Текст книги "Том 4. Личная жизнь"
Автор книги: Михаил Зощенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)
Новые времена
В октябре этого года я отдыхал в Крыму, в одном тихом и небольшом курортном местечке К.
И вот какой удивительный случай там произошел. Два молодых пижона немного подвыпили в ресторане и вышли на улицу, чтоб обсудить вопрос о своих дальнейших развлечениях.
Не найдя ничего такого, что бы их развлекло, они, скуки ради, стали задевать проходящих женщин.
А дело было к вечеру. И прохожих было мало.
Вот наши подвыпившие франты, увидев проходящую молодую женщину, стали ей кричать, чтоб она подошла к ним. При этом один их них, грубо и цинично бранясь, стал делать ей всякие оскорбительные предложения.
Смущенная женщина поспешила уйти прочь.
Увидев ее смущение, приятели осмелели и окончательно распоясались.
По улице в это время шла одна молоденькая девушка. Как выяснилось в дальнейшем, это была Лиза В., молодой инженер, отдыхающая в санатории. Она только что проводила свою подругу в соседний дом отдыха и теперь возвращалась домой.
Увидев ее, приятели развеселились. И один из них крикнул ей то, что он крикнул первой женщине.
Это было в высшей степени безобразно и оскорбительно – слушать то, что он кричал.
Девушка вздрогнула и остановилась. Потом медленно подошла к ним и спросила:
– Кто из вас двоих это сказал?
Один из франтов, не вынимая изо рта папиросу, нагло ответил:
– Я это сказал. И могу тебе, милочка, повторить, если ты сюда подошла.
Девушка, размахнувшись, с силой ударила по лицу пижона так, что он закачался и еле мог устоять на ногах.
Приятели обалдели. И побитый стал прочищать свои глаза, засыпанные пеплом и искрами от его смятой папиросы.
Девушка, вытерев свою руку носовым платком, пошла своей дорогой.
Минута обалдения прошла, и приятели с ревом бросились за уходящей девушкой, с тем чтобы ее, вероятно, избить или проучить за слишком смелый поступок.
Они догнали ее на шоссе и стали хватать за руки.
И тут неизвестно, что было бы, если б в это время по шоссе не проходил местный аптекарь А.
Он только что закрыл магазин и теперь направлялся к дому.
Увидев, что два подвыпивших парня напали на женщину, благородный аптекарь бросился к месту происшествия. И там стал разнимать их. При этом стыдил и усовещивал приятелей, говоря, что не дело двум таким здоровым коблам так низко и по-хулигански вести себя.
Оставив свою жертву, приятели стали пикироваться с аптекарем. Пикировка была с бранью и криками. И аптекарь сказал девушке, чтоб она шла домой и что он тут один разберется в происшествии.
Девушка пошла по шоссе к дому. Но в это время один из приятелей, рассердившись на заступничество аптекаря, ударил его так, что тот упал.
Девушка снова поспешила к месту схватки.
Пьяницы, увидев, что она приближается к ним, почему-то задрожали. И, оставив аптекаря на земле, быстро удалились.
Девушка подошла к аптекарю и сказала:
– Как жаль, что я ушла. При мне они бы, вероятно, не по смели вас ударить.
Аптекарь ей сказал:
– Я рад, что вы ушли, а то бы они и вас ударили.
– Сомневаюсь, – ответила девушка. – Вдвоем мы бы их скрутили и доставили бы в милицию.
Девушка помогла подняться аптекарю и проводила его до аптеки. Они открыли ее и нашли там нужные медикаменты от ушибов и телесных повреждений.
На другой день аптекарь рассказал мне о том, что с ним было.
И я попросил его познакомить меня с этой девушкой, с тем чтобы выяснить, кто она такая и не будет ли она иметь претензию, если я напишу об этом происшествии в журнал.
И когда мы с аптекарем шли к этой девушке, я думал, что вот сейчас мы увидим рослую, цветущую богатыршу, не побоявшуюся выступить против двух мужчин.
Каково же было мое удивление, когда я увидел невысокую блондинку, очень милую и скромную. От нее веяло здоровьем и силой. Но вместе с тем она была удивительно женственна и казалась даже хрупкой.
Не скрывая своего удивления, я спросил ее, кто она такая. И девушка ответила, что она инженер-теплотехник. Она в этом году окончила вуз и теперь здесь отдыхает, прежде чем приступить к работе.
Я спросил:
– Вы физкультурница?
Она, улыбнувшись, ответила:
– Немного. Как все у нас в институте.
Я сказал:
– Это здорово, что вы проучили хулигана.
Она ответила:
– Конечно, я понимаю, это нехорошо – бить человека. Но у меня не было другого выхода. Его поступок был настолько несоветский, что я не могла сдержать себя. Я его била как врага советской власти, а не как мужчину.
Я снова стал говорить девушке об ее мужестве, но она, кушая яблоко, протянула мне другое и сказала:
– Ну, что об этом говорить. Вот, кушайте.
И я стал есть яблоко, глядя на девушку. И где-то у меня в воображении окончательно таял образ интеллигента из старого мира, в очках, калошах и с зонтиком.
И, глядя на девушку, я подумал: «Как это хорошо и как замечательно, что у нас такая интеллигенция. И как хорошо, что здоровье и сила не расходятся с разумом и сознанием».
Поминки
Не так давно скончался один милый человек.
Конечно, он был незаметный работник. Но когда он, как говорится, закончил свой земной путь, о нем многие заговорили, поскольку это был очень славный человек и чудный работник своего дела.
Его все очень расхваливали и заметили его после кончины.
Все обратили внимание, как он чистенько и культурно одевался. И в каком порядке он держал свой станок: он пыль с него сдувал и каждый винтик гигроскопической ваткой обтирал.
И вдобавок он всегда держался на принципиальной высоте.
Этим летом он, например, захворал. Ему худо стало на огороде. Он в выходной день пришел на свой огород и там что-то делал. Ухаживал за растениями и плодами. И вдруг ему приключилось худо. У него закружилась голова, и он упал.
Другой бы на его месте закричал: «Накапайте мне валерианки!» или: «Позовите мне профессора!» А он о своем здоровье не тревожился. И, упавши, сказал: «Ах, кажется, я на грядку упал и каротельку помял».
Тут хотели за врачом побежать, но он не разрешил отнимать от дела рабочие руки.
Но все-таки его отнесли домой, и там он под присмотром лучших врачей хворал в течение двух месяцев.
Конечно, ему чудные похороны закатили. Музыка играла траурные вальсы. Много сослуживцев пошло его провожать на кладбище.
Очень торжественные речи произносились. Хвалили его и удивлялись, какие бывают на земле люди.
И под конец один из его близких друзей, находясь около его вдовы, сказал:
– Которые хотят почтить память своего друга и товарища, тех вдова просит зайти к ней на квартиру, где будет подан чай.
А среди провожающих был один из его сослуживцев, некто М. Конечно, этот М. особенно хорошо не знал усопшего. Но пару раз на работе его видел.
И теперь, когда вдова пригласила зайти, он взял и тоже пошел. И пошел, как говорится, от чистого сердца. У него не было там каких-нибудь побочных мыслей. И на поминки он пошел не для того, чтобы заправиться. Тем более сейчас никого едой не удивишь. А он пошел просто идейно. «Вот, подумал, такой славный человек, дай, думает, зайду, послушаю воспоминания его родственников и в тепле посижу».
И вот, значит, вместе с одной группой он и пошел.
Вот приходят все на квартиру. Стол, конечно, накрыт. Еда. Пятое-десятое.
Все разделись. И наш М. тоже снял с себя шапочку и пальто. И ходит промежду горюющих родственников, прислушивается к воспоминаниям.
Вдруг к нему в столовой подходят трое.
– Тут, говорят, собравшись близкие родственники. И среди них вы будете чужой. И вдова расценивает ваше появление в ее квартире как нахальство. Наденьте на себя ваше пальто и освободите помещение от вашего присутствия.
Тому, конечно, неприятно становится от этих слов, и он начинает им объяснять, дескать, он пришел сюда не для чего-нибудь другого, а по зову своего сердца.
Один из них говорит:
– Знаем ваше сердце – вы зашли сюда пожрать, и тем самым вы оскорбили усопшего. Выскакивайте пулей из помещения, а то вы в такой момент снижаете настроение у друзей и родственников.
И с этими словами он берет его пальто и накидывает на его плечи.
А другой знакомый хватает его фуражку и двумя руками напяливает ее на голову так, что уши у того мнутся.
Нет, они, конечно, его не трогали, и никто из них на него даже не замахнулся. Так что в этом смысле все обошлось до некоторой степени культурно. Но они взяли его за руки и вывели в переднюю. А в передней родственники со стороны вдовы немного на него поднажали, и даже один из них слегка поддал его коленкой. И это было тому скорее морально тяжело, чем физически.
В общем, он, мало что соображая, выскочил на лестницу с обидой и досадой в душе.
И он три дня не находил себе покоя.
И вот вчера вечером он пришел ко мне.
Он был расстроен, и у него от обиды подбородок дрожал и из глаз слезы капали.
Он рассказал мне эту историю и спросил, что я насчет этого думаю.
И я, подумавши, сказал:
– Что касается тебя, милый друг, то ты совершил маленькую ошибку. Ты зашел туда по зову своего сердца. И в этом я тебе верю. Но вдова имела в виду только близких и знавших ее супруга хорошо. Вот если бы тебя завод пригласил на вечер его памяти и оттуда тебя бы выкурили и назвали чужим – вот это было бы удивительно. И в этих тонкостях следует всегда разбираться. Но что касается их, то они с тобой поступили грубо, нетактично и, я бы сказал, некультурно. А что один из них напялил на тебя фуражку, то он попросту свинья, и ну его к черту, дурака!
Тут сидевший у меня М. немного даже просиял. Он сказал:
– Теперь я понимаю, в каком смысле они меня назвали чужим. И все остальное меня теперь не волнует.
Тут я пожал ему руку. Подарил ему книгу. И мы расстались лучшими друзьями.
И когда он ушел, я подумал о том, что те же самые люди, которые так грубо выгнали его, наверно, весьма нежно обращаются со своими машинами. Наверно, берегут их и лелеют. И, уж во всяком случае, не вышвырнут их на лестницу, а на ящике при переноске напишут: «Не бросать!» или «Осторожно!»
Об этом, друзья, я как-то раз написал, но вот еще раз вспомнил.
Засим я подумал, что не худо бы и на человечке что-нибудь мелом выводить. Какое-нибудь там петушиное слово: «Фарфор!», «Легче!» Поскольку человек – это человек, а машина его обслуживает.
И, подумавши об этих делах, я решил для поучения записать этот фактический рассказ. И вот он перед вами.
С новым годом
Позвольте поздравить вас с Новым годом, уважаемые граждане.
Желаем вам, так сказать, всяких благ. Чувствительно благодарим вас за те пожелания, которые вы мысленно произносите по нашему адресу.
И позвольте по случаю Нового года рассказать вам одну поучительную историю.
Не без задней мысли мы приберегли эту историйку для Нового года.
Желание предостеречь уважаемых граждан от подобных происшествий в наступающем году – вот что движет нас в нашем намерении рассказать под Новый год об этом факте.
Прежний руководитель поехал в отпуск. Потом где-то что-то задержался по своим делам.
Конечно, в учреждении начались пересуды: дескать, где же это он, дескать, не перебросили ли его на другую, более низкую должность, или вообще что с ним.
И вот появляется в этом учреждении новый руководитель.
И тогда происходит общее собрание, на котором публика высказывает свои мысли, чувства и пожелания.
И один из служащих выходит на эстраду и тоже о чем-то говорит: высказывается и выражает надежды.
И в пылу своей речи он бросает упрек прежнему руководству, что вот, дескать, неважно работали, не сумели, запороли дело.
При этих своих словах оратор впивается глазами в лицо нового директора, желая прочитать, не зашился ли он, что так сказал, не навел ли тень на плетень.
Но он видит, что директор утвердительно кивает ему головой, как бы говоря: правильно, молодец, сообразил, как надо сказать, не то что там другие пороли чушь.
Увидя такое благословение начальника, ретивый оратор стал еще более углублять и развивать свою мысль.
Вот он развивает эту свою мысль и видит, что директор то и дело кивает ему головой, как бы говоря: молодец, собака, правильно загибаешь.
И, увидя такие многозначительные знаки, наш оратор совершенно, как говорится, сомлел от гордости и понесся на крыльях своей фантазии в заоблачные дали, говоря, что таких людей, как прежний директор, надо не только в три шеи гнать, но надо сажать в тюрьму и так далее.
Тут выходят на эстраду еще два оратора и, глядя на директора, который грустно и утвердительно кивает головой, еще более прибавляют пару, говоря, что только новое руководство способно извлечь учреждение из того болота, в какое завел прежний начальник.
И тогда поднимается на эстраду сам директор и выражает свое возмущение по поводу речей трех предыдущих ораторов. Он говорит, что, напротив того, прежний директор был на большой высоте, что именно он вывел учреждение на столбовую дорогу и что в настоящее время он имеет еще более трудную и более высокую должность. И он с делом справляется с неменьшим успехом.
И тогда все с великим изумлением смотрят на директора. И все видят, что он то и дело кивает головой. И тут все начинают понимать, что у нового директора имеется нечто вроде нервного тика.
Причем если он спокоен, то он подергивает головой редко, а чем больше он нервничает, тем чаще кивает головой.
Находящийся в зале доктор этого учреждения тихо дает свои научные разъяснения соседям.
Соседи передают диагноз врача окружающим, и вскоре весь зал понимает, что произошло.
Три предыдущих оратора с тоской взирают на директора.
Один из них пытается произнести речь с места, крича, что его не так поняли.
Но директор закрывает собрание.
У подъезда
Вчера я задержался у моих знакомых.
Немного поговорили. Потом одна спела. Потом хозяин часа три читал свои стихи. Так что довел гостей до полного обалдения.
В общем, когда взглянули на часы – был второй час ночи.
Певица осталась ночевать у подруги. А я, как говорится, побрел домой восвояси.
Спустился по лестнице вниз – дверь, к сожалению, уже закрыта. Надо звонить. Будить дворника. Неприятная процедура.
Нащупал рукой звонок. Звоню. Жду. Еще раз звоню. Нет, вижу – что-то не идет мой дворник.
А на душе довольно погано. Жалко потерянного вечера. Вдобавок все время на ум приходят хозяйские стишки. Особенно одна фраза привязалась. Прямо ударяет в голову: «Сердце бьется от радости…»
Раз, может быть, сто повторяю я эту фразу. Потом вдруг какие-то дурацкие детские стишки выплывают из памяти: «Сердце бьется, хвост трясется…»
Проходит минут десять. Сначала я подаю короткие, нежные звонки. Потом нажимаю более продолжительно. Потом минут пять стою, уткнувшись пальцем в звонок.
Начинаю легонько стучать ногой в дверь. Потом дергаю дверь и колочу в нее до того, что прохожие в испуге шарахаются.
Наконец, слышу долгожданные шаги и мелодичное позвякивание ключей. К подъезду подходит дворник в дежурной шубе.
Открывая дверь, он говорит:
– Тоже целый час колотит, – наверно, мне всю дверь расшевелил.
Я говорю:
– А если вы целый час слышите, как стучат, так какого лешего не открываете?
Он говорит:
– А я почем знал, что тут стучат? Мало ли стука идет по городу? Вы бы взяли и позвонили. Еще интеллигент, а кнопку найти не может.
– Да я, говорю, целый час звонил. Может, звонок не звонит.
– Ах, это очень возможно, – говорит дворник.
Он нажимает кнопку звонка, прислушивается.
– Так и есть, – говорит дворник, – обратно звонок оборвали. Ой, что я буду делать с моими жильцами, – я прямо не знаю. Каждый день что-нибудь особенное они мне преподносят.
Я хочу пройти на улицу, но дворник придерживает дверь ногой. Он говорит, подозрительно меня осматривая:
– А, может быть, это вы звонок оборвали. Я почем знаю.
Я говорю:
– Зачем же мне было рвать звонок, если он мне как раз нужен? Чудак-человек.
Он говорит:
– Вы мне зубы не заговаривайте, а лучше скажите – с какого номера, собственно говоря, вы идете?
– С десятого, говорю.
– Тогда, – говорит дворник, – подымитесь наверх и скажите хозяину – пущай он вас до дверей проводит. А то я не знаю, кто вы есть. И почему вы идете. И зачем вы тут целый час ночью в подъезде околачиваетесь.
Я говорю:
– Да хозяин, наверное, уже спать лег. Чего мне его будить? Вот если бы я с узлом шел, – вот тогда бы вы могли тревожиться.
Дворник говорит:
– Мне указанья не надо делать. Я все время должен тревожиться на своем посту. А уж если бы ты с узлом шел, то я бы тебя моментально в отделение милиции доставил.
Я говорю:
– Слушай, отец, я иду с десятого номера от Михайловых. Ну какого черта ты меня морозишь?
Дворник говорит:
– А может, ты мне всех этих Михайловых сейчас убил. Или, может быть, я не знаю, что ты с ними в настоящее время сделал. И, может, желаешь поскорей уйти. Как же я тебя пропущу?
Я роюсь в кармане, достаю рубль и даю дворнику. Он берет рубль и говорит:
– Вот тем более – как я тебя пропущу. Теперь меня еще больше сомнение берет. Может быть, этим рублем ты хочешь меня «смазать», чтоб пройти.
Я говорю:
– Слушай, отец, свистни милицию. Я с милиционером объяснюсь.
Дворник говорит:
– Или вот обратно свисток. Давеча свищу в свисток, а заместо настоящей трели у меня один писк получается. Гляжу – кто-то уж мне горошину выбил из свистка. И получается тонкий свист, на который милиция не подходит. Уж наверно кто-нибудь это сделал, кому это интересно сделать. На одного жильца я уже имею подозрение.
Я решительным тоном говорю:
– Отец, давай убери ногу от двери, – я сейчас пройду.
Дворник слезливо говорит:
– Вдобавок, может, ты с револьвером идешь. И, может быть, хочешь меня из револьвера трахнуть. Еще полгода пройдет, и я всю нервную систему себе испорчу такими случаями.
Я говорю:
– Отойди к черту от двери. Вот мои документы, – ты не имеешь права меня задерживать.
Дворник облегченно говорит:
– Ах, у вас есть документы! Что же вы об этом раньше не говорили? Тогда идите.
Поглядев на кончик записной книжки, которую я было начал вытаскивать из кармана, дворник сказал:
– Я бы вас, товарищ, сразу пропустил. А то вижу – мало ли кто идет.
Пошатываясь, я иду домой.
Снова почему-то вспоминаются дурацкие стишки: «Сердце бьется, хвост трясется».
Потом поэзия сменяется прозой. И на ум приходит народная поговорка: «Услужливый дурак опаснее врага».
Несчастный случай
Недавно, уважаемые товарищи, я проживал в одном доме отдыха.
Дом отличный. И там все великолепно. Никаких дефектов не заметно. Так что кроме чувства благодарности в сердце отдыхающего ничего не возникает.
Тем не менее извольте прослушать небольшую забавную историйку, связанную с этим домом отдыха.
Надо сказать, что дом этот находится за городом, в лесу. И построен он совсем недавно – этой осенью.
Лет пять назад такой домишко построили бы на живую нитку. А в настоящее время архитектор расстарался и построил дом фундаментально, красиво и, мы бы даже сказали, художественно. И это очень хорошо.
Не обошлось, конечно, без колонн. Но уж раз у нас такая любовь к греческому искусству, то нехай пусть будут колонны. Тем более, что тут архитектор вывел немного колонн – всего две колонны. И вдобавок издали их можно принять за две сосны. Так что какой же может быть разговор, – стоят и кушать не просят.
Но не в этом дело.
Вот вы смотрите на этот дом, и все вам нравится, – сердце радуется и душа отдыхает. Но вот ваш взгляд скользит по окнам нижнего этажа, и вдруг вы замечаете какую-то ненормальность. Вы ожидали увидеть прекрасные современные зеркальные стекла, и вдруг вы видите оконные рамы, в которые вставлены не то двенадцать, не то шестнадцать небольших стекол.
Вы снова с недоумением смотрите на все шесть окон фасада. Да, в великолепные дубовые рамы вставлены крошечные стекла.
Вы решаете, что инженер под конец строительства немножко свихнулся и устроил такой балаган. И на этом успокаиваетесь, тем более, что многим отдыхающим, оказывается, наибольше всего понравились эти окна. Некоторым отдыхающим это напомнило какой-то теремок в лесу и еще что-то такое сказочное.
Но вот в одно прекрасное утро, когда я вышел в сад, подошел ко мне один из здешних служащих и так сказал:
– Слушайте, я могу вам рассказать историю. И тогда вам будет ясно, почему у нас такие несуразные окна. Только просьба, если будете писать, не пишите, какой это дом отдыха, а то кругом будут смеяться, и нам этого не хотелось бы.
Я говорю:
– Расскажите. Должно быть, это интересно.
И вот он рассказал нижеследующую историю.
Осенью этот дом был готов. И с октября ожидалась первая партия отдыхающих.
В сентябре лихорадочно приводились в порядок последние мелочи. Уже привинтили крючки к дверям, прибили задвижки и шпингалеты. Повесили картины и занавески.
Все было готово к приему дорогих гостей. И только остановка была за стеклами. Весь фасад, где предполагались большие стекла, был не застеклен.
А на дворе осень, сырость. Правда, окна забиты щитами, но это не выход.
Директор дома писал слезные заявления туда и сюда, чтоб поскорее прислали стекла, но все было безрезультатно.
Директор с утра пораньше бежал на склад и там просил, умолял, кричал и чертыхался. Он говорил, что дело гибнет. Еще пара недель, и произойдет катастрофа, если он не получит стекла.
Но на складе пожимали плечами и говорили, что стекла для них ожидаются, но пока еще не получены. И нечего тут кричать и чертыхаться: это делу не поможет. Кроме них еще одно строительство ждет стекол и не волнуется.
Директор в панике махнул в Москву. Но там ему сказали, что стекла посланы.
Директор вернулся назад. Снова бросился на склад. Но на складе снова спокойно ответили:
– Пока ваших стекол еще нет. А как придут – сообщим вам.
Директор устроил на складе форменную истерику. Он кричал, что его режут, что его сердце – гражданина и общественника – не выдерживает такой пытки, что всего осталось девять дней, что, наконец, все путевки проданы и что отдыхающие уже, наверно, собирают свои чемоданы, чтобы ехать сюда отдыхать. На складе снова ответили:
– Ваши крики напрасны. Раз нет стекол, то склад не может выполнить наряд. Успокойте ваши нервы.
С грустью директор вернулся домой. Прораб и рабочие, как могли, утешали его. Говорили, что еще пару дней можно обождать. Что стекла важно вставить хотя бы дня за три до приезда отдыхающих. Что за три дня и замазка засохнет, и помещение отогреется.
Но директор был безутешен.
Через два дня, к вечеру, когда осталось всего шесть дней до приезда отдыхающих, прибегает к директору прораб и так говорит:
– Подлость заведующего складом не поддается описанию. Стекла на складе есть. Четыре ящика стекол лежат у них в грязи за сараем. Эти ящики видел мой племянник, который сегодня получал олифу. Наверное, эти стекла пред назначены у них для другого строительства. А мы тут с вами локти кусаем.
Директор говорит:
– Этот заведующий складом мне всегда был противен. Неужели он, скотина, не мог дать мне эти стекла, предназначенные для кого-то там, я не знаю? Ведь я у него сегодня был, и он даже не пожелал со мной разговаривать.
Прораб говорит:
– Нам остается одно – украсть со склада эти стекла. А наши стекла, когда придут, пущай заведующий отдаст тому строительству, с которым он цацкается и для которого он бережет эти стекла. Это будет справедливо. Директор говорит:
– Это справедливо, но небезопасно. Заведующий складом прибежит сюда, увидит свои стекла и поднимет тарарам.
Прораб говорит:
– А мы возьмем эти стекла и разрежем их на более мелкие составные части. И ни один черт в мире не узнает.
Директор говорит:
– Положение безвыходное. Приходится мне согласиться. Ладно, берите стекла, режьте.
И вот ночью прораб со своим племянником и сам директор со своей женой перелезли через забор склада и вынесли оттуда два ящика стекол.
Всю ночь и утро шла лихорадочная работа. Стекольщик резал стекла. Столяр строгал новые перекладинки для рам. И сам прораб красил эти перекладинки. К полудню все было готово. И вдруг прибегает бледный заведующий складом и так говорит прорабу:
– Вчера, к вечеру, получили мы стекла для вас, а ночью кто-то спер эти стекла. Что теперь делать, я ума не приложу.
Прораб говорит:
– Ах, как жалко, что у вас украли эти стекла. Еще хорошо, что мы устроились: достали кое-какие стекла на стороне. А то бы локти кусали.
Заведующий складом подозрительно посмотрел на застекленные рамы, но, увидев, что там вставлены какие-то мелкие стекла, ушел восвояси.
Однако вскоре дело распуталось. Директор и прораб получили дисциплинарное взыскание, и вдобавок из их жалованья стали вычитать за испорченные стекла. И, видимо, месяца через два-три вставят новые стекла за счет директора и прораба.
Заведующий складом, который и до этого несчастного случая почти что не здоровался с директором, совсем перестал с ним здороваться. Но директор на это плюет с высокого дерева.
