Текст книги "Вольф Мессинг"

Автор книги: Михаил Ишков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Если бы позволял контракт, я бы спел им:

 
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем.
Мировой пожар горит,
Буржуáзия дрожит!
 

Или так:

 
Мы пойдем к буржуям в гости,
Поломаем им все кости!
Мировой пожар горит,
Буржуáзия дрожит!
 

Глава 4

Прошла весна, наступило лето. Жизнь наша, дерганная, нелепая, обрела какую-то последовательность, оформилась в распорядок.

Теперь с высоты четырнадцатиэтажного дома если что-то и можно назвать подлинным, ангельской белизны счастьем, так это июньские дни двадцать первого, наши встречи, на которые после выполненного задания, как на явку, проверяя, нет ли слежки, являлась Ханни. Нашу духовную близость очень дополняла физическая. Или наоборот, я сейчас не помню. В такие мгновения мы были близки в самом библейском смысле, как две половинки единого целого, о чем так поэтично рассказал Создатель в своей широко известной книге, названной запросто – «Книга». Там есть глава о царе Соломоне и Суламифи.

Кто не читал, поинтересуйтесь.

Любопытно.

Всемогущий был прав, все были правы, Ханна, восседающая на мне, была права, я, возлежащий на ней, был прав. Прав был Гюнтер Шуббель и его босс Тельман. Прав был всякий, кому хватало времени заниматься любовью и бороться за справедливость. Прав был тот, кто уверовал в согласие и не замыкался в тисках «крови», «нации», «свободного рынка», «класса», «капитала», кто не отдавал всего себя борьбе за «права человека». Прав всякий, кого даже мировая революция не смогла оторвать от любимого тела.

Это факт, и с ним необходимо считаться.

Неправы были те, кто завидовал, кому не терпелось найти врага, кто уверовал в один-единственный рецепт на все времена, кто, отыскав его, кричал «эврика!», кто терзался от одной только мысли о близости с любимой женщиной, кто собственную немощь в этом святом деле сваливал на большевиков, плутократов, на арабов, лицом, напоминавших «лакированных обезьян», на славянских недочеловеков, на развратных лягушатников.

У таких людей нет будущего – это говорю я, Вольф Мессинг.

Во время выступлений, весь погруженный в поиски спрятанных предметов, я издали приглядывал за Ханной. Опасность я ощущал внезапно, покалыванием в пальцах.

Смутно нарисовалась какая-то маленькая станция, через которую должна была проследовать Ханна. С какой стороны ей грозила беда, от кого она исходила, кто к ней подбирается – гнусный маньяк или грабитель, будет ли у него эмблема какой-нибудь добровольческой банды или красная звезда на фуражке, – уловить не мог, только эту зловредную струю, истекающую из какой-то ментальной подворотни я ощущал остро.

Затем, во время аплодисментов, мне привиделась ватага фрейкоровцев, шастающих по вагонам и целенаправленно кого-то выискивающих. Во время поклона обнаружил, бандиты ищут женщину-связную. Откуда выплыла эта мысль, сказать не берусь – родилась и все тут. Я помчался в гримерную, там закрылся. Гостям, рвавшимся ко мне с визитами и поздравлениями, было сообщено, что я плохо себя чувствую, что я перенапрягся…

Устроившись на диване, вместо потолка смутно разглядел Хану, беременную, на последнем месяце. Пояс на животике был доверху набит какими-то резолюциями, решениями, постановлениями; черт их разберет, что они понапихали Ханне в животик! Меня прошиб ужас, какой я испытал только однажды, когда безбилетником добирался до Берлина. В следующее мгновение, силой своей мысли, подал Ханне сигнал об опасности. Она не услышала меня – глядя в вагонное окно, мечтала о чем-то заветном (о чем, не различил). Следующий ментальный оклик она тоже пропустила мимо ушей. Между тем поезд подбирался к станции, где возле водонапорной вышки толпились с пяток одетых в солдатское фрейкоровцев. Курили… Наконец один из них, по-видимому, старший, отдал приказ, добровольцы затоптали окурки и двинулись в подходящему составу. Я мысленно крикнул изо всех сил – берегись.

Ханна даже не шевельнулась.

Фрейкоровцы вошли в первый со стороны паровоза вагон, двинулись по коридору. Особенно внимательно они присматривались к молодым беременным женщинам.

Внезапно Ханна вскинула голову, и совсем как птичка, дернула головкой, глянула направо-налево, затем торопливо поднялась, вышла из купе и, поколебавшись, направилась к противоположному выходу. Все эти мгновения я с нараставшим ужасом наблюдал за ней. Она опередила охотившихся за ней фрейкоровцев на какую-то долю секунды. Когда добровольцы вошли в вагон, она закрыла дверь в тамбур. Когда же Ханне удалось незамеченной спуститься на перрон и скрыться в толпе, я испытывал настолько могучий оргазм, что вынужден был переодеться.

Вообразите мое удивление, когда вернувшаяся из поездки Ханна уверила меня, что никаких таинственных голосов она не слышала, никакие предупреждающие оклики не долетали до нее, просто она замечталась, вспомнила обо мне, о том, какой я глупый, что боюсь за нее.

Эта тайна до сих пор смущает меня. Уверен, Ханни говорила искренно. Как медиуму ей было далеко до Лоры. Если она не слышала мои предупреждения, какая сила подвигла ее внезапно покинуть вагон?

Хороший вопрос для Мессинга, не правда ли?

В любом случае, когда я признался в постыдном грехе семяизвержения, она смеялась так, как может смеяться молодая здоровая женщина, которой удалось хоть в чем-то посрамить любимого мужчину.

Она смеялась беззаботно! Разве этот смех не есть повод для самого тщательного психологического расследования?

Или вот еще анекдотический случай.

Все началось с неожиданной встречи с Вилли Вайскруфтом. Мы столкнулись на Фридрихштрассе возле моего отеля, что неподалеку от вокзала. Вилли первым окликнул меня.

– Вольфи? Ты ли это?..

Я не сразу узнал его.

Вайскруфт выглядел отъявленным босяком: армейская бескозырка, студенческий, форменный, видавший виды сюртук. Заношенные до заплат солдатские штаны, не первой старости сапоги. На рукаве пиджака череп оленя в перекрестии лучей, красно-бело-черный шеврон углом вниз и буква «R». Это знакомая мне по наблюдениям за Ханной эмблема откровенно смутила меня.

Перехватив мой взгляд, Вилли усмехнулся.

– Пришлось записаться. Жить-то надо. Россбах [20]20
  Россбах Герхард(28.02.1893 – 30.09.1967) – командир «Добровольческого штурмового отряда Россбаха», боевой офицер, командир пулеметной роты на Западном фронте (1918). Участник боев в Курляндии, где сражался с большевиками, а также в Силезии, где шла война с поляками. В 1923 г. принял активное участие в «пивном путче» Гитлера-Людендорфа, однако постоянно держался в оппозиции к гитлеровскому режиму. Был близок к Эрнсту Рему, руководителю отрядов СА. После расправы над Ремом в виду «политической неблагонадежности» был отправлен в отставку и доживал жизнь частным лицом. Один из представителей «правой» по отношению к гитлеровскому режиму оппозиции. (Такие тоже были в Германии).


[Закрыть]платит по пять марок за каждую акцию. Лупим левых…

Затем Вилли признался, что не прочь чего-нибудь отведать. Сегодня ему было как-то недосуг заняться вторым завтраком. [21]21
  Немцы обычно завтракают дважды, в 7 и 9 утра.


[Закрыть]Я предложил зайти в ближайшую бирштубе (пивную).

Заведение оказалось приличным, кельнер шустрым. Подбежав, шепнул: «Есть баварское»!.. Я поспешил заказать пиво, омлет, сосиски. Угостил Вилли сигаретой.

В компании с важным господином в добротной кожаной куртке, щегольской шляпе, Вилли чувствовал себя неловко, однако, напомнив мне о нашей первой встрече – зря я не отдубасил тебя на вокзале, – он повел себя свободнее. Нам было о чем поговорить. Скоро потертая армейская бескозырка одного и по-аргентински экзотичная, с низкой тульей и широкими полями шляпа другого перестали иметь значение. Вилли признался, что сидит на мели. Недоучившийся студент никому не нужен, а пребывание в революционной России и знание русского некоторые из его «камарадов» расценивают как отметину красных.

– Вот и верчусь.

– Как отец?

– Давно не видал и вряд ли когда увижу. Он едва не разорился, однако сумел вовремя спихнуть своих уродов какому-то провинциалу из Данцига и сбежал в Южную Америку.

Вилли вздохнул.

– В Аргентине, говорят, тишина и порядок. Жрут от пуза.

– Что же ты не поехал с отцом?

Вайскруфт усмехнулся.

– Отец!.. Он выгнал меня, а в Америке меня никто не ждет. Здесь какая никакая, а работа и, должен признаться, наметились перспективы… Вот тебя встретил. К тому же я какой-никакой, а все-таки немец и не хочу забывать об этом, а Аргентина… Это прекрасная страна, только там слишком много коров.

Он неожиданно оживился.

– Что касается уродов, после Данцига они вернулись в Берлин и осели где-то в предместье. Ездят по провинции, дают представления. Поют куплеты насчет какой-то Марлен, которая всегда держит юбчонку поверх колен. Или пупка, точно не помню. Они еще танцуют. Вообрази, Бэлла трясет гривой, Марта бородой – цирк, одним словом. Революционерам нравится, мать их так… – последние слова он выговорил по-русски. – Вот сиамским сестрицам не повезло – говорят, какая-то красная сволочь зарезала их в борделе.

– Ты не любишь красных?

– А за что мне их любить? За то, что мутят воду и того и гляди накинут на шею немцам большевистскую удавку? Я как-то встретил Шуббеля, помнишь такого? Он играл на аккордеоне ногами.

Я молча кивнул.

Вилли с намеком глянул на меня и спросил.

– Говорят, он вроде прибился к коммунякам? Ты не слыхал?

Я неопределенно пожал плечами.

– Видно, мечтает, чтобы ему еще и ноги оторвали, – засмеялся Вилли.

Я промолчал.

– Ханну помнишь, его сестричку?

Я кивнул.

– Встретил ее в Мюнхене, тоже какая-то красная сволочь.

Он внезапно замолчал. Съел омлет, сосиски, допил пиво. Мне стало ясно, пора прощаться. Все, что в ту пору обычно выяснял каждый немец, встретивший довоенного дружка, мы с ним выяснили.

Вилли, однако, прощаться не собирался.

– Что касается Ханны, эта тощая пролетарка не утратила дар человеколюбия. Ссудила меня на поездку в Берлин. Надо бы отдать, да нечем, так что закажи еще пиво.

После того, как кельнер поставил кружки, Вилли обратился ко мне.

– Ты, верно, думаешь, что я свихнулся на поражении и на ненависти к плутократам? Это не так, Вольфи. Мне все равно какого цвета сволочью быть, лишь бы платили.

– Если хочешь, я могу помочь тебе со средствами, – предложил я.

Вилли отпил пиво, откинулся на спинку кресла и презрительно усмехнулся.

– Нет, Вольфи. Я пока с голода не дохну…

Он неожиданно перешел на русский.

– И до милостыни не докатился. Вот миллион я бы взял.

– У меня нет миллиона. Разве что марок.

– Кому теперь нужны марки. В цене доллары. Ты не отчаивайся, у тебя скоро будет миллион. Я видал тебя в Винтергартене. Знакомая дама пригласила. Высший класс, Вольфи. Это говорю тебе я, Вилли Вайскруфт, сын владельца развлекательного и, учти, когда-то не последнего в Берлине заведения. Это говорю я, неудачливый солдат, угодивший в пятнадцатом году в плен и познавший Россию. Ты не поверишь, но мне посчастливилось видеть Распутина. Я сразу почувствовал, у него есть сила, но ему далеко до тебя, дружище. Этот славянский недоносок жрал, пил, махался с женщинами, одним словом, тратил свою силу на что угодно, только не на полезное дело.

– Что ты считаешь полезным делом? Повисеть на дереве Игдрасиль? Овладеть тайной рун?

– Ты запомнил? Это радует. А почему бы и нет, Вольфи. Ты можешь относиться ко мне, как к сумасшедшему, но в следующей войне многое будут определять такие, как ты.

– Тебе мало одной войны?

– Войны не может быть мало или много. Она перманента, как и революция, которая в каком-то смысле тоже война. По крайней мере, так утверждает товарищ Троцкий.

Он вновь замолчал. У Вилли появилась странная манера обрывать разговор на полуслове, можно даже сказать на полумысли.

Вайскруфт неожиданно засмеялся.

– Ты знаешь, мне удалось сделать на тебе неплохой гешефт.

Далее по-немецки.

– Ja, ja, natürlich. Я предложил пари, что ты умеешь предсказывать будущее.

Теперь я пожал плечами. Мой кислый вид никак не смутил заметно повеселевшего Вилли.

– Возможно, ты помнишь, как на одном из твоих выступлений в Винтергартене какой-то усатый прощелыга потребовал от тебя ответ, на чем ему надежнее добраться до Мюнхена. На поезде или на машине?

– У него усики вот так? – я провел пальцами две черты под ноздрями.

– Точно. Ты подсказал, что лучше отправиться на машине.

– Да-да, что-то припоминаю.

– Ты не читаешь газеты? – удивился Вилли.

– Вообще-то нет. Они пачкают руки.

– А «Роте Фане»? [22]22
  Роте Фане(«Die Rote Fahne» – «Красное знамя») – газета (1918—39). Основана К. Либкнехтом и Р. Люксембург как орган Союза Спартака 9 ноября 1918. С 31.12.1918 центральный орган Компартии Германии. С установлением фашистской диктатуры была запрещена (в феврале 1933); до 1935 издавалась в подполье, затем её издание было перенесено сначала в Прагу (1935), а в октябре 1936 – в Брюссель. Выходила до осени 1939.


[Закрыть]

Я промолчал, а Вилли как ни в чем не бывало продолжил.

– Даже в этой паршивой газетенке написали, что шестнадцатичасовой поезд на Мюнхен сошел с рельс возле Регенсбурга. Есть погибшие. Я показал эту заметку своему дружку, и он с ходу выложил проигрыш. Так что если не хлопать ушами, прожить можно. А то, что я вырядился так непрезентабельно, так это маскировка. Тут подвернулось неплохое дельце проследить за одной красной сволочью, да вот встретил тебя. Так что сволочь подождет.

Он погрустнел, а я задался вопросом – кто мог быть этой красной сволочью? Уж не Вольф Мессинг? Мне стало не по себе. Я мысленно прислушался к Вайскруфту, однако выудить что-то более ценное, чем надоедливый мотивчик какого-то брутального фокстрота, мне не удалось. Эта мелодия настолько прочно засела в мозгах Вайскруфта, что я удивился, каким образом он ухитряется одновременно беседовать со мной?

– Мы давно не виделись, Вольфи, – погрустнел Вилли.

– Считай, семь лет, – подтвердил я.

Вилли вновь перешел на русский язык.

– Нам есть о чем поговорить. Например, мы могли бы работать в паре. Подумай, нельзя ли ввести в твой номер некий элемент случайности? Ты ищешь предметы, но один предмет найти не можешь. Я принимал бы ставки…

Я ответил ему по-немецки.

– Нет, Вилли, смысл моего выступления в том, что я нахожу всепредметы. До единого! Мне нельзя ошибиться, это условие контракта. К тому же я и не могу, потому что вижу их.

– Предметы?

– Да.

– Верю, – он попросил заказать еще пива. – За мной не пропадет. Вилли Вайскруфт всегда оплачивает счета. Тогда, возможно, тебя заинтересует информация, которой я владею. Твои дружки могут выложить за нее кругленькую сумму.

– Кого ты имеешь в виду под моими дружками?

– Шуббеля, дружище!

Фокстрот в его голове зазвучал на пределе слышимости. Он даже начал выстукивать пальцами забористый ритм, а у меня начался ступор – я никак не мог припомнить название этой разухабистой танцушки.

– Какое тебе дело до Шуббеля, до моих дружков и до меня?

– Хороший вопрос, – кивнул Вилли и помрачнел. – Деловой. Это выдает в тебе, Вольфи, ищущую, пытливую душу. (Накал изводившего меня шлягера резко спал.) Полагаю, ты тоже не обходишь корысть стороной. Не обижайся, но иногда я приглядываю за тобой. Это для твоей же пользы, Вольфи. Неужели ты всерьез полагаешь, что в этом мире можно прожить и хорошо прожить без помощи влиятельных друзей?

– Ты имеешь в виду господина Цельмейстера?

Вилли, совсем как его отец, презрительно наморщил переносицу.

– Кто такой господин Цельмейстер? Плутократ из самых ничтожных. Использовать такое чудо как Вольф Мессинг для того, что сытно жрать и спать со шлюхами, способен только мелкий мошенник.

– А крупный?

– Вот к тому я веду. Ты, кажется, упоминал о влиятельных друзьях? Они не привыкли швырять пфенниги попусту. Они платят за товар, за результат, за преимущество, а какой товар в грядущую эпоху будет в особой цене? Такие, как ты, Вольфи.

– Почему ты решил, что я могу связаться со Шуббелем?

– Потому что спишь с его сестрой.

– Ты и это знаешь.

– Ненароком, Вольфи. Случайно встретил вас возле «Континенталя». Ханна – замечательная девушка здоровых народных кровей. Ты знаешь, я тоже заглядывался на нее. Но не сложилось…

– Зачем тебе иметь дело с красными, если у тебя на рукаве эта эмблема?

– А если красные победят, Вольфи? Поверь, я знаю, о чем говорю. Я видал этих… – он перешел на русский, – очумелых. Разгром на Висле ничего не значит, дружище. Просто война перешла в новую фазу, и на этот раз я не хочу оказаться в числе побежденных. Я хочу жить на широкую ногу, ездить по миру, носить такую же куртку, как ты, такой же фрак, в котором ты выступаешь в Винтергартене. Почему это можно какому-то еврейскому мальчишке и недоступно мне Вилли Вайскруфту?

Увидев, что я нахмурился, он поморщился.

– Не надо обижаться, Вольфи. У вас, евреев, есть странная привычка толковать каждое слово как намек, а каждый намек как оскорбление. Мне в голову не приходило презирать тебя за происхождение. Разве что за дар… Но это воля небес и бороться с ней безумие. Я не скрываю, что хочу попользоваться твоим даром, погреться в лучах твоей славы. Задумайся вот над чем – в том мире, где твердят о «чистоте крови», господину с русскими корнями вряд ли позволят выбиться в люди. Скоро начнется заварушка, Вольфи, и кое-кто попытается сделать твоим красным дружкам вот так, – он чиркнул ногтем большого пальца по горлу. – Но твои дружки тоже не промах. Вот тебе мой совет, Вольф, уезжай куда подальше.

– Спасибо за совет.

Он допил пиво.

– Ты стал обидчив, Вольфи. Это плохо, дружище. Поверь, я знаю, что говорю. Итак, ты передашь Шуббелю мое предложение? Если да, приходи в эту пивную в четверг. Моя цена – тысяча долларов. Если твои дружки сочтут цену завышенной, тогда Auf Wiedersehen!

* * *

Признаюсь, предложение Вилли Вайскруфта ошеломило меня. Оказалось, что всякого рода «идеалы», сплоченные в ряды «измов», железные батальоны лозунгов, призывающих свернуть башку «реакционерам» и построить «наш, новый мир»; вопли, требующие «пустить кровь плутократам, вонзившим нож в спину Германии», – тоже имеют цену. В изложении Вилли спасение отчизны, классовая борьба, а также социальная, национальная и всякие другие революции приобретали какой-то неожиданный криминально-базарный привкус, тем не менее я счел своим долгом рассказать о нашей встрече Шуббелю.

О чем они совещались в своем комитете, не знаю, только на следующий день Гюнтер предложил мне встретиться с Вилли.

– Передай Вайскруфту, что я жду его в Моабите, в пивной «У тетушки Хелены». Ни в какие объяснения не вступай. – После короткой паузы Гюнтер как бы нехотя поинтересовался. – Ты сам как считаешь – это провокация или серьезный разговор?

Я сразу догадался, что он имел в виду, однако что я мог ответить? Станцевать привязавшийся ко мне фокстрот, отстучать ритм ладонями по столу? Черт возьми, я так и не вспомнил название этой прилипчивой мелодии! В памяти возникло что-то вроде ментального барьера, с которым мне еще не приходилось сталкиваться. Это мешало мне, требовало разгадки. Вот какая мысль пришла мне в голову – может, старый дружище таким странным образом выстраивал самозащиту? Или с помощью этого прилипчивого мотивчика он надеялся подчинить меня, оседлать и помчаться в сторону неведомой мне цели? Неслыханная самонадеянность и все же – что имел в виду Вилли, рассуждая о том, что мы могли отлично работать в паре? Интерес донимал меня. Я упросил Гюнтера, чтобы тот позволил мне присутствовать при разговоре.

Гюнтер предупредил.

– Ты берешь на себя большую ответственность, товарищ.

Мы встретились с Вайскруфтом на пересечении Фридрихштрассе с Унтер дер Линден. На этот раз он явился одетым вполне в духе Рот фронта – в гимнастерке, но без красной звезды на фуражке. Армейские штаны заправлены в сапоги. Когда я передал ему предложение Гюнтера, Вайскруфт на мгновение испытал страх, затем взял себя в руки и коротко кивнул. О гарантиях даже не заикнулся.

Вилли настоял шагать порознь. Как он выразился, в «целях собственной безопасности». Я уточнил – твоей?

– Нет, Вольфи, твоей.

– Мне бояться нечего, – по-русски ответил я. – Мне ничто не грозит.

– Пока, – уточнил Вилли. – И я не хотел бы, чтобы это «пока» скоро закончилось.

Мне было трудно понять, чего они оба – Вилли и Гюнтер – опасались. Я не состоял ни в какой партии, не примыкал ни к какому крылу, не хранил в номере отеля оружие или динамит, не посещал никакие сходки (первомайская демонстрация не в счет – пусть тот, кто не участвовал ни в какой демонстрации, первый бросит в меня камень). Я не принадлежал никому, кроме самого себя и Ханны.

– Послушай, Вилли – настоял я. – Благодарен тебе за заботу, но я как-нибудь сам позабочусь о себе. Твоя озабоченность вызывает у меня подозрения, не ведешь ли ты двойную игру?

– Конечно, веду, но об этом после. Сначала Шуббель, потом исповедь. Ты – слишком ценный экземпляр, Вольфи, чтобы так запросто уступить тебя врагам Германии. Говорят, ты способен читать чужие мысли? Это правда? Когда меня убеждают, что расплодившиеся у нас всевозможные чародеи и провидцы вроде Белого мага умеют улавливать мысли других, я только смеюсь в ответ, но к тебе я всегда относился всерьез. Мы обязательно встретимся и поплачемся друг другу в жилетки. Евреи и русские очень любят жаловаться на жизнь, особенно под рюмку водки. По себе знаю. Иди первым.

После такого напутствия я не мог отделаться от мысли, что того и гляди из-за какого-нибудь угла на меня набросится белогвардейский террорист, однако погода была теплая, ветреная, как всегда бывает в Берлине в июне, и до тетушкиной пивной я добрался без всяких приключений. Мы устроились в дальнем углу. Вилли сел отдельно от меня – расположился спиной к стене, не без опаски огляделся. Я смог уловить его возбужденное смятение, ведь он рискнул посетить одно из самых опасных гнезд, в которых собирались красные осы.

Через несколько минут к нему подсел Вилли. О чем они беседовали, я улавливал с трудом, и, если откровенно, их разговор был мне неинтересен. Что-то о добрых старых временах, когда у каждого, даже самого безрукого инвалида и хозяйского сыночка хватало на хлеб, порцию копченой свиной рульки с капустой и кружку пива. Мельком вспомнили сиамских близняток, далее начался деловой разговор. Разговаривали в полголоса, при этом Гюнтер и Вилли немерено пили пиво. В этом сторонник Рот фронта и доброволец из штурмового отряда Россбаха мало чем отличались друг от друга. И красные, и белые, вербуя сторонников, прибегали к одному и тому же нехитрому приему. После объявления политических лозунгов, целей и первоочередных задач движения вожди призывали соратников «постучать кружками», для чего существовали особые заведения. И белые, и красные, захватив власть в том или ином населенном пункте, первым делом раздавали своим приверженцам талоны на бесплатное пиво. Помню, в Варшаве, я задался вопросом, почему выступление коричневых в Мюнхене в 1923 году окрестили «пивным путчем». Позже выяснилось, что в назначенной вождем пивной штурмовикам отказали в дармовом пиве, и они просто-напросто отправились в другую пивную, по пути сметая местные власти и попадавшихся на улицах полицейских. Власти были вынуждены открыть стрельбу. Восемь человек погибло. Их объявили мучениками во имя «великой идеи германской нации».

Но вернемся к Вилли и Гюнтеру. Пока я боролся со второй кружкой, конверт с тысячью долларов успел переместиться из кармана Гюнтера в карман Вилли. Я обратил внимание, какая крупная и костистая рука у Вилли, как странно расположились на ней бугорки и кровеносные прожилки. Когда же он показал ладонь, я обнаружил, что его ждет долгая жизнь и мучительная кончина.

Вайскруфт ушел первым, потом мы с Гюнтером. В прихожей Шуббель предупредил меня.

– Будь осторожен, этот наци что-то темнит.

Так я впервые услыхал это поганое слово, хотя в ту пору в него вкладывали совсем иной смысл, чем тот, к которому мы привыкли сегодня. Шуббель имел в виду националистов, но даже в таком прочтении это слово резануло меня какой-то тупой, беспредельной безжалостностью. Мне было трудно поверить, что в таком коротком слове может уместиться чудовищная бездна.

На улице я поинтересовался.

– Что сказал Вайскруфт? – переспросил я.

– Зачем тебе знать? Меньше знаешь, крепче спишь.

Гюнтер сделал паузу, затем признался.

– Тревожусь за Ханну. Она засветилась. Живет одна. Мало ли…

Он даже не глянул в мою сторону. Я решил ответить на доверие героическим поступком.

– Устрою ее в гостинице. Пусть господин Цельмейстер немного позлится. Поселю в своем номере.

– Это будет лучшее решение, товарищ, – Гюнтер протянул мне правый обрубок, и я аккуратно и нежно пожал его.

– До свидания, товарищ.

Он повернулся и ушел. Я же, остолбенелый, еще пару минут стоял у входа в заведение. Гюнтер никогда и никому не протягивал то, что осталось у него от рук. Всякое прикосновение к его искалеченным конечностям он воспринимал как чудовищное оскорбление. У меня родилась благодарность, капелька этой благодарности до сих пор живет в моем сердце, даже в сердце того Вольфа, который обитает на высоте четырнадцатого этажа и теперь представляет собой незримую глазу конструкцию.

Тайну Вайскруфта мне открыла Ханни. Когда спустя неделю после начала нашей совместной жизни она известила меня, что ей необходимо еще раз навестить тетю, но теперь уже в Эйслебене, я предупредил – больше никаких теть, никаких документов никаких экспедиций, иначе я так загипнотизирую тебя, что ты забудешь, как тебя звать, кто твои родители и за дело какого класса ты готова принести в жертву свою молодую жизнь. Приведу в чувство только где-нибудь в Африке или в Америке, в прериях, среди индейцев.

– Это очень важно, Вольфи! – воскликнула она.

– А мне важна твоя безопасность, – отрезал я.

– Ну, Вольфи!..

– Никогда больше не называй меня этим гнусным прозвищем! Зови, как хочешь, – Воли, Вали, Вольфик, Гульфик, только не Вольфи!

– Какой ты капризный, товарищ!

– Я тебе не товарищ, а друг, ну и все прочее. Не заговаривай мне зубов!

– Надо говорить, не заговаривай зубы, товарищ.

– Хорошо, буду выражаться правильно, картавя, как старорежимный граф. Итак, куда ты направляешься? Что везешь? Что сказал Вайскруфт. Кстати, он признался, что соблазнил тебя.

Ханни засмеялась.

– Соблазнил меня ты, товарищ. Ты же мучаешь меня, суешь нос не в свое дело.

– Отлично. Тогда смотри сюда.

Я достал часы на цепочке и принялся раскачивать их.

На лице Ханни нарисовался испуг. Она закрыла глаза. А начал отсчет. Ханни не выдержала, глянула на часы, и с того мгновения уже не могла оторвать взгляд от циферблата.

Я начал отсчет.

Она внезапно и тихо выговорила.

– Вайскруфт предупредил, что в районном комитете партии есть предатель. Он потребовал еще одну тысячу, чтобы попытаться узнать его имя. Товарищ, это очень важное и ответственное задание. После «Мартовской акции» [23]23
  «Мартовская акция» 1921 года —восстание рабочих в Средней Германии и на химических заводах Лейне. Оно было подавлено силами армейских частей, полиции и добровольцами из фрейкоров.


[Закрыть]тетя в Эйслебене осталась совсем беззащитной. Только я могу доставить ей оружие, потому что знаю ее в лицо.

Я остановил часы и удивленно поинтересовался.

– Ты повезешь оружие? В дамской сумочке?..

– Нет, багажом.

Я в растерянности направился в спальню, там положил часы на столик и услышал из гостиной голос Ханни.

– Больше никогда так не поступай, товарищ Мессинг.

– Нет, моя хорошая. Теперь ты будешь рассказывать мне все-все.

– Все-все?

– Да, – подтвердил я.

– Даже то, что Вайскруфт пытался изнасиловать меня, а тебя не было рядом?

Я обомлел.

– Что значит пытался?

– Когда в восемнадцатом он вернулся с фронта и узнал, что я живу одна, он заявился ко мне и предупредил, что поселится у меня. За комнату будем платить пополам. Я засмеялась, а он пообещал, что явится через два дня с вещами. Я попыталась выгнать его, а он набросился на меня. Гюнтер крепко наподдал ему.

– Гюнтер?!

– Да, мой брат.

– Как же ему это удалось?

– Он как раз пришел ко мне в гости.

– Я имею в виду, чем он наподдал ему?

– Увидишь.

– Хорошо, тогда я сам поговорю с Гюнтером, потом приму решение.

– Какое?

– Узнаешь.

* * *

Шуббель выслушал меня в той же самой пивной, в которой встречался с Вайскруфтом. Он ни единым словом не укорил меня за то, что я проник в святая святых организации, просто пересказал мою историю и мои предложения подсевшему за столик товарищу Рейнхарду. Тот, по крайней мере, так назвал себя.

Товарищ Рейнхард слушал не перебивая. Ход его мыслей был подобен работе хронометра: точно, последовательно, без виляний. Быстро провел социальный анализ – из пролетариев, еврей, затем с той же четкостью добавил – это неплохо. Артист, привык купаться в лучах славы, мечтает ощутить себя героем. Затем дал мне оценку – не наш. По происхождению наш, но не наш, у нас местечковых много, со временем из них выковываются отличные товарищи, но не из этого. У этого фокусника масса буржуазной шелухи в голове.

Я глянул ему в глаза и подтвердил.

– Да, в моей голове много буржуазной шелухи. Я, например, не люблю работать без гонорара.

– Сколько же вы потребуете за свое участие?

– Ни пфеннига. Я хотел бы не участвовать, а рисковать вместе со всеми. За это деньги не берут. Даже местечковые.

– А вот тут вы не правы, товарищ Мессинг. Среди местечковых, к сожалению, попадаются такие, которые не только берут, а прямо-таки хапают. Хуже могут быть только те, кто готов помириться с новоявленными тевтонами, особенно с теми, кто сплотился вокруг крайних реакционеров. Я вижу, товарищ Мессинг, вы плохо разбираетесь в политических вопросах. Еще не избавились от дурмана вечных истин. Вас, полагаю, следует хорошенько подковать. Не желаете поучиться?

– Где?

– Об этом после.