Текст книги "Лицо фараона (с иллюстрациями)"

Автор книги: Михаил Грешнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Терпение, сердце мое, – говорил и ему Сергей Иванович и все поглядывал, вытягивая шею, на хронометр, лежавший на столе, – совсем забыл о ручных часах.

Наконец, из лаборатории вышли Смирнов и Галин.

– Есть! – хриплым шепотом сказал Галин…

Он аккуратно заправил ленту в проекционный фонарь.

На секунду все оказались в темноте – проектор работал автоматически, выключил свет. Это было неожиданно и мучительно, как будто бы все ослепли. Но вот вспыхнул белый экран, пленка пошла в работу.

Сначала непрерывным потоком шли геометрические фигуры: треугольники, круги, эллипсы, потом – на две секунды – солнечная система. Потом группы фигур; квадратов, ромбов и опять на две секунды – участок неба: Большая Медведица.

«Я же говорил, я говорил! – подумал Егоров. – Они оттуда – с Большой Медведицы!..»

Словно в подтверждение его мысли вокруг одной из звезд в центре ковшика обозначился эллипс, по замкнутой линии побежала синяя искра,

– Ox! – Галин хрустнул костяшками стиснутых рук. На фоне звезд показалась Земля, с темными пятнами океанов, с треугольником Африки. На две секундыкосмический красавец-корабль. Потом – формулы: в круге, в квадрате, в четырехугольнике, и сейчас же бесшумно развернулось полушарие Земли – север, юг, запад, восток, экватор, центр. В линию, один за другим, возникли шесть значков-цифр, за ними еще шесть, всего – двенадцать. Исчезли и опять появились.

– Двенадцатиричная система?.. – полуспросил, полуугадал Егоров.

Ему никто не ответил, все боялись моргнуть, чтобы ничего не пропустить на экране.

А там уже люди. Такие же, как земляне. Может быть, немного повыше ростом, красивее: голова на пропорциональной шее, ноги, руки…

– У них шесть пальцев! – воскликнул Беленький.

«Двенадцатиричная система счета…» – утвердился в догадке Егоров.

– И три глаза!

Это заметили все. У людей далекой планеты было три глаза. Третий в середине лба. Но это не безобразило их, не казалось уродливым. Непривычно на взгляд землян, но ведь это был другой мир. И если проводить параллель между их миром и нашим, больше виделось сходство и меньше – различие. В конце концов у землян тоже три глаза, но третий скрыт под мозговой оболочкой. В остальном – это были такие же люди.

– С ними можно дружить, – сказал молчавший до сих пор Смирнов.

«Можно, можно!» – говорил каждый себе, – это была общая мысль. И в то же время каждый, волнуясь, думал что-то свое, хотя и связанное с картинами, мелькавшими на экране. Галин мысленно перебирал россыпь Большой Медведицы: что же это за звездочка, чужое далекое солнце? Как она числится по каталогу? Какое до нее расстояние – пять, десять, сто световых лет?.. Ему страстно хотелось, чтобы звезда была ближе, чтобы еще при жизни встретиться с этим миром, Светлана готова была плакать от радости, хотя и не видела конкретной причины, почему ей хочется плакать: то ли потому, что она является участницей открытия, то ли ей нравился этот чудесный мир и чудесные люди. Она еще не могла разобраться в чувствах – радость была огромной. Сергей Иванович и Егоров думали об одном и том же: о перспективах, которые открываются перед землянами от контакта с новой цивилизацией. Смирнов старался понять инопланетную технику, а Беленький, ни на секунду не отрываясь от экрана, твердил; «Это же здорово! Это же очень здорово!..»

Два часа шел сеанс. Два часа люди не спускали с экрана глаз, стараясь рассмотреть и понять пришельцев. А те щедро рассказывали о себе, о полете, о технике. Ряды формул чередовались с работой звездолетчиков на Земле. Земля вставала без единого города, без дорог. Только костры в пещерах да у костров сгорбленные, заросшие волосами фигуры.

– Далеко смотрели пришельцы, – сказал Сергей Иванович, если были уверены, что их потомки, – показал на пещерных людей, – в будущем откроют маяк…

– Наверно, прошли такую же эволюцию, как и мы, – ответил Галин. – Видели наше будущее…

Экран погас, все встали с мест,

– Не только будущее, – Сергей Иванович взял астронома под руку. – Видели сегодняшний день! И час. Григорий Артемьевич, – обратился к геологу.

Егоров говорил меньше всех в этот вечер. Не то чтобы он был потрясен, – все были потрясены, – он переживал событие в себе.

– Григорий Артемьевич! – опять окликнул его Сергей Иванович. – Слышишь ты? – обнял его. – Как мы утрем скептикам нос, Гриша!..

Из кинокомнаты перешли в столовую.

– Товарищи! – начал было торжественно Галмн, но засмеялся и смолк.

Светлана поставила на стол бутылку вина, бокалы.

– Прошу! – улыбнулась всем.

«Полярники» и приезжие уселись за стол. У всех были праздничные возбужденные лица. Все хотели говорить, рассказывать друг другу, – кто и как чувствовал себя на съемке под лучом Малыша.

Вино разлил по бокалам Сергей Иванович.

И вдруг на какой-то момент начальник геологической службы смешался, – не находил нужных слов. Выручил его Беленький:

– Прошлый раз, гм… – сказал он, – мы пили в этой комнате за новоселье.

– А теперь – за открытие! – Сергей Иванович нашел наконец слова. – За контакт с инопланетной цивилизацией!

И первым поднял бокал.

СЛУШАЙТЕ ВСЕ!

Джон и Эбигайл потеряли счет бессонным ночам. Когда это началось – неделю, месяц тому назад?.. Размотаны диски лент: два, три километра, может быть, десять. Лента на полу, в углах комнаты, под столом. Горы ее растут к потолку… А люди не отрываются от приборов. Время для них исчезло, растворилось в черной линии самописцев: больший, меньший размах пера, отрезок почти прямой, и снова перо – вверх, вниз!

В подземный бункер обсерватории не проникает ни звук, ми ветер. Четыре стены, стол посередине, мотки разноцветного провода и два самописца последней модели, – вот и вся обстановка в бункере. Джон и Эбигайл кажутся здесь посторонними. Не подумаешь, что они ищут открытие. Они да радиотелескоп, который бодрствует с ними. Гигантская чаша ловит голоса звезд – бушующих плазмой, горящих ровно, как факел, и даже умерших, свет от которых продолжает лететь в Пространстве. Сейчас телескоп слушает необычный голос, передающий одно и то же. Самописцы перекладывают голос на график. Люди склоняются над чертой – проверить тысячу раз! – смотрят на черную линию глазами, красными от бессонницы. Тысяча первый график получается таким же, как остальные.

В подземелье все обыденно; кресла, приборы, кладущие на бумагу однообразную линию. Может быть, открытие делают самописцы и телескоп? Не Джон и не Эбигайл? Может, заслуга принадлежит машинам, а люди здесь ни при чем?..

Но вот открытие сделано. Втиснуто в рамку формул и чертежей, Джон кладет листок перед Эбигайл:

– Этому не поверят.

Эбигайл молчит. Она понимает Джона и его чувства. Как сделать, чтобы поверили? Вспоминает бессонные ночи, расчеты, гул и стрекот электронных машин и думы, думы – бесконечные думы, свои и Джона. Может ли это быть? Может ли?..

А почему, собственно, не может?

Обсерватория стоит на Ред-Ривер, там, где, миновав холмы Уошито, река выходит на широкую низменность. Сама обсерватория, каменная коробка с традиционными куполами, – ничто по сравнению с радиотелескопом. Здесь, в бесчисленной паутине тросов и проводов, в устремленности чаши к звездам, – гений и сила человеческого ума. Для чего это сделано? – спросит непосвященный. Для связи с другими мирами. А есть ли они, другие миры? Есть! Те, кто строил радиотелескоп, и те, кто работает здесь, ждут и боятся этого слова. Ждут, когда оно подтвердится, и знают, что это будет неожиданным, как молния в синем небе. И что будет, когда человечество убедится, что есть кто-то другой?..

Цифры и формулы на листке говорят: есть.

Джон повторяет:

– Никто этому не поверит…

Как же сделать, чтобы поверили?

Когда в Канаде старик Смиггл поймал на телеприемнике фрагмент передачи из космоса – улицу домов-пимарид и людей с двумя головами, он не сообщил об этом в печать. Рассказал другу, тоже астроному, Эдлаю Харрису. Харрис сказал: «Если не хочешь прослыть сумасшедшим, – молчи». И Смиггл промолчал. Он не был борцом, не смог бы вынести насмешек и карикатур.

Только ли смалодушничал Смиггл? Или причины в другом? Вот и Джон говорит, что их открытию не поверят. Значит, причины есть? С ними надо считаться?..

В Сахаре найдены изображения людей в необычных одеждах. Мир терялся в догадках: что это или кто?.. Специалисты по космотехнике высказали мнение: так могут выглядеть космонавты в скафандрах и в гермошлемах. Но тут выступил скептик, всегда находится скептик с учеными степенями, – и объяснил: «Какие же это шлемы, господа, это – тыквы!». Популярно рассовал все по полочкам; зачем поджигать сыр-бор? Были космонавты в Африке или не были, а тыквы – растут искони. Наденьте тыкву на голову, и вы будете выглядеть как марсианский бог! Чего проще, – все надо объяснять земными причинами… Только что журналы обошел снимок человекоподобного существа, встреченного в горах Калифорнии. Казалось бы, свидетельствует фотоаппарат – техника. Скептик опять тут как тут: «Мистификация!..» Это крепкий жучок, скептик с учеными степенями и непробиваемым панцирем. Он все разжует и все объяснит. Или постарается замять разговор. Кибернетика? Ха-ха-ха! – смеялся он после войны. Летающие тарелки? Запретите о них писать, и они исчезнут!..

К счастью, все на Земле сложнее и проще. Сложнее, чем голое отрицание, и проще, чем белый свет. Он ведь тоже, говорят, состоит из семи цветов радуги…

Джон и Эбигайл изучают пульсары. Знают все, что написано о пульсарах в специальной литературе. Написано мало – звезды открыты недавно. Да и звезды ли это? Скорее – пульсирующие точки вселенной, неразличимые даже в мощные телескопы. Есть белые карлики, Есть красные карлики. Пульсары – сверхкарлики, микрокарлики. По мощности излучения их можно сравнить с Солнцем, по точности и частоте повторения импульсовс атомными часами. Работа их слишком невероятна, чтобы казаться естественной, – звезда подает импульсы как работающий электромотор. Ученые спорят. Одни говорят, что это угасающие карлики. Поверхность их точно судороги сотрясают упругие колебания. Звезде то расширяется, то сжимается. Плазма рождает радиоволны. Другие доказывают, что это нейтронные звезды, сжатые гравитацией до предела. Они вращаются с бешеной скоростью, и если звезда имеет протуберанцы, они излучают радиоволны. Когда был открыт первый пульсар, вкралось сомнение: может ли косная материя производить эффект такой точности? В принципе может. Есть переменные звезды, есть фазы Луны и Венеры, чередующиеся с математической точностью. И все-таки: если бы разум подчинил себе какую-то область космоса, то для связи с другими цивилизациями он создал бы пульсар искусственно. Через пространство, через магнитные и рентгеновские поля послать сигналы может только станция, созданная по типу переменной звезды. Разум, наверно, создал бы несколько таких станций. Трудно отличить их от звезд, но, может быть, у них есть другие отличия, которых мы не в состоянии видеть на современном уровне техники. Разум мог бы разместить станции в нескольких наиболее значимых точках Пространства – как пульсар Джона и Эбигайл – над северной короной Галактики.

– Может ли это быть белый карлик? – спрашивает Джон и сам себе отвечает: – Может. А нейтронная звезда? Тоже может. Но может быть и что-то другое.

Звезда, которую нашли Джон и Эбигайл, испускает не один и не два, а – три импульса! И все на разных частотах! Вдруг это не звезда?.. Джон перебирает в уме догадки, предположения и, как по замкнутому кругу, приходит к вопросу:

– Так что это?

– Нейтронная звезда, Джон… – говорит Эбигайл.

– Возможно, Эби, очень возможно.

– Все так говорят о пульсарах…

– И все сомневаются. Есть вещи, которые с трудом умещаются в голове.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Ничего, Эби.

Эбигайл склоняется лицом на руки, минуту сидит неподвижно. Потом поднимает голову:

– Нас только двое, Джон, и мы играем в прятки друг с другом.

– Хочешь начистоту?…

– Да, Джон, я слишком устала.

– Что если это радиостанция, Эбигайл?

Эбигайл пугается. По ее лицу видно, как она борется с собой, не знает, что возразить Джону. На миг ее охватывает ирония, – та пошлая, порой беспомощная ирония, которой люди пытаются защитить себя от необычайного, чем двадцатый век тревожит их, но не дает на тревогу ни ответа, ни объяснения.

– «Зеленые человечки», Джон? – спрашивает она, понимая, как глупо звучит вопрос, но ей надо проверить себя и Джона, укрепить или отвергнуть что-то в себе и в нем. – Те, что на летающих блюдцах?.. – заканчивает она вопрос.

– Называй, как хочешь, – Джон не обижается, но чувствует, что Эбигайл трудно освоиться с его мыслью, – не шутит ли он, делая такое предположение. В душе он извиняет ее и, продолжая разговор, спрашивает: – Что, если это разум?..

Эбигайл не отвечает ему.

– Почему ты молчишь?

– Здесь мало предположений, Джон. Нужно что-то определенное.

– Будем искать.

– И сомневаться?

– Не будем спешить. Не скажем о своем поиске.

– Если не будем спешить, – я согласна, давай искать. Эбигайл освоилась с вопросом и с высказываниями Джона. Поняла, что он не шутит, и даже обрадовалась: его мысли отвечают ее мыслям. Можно, наконец, поговорить друг с другом. Она скажет Джону все, что думает. – Согласна искать, – повторяет она.. – До тех пор, пока тайна не раскроется полностью.

– Не слишком ли много хочешь?

– Всего или ничего, Джон. У меня тоже есть мысль. Я уверена, ты думаешь об этом, но не решаешься высказаться.

– Говори, Эбигайл.

– Мне кажется, что эти сигналы – фразы. Три вспышки – три разных фразы. Этот пульсар – маяк. Посмотри, он расположен над северным полюсом Мира. Он зовет, Джон, он подает сигналы цивилизациям, – может быть, другим галактикам.

Джон слушает молча. Такие предположения давно волнуют его. Кому-то из них двоих надо их высказать. Это делает Эбигайл.

– Сигналы рассчитаны на все виды цивилизаций – молодые и древние, – говорит она. – Радиосвязь – не самый совершенный вид связи. Кроме нее может быть нейтринная связь, гравиосвязь. Я уверена, что все вокруг нас и нас самих пронизывают потоки информации. Мы не замечаем их потому, что не знаем природы тяготения и нейтрино, не научились их расшифровывать. Радиосвязь требует громадных энергий. Этот маяк на полюсе по мощности равен Солнцу. Расходовать такую энергию может развитая цивилизация, поставившая целью связаться с другими цивилизациями, например, нашего уровня, которые овладели хотя бы радиотехникой.

– Ты понимаешь, о чем ты говоришь? – спрашивает Джон.

– Я говорю с тобой, Джон, пусть даже это звучит фантастически.

– Мы прежде всего, – ученые, – возражает Джон.

– Фантазия не раз прокладывала новые пути в науке, – говорит Эбигайл, и Джон, досадует на свои возражения, разговор уклоняется в сторону. Но Эбигайл возвращается к теме.

– Галактика похожа на человечество, – говорит она. – В ней могут быть цивилизации, – как племена на Земле. – более развитые или отставшие из-за удаленности или скудности энергетики. Но и здесь есть свои Колумбы и открыватели. Галактика молода. Может быть, только начинается ее исследование, «собирание» ее земель, Может быть, маяк поставлен для этой цели.

– Эбигайл…

– Подожди. Мы приняли сигналы. Их надо расшифровать.

Джон молча кивнул.

– И до тех пор, пока не расшифруем, никому не будем говорить об открытии.

Вспышка – пауза, вспышка – пауза. Три вспышки – три паузы. Импульсы различной продолжительности, на разных частотах. И так – на десятую, на двадцатую ночь. Маяк в космической ночи – мигнет и погаснет, мигнет и погаснет.

А если это звезда – пульсар? – Джон допрашивает себя с пристрастием. – Вдруг это обыкновенный пульсар?.. Больше всего Джон боится примелькавшегося, обыкновенного. Он привык к мысли о маяке. Преодолел внутреннюю инерцию. Трудно победить себя, принять новую веру. Еще труднее – убедить других в своей правоте. Для этого нужны смелость, готовность идти на риск. Готов ли ты, Джон Биллс, идти до конца?.. Ученый мир удивился вначале, когда были открыты два-три пульсара. Потом появились гипотезы о затухающих карликах, о нейтронных звездах, и все пошло по инерции; пятая, двадцать пятая, пятидесятая находки, – все будут звездами. Там один импульс, там два, здесь – три. Ну и что же? «Выступи я с догадкой в печати, – думает Джон, – никто не обратит внимания. Разве что позвонят директору обсерватории: это ваш Вилле? Посоветуйте ему проштудировать популярные статьи по астрономии…»

Между тем изучен каждый штрих самописца – не будет ли чего нового? Нового не было: три вспышки, три паузы. Различной продолжительности, на различных частотах.

– Долго ли так было? Тысячу лет?

– Мы наблюдаем всего три месяца.

– И кто-то ждет отклика…

Эбигайл смотрит на горы спутанной ленты. Сколько времени нужно сигналам, чтобы долететь до Земли? Может, маяка давно нет, а сигналы идут, идут?.. Эбигайл отгоняет сомнения. Те, кто поставил маяк, знают о необозримых пространствах Вселенной, они поставили его на тысячи лет. Другое дело – мы на Земле. Если послать ответ, отклика придется ждать века… Опять Эбигайл думает о несовершенстве радиосвязи: на Луну сигнал идет больше секунды… Даже в пределах Галактики радиосвязь не пригодна. Нужно что-то другое – овладение сверхпространством, временем, тяготением. И все же этот маяк… Здесь растеряется любой ум – не только рядового астронома.

– О чем он говорит, маяк?

– Это не информация, Джон. Предположим, что это призыв.

– Призыв?..

– Я говорю – предположим. С чего-то надо начинать расшифровку.

И вот они думают, что могут обозначать сигналы. Три всплеска, три фразы. Первый всплеск короток, лаконичен. Такой же лаконичной должна быть фраза. Второй всплеск по продолжительности больший из трех, – это распространенное предложение. По времени оно занимает почти полсекунды. Третья фраза опять короткая, но чем-то отличается от первой, – состоит из острых штришков, разделенных между собой мельчайшими промежутками.

Джон и Эбигайл расчленяют фразы на составные штрихи, рассматривают каждый зигзаг отдельно. Здесь нужна проницательность и работа мысли. Кто эти существа, поставившие на полюсе радиостанцию? Похожи ли они на землян? Сходно ли их мышление с нашим?

– Они должны быть похожими на нас.

Эбигайл размышляет, сопоставляет.

– Мышление тоже должно быть сходно с нашим. Если они открыли радио, построили маяк, значит, у них техническая цивилизация. У них те же формулы, что у нас, открыты одинаковые физические законы. Те же машины, приборы и – руки, построившие приборы. Есть глаза и есть уши. Они, как и мы, заставили звучать радиоволны в своих приемниках и динамиках. Почему же должно быть различно мышление?

Двое в обсерватории думают. А время летит. Идут сигналы с полюса Мира: три фразы, три паузы.

– Эбигайл, – говорит Джон. – В расшифровке нам помогут машины. Едем в Хьюстон.

В координационном космическом центре Хьюстона они разыскали Юджина Парка. Парк был их однокашником по университету, три года тому назад работал с ними в обсерватории на Ред-Ривер и оттуда был взят в космический центр консультантом по расчетам орбит «Аполло» вокруг Луны. Парк имел доступ к электронному вычислительному гиганту «Оникс-111», а это как раз и нужно было Джону и Эбигайл,

Парк удивился, что «домоседы», прикованные к радиотелескопу обсерватории, выпорхнули в дальнюю командировку.

– Какими судьбами?.. – пожимал он руки Джону и Эбигайл.

Он был рад университетским друзьям, рад хорошему настроению и тому, что преуспевает на новой работе. Встреча была тем более милой, что Парк не видел друзей три года. У него было немало новостей и неожиданностей за это время, и он с удовольствием послушает новости с Ред-Ривер. Чутьем он понимал, что нужен друзьям, это возвышало его в собственном мнении. Может быть, он повел бы себя чуть-чуть высокомернее, если бы перед ним был кто-то другой, а не Джон Биллс. В университете Джон считался лучшим математиком, и не особенно прилежный и усидчивый Парк в пору экзаменов нередко прибегал к его помощи. Вообще Джон был добрый и работящий парень, с крепкой спиной, как говорили однокурсники, на которой удобно ездить. Во всяком случае, Парк знает надежность спины Джона Биллса и благодарен товарищу до сих пор… Эбигайл – одна из четырех девушек факультета, – по общему мнению, была красавицей. И самой серьезной. Не уважать ее тоже было нельзя. И чего это они пожаловали в Хьюстон?..

– Чрезвычайное исследование… – говорит Джон в ответ на рукопожатие Парка.

– Чрезвычайное! – Юджин смеется. – Где вы сейчас увидите не чрезвычайное, хотел бы я знать? В химии – чрезвычайное, в биологии – чрезвычайное, в космонавтике – сверхчрезвычайное!..

– Ты поверь, Юджин…

Но Парк не слушает. Он привык к чрезвычайному. Он без обиняков спрашивает у Джона:

– Вам нужен «Оникс»?

– Нужен, – кивает Джон.

– Я так и знал! Так и знал! – Парк продолжает смеяться. И все кланяются Юджину Парку!

Веселость Парка не вязалась с настроением Джона и Эбигайл, но приезжие терпели шутку товарища. Парк был весельчак, здоровяк – отчего бы ему не посмеяться?

– Выкладывайте, что у вас, – посерьезнел наконец Юджин, хотя в щелочках его глаз все еще стоял смех. – А вы, Эбигайл, выглядите прелестно!..

Комплимент был мимо цели: никогда Эбигайл не чувствовала себя такой утомленной и похудевшей, как за время бессонных ночей, пока они с Джоном не выходили из бункера. Она смутилась и не нашлась, что ответить.

– Мистер Парк!.. – Джон решил привести товарища в чувство.

– О!.. – воскликнул Юджин.

Что-что, а слово «мистер» он не терпел. Первый регбист университета, участник всех пикников и попоек, он имел слабость – ненавидел клички. Ему и придумали кличку – «Мистер» – полное несоответствие его непоседливому характеру. Правда, он и к этому относился без злости, но когда с Юджином надо было поговорить всерьез, к нему так и обращались: «Мистер Парк».

– О! – повторил он. – Значит, у вас действительно что-то есть. Тогда тем более – выкладывайте!

Джон пожалел, что резковато обошелся с товарищем, но уже не видел, как исправить промашку, а, наоборот, усугублял ее:

– Мы бы хотели пока не говорить… – сказал он.

– Да? – спросил Парк. – Как же вы сунетесь к «Ониксу»?

– Задача у нас готовая – расшифровка.

– Ох! – теперь уже по-настоящему вздохнул Парк. – И тут секреты…

– Ты уж прости, – сказал Джон.

– Бог простит! – ответил Парк. – А вот время найти, – это труднее, дружище Джон. И Эбигайл… – посмотрел он на женщину.

Вынул блокнот, перелистал, пошевелил губами, разбирая в блокноте записи.

– Не раньше чем завтра ночью, – объявил он. – С часу до трех. Устраивает?

Джон и Эбигайл согласились.

– А теперь – дела побоку! – воскликнул Парк. Вопрос был решен, можно поговорить о личном. – Как живешь? – обратился он к Джону. – Женат?

Джон молча кивнул на Эбигайл.

– О-о!.. – Юджин был удивлен. – Поженились? Черт возьми! У вас же характеры одинаковые – одноименные полюса! – опять тряс руки университетским друзьям. – И как это вы?.. – спохватился: – А какое мне дело? Выпьем по этому случаю!

В тихом академическом баре они просидели до вечера. И все это время их столик был самым шумным. Из-за Юджина Парка.

– Ха-ха-ха! – рассказывал он. – Прилетел дядя Сэм на Марс. Вышел из ракеты, огляделся, – пусто кругом. Ладно, думает, надо насадить сад. Посадил цент и ждет: если вырастет доллар, – значит, на Марсе жить можно. Ха-ха!..

С Юджином скучать не пришлось.

– А вот еще: как русские взяли Венеру в плен…

Но Юджин был молодец, не терял головы и памяти. Голубые глазки из-за припухлых век блестели живо и умно, И такт он выдерживал как настоящий ученый. Не сказать ему ничего было нельзя.

– Юджин, – заговорил Джон, – какова разрешающая способность «Оникса»?

– Два миллиона действий в секунду, – Юджин кивнул головой, понимая, что Джон идет навстречу его желаниям.

– Вам приходилось расшифровывать мертвые языки?

– Приходилось, – ответил Парк, но глаза его говорили: не то, Джон, не то.

– Удавалось? – спросил между тем Джон.

– Кое-что удавалось. С трудом, – последнее слово было тактическим ходом Юджина; если говорить, то давай напрямик.

– Хорошо, – сказал Джон. – Эбигайл, можно?

– Говори, – сказала она.

Джон коротко рассказал об их с Эбигайл предположениях и догадках, Юджин выслушал все молча, не перебивая. По его лицу нельзя было понять, как он относится к разговору. Наступила неловкая пауза.

– Что ты думаешь? – спросил Джон.

– Я тебе помогу, – ответил Юджин. – Чем можно – всем помогу. Но условимся сразу: я умываю руки. В эту историю меня не впутывай. И чтобы моего имени нигде – ни-ни! Договорились?

В назначенный час Парк проводил Биллсов в бетонный корпус, в котором помещался «Оникс». Время было позднее, моросил негустой теплый дождик. Ночное дежурство затягивалось на два лишних часа, Юджин позевывал.

Космические сигналы были переложены на перфокарту заранее, – Эбигайл трудилась над этой работой весь день.

– Это, что ли?.. – мельком взглянул на ленту Юджин. – Не глазейте по сторонам, – сделал он замечание. – В зале только верхняя часть машины. Четыре этажа – под землей.

Великолепие человеческой мысли было воплощено в матовый пластик и цветное стекло. Тысяча огоньков – красных, зеленых, синих, оранжевых, – перемигивались между собой на выпуклом, высоком, от пола до потолка, экране. Белый стол и несколько кресел перед экраном казались игрушечными. Лампы мигали спокойно, – выдалась редкая минута между работой: электронный мозг отдыхал.

– Садитесь, – пригласил Парк Джона и Эбигайл, кивнул обоим на крайние кресла справа. – Здесь выход нашей продукции, – указал он на белую ленту, выходившую концом из недр машины. – А сюда вводим программу, – Юджин прошел на левый конец стола и вставил перфокарту в узкую щель, ведшую внутрь машины. – Включаю! – сказал он и нажал на пульте зеленую кнопку.

Перфокарта вошла в машину, лязгнувшую где-то внизу, под столом, но внешне пока ничего не изменилось, – лишь к легкому гудению ламп прибавилась едва заметная нота.

– Ну вот, – сказал Парк и зевнул. – У вас сто двадцать минут. Сидите и ждите. А я вздремну. Если результат будет раньше этого срока, нажмете черную кнопку, – показал он Джону кнопку на правой стороне пульта, там, где неподвижно стояла выводная лента. – Не беспокойтесь, – прибавил Парк, все пойдет своим ходом, автоматически. Автоматика здесь надежная.

Он удалился в боковую незаметную дверь, оставив Биллсов одних.

В машине что-то заурчало, застрекотало, разноцветные огоньки по всему экрану ожили и заговорили между собой. Мгновенно пробежала молния по оранжевым лампам, ей ответили тут же зеленые огоньки, – нехотя, словно потревоженные напрасно. Синие слабо мигнули – включаться или помедлить? – но тут же налились светом и, наверное, секунду глядели удивленно и даже с недоумением. Потом погасли. Желтые огни вспыхнули по экрану россыпью, но продержались недолго, – их погасила вновь промелькнувшая оранжевая молния. Стрекот машины усилился. И вдруг пунктиром просигналили о чем-то два ряда зеленых ламп. Оранжевые ответили им мгновенной скороговоркой, и спокойно, словно пытаясь примирить зелень с закатным солнцем, секунду посветили синие огни. Но их не послушали ни оранжевые, ни зеленые – яростно заспорили между собой. Синие сконфузились и погасли. Теперь на экране бушевала буря зелени и оранжевых отсветов. Казалось, они заняли всю стену. Если на мгновенье появлялись желтые огоньки, пытаясь втиснуться между зелеными и оранжевыми, яростные соперники набрасывались на них, гасили как свечи.

Это было красиво и тревожно, как все удивительное и непонятное. О чем думал и спорил с собой электронный мозг? Что означала вся эта феерия огней? Что она вообще представляла собой?.. За белой панелью экрана и под землей на глубине четырех этажей творилось чтото сверхчеловеческое. Такое, чего люди уже не могли сделать. Но удивительно, что все это сверхчеловеческое и странное создано человеком. Парадокс? Знамение эпохи? Да, наверное, – и то и другое. Но ведь это начало эпохи… У всякого, кто стоял перед электронной машиной, рождалась в душе тревога: в какой-то мере электронное чудовище сильней человека. В какой-то мере – пока. Оно еще набирается сил…

Пляска огней продолжалась. Теперь экран захватил электрический вихрь. Цветные молнии били не только вдоль панели, но и сверху вниз и из всех четырех углов. Оранжевые, зеленые, фиолетовые огни перемешивались клубками, туманностями. Экран на мгновенье показался исследователям космосом, дрожащим яростной пляской звезд. Эбигайл прижалась к Джону плечом. Шум и стрекот превратились в вой урагана. У Джона мелькнула мысль – не остановить ли машину? То же, наверное, думала Эбигайл. Где Юджин, чего он дрыхнет? Надеется на автоматику?..

Исследователи вздрогнули, когда, скрипнув, двинулась выходящая лента. Перед цветным фейерверком огней они забыли про ленту. И теперь, щелкнув, она вернула их к действительности. Теперь они смотрели на белую полоску, идущую из машины. На ней появились первые слова, выбитые телетайпом, скрытым в теле машины; «Слушать, слышать, услышьте, слушайте, отбивал телетайп, – слышьте, услышьте, слышать… – И опять:…слышать, услышать, слушать…» – Минуты две или три печаталось слово, во всех вариантах, какие мог дать глагол «слышать». Потом, без паузы, появилось другое слово; «Всем, всеми, всех, все, весь, всеми, всех, всем…»

Казалось, телетайп выстукивает бессмыслицу. Джон и Эбигайл уже не смотрели на пляску огней, они впились глазами в печатные строки. А там варьировалось на все лады слово: весь, всем, все…

– Джон! Ты что-нибудь понимаешь?

Джон молча смотрел на ленту.

– А если, Джон…

– Давай возьмем первое слово «Слушайте…», – сказал Джон.

– Давай: «Слушайте…»

– Все!

– «Слушайте все!» Первая фраза, Эбигайл. «Слушайте все!» Согласна?

– Согласна, Джон. «Слушайте все!»

– Запиши! – сказал Джон.

Эбигайл поспешно записала; «Слушайте все!» и продолжала держать карандаш в руке, готовая записывать дальше. «Слушайте все! Слушайте все!» – повторяла она. Это призыв! Так она и понимала импульсы-фразы, когда она и Джон ломали головы на Ред-Ривер. Или почти так, – они на верном пути!

Телетайп отстукивал вторую фразу; «Объединиться, объединитесь, объединяться, соединиться, объединяйтесь, объединившись, объединяясь…» И тут же: «Семью, семьи, семья, семьей…»

– Объединяйтесь в семью! – догадался Джон. Эбигайл немедленно записала: «Объединяйтесь в семью…» Бурная радость поднималась в ее душе. Джон, милый Джон, мы правы с тобой! Это призыв далекой звезды, прекрасного человечества. Какое счастье, что мы первые услышали призыв, первые узнали о нем!

Телетайп продолжал: «Братья, братьев, братство, брат, братьям…» – пока не исчерпал всех вариантов слова, и тут же перешел к следующему: «Разум, разумом, разума, разуму…»