Текст книги "Том 4. Личная жизнь"

Автор книги: Михаил Зощенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц)

Кролики

Вчера в столовой я кушал кролика. И нет, ничего, знаете ли.

Сначала я, правда, с непривычки подумал, что мне какую-нибудь дрянь подсунули. А потом ничего, разъелся. Кушать можно.

Это мясо нежное и маленько курицей преподает. Или скорей цветной капустой. Очень приятно на вкус, только почему-то после этого выпить хочется. Но я это объясняю скорей психологическими причинами, чем воздействием этого мяса на организм.

А кролика я кушал в чужой столовой. В нашем учреждении с кроликами казус произошел.

У нас сорок служащих. Вот мы решили завести кроликов.

Ну, конечно, собрание, разные гордые слова, пятое-десятое.

Служащие говорят:

– Может, нам лучше свинок завести? Все-таки у нас столовая, объедки, пятое-десятое.

Но начальство решает кроликов завести.

Ну, сложились по шестнадцати рублей на рыло. Купили кроликов. Клетки. Уборщицу. Пятое-десятое.

Вот имеем двадцать три кролика и ожидаем от них, согласно обещанию, чудовищного приплода.

Только вдруг мы замечаем, что кролики наши очень такие, что ли, привередливые насекомые. Они и то не жрут и это не кушают. Их интересуют, видите ли, свеженькие овощи, листочки, сухарики. Еще чего! Очень в них барство наблюдается и капризы, чего даже не бывает у служащих.

В столовой у нас бывает много объедков – так они морды воротят. Они сырые объедки не едят. Они хотят свеженький хлеб, пятое-десятое. Пирожные, может быть.

Вот видим, начали у нас кролики сохнуть.

Начальники говорят:

– Пущай каждый служащий берет каждого кролика под свое шефство и пущай ежедневно своим подшефным чего-нибудь носит. Это и их не разорит, и всячески план будет выполнен.

Ну, стали служащие носить – которые корку принесут, которые печенье «Мария». А им все мало. У них только и делов – пожрать побольше. Это жуткое животное в смысле еды. У них никаких других идейных запросов не бывает. Им бы только пожрать.

Начальники говорят:

– Пес их знает – действительно много жрут. Вскочили нам эти кролики в копеечку.

Служащие говорят:

– Надо было свинок завести. Все-таки у нас объедки бывают.

Вскоре у нас кролики стали хворать. Главное, один кролик захворает, и от него все начинают хворать. Очень нежная тварь.

И чем лечить – неизвестно. Ихний врач говорит:

– Их надо едой лечить – это низшие животные. Они питание себе требуют.

Вскоре осталось у нас девять кроликов. Остальные дуба дали.

Ну, обрадовались служащие. Девять кроликов прокормить еще можно.

Вскоре наступила сырая погода. И хотя эти последние, как говорится, ходят в мехах, но тем не менее простужаются и, главное, боятся сквозняка. Еще чего!

Стали эти девять подлецов кашлять и чихать.

И вскоре осталось у нас всего две персоны.

Хотели мы их употребить в столовую. Но завхоз не позволил.

– Может, – говорят, – они одумаются и начнут нести потомство. Хотя это мало вероятно, поскольку это два самца. Но все-таки подождем. А нет – так тогда в столовую.

Наш бухгалтер устроил калькуляцию и подсчитал стоимость одного обеда из этих будущих кроликов. Он говорит:

– Один обед обойдется рублей в семьдесят.

Так что, кто из служащих получает сто рублей в месяц, тем, конечно, такой обед будет не по карману.

Ну, это, конечно, только у нас. Как в других учреждениях, я не знаю. Может, там кроликов по две копейки продают.

А у нас, извините, такой казус. Такое головотяпство. Ну, я понимаю, там, где нет столовой, там пущай кроликов разводят, а где есть объедки – там бы наилучше всего свинок.

И служащие у нас теперь прямо вздрагивают при слове «кролик». А при слове «свинья» улыбаются.

А так все остальное хорошо.

Понимать надо

Тут у нас в Ленинграде произошел довольно интересный случай. Один квартирант имел небольшую квартиру.

Вот имеет он небольшую квартиру и в этой небольшой квартире сжигает он электричества рублей на тридцать в месяц. Другие сжигают на такой площади рублей на пять, а он – на тридцать.

Он любитель электричества. У него день и ночь сияют лампочки. У него в каждом углу свет.

Даже одну лампочку он в клетку провел. У него в клетке жила небольшая белка. Так вот он и белку электрифицировал.

– Мне, – говорит, – интересно белку наблюдать при полном освещении.

Только однажды на собрании ему председатель жакта говорит:

– Вы, – говорит, – уж очень электричество не бережете. У вас, говорят, день и ночь в окнах свет играет. Надо полегче. Надо экономить.

Квартирант с обидой в голосе отвечает:

– Я, – говорит, – очень удивлен вашим грубым замечанием. У меня, – говорит, – счетчик. Я, – говорит, – дармового электричества не имею. За каждый, – говорит, – сожженный ампервольт я, – говорит, – плачу государству наличные деньги. И я так понимаю, что государство тем более заинтересовано, что я больше жгу. От этого государство крупные деньги имеет.

Тут встает один жилец, некто такой Жуков. Бывший партизан. Рабочий сейчас. Он очень горячо говорит, но немного, к сожалению, заикается:

– В-вы, – говорит, – я из-виняюсь, ф-ф-форменный д-д-ду-рак. Гос-государство, – говорит, – х-хочет освещать не только вашу паршивую квартиру, но и деревни, колхозы и так далее, и в силу этого, – говорит, – расход энергии и топлива очень увеличился. Надо, чтобы все пока что понемногу пользовались… А вы-вы, – говорит, – л-лезете со своими д-деньгами. Это, – говорит, – есть бур-бур-буржуазный подход к делу. В данном, – говорит, – случае в-ваши тридцать рублей гос-государству нужны, как с-собаке пятая нога. Вы, – говорит, – лучше с этих пор поменьше жгите, а то я могу на вас р-рассердиться.

Тут председатель от себя добавляет:

– Да, – говорит, – Жуков правильные мысли развивает. И, кроме того, в этой электроэнергии нуждаются заводы и фабрики, поскольку машины приводятся этим в действие. Так что, – говорит, – тут даже можно усмотреть в действиях вышеуказанного квартиранта некоторое вредительство на фронте пятилетки.

Тут сначала любитель электричества начал ругаться, но после заробел и говорит:

– Я, – говорит, – извиняюсь, конечно, но я про это не подумал. Я подумал, что это даже тем лучше, что я много жгу. Ладно, – говорит, – я белке перестану энергию подавать.

И начал с тех пор экономить. И рублей пятнадцать в месяц сэкономил. И ему, д-д-дураку, польза и государству: может быть, лишних пять лампочек в деревню проведет. И драгоценное топливо сохранилось на эту сумму.

На этом дело и кончилось. Началась экономия.

А рассказали мы эту историю вот к чему. Нам пишут, что учком 181-й ФЗС не только не экономит электроэнергии, но форменно небрежно относится к этому делу. В школе зачастую бесполезно горит свет. Тушить позабывают. И вообще этим вопросом не интересуются.

И нам теперь желательно, чтобы учком хором прочел наш небольшой рассказ.

Ну, еще мещанский жилец со своей белкой нам понятен, но тут видеть равнодушие у пролетарских ребят мы прямо не можем. У нас, может быть, сердце кипит от огорчения. Потому – понимать же надо, товарищи!

Варташевский

Значит, служит одна гражданка в производственном отделе. В городе Острогожске.

Ну, начальство над ней, как нам пишут, некто такой, может быть, знаете, Варташевский С.М. Наверное, Семен Михайлович. Или Сергей Михайлович. Не знаем. Не имели счастья лично познакомиться.

Вот, значит, служит она в производственном отделе. Проживает в Острогожске. А муж у ней, между прочим, в другом городе. Где-то там на периферии. В Красной армии.

Ну, конечно, неудобство. Муж в одном городе, жена в другом. Семейная жизнь от этого не так гладко идет. Нет такого, что ли, семейного счастья и уюта.

Только раз однажды приезжает ее муж в Острогожск. И говорит, дескать, кончен бал – а я за тобой приехал. Собирай вещицы и ребят – поедем и будем совместно жить в моем городе. А то, говорит, мне поднадоела такая семейная жизнь на разных планетах.

Ну, естественно, жена обрадовалась, сложила вещицы, побежала на службу и подала заявление, дескать, оревуар, до свиданья, за мной муж приехал. Не скучайте.

Некто Варташевский, ее начальство, вызвал ее к себе и так говорит ей грудным голосом:

– Конечно, ясно, если за вами муж приехал, конечно, мне придется вас отпустить. Только, может быть, вы врете, наворачиваете?

– Нет, – говорит, – ей-богу, честное слово, приехал. И мы всей семьей уезжаем. Варташевский говорит:

– Знаете чего. Приведите вашего супруга сюда. Я хочу на него наглядно посмотреть и удостовериться. И тогда я вас уволю со спокойной совестью. А если он не явится, тогда валяйте, служите дальше.

Ну, конечно, побежала супруга до своего мужа.

– Вот, – говорит, – Володя или, там, Петя, – канцелярия тебе велит явиться. Хотят удостовериться.

Боец говорит:

– Да что вы, обалдели? Что это – командир полка, что я ему являться буду. Вот еще.

Но все-таки пошел. «А ну их, – думает, – к черту – явлюсь. Их не переделаешь».

Взял и явился.

Неизвестно, какой у них там с Варташевским разговор состоялся. Наверное, поздоровались. Варташевский папироску предложил. Или, скорей всего, взял папироску у нашего бойца. Ну, конечно, пятое-десятое. Дескать, вы, что ли, муж? Уезжаете? Подтвердите, что это ваша жена и вы хотите с ней уехать в другой город.

Ну, наверно, еще про погоду разговорились, про искусство, про успехи культурного роста. И разошлись.

Нет, этот Варташевский не бюрократ, не канцелярский волокитчик. Другой бы на его месте – любитель бумажек – разные удостоверения потребовал, пятое-десятое. А этот поглядел, поговорил и без всякой переписки отпустил человека из душной канцелярской комнаты.

Даже к делу не пришили нашего бойца. Очень гуманно поступили. Неоскорбительно.

А так все остальное в городе Острогожске хорошо и благополучно.

Анна на шее

Из любовных историй я вам могу рассказать одну весьма смешную и трогательную историйку, любопытную по своей психологической тонкости.

Эта историйка рисует, что ли, некоторый наш недосмотр на одном позабытом участке жизни.

Короче говоря: по-моему, следует давать медали или какие-нибудь там знаки отличия за спасение утопающих. Иначе получается как-то не того. Посудите сами.

А стоял один мой знакомый милиционер на посту. Днем. Как раз, знаете, у Республиканского моста. Там Нева, знаете, течет широким течением. Могучие волны стремятся вдаль. Темные воды расстилаются перед взором.

А напротив, знаете, Зимний дворец во всей своей бывшей красоте. Направо – Петропавловский шпиль. Так – Академия наук. И Зоологический музей – довольно обшарпанное здание. Особенного там внутри, по правде сказать, ничего такого интересного нету. Ну, чучела зверей. Разные бабочки. Ну, разве что мамонт еще любопытен. Страшенный, черт, во всей своей бывшей красе.

Так вот, стоит наш милиционер на посту как раз у этого здания. Фамилия милиционера – Сидоренко Михаил.

Вот он стоит на посту во всей своей красоте. Бравый молодец. Красавец и добряк. На очень хорошем счету. И к тому же человек отчаянной храбрости.

В начале-то революции ему было, конечно, лет десять, так что эту храбрость он до сих пор не проявил. Но вскоре, как мы сейчас увидим, проявит ее в полном объеме.

Вот, значит, стоит он на своем посту. Любуется, может, на монументальные здания, поглядывает на темные невские воды с их державным течением, думает, может быть, сколько там, черт возьми, разной лишней рыбы и черт знает чего в глубине. Вспоминаются ему, может быть, картины крайнего детства, когда он мальчишечкой болтался по колено в воде и ловил разных там ершиков, жучков и колюшек. И вдруг видит – проходит вдоль моста какая-то молоденькая бабе-шечка в черной шляпке.

Милиционер думает: «Какая-то, думает, гражданка идет. Пущай себе, думает, идет».

И не придает этому решительно никакого значения.

«Мало ли, думает, сколько ходит гражданок. На каждую глядеть – глаза заболят».

И отворачивается он в сторону и начинает, может, думать про свои душевные дела. И кто ему нравится. И не жениться ли ему в этом году. Поскольку человек он молодой. На войне не был и здоровье имеет очень великолепное.

Вот, значит, он так думает и вдруг неожиданно видит – эта вышеуказанная гражданка в полной нерешительности берется ручками за перила и вроде как напряженно смотрит в темные воды.

Милиционер думает: «Ого, надо будет посмотреть за этой гражданкой».

Тем более он замечает, что гражданка как-то нервно и панически настроена. Ход у нее мелкий и неровный. И вся она, видать, находится в сильном волнении.

Вот он смотрит на эту гражданку. Хочет к ней подойти, чтоб поговорить об ее душевном и нравственном состоянии. И вдруг с криком замечает, что эта молоденькая еще барышня карабкается на перила и – ах, ужас какой! – сигает вниз, в эти темные воды, откуда возврата нету.

Ах, он моментально замечает все это и вдруг швыряет с себя шапку и расстегивает ремень.

Нет, наш храбрец не нуждается, конечно, в разных там похвалах и наградах и в разных почетных отзывах и в часах с надписью: «За храбрость». Или там в каком-нибудь серебряном портсигаре.

Настоящая храбрость и мужество, безусловно, выше всех этих корыстных соображений.

Но нам сдается, что за проявленную храбрость и мужество все же надо чего-нибудь давать.

В довоенное время давали чуть не за каждый шаг разные там знаменитую «Анну на шею» или там «Владимира с бантом». И давали там всякие медали с разными словами: «Мерси, благодарю, вот вы какой». И так далее.

В том, конечно, было много вздору, но вот нам сдается, что за спасение плавающих и утопающих непременно надо что-нибудь давать. Это, если разобраться в этом психологически, очень нужно. Иначе получаются такие вдруг неожиданные осложнения, которые потом долго надо расхлебывать. Так сказать, глубина человеческой психики мало исследована. И то, чего бывает, вызывает удивление. В общем, по-моему, надо давать.

Так вот, наш милиционер, у которого даже и на минуту не мелькнула мысль о награде, увидя сие ужасное происшествие и гибель молодого цветущего существа, моментально, не теряя присутствия духа и не закричав даже: «Помогите» или «Ах, спасите! Тонет!» или еще чего-нибудь такого, которое обыкновенно кричат малодушные люди, моментально сбрасывает с себя шапку и ремень.

Он моментально сбрасывает с себя куртку, шапку и сапоги и в одних, извиняюсь, брюках с громадной высоты сигает вниз вслед за исчезнувшей гражданкой.

Он сигает вниз, резво разбивает нахлынувшие на него холодные волны и вдруг видит, что гражданка на минуту вынырнула вновь. Она продержится еще две секунды и сейчас пойдет безвозвратно на дно морское.

Она вынырнула на минуту в жалком виде. Шляпка у нее сбилась. Платьице ее облепило. И ротик у нее набит водой.

Она фыркает носиком и жалобно глядит на небо, желая увидеть там чудо и спасение.

Но спасение близко.

Наш храбрец резво бьет руками воду и кричит:

– Один момент! Продержитесь!..

И вдруг – вот он берет ее за каштановые волосы и тянет ее к берегу. И она, как кораблик, скользит за ним в обморочном состоянии.

Тут наверху и внизу столпился народ. Все преужасно кричат. Какие-то дураки и болваны бегут зачем-то за кругами, в то время как решительно никаких кругов не надо, поскольку наш герой плавает, как рыба.

Кто-то бежит в музей и вызывает карету скорой помощи.

Какая-то дама торжественно держит в своих руках куртку, шапку и сапоги милиционера и всем кричит:

– Вот-то она – я, – держит белье этого героя.

Милиционер вылезает на сушу со своей ношей.

Все их обступают. Кто-то кричит бис и браво. Кто-то трогает за ручку молодую утопленницу и говорит:

– Она вполне живая.

Тут молодая утопленница сама открывает свои серые глазки и глядит на небо.

А на небе сияет солнце. Чудный мир развертывается. Птицы щебечут о разных свойствах счастья. Где-то летит аэроплан со своим жужжаньем. И в этом полете видно неслыханное мужество людей и желание их жить отлично.

Становится ясно, какое безобразие и какое малодушие так губить свою молодую жизнь, которая может пригодиться для более замечательных дел. Всем это становится ясно. И тогда наступает удивительная тишина, и все ждут, что сейчас скажет молодая утопленница.

Она открывает свои глазки, выплевывает воду изо рта и говорит: «Ох», потом: «Фу».

Потом глядит на милиционера и говорит ему: «Мерси».

Она ему говорит «мерси» и слабым движением ищет его руку, чтоб пожать.

Милиционер говорит: «Что вы, что вы». И тоже выплевывает воду из глубины груди. Потом говорит: «Оу» – и сильно кашляет.

Молодая утопленница говорит «мерси» и бормочет, что она сама не знает, как это вышло.

Какая-то тетка, позабывшая от любопытства все на свете, говорит:

– Кто-нибудь тебя разлюбил или бросил?

Молодая утопленница тихо говорит: «Да».

Тут все видят, что эта молодая женщина родилась в свое время от неврастенических родителей. Почти все видят, что она немножко истеричка и немножко оторвавшаяся от жизни.

Ее спрашивают, где она работает, и она отвечает: «В институте поварского искусства».

Тут вдруг с резким свистом приезжает карета скорой помощи.

Молодую даму берут на руки и сажают внутрь. И тогда все обступают карету.

Милиционер, одевшись в сухое, делает прощальный жест и снова хочет идти стоять на своем боевом посту.

Но всем видно, что он желает еще раз поглядеть на дело своих рук. И тогда все говорят: «Расступитесь, дайте ему подойти».

Он подходит, любовно смотрит на спасенную даму и говорит:

– Постойте кто-нибудь на посту, я сам провожу эту спасенную гражданку до больницы.

И, сказав так, он садится внутрь.

Все понимают психологию храбреца. Кто-то кидает в восторге шапку и кричит «ура».

Что было дальше, нам в подробностях неизвестно. Только известно, что он довез ее до больницы и велел главному врачу получше о ней заботиться.

Она пролежала там три дня. И три дня наш храбрец посещал ее, говоря, что он ее спас и он желает ее приблизить к жизни.

Но вот она выписалась на сушу, то есть я хотел сказать – домой. И живет себе дома.

Он теряет ее из виду, сердечно горюет от этого и разыскивает ее через адресный стол, зная, что ее зовут Анна Васильевна Теплякова.

Он находит ее и звонит энергично по телефону каждый день, а то и по два раза.

Она через неделю приглашает его к себе. Он ежедневно ее посещает и спрашивает о здоровье, так что она приходит даже в некоторый ужас и содрогание от излишних его забот.

Нет, она не хочет от этого снова броситься в воду. Она терпеливо сносит его посещения и не забывает сказать ему «мерси». Но после ухода она хватается за голову и говорит себе: «Это слишком».

Но тут он вдруг объясняется однажды ей в своих чувствах и говорит, что он ее так полюбил, как не может мечтать никакая другая женщина.

И он предлагает ей записаться.

Она очень радуется такому обороту дела и моментально выходит за него замуж, говоря, что ее прежняя любовь канула в вечность.

Они поженились и часто вспоминают удивительный день спасения. Причем он любовно смотрит на нее и всем знакомым говорит:

– Еще две секунды – и сию гражданку съели бы рыбы.

На что знакомые отвечают:

– Вы молодец. Поймали Анну Васильевну.

Но в довершение всего она оказалась истеричным существом. Вскоре после брака она стала закатывать ему чудовищные истерики и сцены. Но он покорно все это сносит и говорит, что он сам теряется в догадках, за что он ее так полюбил, больше жизни.

Так они и сейчас живут. Наш храбрец получил, так сказать, Анну на шею.

Нет, по-моему, если еще и не дают, то надо давать какие-нибудь, хотя бы пустенькие, жетоны за спасение плавающих и утопающих. А то что-то получается не того. Не по заслугам.

Счастливый случай

Говорят, в Америке на каждую личность в год идет бумаги двадцать пять кило. Вот это здорово.

Что они, лапшу из нее делают, что ли?

Нет, они из бумаги делают какие-то тарелочки, чашечки, блокнотики. У них там у бачка с кипяченой водой стопочка бумажных стаканов стоит. Один попьет и безжалостно выкинет этот стаканчик. В смысле заразы, говорят, очень гигиенично.

Ну, кроме того, они, конечно, книги печатают, переписываются друг с другом чуть не ежедневно.

А у нас бумаги, к сожалению, еще мало. Конечно, больше, чем в довоенное время, но все же чертовски мало.

К тому же у нас при слове «бумага» мысленно рисуются скорее плохие представления, чем хорошие. Нам мысленно рисуются какие-то удостоверения, какие-то счета от Электротока, какие-то комочки, лежащие на тротуарах, какие-то телеграфные бланки, на которых все слова расплываются, или жуткие конверты, которыми можно простоквашу покрывать, а не адреса на них писать.

Нам мысленно слышится скрипучий голос почтового работника: «А, да нет у нас бумаги, чего вы лезете!»

Ах, черт возьми! А мы мечтаем, чтоб у нас было много бумаги, чтоб и книги, и учебники продавались бы на каждом шагу, чтоб письмецо, в силу качества бумаги, приятно было бы послать, а не наоборот.

Одним словом, большие надежды у нас связаны с бумажным делом.

И в силу этого своим суровым взглядом мы должны окинуть наши ресурсы.

Вот в поле нашего сурового взгляда попался Сясьский комбинат.

Брови у нас сдвинуты, глаза мечут молнии, и побелевшие губы шепчут: «Черт возьми!»

А приехал туда на Сясьский бумажный комбинат один ответственный работник. Ну, конечно, увидел там горы мусора, грязи и кустарщину. Его главным образом удивило, что там нет даже подъездных путей. А там шлак и колчеданные сгарки вывозят, поругиваясь, от печей на тачках, вручную. Ну и, конечно, сваливают все тут же. Цельные горы образовались. Прямо Альпы.

Ну, конечно, разные комиссии и перекомиссии создали. Решили узкоколейку построить. Выписали вагонетки, пятое, десятое.

Ну, закипела работа. Начали расчищать путь для прокладки рельсов.

И вдруг видят – под горой мусора какие-то, черт возьми, рельсы виднеются, доисторические, что ли.

Очень удивились. Начали копать дальше. Пардон. Видят – чудесные рельсы проложены и на них вагонетки стоят. Пардон. Что такое?

Видят – готовый подъездной путь имеется. И целый состав чудных, хорошеньких вагонеток. Тут поднялись крики «бис» и «ура». Оказалось, не надо тратить народные соки – денежки. Все в порядке, путь готов, поезжайте.

Тогда стали думать, как это случилось. Главное-то – фабрика новая. Всего пущена к десятой годовщине.

А позабыли, чего у них имеется.

Ну, конечно, мы понимаем – текучесть состава и склонность погрязней жить, но все же, братцы, оно как-то не того.

Знаете что? Копайте дальше. Черт его знает, чего еще можете обнаружить. Может, там у вас под горой мусора целая бумажная фабрика заболталась.

Было бы на руку. Прибавилось бы у нас на каждую личность немного бумаги.

Бумага! Как говорится у поэтов: как много в этом чудном слове для сердца нашего слилось.