Текст книги "Пути-дороги"

Автор книги: Михаил Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

2

На южной окраине городка разместился штаб румынского корпуса.

Генерал Рупеску испытывал некоторую неловкость перед начальником политотдела Деминым, навестившим его, очевидно, не случайно. Однако Рупеску старался не выказывать своей неловкости. С подчеркнутой веселостью он крикнул своему денщику:

– Коньяк и две рюмки!

Демин улыбнулся:

– Решили поклониться Бахусу, господин генерал?

Генерал засмеялся и кокетливо погрозил полковнику своим коротким пальцем.

– Не скрою. Люблю выпить. Особенно когда есть к тому причина.

– Какая же причина, господин генерал?

– А наша победа? Наша дружба? Разве за это не стоит выпить?

– За дружбу – стоит, – сказал Демин и, усмехнувшись, добавил: -Надеюсь, вы делаете все для нее, для дружбы румын с русскими?

– Разумеется, все, что в моих силах, – охотно подтвердил генерал и натужно закашлялся, закрывая рот, а вместе с ним и все лицо платком.

– Разрешите с вами не согласиться, господин генерал!

– Что?

– Зачем вы запрещаете своим солдатам общение с нами? Зачем ваши офицеры сейчас разогнали своих солдат с площади? Не кажется ли вам, что так друзья не поступают?

– Порядок, господин полковник, порядок требует. Армейская дисциплина, сами знаете...

– Не правится мне такой порядок.

– Вы что же, господин полковник, хотели, чтобы я не подчинялся приказам моего правительства?

– Нет. Но мы хотели бы иметь искреннего союзника. Солдаты ваши -тоже.

– Солдаты должны воевать, с кем им прикажут. И дружить с теми, с кем им повелят, – генерал приподнялся и комом покатился по комнате, обтирая багровую шею платком. – Солдат есть солдат!

– Солдата, о котором вы говорите, такого солдата уже нет, господин генерал. Нет таких и в вашем корпусе. Есть солдаты, которые хотят думать.

– Не полагаете ли вы, господин полковник, что знаете моих солдат лучше, чем я?

– Полагаю, господин генерал. И в этом нет ничего удивительного. Мне, совeтскому офицеру, легче понять душу простого солдата. Поэтому я утверждаю, что ваши солдаты желают настоящей дружбы с нами, иначе их не заставил бы никто проливать кровь сейчас за наши общие интересы. Разумеется, вы не хотели бы этого, как не желаете того, чтобы румыны и венгры жили в вечном мире и дружбе. Вы сознательно закрываете глаза на тот факт, что ваши офицеры жестоко избивают венгерское население здесь, в Трансильвании.

– Мадьяры – наши исконные враги. Они и для вас враги такие же, как и для ваших румынских союзников...

– Такие же враги, какими еще вчера являлись для нас наши сегодняшние румынские союзники. Именно поэтому мы решительно против вашей междоусобицы. – Демин видел, как от его слов морщится и сжимается этот генерал, против своей воли ставший нашим союзником.

– Я – румын, господин полковник, и превыше всего ставлю национальную честь своего народа, – патетически проговорил Рупеску. – Мадьяры оскорбили эту честь, и моя совесть не позволяет мне быть к ним снисходительным. И я... И я никому не позволю...

– Успокойтесь, пожалуйста. И разрешите мне усомниться в справедливости наших утверждений.

– Как вам угодно, – сухо пробормотал генерал.

За окном, у крыльца, громко разговаривали румынские солдаты из генеральской свиты. Они говорили о русских, говорили без устали, неутомимо. Русские по-прежнему возбуждали в них острый, иногда пугающий и всегда смутно обнадеживающий интерес. Румынам было непопятно, отчего русские не дают им бить мадьяр; непонятным было много из того, что делали советские солдаты. И все же румыны чувствовали, что с приходом советских поиск в их страну одновременно ворвалось что-то новое, возбуждающее, отчего должно произойти какое-то важное изменение, и они догадывались, что это изменение – к лучшему. Повинуясь внутренней, еще не совсем ясной, но сильной воле, они все более проникались уважением к советским бойцам – ко вчерашним своим врагам, о которых им все время говорили только плохое. Так же как когда-то у Георге Бокулея, в душе румынских солдат пробудилась и росла, тревожа мозг и сердце, непопятная сила, которая готова была вырваться наружу потоком сердитых, негодующих слов к тем, кто их так долго обманывал. Солдаты были охвачены чем-то могучим, совершенно незнакомым, еще до конца не осмысленным и не осознанным ими, но уже не столь пугающим, как раньше. Они переживали состояние детей, перед которыми впервые открывался огромный, неведомый, захватывающе манящий и прекрасный мир. И то, что боярин Штенберг был убит рукою какого-то их товарища, что еще утром беспокоило их и пугало, казалось преступным, – теперь представлялось закономерным, неизбежным и даже необходимым, как закономерным, неизбежным и необходимым было все то, что совершалось сейчас на их глазах.

Прислушиваясь к солдатскому гомону за окном, Демин, по-видимому, думал как раз об этом.

– И вам не уничтожить уважения ваших солдат к моей армии, к моей стране, – продолжал полковник, – как бы вы ни старались это сделать. Я должен, как представитель советского командования, заявить вам, господин генерал, что вы и ваше правительство не выполняете условий перемирия. Румынская армия, в том числе и ваш корпус, господин генерал, до сих пор заполнены ставленниками Антонеску, явными и тайными агентами Гитлера. Сторонников Антонеску, офицеров, вы повышаете в должностях, а его противников, друзей румынского народа и Советского Союза, всячески терроризируете. Демократически настроенных офицеров вы увольняете из армии или разжалываете в рядовые...

– Это неправда!

– Нет, это правда. Вот свежий факт. Почему вы сегодня отдали приказ об отстранении от должности командира взвода Лодяну? Не потому ли, что он из рабочей семьи и стоит за дружбу с нами и так же, как мы, ненавидит фашизм?

– В его взводе скрывался и скрывается солдат, убивший ротного офицера – лейтенанта Штенберга. Лодяну отказался помочь следственным органам обнаружить этого негодяя.

– А зачем вы распорядились об увольнении командира роты Мукершану? Он что, тоже был причастен к убийству?

– Мукершану вел вредную пропаганду среди солдат.

– Призыв к дружбе с СССР им считаете вредной пропагандой?

Припертый к стене, Рупеску молчал.

Демин колюче посмотрел на него, сказал:

– У меня к вам больше нет вопросов, господин генерал, – и, не попрощавшись, вышел на улицу. Он быстро направился в штаб своей дивизии.

3

После занятия города советскими и румынскими войсками Мукершану, еще утром сдавший роту другому офицеру, решил посетить шахтерский поселок, раскинувшийся за смутно маячившими невдалеке многочисленными копрами. В километре от поселка он встретил группу углекопов, сидевших на валунах и о чем-то угрюмо разговаривавших. За плечами шахтеров были приторочены котомки, в руках – посохи.

– Куда это вы собрались? – спросил Мукершану, присаживаясь рядом с шахтерами.

– А вы кто будете? И какое вам до нас дело? – в свою очередь спросил пожилой рабочий, откинув с головы брезентовый капюшон, которым укрывался от мелкого холодного дождя, спустившегося с какой-то приблудной тучки.

– Есть дело, коль спрашиваю.

Шахтеры с ленивым любопытством посмотрели на незнакомца, почуяв в его голосе неподдельную заинтересованность.

– Кто же ты, однако? – переспросил все тот же пожилой углекоп.

– Солдат. Не видите, что ли?

– Видим. Мало ли их тут бродит! Интересуетесь только вот зачем?

– Сам рабочий. Вот и интересуюсь. Все по профессиональной привычке поглядели на руки Мукертану. Удовлетворенные, загудели:

– Не обманываешь, похоже.

– А зачем мне вас обманывать?.. Покидаете, значит, шахты? – Мукершану нахмурился. – Эх вы!..

– Какое, однако, твое дело? – разозлился пожилой шахтер, который, по-видимому, был тут за главного. Мукертану подозревал, что это по его инициативе рабочие собрались в свое странствие.

– А ты зря сердишься, старик. Я плохого вам не сделал. Но только настоящий шахтер свою шахту не оставит.

– Свою?.. А ты погляди на нее! – все более раздражаясь, воскликнул рабочий. – Купаться в ней, в шахте-то? Уж больно вода черна; ты бы сам попробовал.

– Воду можно выкачать.

– Пусть хозяин сам качает. Сумел залить – пусть и откачивает. А мы с голоду не хотим умирать... Да что ты к нам прицепился?.. Откуда ты объявился? Пошли, чего его слушать!..

– Я сказал откуда. А ты зря, старик, торопишься. Батраками, что ль, к помещику? Не советую – плохой это хлеб. Возвращайтесь-ка к себе на шахту и принимайтесь за дело. Так-то оно будет лучше.

– Хозяину капиталы скоплять? Нет уж, хватит.

– Не хозяину, а себе, – спокойно возразил Мукершану и быстро сообщил: – Ваши будут шахты, поняли?

Рабочие недоуменно зашумели:

– Как бы нe так!

– Вырвешь у них – руки пооборвут.

– Не пооборвут. Коротки теперь у них руки. – Мукершану приблизился к пожилому рабочему, доверительно заговорил: – Что ты косишься на меня? Где это ты видел, чтобы рабочий обманывал рабочего? Вот возьми, почитай! – и Николае показал шахтеру документ, в котором указывалось, что он, Мукершану, рабочий с завода Решицы, является членом Румынской коммунистической партии. – Ну, что ты скажешь на это, старина?

– Простите за грубые слова, товарищ, – голос старого рабочего стал мягче, взгляд потеплел. – Откуда мы знали?.. Что же, однако, нам делать? С голоду пропадаем. Детишки пухнут.

– Вижу и понимаю. Но покинуть шахты и уйти в деревни – не выход из положения. Стране нужен уголь. Коммунистическая партия не даст помереть вашим детишкам.

– Значит, вы советуете нам вернуться?

– Да, советую.

– Ну что ж. Мы вернемся. Только знаешь, товарищ, недолго мы протянем, если так продолжаться будет...

– Знаю, – тихо проговорил Мукершану. .

– Ну что ж, пошли... До свидания, товарищ! – старый шахтер протянул было руку Мукершану, но тот сказал:

– Я с вами пойду, погляжу, как там у вас...

– Милости просим.

Шахтеры медленно повернули обратно.

4

Дивизия генерала Сизова с каждым днем пробивалась вперед и вперед, поднимаясь все выше и выше в горы. Дорог тут мало, да и те, что вились по ущелью, были заминированы немцами. Все мосты через многочисленные горные речушки взорваны, на их восстановление у командования дивизии не было времени. Оно имело задачу – как можно быстрее преодолеть Трансильванские Альпы, вывести соединение на равнину и двинуться полным ходом к венгерской границе, которую уже пересекли, совершив большой обходный рейд, кавалеристы генерала Плиева.

Радио приносило радостные вести, советские войска наступали всюду. Правда, на западе что-то не особенно спорилось у союзников, но о них как-то не думалось в те дни.

Полк Тюлина шел впереди. Используя метод, предложенный на слете сержантом Громовым, пехотинцы поднимались вверх, связавшись друг с другом веревками, как настоящие альпинисты. Веревки эти и прочные широкие ремни с модными крючками нашлись в повозках старшины Фетисова, предусмотрительно собравшего их при разгроме горного батальона противника.

Сам Тюлин и еще несколько бойцов-разведчиков поднялись за облака.

– Прекрасный командир! – вырвалось у генерала Сизова, смотревшего вверх. – Погляди, как организовал дело!

При встречах с Тюлиным Сизов уже ни разу не напоминал ему о прошлом, о тех далеких днях, когда генералу приходилось частенько журить этого офицера.

– Молодец! – искренне подтвердил Демин, которого всегда радовал рост людей. – Со временем из него получится толковый командир дивизии.

– Безусловно.

– И что еще важно – он стал больше заниматься политработой в полку, чего раньше с ним не было. Сейчас нередко сам беседует с замполитами, парторгами и комсоргами. Советует им, что надо делать, учит.

Среди камней, земляных глыб и кустарников перемещались серые цепочки бойцов, медленно, но неуклонно набирающих высоту. А по единственной тропинке, за ночь немного расширенной саперами, поднимались обозы. Откуда-то сверху катилось, точь-в-точь как при форсировании Молдовы в первые дни наступления:

– Раз, два – взяли!

– Давай, давай!

Было странно, удивительно и отрадно слышать это чисто русское "давай, давай" в чужих, непроходимых дебрях.

За советскими солдатами поднимались румынские, хотя генерал Рупеску считал дальнейшее продвижение в горах безумием и предлагал Сизову двигаться в обход.

– Тут ни един тшорт не проходиль, – пытался говорить он по-русски, нажимая на колоритное слово "тшорт".

– Вот и хорошо. Обрушимся на врага неожиданно, – отвечал на это Сизов. – К тому же нам, советским людям, не привыкать двигаться непроторенными путями. Вы, господин генерал, беспокоитесь совершенно напрасно. Вашим солдатам будет легче: они пойдут вслед за советскими...

Рупеску промолчал. Но, отойдя от Сизова, тихо прошептал, багровея:

– "Вслед за советскими". Это-то меня больше всего и беспокоит...

Румынские солдаты старались не отставать от наших бойцов. Неподалеку от Сизова и Демина стоял высокий румынский офицер и следил, как поднимался в гору его извод, изредка покрикивая на подчиненных:

– Давай, давай! – и радостно улыбался, утирая потный лоб пилоткой, на которой виднелась красная пятиконечная звездочка. – Давай!.. Карашо!

Это был Лодяну. По распоряжению Рупеску его отстранили было от командования взводом, но солдаты заявили, что с другим командиром они не будут воевать. Корпусному генералу пришлось отменить свой приказ.

– Вот он, офицер новой румынской армии! – сказал генералу Сизову начальник политотдела. – Посмотрите, как воодушевлен, как горят его глаза! Никаким Рупеску не свернуть этого с избранного им пути!

Внимание начальников отвлекли Пинчук и Кузьмич, поднимавшиеся сейчас со своей повозкой вслед за полковыми обозами.

– А где же сноп, который подарили вам румынские крестьяне в Гарманешти? – вспомнил Демин, заметив, что на возу нет снопа пшеницы.

Отстав немного от обоза, Петр Тарасович объяснил:

– Обмолотили мы его, товарищ полковник.

– А куда зерно дели? Лошадям, поди, стравил?

– Ни. Отослал в свой колгосп, щоб посеяли на нашей земле.

– Это для чего же? – удивился Демин.

– Як бы семена дружбы... Не век же нам с румынами в ссоре жить, -прибавил старшина, вспомнив слова Шахаева, сказанные в беседе с Акимом. Подумав, обобщил: – Воны – соседи нам. А с соседями трэба жить дружно. Хай будуть нашими друзьями!

Демин и генерал улыбнулись.

– Верно, товарищ Пинчук. Румынский народ должен быть и станет нашим надежным другом. Семена этой дружбы сеете вы, советские солдаты, потому что несете освобождение всем народам. Этого ни один народ не забудет. У народа хорошая память.

– А як же? Забыть того нельзя!.. Я вот так разумию. – Пинчуку хотелось изложить и свой взгляд на положение вещей, но он увидел, что Кузьмич поднялся уже высоко, и надо было спешить.

– Разрешите идти, товарищ генерал? – попросил он. И, получив разрешение, быстро зашагал вперед, твердо и основательно ставя свои короткие, немного кривые ноги на незнакомую землю.

За горами стояло огромное зарево от опустившегося там солнца, будто где-то далеко, за хребтами, били тысячи батарей; пламя зарниц пылало, трепетало на горизонте, дрожало на потных лицах солдат, карабкавшихся по камням все дальше и выше.

Выше!..

5

Горы редели.

В районе реки Мурешул, куда с трудом пробилась дивизия, их уже было меньше, и сами они походили на большие возвышенности, покрытые лесом и виноградниками. После занятия селения Тыргу-Муреш и города Регин дивизия получила приказ переправиться через эту реку, захватить плацдарм и затем двигаться дальше, снова в горы, которые далеко проступали перед беспокойными взорами наших солдат.

Лейтенанту Забарову было приказано в следующую ночь пробраться на противоположный берег реки, выяснить систему вражеской обороны и, проникнув в ближайшее село, узнать по возможности, как велика численность неприятеля.

Задача была сложная. Забаров решил действовать силами почти всех разведчиков. Саперы с вечера приготовили несколько маленьких плотов, спрятав их на левом берегу. Плоты, однако, были закреплены недостаточно прочно, и их унесло вниз по течению. Саперы и разведчики обнаружили это, когда вышли к реке, чтобы начать переправу.

– Придется отложить до следующей ночи, – сказал командир саперов.

– Что отложить? – как бы не поняв, переспросил Забаров. Его огромная фигура неясно возвышалась в сумраке ночи. Дождевые капли громко стучали о маскировочный халат.

– Переправу, – пояснил сапер.

– Вон оно что! – Федор тяжело, с шумным свистом вздохнул.

Разведчики, наблюдая за ним, ждали, что будет дальше. Они не знали точно, как станет действовать их командир, но в том, что переправа не будет отложена, были уверены: разведчики не помнили случая, чтобы лейтенант оставил не выполненной до конца поставленную перед ним задачу. Некоторое время он стоял неподвижно, как изваяние, на берегу реки. Шахаев следил за ним.

– Можете идти, – глухо проговорил Федор, обращаясь к саперам.

– Мы останемся. Поможем вам чем-нибудь...

– Вы уже "помогли"... Идите!

Когда саперы ушли, он помолчал, потом повернулся к разведчикам, обнял суровым взглядом их темные, мокрые фигуры, вымолвил то, что уже давно было решено им самим, но в последние минуты обдумывалось лишь в деталях:

– Так, значит, вплавь. Снять маскхалаты. Голубевой остаться здесь и ждать нашего возвращения. Остаться и тем, кто не умеет плавать. Есть такие?

Таких не оказалось.

– Добро! Да, совсем было забыл. Наташа, тебе надо бы сбегать к старшине. Пусть он доставит сюда спирт и сухое обмундиромание.

– Не надо к нему ходить, товарищ лейтенант. Пинчук знает об этом и через час будет тут.

Забаров посмотрел молча на темную квадратную фигуру парторга, на смоченные дождем его белые прямые волосы и стал быстро стаскивать с себя маскхалат. Все начали делать то же самое. Раздеваясь, Семен – он прибыл недавно из госпиталя одновременно с Пилюгиным – не преминул уколоть Никиту:

– Наташа, ты гляди тут в оба. Особенно за Никитиными штанами присматривай. Не ровен час, убегут еще...

– Баламут ты, Ванин, больше никто! – возмутился за себя и за Наташу Пилюгин. Прыгая на одной ноге, он никак не мог снять штанину маскхалата. Потом снял все-таки и долго смотрел на Ванина. Семен не видел его взгляда, но догадывался, что взгляд этот тяжелый и сердитый.

– Что ты на меня уставился, Никита? Уж не кажется ли тебе, что ты -Юпитер и от взмаха твоих ресниц содрогнется Олимп, то есть я?..

Про Юпитер и Олимп Семен вычитал в книге, подаренной ему капитаном из армейской газеты. У Ванина была удивительно цепкая память. Читал он не очень много, но прочитанное запоминал крепко и навсегда, и главное, умел искусно применить в жизни.

Никита, конечно, не слышал ни про Юпитера, ни про Олимп. Но само это мифологическоe сравнение показалось ему обидным. Он проворчал:

– Сам ты и есть форменный Юпитер...

Первыми в воду вошли Забаров и Шахаев. Ледяная, она обожгла разведчиков, как кипятком. Некоторое время шли по дну, скользкому, устланному ракушками, которые неприятно лопались под ногами. Комсорг Камушкин, самый низкорослый среди разведчиков, уже плыл. Быстрое течение относило его в сторону, но он напрягал всe силы, чтобы не оторваться от остальных. Вскоре вынуждены были плыть уже все. Забаров давал направление. Среди шума дождя не слышно всплесков воды, и это было только на руку солдатам. Даже вражеские ракеты – извечные и опаснейшие враги разведчиков – на этот раз были на пользу бойцам: забаровцы ориентировались по ним. Ракеты часто взмывали вверх, но их свет не мог пробиться к плывущим сквозь частую сетку дождя, угасал, едва вспыхнув в сыром воздухе.

На середине реки течение было еще более быстрым. Разведчикам приходилось делать большие усилия, чтобы держаться нужного направления. Ребята коченели, но напряжением воли заставляли себя забыть о холоде. Самое неприятное творилось с Шахаевым: парторг чувствовал, как железные обручи судороги сжимали его ноги и они отказывались подчиняться. Вот когда малокровие подкараулило старшего сержанта!

"Неужели конец?" – подумал он, чувствуя, как ставшие вдруг тяжелыми и твердыми, словно сырые поленья, ноги тащат его на дно. "Рано, брат, нельзя", – прошептал он сквозь стиснутые зубы. И та же сила, что помогла ему, тяжело раненному, там, на Днепре, продержаться до конца, теперь удерживала его на поверхности воды. Шахаeв плыл, глубоко погрузившись в воду. Над рекою серебрилась одна лишь его седая голова. Но вскоре отказала правая рука – ее тоже скрутило судорогой. Чтобы не утонуть, Шахаев энергичнее стал грести левой, но и эта рука быстро уставала. "Ну, вот теперь, кажется, действительно конец", – подумал парторг с холодным спокойствием, напряженно глядя то на небо, то на невидимый почти берег.

По его лицу хлестали и хлестали струи дождя.