Текст книги "Семирамида. Золотая чаша"

Автор книги: Михаил Ишков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 8

Вавилонян поместили на хозяйственном дворе, в пристройке, прилепленной к стене, отделявшей дворцовый комплекс от женской половины. Снабдили едой, предупредили – далее двора не отлучаться. Ардис, отправившийся изучать отведенную им территорию, вернувшись, разъяснил Сарсехиму, где расположены подсобки для рабов, где опечатанные и хорошо охраняемые склады с оружием, где подземная тюрьма – глубокая яма, прикрытая железной решеткой. Оттуда, в первую же ночь вдруг донеслись истошные, нагоняющие ужас крики, от которых волосы пошевеливались на голове.

На следующий день Ардис сообщил, что стражники, стоявшие у ворот, поделились – Шаммурамат после болезни заперли в собственных комнатах. Выходить запретили, так что рассчитывать на встречу трудно. Нужны деньги, с намеком добавил старик. Что касается болезни, один из стражников шепнул – у супруги начальника конницы случился выкидыш.

Все эти подробности евнух выслушал равнодушно. Насчет денег скупо огрызнулся – денег нет, отобрали на границе, как, впрочем, шкатулку и подарки вавилонскому царю. Про себя усмехнулся – хорошо, что Ардис не знает об изумруде. Неужели наивный старик всерьез рассчитывает, что евнух согласится пожертвовать камнем, чтобы спасти варвара и его спутников от жестокой казни? Единственное, что заинтересовало скопца – это подробности лесного чуда, да и то только в той части, которая касалась осуществления низменных намерений лазутчиков.

Из рассказа Ардиса вытекало, что мстители оказались кучкой трусливых червей, не способных не то, чтобы исполнить священный обряд, но и отстоять собственные жизни. Что касается «храмового осла», у бритого наголо жреца, после того как Нинурта насмерть уложил его, ассирийцы, торжествуя, с пением гимнов, отсекли детородный орган. Теперь прорицатели–бару и толкователи–макку под руководством Набу–Эпира решают, как поступить со священной реликвией. Многие, особенно те, кто чутко прислушивается к желаниям царя, настаивают, что для сохранности орган следует обмазать смолой и отправить в Дамаск, как свидетельство, во–первых: подлинности претензий вавилонянки, а во–вторых – как предупреждение Бен–Хададу, что пытаться подвергнуть родственницу Иштар чуждому в Ассирии обряду есть худшая форма святотатства. Этот жест должен был убедить сирийского царя – Салманасар готов исполнить волю Иштар и ее отца Ашшура и наказать тех, кто пренебрегает волей богов.

По мнению разбиравшихся в политике знатоков лучшего способа убедить Дамаск сдаться без войны и заплатить пусть даже и непомерно тяжелую дань, нет и не будет. Как иначе убедить прóклятых Владычицей (по–ихнему Ашерту), гнусных сирийцев сохранить свои жизни?

Когда наместник Иблу выступил с такого рода предложением, наследник трона и представители поддерживающих его городов высказались решительно против каких бы то ни было переговоров с врагами. Отказ был облачен в просьбу главного жрец храма Иштар сохранить священную реликвию в Ашшуре. Бен–Хадада следует известить, что его гибель предопределена, ее жаждут боги.

Сарсехим в пол–уха слушал Ардиса. Споры, как поступить с заасфальтированным талисманом, мало занимали его. Куда больше волновал вопрос – если ассирийские бандиты решат вернуть его Бен–Хададу, кого пошлют на это самоубийственное дело?

Ответ напрашивался сам собой.

Узревший будущее евнух испытал минимальную, пусть даже и заочную, признательность сыну царя Шурдану, верно рассудившему, что если священный талисман попал в их руки, нельзя его выпускать.

Что касается «храмового осла», Сарсехим выразился грубо, в том смысле, что когда вокруг злое и злое, использовать бесценный дар богов для личного обогащения кощунственно.

Восхищенному божественными размерами реликвии старому скифу – тот утверждал, что, по рассказам очевидцев, «ослиный» орган свешивался ниже колена, а в возбужденном состоянии был толщиной с полено, – скопец, презрительно скривившись, ответил.

– Сидел бы дома, болван, совал, куда прикажут, кто бы его тронул.

Ардис, обидевшись, посоветовал.

– Ты, Сарсехим, лучше подумай, что будешь говорить наместнику, когда он спросит, как ты допустил, чтобы лазутчики проникли на территорию Ассирии?

– А тебя не спросит?

Ардис пожал плечами.

– Я расскажу, все как было.

– А как было?

Старик–скиф задумался, потом пригрозил.

– Перестань путать меня, и если тебе есть чем оправдаться перед Нинуртой и Иблу, приготовься.

– Я давно готов, – ответил евнух, – только им не нужны наши оправдания.

– Не спеши, – благоразумно предупредил Ардис. – Не увлекайся отчаянием, иначе мы никогда не доберемся до Вавилона.

– А ты, если хочешь спасти голову, на вопрос – можно ли договориться с Бен–Хададом, – прокляни его, назови чудовищем и породителем чудовищ, ведь сынок его как тебе известно, настоящее чудовище. Так и скажи, Бен–Хадад – демон ночи Лабасу, выбравшийся на белый свет, чтобы терзать маленькую беззащитную Ассирию

Тут в нем взыграло авторское самолюбие и он добавил.

– Нет, о чудовищах не упоминай. Просто скажи – с Бен–Хададом договориться нельзя.

* * *

Предупрежденный Ардисом, Сарсехим до самого момента, как его выкликнули и повели к царю, неотрывно сочинял захватывающую, пробирающую до озноба сказку о демоне ночи, извергнутом на свет жуткой прародительницей тьмы и хаоса Тиамат. Начать следует с сотворения мира; с того момента, когда повелитель мира Ашшур с помощью благородного Мардука победил Тиамат, и, разделив ее плоть пополам, создал небо и землю.

Выходило складно, ассирийцам должно понравиться. Они любят, когда вавилонянин отдает предпочтение Ашшуру.

Его ввели в небольшой сумрачный, освещаемый факелами, зал. Здесь на низком возвышении, в компании с каменными быками–шеду, в удобном просторном кресле полулежал сухонький, остроглазый старик. Справа, возле кресла и на шаг сзади, возвышался пожилой высоченный вельможа с внушительным лицом, бок о бок с ним стоял чрезвычайно волосатый мужчина средних лет. Скопец смекнул, что пожилой, это, должно быть, Иблу, а тот, кто помоложе и непомерно бородат, младший брат царя Шамши–Адад. За ними, среди их немногочисленных приверженцев партии Иблу, удалось разглядеть Нинурту–тукульти–Ашшура.

С левой стороны кресла, ближе других к царю стоял чрезмерно красивый молодой человек, за которым толпилось куда больше знатных ассирийцев. Этот красавчик, по–видимому, Шурдан.

Вот кого он никак не рассчитывал встретить в кругу приближенных к царю людей, так это известного в Вавилон чудака и знаменитого составителя гороскопов Набу–Эпира. Мардук–Закир–шуми, лишенный главного своего предсказателя, наверное, похудел с горя. Мысль сработала без промаха – уману являлся учителем скифянки, следовательно, без ее протекции его никогда не перетащили бы в Ашшур. Выходит, даже после того, что случилось в лесу, она здесь в фаворе, поэтому ни в коем случае нельзя начинать с обвинений в ее адрес.

Начнем с Бен–Хадада.

Вдохновленный близостью неотвратимой расправы и презрением окружавших царя сановников, Сарсехим с порога сообщил великую тайну – царь Дамаска явился из страны мертвых. Он – злобный Лабасу, порождение Тиамат, он сам порождает демонов. Всякий, кому дорог дневной свет и установленный земной порядок, должен вступить в бой с чудовищем. Небесные боги–игиги помогут герою, с их помощью он одолеет порождение тьмы.

Его ни разу не перебили.

Сарсехим приободрился. Прихлынуло вдохновение, и он, ритмически чередуя слова, повел рассказ о том, как ему, несчастному, лишенному милости богов, пришлось подчиниться сирийскому чудовищу. Затем Сарсехим описал сына чудовища, их логово – оно напоминает мрачную пещеру, сообщил, что их подданные плешивы и разнузданы. Завершил гимном герою, который отважится вступить в битву с демонами и сразить их, как некогда храбрый Гильгамеш одолел громилу Хумбабу. Эти строки показались автору особенно удачными, ведь он умело призвал тщедушного Салманасара расправиться с чудовищным Бен–Хададом.

– Кто, кроме тебя, сын неба! Кто, кроме тебя, надежда мира! Кто кроме тебя, оплот чести!..

Салманасар неожиданно махнул рукой.

– Хватит.

Сарсехим покорно замолчал, не спеша опустил вскинутые руки и, как бы выпуская из себя божественный пар, уронил голову на грудь. Пошатнулся, однако никто не бросился поддержать его, и евнух предпочел остаться на ногах, приберегая такое спасительное средство как падение на колени и лобызание ног, на крайний случай.

Вот что еще успел заметить Сарсехим – это доброжелательный прищур Шурдана и откровенный холод в глазах Иблу.

Салманасар неожиданно сменил позу. Царь привстал, перелег на правый бок и, по–простецки поджав под себя ногу и спросил?

– Чем ты можешь подтвердить свои слова? Почему я должен верить негодяю и предателю? Твой напарник–скиф утверждает, что Бен–Хадад не глуп, город сильно укреплен, у него много союзников.

– Мой напарник, государь, спасает свою шкуру.

– Ардис – старый боец, ему ни к чему лукавить, – вступил в разговор Иблу. – Его ценят в Вавилоне.

Сарсехим обратился к Иблу.

– Он хорош на поле боя, господин, но мы сейчас рассуждаем о другом – имеет ли право отпрыск мира мертвых царствовать в мире живых? С каких это пор подземные боги–аннунаки получили право вмешиваться в жизнь черноголовых, и не обязан ли каждый смертный противостоять им любым доступным ему способом? Ардис храбр, честен, но он чужак, ему трудно проникнуть в наши сокровенные таинства.

– А ты честен? – ехидно поинтересовался Иблу.

– Господину угодно шутить? – спросил Сарсехим. – Где он встречал честного евнуха?

В зале засмеялись, улыбнулся и Салманасар.

Сарсехим почувствовал, что угодил.

– Мы созданы для того, чтобы хитрить, изворачиваться, следить, докладывать… – Сарсехим приказал себе остановиться, но его уже понесло, и он с ужасом продолжил нанизывать слова. – Клятвы евнухов, что ливень в жару. Припекло солнце и вновь сушь. Евнухом следует пользоваться умело…

Неожиданно царь вскочил с кресла. Вавилонянин благоразумно рухнул на колени.

– Встань, – отмахнулся от него повелитель. – Ты не глуп, язык у тебя подвешен, но ты не привел ни единого доказательства чуждой миру живых природы Бен–Хадада.

Сарсехим поднялся, отряхнул несуществующую пыль с прикрытых долгополой туникой колен. Салманасар удивлено проследил за его руками – такого рода простота в присутствие царя царей могла стоить головы, однако Сарсехим не промахнулся.

– Великий царь, неужели Ардис не упомянул о том, что случилось с несчастной Гулой?

Салманасар заинтересовался.

– А что с ней случилось?

– После того, как был проведен свадебный обряд Ахиры и Гулы, Бен–Хадад сделал ее своей наложницей.

– Ты лжешь? – повысил голос царь. – Вавилонскую принцессу, младшую сестру моей супруги, сделали наложницей?

– Я говорю правду, повелитель мира.

Шурдан подал голос.

– Мне тоже донесли об этом.

– И ты молчал?

– Я ждал подтверждения. Евнух подтвердил эти сведения.

Салманасар задумался.

Наследник сделал шаг вперед.

– Мы должны наказать зверя, – заявил он.

В зале зависла тишина.

Сарсехим решил – рисковать так рисковать! – и первым нарушил тишину.

– Твой вопрос, государь, выдает в тебе ищущую света душу. Ты в недоумении, тебе трудно понять злое. Ты ищешь оправдания, потому что трудно поверить, что кто‑то в подлунном мире отважится нанести оскорбление твоей родственнице.

Позволь напомнить тебе, о, величайший – зловоние, издаваемое Бен–Хададом, отравило мысли дамаскинцев. Узнав о случившемся, они бросились в пляс. Они прилюдно совокуплялись на рынках, в подворотнях, на проезжих частях улиц, в садах и в тени городских стен, не спрашивая при этом, ни кто твой супруг, ни кто твоя супруга. Их безумную похоть тешили подвиги, совершаемые жрецами, которых в этом прóклятом месте называют «храмовыми ослами». Их нельзя назвать жрецами, скорее, демонами.

Они, – голос Сарсехима возвысился до звенящего негодования, – потребляли самых порядочных женщин, которые добровольно позволяли нанизывать себя. Другие использовали камни, деревянные колы, кто побогаче – отлитые из золота и серебра фаллосы, которые во множестве расставлены возле их главного капища. Девственницы жертвовали еще несмятым лоном, юноши отрубали свои еще не знавшие женщин зебы и бросали их к подножию пьедестала.

Иблу перебил евнуха.

– У сирийцев свои законы, у нас свои. Разве у вас в Вавилоне каждая женщина не обязана раз в году послужить Иштар? Разве они не собираются на площади перед храмом и не ждут, пока чужестранец бросит ей в подол монету? Разве она не идет с ним и не совокупляется с ним в тени храма?

– Разве я возражаю, храбрейший?! Разве я вправе повысить голос и указать, что этот обычай, пришедший к нам из тьмы веков, давным–давно смягчился требованием соблюдать достоинство семьи. Разве мы в Вавилоне, а вы здесь, в Ассирии, не вознеслись до понимания святости предустановленного Ашшуром порядка, повелевшего соблюдать нравственный закон и заботиться о всяком, кто честен и исполнителен, кто почитает господина и храбро сражается с врагами, кто способен оберечь себя от демонов и защитить от них своих домочадцев? Спроси, о благородный, знаменитого уману Набу–Эпира, которого я вижу в этом зале – разве этот мир не создан Мардуком–Ашшуром, воплотившем в себе свет, добро и истину? Разве не его дети охраняют тишину и благодать в подлунном мире? Разве не в их числе неодолимая в бою и щедрая в любви Иштар?

Здесь Сарсехим, как бы дожидаясь ответа на эти звучные, но не имеющие отношения к делу вопросы, позволил себе перевести дух. Пауза в таких делах очень важна, она придает говоруну особый припах мудрости.

Сарсехим едва заметно скосил глаза в сторону Шурдана. Лицо наследника было холодно, но за этой холодностью Сарсехим различил немой и требовательный приказ – говори еще. Не молчи, не дай им смять себя.

Говори! Говори! Говори!

Салманасар вопросительно посмотрел на Набу–Эпира. Тот смутился и подтвердил, что ныне движение небесных сфер как никогда прежде согласовано с законами, установленными Мардуком–Ашшуром и обеспечивающими мир и процветание в мире живых. Точно измерен год, поэтому разливы священных рек происходят вовремя. Теперь можно с необходимой точностью определить местоположение любой звезды на небе и предвычислить ее ход на много лет вперед. Теперь можно точно предвычислить, когда бог Луны Син на миг прикроет лик бога Солнца Шамаша и наоборот, а это дает возможность точнее узнать волю богов. Это означает, что наука обрела силу предсказывать судьбу любого смертного, в ее силах предупреждать о приближении бурь, засух и землетрясений. Всякое покушение на установленный богами порядок может привести к нарушению хода времени.

– Чем это может нам грозить? – поинтересовался Шурдан.

– Тем, что земная твердь, имеющая, как известно, форму полушария, может рухнуть в первичный океан.

Наследник престола был удовлетворен.

Евнух со дня отъезда из Вавилона с непутевой скифянкой – как ей удалось избежать лап «осла» и, главное, зачем? – впервые почувствовал себя в своей тарелке. В такого рода спорах ему в Вавилоне равных не было. По наущению Закира он мог доказать что угодно и кому угодно. Он попытался привести еще несколько примеров, подтверждающих угрозу присутствия Бен–Хадада среди живых. Это грозит ввергнуть мир в состояние хаоса…

Салманасар движением руки запечатал ему рот.

Даже Иблу осознал неизбежность войны до победного конца. Далее отстаивать возможность переговоров с чудовищем, посягнувшем на честь дочери Вавилона, было небезопасно, особенно после злополучного происшествия, которое случилось с супругой племянника на охоте. Всех, особенно наместника Ашшура, очень беспокоило отношение царя к этому случаю, однако Салманасар хранил молчание, тем более угрожающее благополучию семьи наместника, что после слов предателя–евнуха, он явно склонился к точке зрения Шурдана. Эта смена настроения была осознана всеми присутствовавшими в зале сановниками.

Участь Дамаска была решена. Спорить было бессмысленно, уличать евнуха во лжи, напоминать о его перманентном предательстве тоже. Негодяй не скрывал подлости своей натуры, а такого рода прямота всегда была по сердцу Салманасару.

– Хорошо, – согласился Салманасар, – как же нам поступить в данном случае?

Он указал в сторону стола, на котором лежал обмазанный тонким слоем смолы член «храмового осла». В свете факелов он выглядел как новенький, готовый к использованию, жаждущий использования демон. Узкая щель, чуть приоткрывшаяся на его утолщенном конце, напоминала глаз бога, выбиравшего жертву для совершения гибельного для непосвященной или непосвященного обряда.

Сарсехим глаз не мог оторвать от предмета, который был чужд ему, хотя на основании установленного в природе божественного распорядка он был обязан владеть им, пусть даже и меньшим, но достаточно приемлемого размера. Он был обязан пользоваться им, заботиться о нем, испытывать блаженство от его использования. Гримаса судьбы заключалась в том, что теоретически он все знал об этом предмете – зачем он нужен и куда его совать, но фактически его лишили возможности опробовать инструмент на практике. Хуже всего, что все владельцы подобных устройств испытывали необъяснимую неприязнь к тем своим сородичам, кто был лишен зеба и обязательного приложения к нему в виде радующих глаз бубенчиков. Даже в бане они сторонились таких, как Сарсехим.

За все сорок лет, что Сарсехим прожил на свете, он до отвала насмотрелся на цветки, пчелки, сочные мякоти, волосатые чудовища, которыми Иштар одаривала каждую женщину. По долгу службы он излазил, изучил все неровности во влагалищах и глубже, но ему еще никогда не приходилось видеть мужской член так близко. Он испытывал странное влечение к пропитанному ароматными смолами талисману, хотелось подойти, детально изучить его. В этот момент особенно очевидной стала несправедливость мирового порядка – одних судьба одаривает фаллосом несуразных размеров, другого лишает даже самой миниатюрной малости.

К грубости происходящего его вернул голос наследника престола.

– Позволь, великий государь.

Салманасар кивнул.

– Я предлагаю – заявил красавчик, – вернуть священную реликвию в Дамаск.

Это заявление было настолько неожиданно, что в зале наступила тишина. Салманасар с интересом глянул на сына.

– С какой целью?

– Чтобы напомнить чудовищу, что мы скоро придем и заберем ее. Пусть Бен–Хадад не рассчитывает на пощаду.

Салманасар неопределенно скривил лицо, и Шурдан добавил.

– Пусть этот подарок преподнесет ему евнух.

Подлый удар застал Сарсехима врасплох.

Сердце у него упало.

О, сильные мира сего, как вы коварны! Он ожидал от Шурдана чего угодно, даже легкого прижигания пупка в случае, если бы Сарсехим попытался скрыть что‑нибудь из того, о чем был извещен в Дамаске, но предложить отправить его в прóклятое место, в логово мерзкого людоеда, откуда тот чудом выбрался, да еще с таким довеском, как это мерзкое орудие, которым не пупок прижигают, а взламывают места куда более интимные и бесценные, – значило заочно приговорить несчастного к самой мучительной казни, которую способно выдумать сирийский демон.

Евнух приуныл.

Он спросил себя – может, прозреть, поведать присутствующим о гласе с небес, только что известившим Сарсехима, что Бен–Хадад есть агнец божий? Другими словами здесь и сейчас сочинить еще одну сказку о несравненных достоинствах Бен–Хадада. Объявить во всеуслышание, что непристойные поползновения были продиктованы, скорее, надеждой на мир и желанием быть всегда и во всем быть покорным Салманасару, чем попыткой вызволить из мира мертвых кровожадных покойников.

Он бросил взгляд на мрачного Иблу, на угрюмого Нинурту, на стражей, охранявших священную реликвию. Затем обратил свой взор в сторону наследника.

Тот ухмыльнулся и объяснил.

– Этот евнух в силах объяснить чудовищу, что к чему.

– Так тому и быть, – заключил Салманасар.

Глава 9

Сарсехим ни словом не обмолвился Ардису о том, что случилось в царском присутствии. Сразу уединился в дальней части двора – устроился в зарослях тамариска неподалеку от зиндана, где и просидел до темноты. Стенал молча, изредка поколачивал себя по щекам. Когда стало совсем темно и небо украсилось звездным узором, завыли в подземной тюрьме – видно, там тоже разглядели звезды. Этот скулеж подхватили городские собаки. Сарсехим с досады плюнул, вернулся в отведенную ему клетушку и, кряхтя, улегся на жесткую солдатскую циновку.

Заснул внезапно, во сне повстречался с богом. Это был какой‑то необычный бог – мало того, что он светился, так, присев рядом с Сарсехимом, поделился с ним хлебом, угостил вином из фляги, сделанной из сушенной тыквы. Небо, раскинувшееся над ними, было не привычное семичастное, круглое и хрустальное, а незнакомое – всеобъемлющее, темное и бесконечное. На прощание Сарсехима ударил незнакомца в ухо. Тот удивился и подставил другое. Евнух не успел воспользоваться предложением – его грубо дернули за плечо, разбудили.

Евнух с трудом открыл глаза. Над ним наклонился ассириец из благородных, в руке он держал огрызок свечи. Евнух не сразу узнал в нем воина, который сопровождал его от крепостной стены до цитадели.

– Вставай, пошли.

Сарсехим повиновался беспрекословно. По пути старался не загадывать, кому и зачем он понадобился. Когда же, миновав двор, они вошли в здание и воин указал ему на ступени, ведущие в подвал, евнух не удержался и машинально прикрыл ладонями пупок.

Его ввели в просторную, с низким потолком комнату, освещаемую заправленной нафтой* (сноска: Нефть. В современном Ираке нефть до сих пор кое–где выступает на поверхность земли) медной лампой. Посредине зала в кресле устроился наследник, за ним, сзади и сбоку, сгорбился писец, возле которого угадывались глиняные таблички и стальные палочки, предназначенные для выдавливания букв. В дальнем углу горой возвышался громадный, голый по пояс мужчина, чей срам был прикрыт кожаным фартуком. Сарсехиму не надо было объяснять, кто этот человек и зачем он присутствует при допросе.

Сарсехим сам указал на нательный пояс, но это не помогло. Палач сразу сунул руку между ногу и нащупал в промежности драгоценный камень. Пока умельцы из собственной канцелярии наследника престола расплетали пояс, Шурдан долго рассматривал изумруд. Даже запах мочи не смутил его, что лишило Сарсехима последней надежды. Этот ни перед чем не остановится.

Шурдан сумел перехватить его взгляд.

– Я не такой брезгливый, как тебе могло показаться, – объяснил он евнуху и, указав на изумруд, добавил. – Ты действительно хитрец по части устройства вторых доньев, так что у меня, чем дальше, тем сильнее укрепляется уверенность, что в добавление к заданию, которое поручил тебе великий царь, ты сумеешь выполнить мою маленькую просьбу.

В этот момент один из подручных приблизился и что‑то торопливо зашептал Шурдану на ухо. Выслушав, наследник как бы невзначай спросил у евнуха.

– В поясе была записка. Что там?

– Не знаю, господин, но полагаю, что Бен–Хадад уведомляет моего государя, что Египет вот–вот выступит на помощь Дамаску.

Шурдан промолчал.

Сарсехим торопливо добавил.

– Сириец рассчитывал, что письмо попадет вам в руки.

На этот раз Шурдан одобрительно кивнул.

– Значит, мы договорились? – спросил он.

Теперь кивнул евнух.

– Я всегда готов услужить такому важному господину, как твоя милость. Но я не могу взять в толк, какого рода услугу я мог бы оказать тебе?

Ассириец некоторое время размышлял, потом махнул писцу рукой – мол, это не пиши, – затем объяснил.

– Евнух, я успел убедиться, ты неглупый человек, поэтому решил поручить тебе пустяковое, но очень выгодное дело. Ты должен помочь Гуле избавиться от плода. Еще до начала похода.

– Господин ошибается, я – глупец. Будь я умным человеком, я бы спросил – зачем, но я скуден умишком и спрошу, как мне выполнить это задание?

– Ты еще хитрее, чем я рассчитывал, следовательно, ты опасен. У тебя нашли тайную записку, изумруд, этого вполне достаточно, чтобы лишить тебя жизни. Однако я готов предоставить тебе выбор – либо ты осуществишь задуманное, либо… – он движением головы указал на обнаженного мужчину.

– Его невозможно осуществить. Бен–Хадад трясется над Гулой. Он лелеет ее как птицу–феникс.

– Ты так считаешь? Тогда тем более… Дело, в общем‑то, простое. Надо только подсыпать в питье или еду Гуле особый порошок. Совсем немного, щепотку.

– Вот я и спрашиваю себя, кто и как мог бы подсыпать эту щепотку, и не нахожу ответа. Господину это понятно?

– Господину понятно, но господин рассчитывает на хитрость и ловкость человека, который за несколько месяцев успел предать своего царя и всех покровителей, бездумно даровавших ему жизнь. Этот проныра сумел подменить царскую невесту, втереться в доверие к нашему врагу, ухитрился вернуться из их логова – более того, отважился провести через границу лихих людей, посягнувших на наше вдруг объявившееся сокровище – воспитанницу Иштар. После всего этого он, все еще пребывая в краю живых, называет себя глупцом. Мне кажется, Сарсехим, что ты способен на бóльшее?

– Ты назвал меня по имени, господин, поэтому я буду честен – я спасал свою жизнь.

– Теперь попробуй сделать последний шаг и попытайся обеспечить свое будущее.

– Под твоим покровительством?

– Да.

– Но, господин, это невозможно. Бен–Хадад – вздорный человек. Меня казнят сразу, как я вручу ему замаринованный в асфальте зеб. Гула настоит на том, чтобы меня долго мучили. Как я смогу приблизиться к ней?

– Вот и я несколько дней спрашивал себя – как? Вопрос – кто? – для меня не существует. Кроме тебя, никто не сможет подобраться к Гуле.

– А я‑то как смогу?! – воскликнул Сарсехим.

– Я знаком с Бен–Хададом. Мы встречались с ним после сражения у Каркара. Он непременно захочет взглянуть на негодяя, который осмелился доставить такого рода подарок…

– Совсем необязательно… – перебил наследника евнух и тут же прикусил язык.

– Продолжай, – подбодрил его наследник. – Как видно, ты уже начал соображать. Я не хотел пугать тебя, ты достаточно напуган. Я обращаюсь к твоему личному гению – пусть твой ламассупоможет тебе спасти жизнь. Я же со своей стороны готов оказать тебе всяческое содействие. Тебе известно, Сарсехим, я очень многое могу. Я даю тебе день на размышление.

Он сделал знак писцу, который тотчас схватил стило.

– Теперь расскажи, что тебе поручили в Сирии. Если не хочешь, чтобы тебе прижгли пятки, выложи все сам. Если согласишься работать со мной, я проявлю милосердие, предоставлю тебе защиту. В противном случае тобой займется Нинурта.

– Я постараюсь убедить скифянку, чтобы меня простили.

– Ты это серьезно? – удивился Шурдан.

– Вполне, господин. У нашей Шами доброе сердце и достаточно разума, чтобы понять, что я ни в чем не виноват. Меня принудили, лишили выбора. Она милосердна и умна.

– К тому же очень красива. Ведь она красива, евнух?

– Необыкновенно, хотя я слабо разбираюсь в женской красоте.

– Не прибедняйся. Я многое о тебе знаю. Скажи, ее в самом деле подбросили на ступени храма Иштар, и богиня кормила ее свои молоком?

– Не могу припомнить такого случая. Мать родила ее во дворце под моим присмотром, там же Шаммурамат росла. Разве что с детства отличалась склонностью к непокорству и всякого рода проделкам. Однажды, когда Гула спала, скифянка отрезала ей косу. Любила кататься на лошадях. Мардук–Закир–шуми не препятствовал ей в этом.

* * *

Давно уже скопец не спал так сладко, как в ту ночь.

Сначала, сытый, томился на циновке, вспоминая, какими блюдами угощал его наследник ассирийского престола после допроса, какими винами он запивал жареную индюшку и рыбу под ароматным соусом. Количество чаш не ограничивалось. Порадовало, что наследник оказался благородным и щедрым господином. Он не стал мелочиться по поводу будущей оплаты – к изумруду, который Шурдан обещал возвратить евнуху после поездки в Дамаск, наследник обещал добавить горсть таких же крупных разноцветных камней.

Утром Сарсехима вновь порадовали отменным завтраком – жареной цесаркой, кашей, но не той жидкой, на воде, которой пичкали скифов и вавилонян из охраны, а царской – с изюмом, на оливковом масле. Вина, к сожалению, не дали. Когда он поинтересовался у притащившего все эти вкусности раба насчет напитков, тот промолчал. Настаивать было бесполезно. Насытившись, поковырявшись в зубах, Сарсехим приказал рабу вызвать охрану. Тот помчался как угорелый. Не обращая внимания на онемевшего Ардиса, который без стука вошел в комнату, Сарсехим назвал дюжему ассирийцу заветные слова – «С нами Иштар! С нами победа!» – и отправился на свидание с наследником.

Его не покидала уверенность – этот день он тоже выиграл у судьбы.

Шурдан принял евнуха в спальне. Сразу прогнал женщину, делившую с ним ложе. Та, чрезвычайно хорошенькая, выпорхнула из‑под покрывала в чем мать родила и выскочила через вдруг открывшуюся изнутри, потайную дверцу в стене.

Увы, увы, запричитал про себя Сарсехим, есть же на свете безопасные, радующие душу занятия! Сколько раз в бытность в Вавилоне ему самому приходилось тайными коридорами водить женщин в спальню Закира. Как ему жилось! Какой властью обладал, ведь недаром придворные и слуги во дворцах всегда уважительно относятся к евнухам, угождают им, дарят подарки, просят замолвить словечко. Единственная угроза, которой в те ласковые дни ему следовало опасаться, это ярость Амти–бабы, грозившей перерезать всех женщин в гареме, если Закир будет обходить ее стороной, дуру шестидесятилетнюю.

– Выкладывай, – предложил наследник.

Сарсехим начал с того, что поведал, как он не спал всю ночь, молил богов, чтобы те вразумили его услужить и великому Салманасару, и опоре царственности и любимцу богов.

Шурдан жестом прервал его.

– Не тяни.

– Камнем преткновения для меня, облеченного доверием такого важного человека, каким являешься ты, мой господин, был вопрос – зачем вытравливать плод?!

– Ты предлагаешь начать с матери? – радостно засмеялся Шурдан. – Ты играешь с огнем, приятель. Оставь свои гнусные намеки. Запомни, я ничего не слышал. Как ни крути, Гула мне родственница. Она родственница царю царей, она дочь Вавилона! Как же можно поднять на нее руку! Что касается целесообразности?..

Он сделал паузу, затем совсем, как отец, ответил тихо, вдумчиво.

– Но это между нами. Пусть Бен–Хадад озвереет. Злоба застит глаза, заставляет лезть напролом, отрезает путь к отступлению. Итак, Сарсехим, отвечай прямо, мы союзники или нет?

– Вот и я всю ночь пытался убедить себя, что мы союзники, но ответить, каким образом мне добраться до Гулы, тем более помочь ей избавиться от плода, так и остался без ответа. Как уничтожить ребенка и сохранить жизнь матери – это даже богам не под силу.

– Что же ты решил?