том, что в испытаниях будут участвовать военные корабли, Глен вспомнил позже, когда оправился от потрясения в связи с гибелью Гарри. Институт, насколько он знал, не связан с военным ведомством. Но сейчас, вспоминая разговор по телефону, – тон, прозвучавший в словах о генерале и эсминцах: тон был сердечный, каким на уик-эндах говорят уважающие друг друга партнеры, – Глен был шокирован. Видимо, институт служит не тем целям, которые рекламируются: развитие медицины, победа над барьером несовместимости… Эксперимент «Меркури» тоже задуман для иной цели.

Подозрения Глена подтвердились. Он был вызван для участия в испытаниях в качестве помощника шефа. Глен окончательно убедился, что институт работает в контакте с военными. Скрытое стало явным – очевидно, опыт был настолько серьезным, что невозможно было утаить от Глена и от профессора связь института с военным ведомством.

Гарри заставили плавать с различной скоростью, прикрепляли ему на бока и на кожу датчики, снимали электрограммы, динамограммы, пускали наперегонки с торпедами – обыкновенными и покрытыми «ломин-фло», эрзацем дельфиньей кожи. В тех и в других гонках выигрывал Гарри. Но, судя по разговору, во время гонок у Гарри что-то не ладилось.

– Как работают мышцы, кожа? Понимаете, кожа?.. – спрашивал профессор. – Как вы добиваетесь скорости? Чувствуете ли завихрения?

Гарри отвечал, что плавать для него так же естественно, как для человека ходить. Ведь человек не чувствует сокращения мускулов, когда ходит.

– Нас интересует кожа, секрет ее приспособляемости к движению, – вмешивался в разговор генерал Биддмен. – Всю эту музыку мы затеяли, чтобы разгадать секрет быстрого плавания дельфина. Вы нам сообщаете меньше того, что мы уже знаем! Разделите каждое движение на составные, передайте нам элементы – анализ!..

У Гарри не получалось. Он неохотно поворачивал от одного эсминца к другому, чаще выныривал, чтобы вздохнуть, реже откликался на окрики.

– Бестолочь! – сердился генерал, прикрывая рукой микрофон. – Слушайте, – опять обращался к подопытному, – как вам удается преодолевать сопротивление среды? Не помогает ли вам вода – не толкает ли, смыкаясь за вами? Как получается ваша скорость?

Гарри перестал отвечать. Испытания закончились безрезультатно.

– Да-а… – нервно кусал сигару генерал Биддмен. – Или он, – генерал в разговоре с профессором намеренно избегал называть дельфина человеческим именем, – не сознает полученной им силы, или настолько глуп, что не хочет понять ее.

– Вас это злит? – спрашивал Баттли.

В глубине души он был на стороне подопытного. Профессора интересовала физиологическая, даже философская, основа эксперимента. Но прежде, чем заняться энцефалограммами Гарри-дельфина, изучением его ощущений, директор института настоял провести опыты по программе генерала Биддмена. Определенные круги интересовались движением дельфина в воде – это дало бы возможности невиданно увеличить скорости подводных лодок!.. И еще в глубине души Баттли чувствовал свою вину перед подопытным. То, что Гарри-человек умер и остался дельфин, потрясло Баттли не меньше, чем Глена. Последствия этого трудно предвидеть и трудно назвать. Совесть Баттли встревожена. В пылу работы профессор отвлекался от этих мыслей, но ведь придет минута, когда со своей совестью останешься с глазу на глаз. У Гарри жена и ребенок, вспоминал Баттли слова своего молодого помощника. Глен прав. Но, помимо правоты, Глен молод и экспансивен. Он глубже переживает трагедию. Чем все это кончится?..

– Испытания надо продолжить, – настаивал генерал.

– А если Гарри не выдержит?

– Ваше дело, – не без иронии ответил Биддмен, – найти общий язык с владыкой моря…

Баттли не нашел что сказать.

– А еще, – фыркал генерал, – дельфинам приписывают чуть ли не человеческий интеллект…

Однако повторных испытаний не состоялось. Гарри отказался от опытов, потребовал возвращения в человеческий облик. Уговоры профессора, ссылки на контракт не помогали. Гарри настаивал на своем.

В окно лаборатории Глен видел, как шеф крупными шагами шел от вольера. «Ко мне…» – мелькнуло в его голове. Дверь открылась, Баттли вошел к Глену.

– Образумьте его, – попросил он. – Докажите Гарри, что выход для него в беспрекословном повиновении. Поставьте перед совершившимся фактом. Вы его друг, вам это сделать легче, чем мне.

– Но, мистер Баттли… – Глен в это утро не был настроен мирно, предложение шефа показалось ему бесстыдным, и он тут же решил воспользоваться советом профессора – оперировать только фактами. – Гарри посчитает нас преступниками!

– Как вы сказали? – Баттли посмотрел ассистенту в глаза.

– Преступниками!

– Глен… у вас рискованный выбор слов.

– Ну а если, – настаивал Глен. – И ради чего? Чтобы экспериментом пользовались военные? Эти гонки с торпедами!..

– Не будьте наивны, Глен, – попытался успокоить его профессор. – Нам подсунули эту программу. Поймите: вы и я находимся в услужении. Ради долларов, Глен. И Гарри погиб из-за денег. Чистой науки нет, Глен, запомните!

Впервые шеф заговорил о деньгах, и, как показалось Глену, он понял профессора: Баттли был так же ничтожен, как он, Глен Эмин, находится в тех же руках, что и Глен и все в институте. Пожалуй, Баттли не так презирает деньги, как ненавидит их, потому что делал за деньги и делает все, что от него потребуют. Это были путы, золотая цепь, которую ни разорвать, ни сбросить с себя. Профессор жалок в такой же мере, как Глен и как Гарри Пальман.

Но Глен не дал увлечь себя жалости. Главное в том – и это он хорошо видел, – что оба они преступники. Наука? – говорит Баттли. Наука не должна идти по трупам людей! Гарри умер по их вине, Баттли и Глена. Они совершили преступление. Это уничтожало Глена, вышибало из-под него почву.

– Идите! – настаивал Баттли.

Глен молча пошел к вольеру. В голове его было пусто. Что он скажет Гарри? Что может сказать?

– Старина… – начал он фамильярно, склонившись к дельфину.

Маленькие круглые глазки животного немигающе глядели в его зрачки, плавники шевелились, поддерживая голову дельфина над поверхностью. Голос Глена осекся. Ему вдруг почудилось, что перед ним нет Гарри, нет давнего друга – ничего нет человеческого, и его «старина» нелепо, чудовищно перед дельфином.

– Гарри… – попробовал он назвать дельфина человеческим именем. Но и это было плохо: дельфин разжал челюсти, унизанные сотней зубов.

Все же Глен пересилил себя.

– Гарри, – сказал он, – надо продолжать опыт.

– Нет, – передал Гарри отказ азбукой Морзе.

– Почему, Гарри? – спросил Глен, чувствуя, что голос его выравнивается, но по-прежнему ощущая холод в душе: ничего человеческого не было в их разговоре.

– С меня довольно, – ответил Гарри. – Больше я не хочу. Плавать вперегонки с торпедами – хватит…

– Но ведь не в этом главное.

– В этом! – ожесточенно ответил Гарри. – Не хочу больше. Верните мне мое тело.

– Гарри… – Глен чувствовал, что ему трудно лгать.

– Я не все сказал, Глен, – перебил Гарри. – Может, я согласился бы еще плавать, обгонять торпедные катера и делать все, что они там придумают. Но причина в другом, пойми меня, Глен. Я боюсь. Я в постоянном ужасе. Я исчезаю, Глен. Может быть, я не могу объяснить тебе, но я исчезаю, растворяюсь в дельфине – мое человеческое сознание гаснет. Вчера я укусил Лисси…

Лисси – один из пяти дельфинов, приручавшихся в океанариуме.

– Лисси мне ничего не сделал, – продолжал Гарри. – Я не должен был кусать Лисси!.. Теперь я думаю над этим, и меня берет страх. Я становлюсь животным. Вот и сейчас не могу припомнить имя своей дочурки… Верните мне мое тело, Глен. Я погибаю!..

– Гарри… – Ужас сковал Глена настолько, что он еле шевелил языком. – У тебя нет тела, Гарри, оно погибло. Ассистенты плохо сделали швы… – Глен чувствовал, что не надо говорить об ужасных подробностях, но уже не мог остановиться, его подхлестывал страх, передававшийся от чудовища, шевелившего плавниками и глядевшего на него парой пустых, точно дыры, глаз. – Гангрена сделала остальное, Гарри, у тебя нет тела… Нет тела! – повторил Глен, завороженный пустотой и ужасом глядевших на него глаз.

Четыре часа спинной плавник Гарри резал воду океанариума. Бассейн был круглый, и Глену, все это время остававшемуся на берегу, казалось, что Гарри закручивает невидимую спираль, и в какую-то секунду спираль разомкнется, произойдет что-то непоправимое.

– Гарри! Гарри! – звал он по гидрофону, но ответом была лишь белая вспененная полоска, там и тут мелькавшая на поверхности.

Глен был в отчаянии: может быть, вызвать Баттли? А что Баттли мог сделать?

Но вот Глену показалось, что круговое движение вдруг нарушено. Гарри приближался к нему. Глен поднялся со скамьи, надеясь поговорить с ним. Но дельфин, приблизившись к Глену, резко переменил направление. На глазах убыстряя ход, он разрезал океанариум по диаметру, как пуля вырвался из воды и, перемахнув через сетку, исчез в океане.

Глен замер с трубкой гидрофона в руке. Бросил трубку на землю. Плавник показался из воды раз, другой, удаляясь от берега. Глен бежал по кругу океанариума – бежал, не осознавая, что он бежит, не зная, что будет делать дальше. Решетка вольера выходила на сушу по обе стороны океанариума. Глен с разбегу ударился об нее, упал. Боли он не почувствовал, но, пока поднимался с земли, машинально отряхивал песок с рукавов рубашки, он понял непоправимость того, что произошло: они с Баттли убийцы. Они убили Гарри, и никакими словами, никакими оправданиями о целях высшей науки не исправить этого факта. Пусть будет проклята наука, убивающая людей! Глен стоял, вцепившись в решетку, сердце готово было вырваться у него из груди. «Будь проклята! Будь проклята!..» – твердил он, глядя в океан глазами, полными отчаяния, боли.

Плавник еще раз показался у горизонта и исчез.

3

Гарри плыл, энергично работая всем телом: плавниками, кожей, хвостом. Кажется, он начал понимать то, что от него требовали в опытах. Его кожа вибрировала, на ней возникали тысячи микроволн, которые отталкивали, взморщивали воду в ее толще, заставляли скользить вдоль тела, но не просто скользить, а катиться круглыми капельками – Гарри скользил в воде как на шариках.

Тут он спросил себя, почему он не понимал этого раньше, а понял только сейчас? Ответить на вопрос ему было страшно. Вот уже несколько дней он открывает в себе что-то новое, непонятное и теряет прежнее, человеческое. С утра он не может вспомнить название улицы, на которой живет в Окленде. Это страшно, как то, что он забыл имя дочери. Номер дома сто пятый, а названия улицы он не помнит.

С тревогой он прислушивается к себе. Все ли он Гарри? Но ведь прежнего Гарри нет. И никогда не будет…

Не надо думать об этом. Все продумано, когда он кружился в океанариуме. Теперь надо уйти. Просто уйти.

Океан опять лежал перед ним неведомым миром, опять ждал его, и Гарри мчался ему навстречу.

Какая удивительная легкость движений! И какая гамма вокруг красок, звуков, холода и тепла!.. Да, да, лучше думать об этом – тысячи оттенков холода и тепла… Глубина, близость берега, течения, пятна облаков на поверхности – все это ощутимо в воде. Чувствуешь каждый солнечный зайчик… Как же название улицы, на которой он живет? Жил?.. А номер дома сто пятый. Сто пятый?..

Берег исчез. Остались солнце и океан. И глубина. Тяжелая глубина внизу. Или это новое непонятное чувство? Нет, тяжелая глубина. Она тянет в себя… Я устал, говорит себе Гарри, я смертельно устал. От опытов и от долгого плавания. И от Глена… Это Баттли послал его сказать мне, что Гарри умер. Умерло все: имя дочери, название улицы, номер дома. Скоро умрет сознание. Останется жить дельфин – морская зубастая тварь. Будет жрать рыбу, гоняться за самками. Баттли и Глен убили Гарри Пальмана, чтобы узнать тайну плавания дельфина. Тайна осталась, а его, Гарри, не будет. Его уже нет. Маленький островок сознания в мозгу зубастого зверя тает, словно кусочек воска на горячей плите… Сколько ему еще быть человеком? Час, может, минуту?.. Как его имя? Гар?..

Тяжелым всплеском хвоста Гарри поворачивает вниз, в глубину. Ему хватит минуты – лишь бы не меньше… А в глубину падать легко: тяжесть втягивает его, как брошенный в воду гвоздь. Медленно сгущается темнота. Как пресс, сжимает тело давление. На сколько дельфин может задерживать дыхание?.. Темнота сомкнулась над Гарри. Вода сдавила его как угольный пласт. И почему-то нет страха. Вниз и еще вниз, вниз…

Когда давление стало невыносимым, когда оно втиснуло плавники в тело и вдавило глаза в орбиты, Гарри с силой вдыхает в себя водяную струю. Он даже не чувствует боли, только резкий толчок в себе. И уже падает в глубину, с легкими, изодранными в клочки…

ЛИЦО ФАРАОНА

1

Жан Ромен стоит перед дверью. Не простой дверью, в которую можно войти, постучавшись и услышав вежливое «Войдите». К этой двери он шел всю жизнь. Студентом Сорбонны он дал себе клятву найти и открыть ее. Тогда ему было восемнадцать лет, сейчас – пятьдесят четыре. И вот она перед ним, – вытесанная в камне, на глубине трехсот футов под песками пустыни. Кому, как не ему, по праву открыть ее?

Ромен знает, как открываются двери, – нажать на выступ в нижней части плиты, он их открыл сотню. Но эта – единственная. За ней усыпальница фараона Хуфу. Только плита отделяет Ромена от неистовой мечты встретиться с фараоном, – дверь, со своеобразной щеколдой, на которую надо нажать. И он нажмет на нее ногой, – как победитель на грудь побежденного.

Сделать это сейчас? Нет. Мир опутан тысячами условностей. И главная из них – дисциплина. Прежде, чем Ромен войдет в усыпальницу, за его спиной должна стоять комиссия; профессор Беркли из Лондона, профессор Пфейфер из ФРГ, египтологи Клер и Монтегю из Парижа, римский палеонтолог Винченцо. Всем им посланы телеграммы приехать к пятнадцатому июля. Дольше Ромен не согласен ждать. Он нашел гробницу. Это гробница Хуфу-льва Четвертой династии. Он положит руку на гриву льва! Может быть, Ромен жаждет сенсации, в нем говорит тщеславие? Что ж, – сенсация вещь неплохая. Тщеславие – тоже. Но комиссию он подождет.

Ромен отворачивается от дверей, идет гулкими переходами. И Хуфу подождет, рассуждает он. Больше ждал и еще подождет. Хотя – фараоны рассчитывали на вечность. Дьявольски хитро захоронен Хуфу. Тоже с расчетом на вечность. Те, кто хоронили его, отдавали должное фараону: благодарность и ненависть.

Бесконечно тянется галерея. Но вот – один поворот, другой. Ромен замечает глаз электрического фонарика, это ждет его помощник, Фариз Акаба. Ему было приказано ждать. У двери фараона Ромену хотелось побыть одному.

– Господин, – встречает его Фариз. – Не надо ходить к этой двери!

Ромен вглядывается в. длинное костлявое лицо помощника, в его умные бесовские проницательные глаза.

– Не надо ходить… – повторяет Фариз.

– Почему? – спрашивает Ромен.

– Мы в царстве мертвых.

– Ну и что?

– Это опасно.

Ромен не смеется над опасениями Фариза. Вместе они работают двадцать четыре года. Открыли девять этажей Подземного Города. Избежали сотни ловушек, ям и обвалов, приготовленных для них зодчими пирамид. Смеяться над опасениями Фарчза нельзя. Но коридор, ведущий к гробнице, безопасен, исхожбн взад и вперед.

– Не надо бояться, – говорит Фаризу Ромен,

Странно звучат слове в глухом подземелье – как шелест сухой травы.

– Господин…

Ромен – господин для Фариза. Он нашел его пятнадцатилетним мальчишкой в Саккре, во время голода 1940 года, взял сироту к себе, и с тех пор Фариз не отходит от него ни на шаг, Фариз неутомим в раскопках и предан господину, как пес. Его почти звериное чутье незаменимо в разгадывании жреческих хитростей. Ему на роду написано быть грабителем фараоновских усыпальниц, если б не страх перед богами, всосанный с молоком матери.

– Господин, – просит он, – уйдем отсюда.

Фариз с трудом читает французские слова, зато ему нет равных в раскопках. Он так же неутомим в работе, как и Ромен, но всегда, открыв новую гробницу или галерею, он оглядывается на что-то у себя за спиной. Ромену не раз казалось, что в душе Фариз против раскопок, что, несмотря на преданость, он остается египтянином, как его предки, – гордым и ненавидящим иноземцев, раскрывающих тайны его страны.

– Хорошо, – говорит Ромен, – уйдем. Но будем приходить сюда каждый день.

Фвриз молчит. В два фонаря они освещают дорогу и идут по расписанным фресками коридорам, мимо надписей, высеченных на камне или начертанных красками, а порою и просто сажей.