Текст книги "Записки сыщика"

Автор книги: Михаил Максимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Кто наделает вам, от невнимания и нерадения, убытков и лишних расходов? – прислуга.

Кто, наконец, заставит вас, никогда не сердившись, поссориться с вашей женой? – прислуга.

Кухарка, повар и кучер могут воровать у вас каждодневно: первые при покупке провизии, а последние, лишая любимое вами животное надлежащего корма, продавать овес знакомым извозчикам, вынося его поутру рано в водопойках.

Как кучеру удержаться, чтобы не оторвать у лошади подкову и не сказать вам, что ее потеряла лошадь. Этого мало – отвинтить у экипажа гайку и заставить вас познакомиться с его знакомым кузнецом и слесарем, с которыми у него свои сделки, – все это дело неблагонамеренного кучера.

У редкой кухарки, а в особенности нанятой вами с площади, не найдется десятка два знакомых и родных, кумов и кумовьев, двоюродных братьев.

У редкого повара не имеется штуки две или три двоюродных сестер. После этого как же им удержаться от накопления мучки, маслица, крупки или кусочка говядинки, пирожка, сахарцу и тому подобного? Сущее разорение для хозяев.

Для примера я расскажу вам, что значит прислуга.

В доме богатой женщины, вдовы, у которой было весьма порядочное семейство, жила в экономках много лет старуха. У этой старухи был двоюродный брат, тоже старик, которого она любила более всего в мире, да и он ее любил. И потому каждое воскресенье приходил к ней по утрам пить кофе, а нередко и обедать.

Эту старуху-экономку за ее долговременную службу хозяйка очень любила и во всем ей слепо верила. Да и экономка хозяйку свою также любила, и потому провизия, покупаемая ею каждодневно, всегда выходила с экономией, без остатка. Чай, сахар и кофе, также поношенное детское и самой хозяйки платье раздавалось ею каким-то бедным. Все другие экономические распоряжения служили для всего семейства образцом.

Ни одна кухарка не смела сказать хозяйке, что у нее провизии мало и что она щи для людей к вечеру всегда разбавляет водой, что у нее нередко не хватает хлеба. Боже избави! Ее бы на другой день прогнали.

Этого мало. Экономка эта, распоряжаясь экономическою частью, распоряжалась и детьми, которые нередко, по ее на них наговору, подвергались материнскому гневу. Тогда как дети были уже в совершенных летах и вполне понимали, что экономка их страшная мошенница, невзирая на ее лета, и отличная воровка.

Один раз старший сын был чем-то со стороны этой экономки сильно огорчен. Он пришел к матери и пожаловался ей на дерзости экономки. Он настойчиво просил прогнать мошенницу, объясняя, что она перемутила весь их дом и поселяет раздор между семейством.

Мать, не веря словам сына, велела ему замолчать и не оскорблять ее и экономку.

Ничего было делать, – ссориться сын не захотел и вышел от матери в слезах.

Но наконец судьба эту услужливую и преданную экономку наказала, и ее прогнали из дома без последствий. Вот как это произошло.

В доме этой богатой женщины произошла домашняя кража бриллиантовых вещей. Полиция, обыскивая прислугу, в том числе и экономку, нашла в сундуке ее два куска полотна и множество разных вещей, принадлежавших хозяйке. При этом надзиратель заключил, что вещи украла экономка и отдала их своему брату.

Продолжение к московским тайнам

Рассказ 1

Доброе смолчится, а худое молвится.

Пословица

Некто купец Палисандров от первого брака имел дочь с порядочной наружностью. Он решил, невзирая на свое ограниченное состояние, выдать ее в замужество хотя бы и за калеку, но непременно за богатого человека, дабы через это поддержать свои торговые обороты и занять в купеческом кругу почетное положение.

Мысль эта ни на минуту не давала ему покоя. "Эх! Кабы Бог привел мне устроить Феклушу, – так говаривал он второй своей жене, находясь по вечерам под влиянием лиссабонского вина, – то-то бы мы с тобой тогда, жена, запировали". Но, ложась спать, он задавал себе вопрос: как же это сделать ведь, пожалуй, богатый-то жених потребует много денег, а у меня их нет. С этой последней мыслью он, постоянно свертываясь в клубок на своей перине, как еж при виде собаки, засыпал до радостного утра.

У Палисандрова в числе его знакомых находились два коротких ему приятеля – оба оригинально опытные лица. Один был сводчиком, маклером и сватом темной руки, отличная бестия, по наружному виду можно было подумать, что он еврей, но на самом деле он был русский. А другой капиталист-процентщик, вечно смеющийся над человечеством, ни о чем не мыслящий, ничего не чувствующий и не понимающий, за исключением процентов в месяц, получаемых им от капитала, выдаваемого разного рода нуждающимся в ссуду. Как-то вечером, сидя втроем в каком-то заведении за бутылкой вина, разговаривали они о торговых и другого рода спекуляциях, о капиталах и капиталистах и, наконец, коснулись богатых невест и женихов.

Палисандров тотчас сказал:

– Ах! Если бы Бог привел отдать мне мою дочку за богатенького человека, – и не знаю, как бы я стал благодарить Бога! А того, кто бы мне это устроил, я бы наградил деньгами настолько, насколько бы он захотел. Ко мне ходят очень многие, да я дел-то с ними иметь не хочу, потому что обманут, злодейки, – этот народец уж мне известен. Покойный мой батюшка, когда я был женат на первой жене моей, мне часто говаривал: "Эх, Гаврик, не такую бы тебе надобно было иметь жену-то, а много богаче. Проклятые свахи меня надули. Впрочем, нечего сказать: она у тебя баба-то сама по себе хоть куда, да денег-то за ней нам дали мало, вот в чем беда!" После чего, бывало, покойник и хватит с досады-то чепарушки три-четыре порядочных, да и запоет песню: "Несчастная наша доля, деньги нас не любят!" Впрочем, покойный мой отец любил мою жену за то, что она умела ему угождать во всем.

– Что же, сударь, Гаврило Проходимович,– сказал, улыбаясь, сводчик, не отчаивайтесь, Бог милостив, лишь бы товарец-то ваш был видненький, а у меня женишок-то на примете на вашу руку есть. С капитальцем, тысячек двести серебрецом имеет. С маленьким только изъянцем: немного дурковат. Да это, думаю, ничего– при таком тесте, как вы, поумнеет – только бы дело-то состоялось.

– О товаре моем толковать нечего – товар хороший! Если бы только вот состоялось-то дело-то! Ох, тогда бы я тебя озолотил. Нам что за дело, что жених глуп! Тем лучше: с таким капиталом можно выдать и за калеку. Ведь это легко сказать: двести тысяч! Уж, верно, мне зять-то не отказал бы иногда для выгодной покупки товара дать на некоторое время в одолжение тысячек десяток?

– Уж конечно, сударь. Любя свою жену, чего человек не сделает?

– А на кого ты метишь? – спросил процентщик у сводчика.

– Вы этого человека знаете коротко, – отвечал сводчик. – Вы и отца-то его покойного, я думаю, знали хорошо. Мужик был хапуга и по своей то рговле многим известный, в особенности вашей милости, грех и не знать о таких людях.

– Да кто он такой? Хе-е-е-е! – трелью засмеялся процентщик.

– Купец Статуйлов! – отвечал сводчик. – Дело-то, думаю, я улажу нужно только похлопотать.

– Уж конечно, похлопотать, – сказал процентщик. – А главное, не пускай только в это дело баб, а то все испортишь.

– Я, сударь, Сидор Обдиралович, очень хорошо знаю, что тут бабы не годятся – это дело не бабье: у них на это ума не хватит; здесь нужно употребить коммерческий оборотец, и притом самый тоненький.

Во время разговора Палисандров, крестясь, приговаривал: "Вот бы хорошо-то! Вот бы дело-то было в шляпе! Вот бы мы тогда-то попировали бы!"

За будущий успех выпито было порядочное количество вина, и друзья расстались в полном удовольствии.

Палисандров, будучи дорогой на извозчике, вслух говорил сам себе: "Ну, если это состоится, что тогда из меня выйдет? Вот было бы хорошо-то! Вот было бы дело-то в шляпе!.. Ах! Помоги-то Бог, помоги-то Бог! Авось я тогда бы ожил!" – Понукая извозчика, он повторял самому себе опять одно и то же.

Извозчик, погоняя лошадь, несколько раз обернулся, чтобы разглядеть, кого он везет. При этом он думал про себя: не попал ли на седока сумасшедшего, с которого, пожалуй, и не получишь денег.

Подъехав к дому, Палисандров, соскочив с дрожек и отдав двугривенный извозчику, пустился бе гом, шатаясь из стороны в сторону, к воротам.

Войдя в переднюю комнату, он закричал кухарке:

– Анна! Скидывай скорей пальто. – И уже тише спросил: – А Таня дома?

– Дома-с, изволила лечь почивать, – отвечала кухарка.

– Таня! Таня! – опять закричал Палисандров, входя в зал. – Таня, иди-ка скорей сюда!

Жена, вскочив с постели, не знала, что и подумать, ибо подобных возгласов она никогда не слыхала. Не найдя второпях башмаков, она выбежала в зал босиком и в одной только рубашке.

Палисандров же, качаясь, повторял:

– Таня, слава Богу, авось на счастье Феклушино дело-то у меня уладится.

– Как ты меня испугал! – сказала жена, опустившись на стул.

– Таня! Если это так, то, думаю, Феклуша будет счастлива и мы с тобой также. Все зависит иногда от случая – не разговорись я сегодня с приятелем, так мне бы и в голову никогда не пришел этот жених. А я его немножко знаю.

– Да что ты беснуешься? Господь с тобой. Уж не помешался ли ты в уме?

– Ты не знаешь человека, с которым я говорил. А этот человек сущий дьявол! Да и из дьяволов-то, пожалуй, особого рода дьявол: раз пять горел, да не сгорел, в неоплатных долгах находился, все кончил, вылез сухим из воды, как утка! Говорю тебе, что ты ничего не знаешь и человека этого не знаешь. А он, если уж возьмется за что, так сделает. Он дал слово сварганить свадьбу. Стало быть, я могу надеяться на него и смело рассчитывать на успех, потому что я его знаю.

– Полно тебе болтать-то, – сказала жена,– ложись-ка лучше спать. Я, право, озябла, выслушивая твой рассказ – ты спьяну-то нынче болтаешь сам не знаешь что, а завтра проспишься– и заговоришь не то.

– Ну, ступай с Богом, спи. Я немножко подумаю, времени еще не много, выспаться успею. Дело мудреное – о нем нужно раскинуть план, чтобы не осрамить себя перед добрыми людьми.

Жена ушла, а Палисандров остался один. Положив голову на спинку дивана, он начал о чем-то думать и додумался до того, что, открыв рот, заснул. Жена, услыхав его храп, позвала кухарку, чтобы стащить его с дивана и уложить в постель.

На другой день он в город не выезжал. Но потом два дня сряду, являясь на биржу, сводчика не видал. "Что за диковина такая? – думал он. – Куда запропастился сводчик мой?"

На пятый день, поутру, подходя к бирже, он увидал сводчика, разговаривавшего с каким-то неизвестным ему молодым человеком. Раскланявшись, он тотчас пригласил их с собой пить чай в трактире, будто предчувствуя, что этот молодой человек его будущий зять.

Усевшись за стол, сводчик спросил у Палисандрова, в добром ли здравии его дочка.

– Слава Богу, – отвечал Палисандров, – вчера ходила с моей женой к крестной, а нынче будет дома работать.

– А какой работой она изволит заниматься?

– Да какой? Вышивает на пяльцах, вяжет разными узорами и шьет для себя платья; матери иногда подсобляет по утрам по хозяйству, в кухне, – вот и все ее занятия. Всякими другими-то ей еще заниматься не следует.

– Точно так, сударь, точно так, – молодую-то девушку изнурять сильно не годится. Бог приведет выдать за доброго человека замуж, тогда и успеет научиться хорошенько хозяйничать.

– Хорошо бы твоими устами привел ей Бог мед пить, – сказал, улыбаясь, Палисандров.

– Бог милостив! За добрый характер и за красоту ее авось и выищется добрый человек – с состояньицем.

Во время этого разговора молодой человек сидел молча, попивая чаек, и о чем-то думал.

– Ну что, сударь Николай Простакович, нравится ли вам лошадка, которую мы с вами вчера смотрели? – спросил сводчик у молодого человека.

– Хороша, очень хороша, – да кажется просят-то за нее дороговато.

– Помилуйте, конек первый сорт! Для вас лучше этой лошадки не найти по цене-то во всей Москве.

– А вот мы с вами на лошадку-то посмотрим еще разок, тогда, пожалуй что, и решим.

– Как вам угодно! – сводчик повернулся к Палисандрову. – Не хотите ли взглянуть на товар, о котором вы мне говорили вчера?..

Палисандров, догадавшись, что в вопросе сводчика кроется какое-либо для него дело, отвечал:

– Пойдем, я теперь свободен.

Выйдя из трактира, сводчик простился с молодым человеком и сказал Палисандрову:

– Ну, нравится ли вам женишок, купец Статуйлов?

– Это он? Где-то я его видел. Давеча, подходя к вам, подумал: верно, это жених.

– Да-с, он самый. Мы с ним вчера дочку-то вашу имели уже удовольствие видеть и с нею говорить.

– Как же ты это ухитрился сделать?

– Очень просто, так пришлось.

– Да как же и где же? Расскажи, пожалуй!

– А вот как-с. С вами в одном доме живет мой старинный приятель, барышник лошадьми, Сидор Обдувалович. Вчера я к нему с женихом-то и забрался, лошадку торговать. Посмотрели, поторговали, да после он нас пригласил выпить по чашке чая у него в квартире. Я и разговорился с его женой о вашем семействе, спросил, каких лет ваша дочка.

– Невеста, батюшка, девушка такая славная, – отвечала она мне. – Да она того и гляди прибежит к нам за Машей, – они вместе вышивают. "Ну, слава Богу, – подумал я – авось что-нибудь да начнется". Тут вошла в комнату ваша дочка, помолилась Богу и всем поклонилась. Я у нее спросил о вас. "Тятеньки нет дома. Он уехал в город", – отвечала она мне. "Как вы, сударыня моя, сказал я ей,– трудолюбивы, хлопочете, верно, все о домашнем, что так ранехонько поднялись". – "Да разве рано – 9 часов. Бог приведет быть замужем, так и раньше будешь вставать, а то, пожалуй, муж назовет барыней", – засмеялась она. Это было сказано кстати. После я еще с ней поговорил – она такая добрая и словоохотная, вся в тятеньку.

– Ну, а жених-то с ней говорил? – спросил Палисандров.

– Нет, ничего не говорил, он только искоса на нее посматривал, да постукивал по столу пальцами.

– Что ж это он у нее ничего не спросил-то? Она бы ему что-нибудь ответила.

– А Бог его знает, ведь он такой дикий! Да, впрочем, обойдется.

– Ай да молодец! Спасибо тебе, что показал ему мой товар. Что ж он после-то говорил?

– Он только и сказал: "Девушка-то хороша, да есть ли за ней приданое?"

– Ну, а ты что ему на это отвечал? – дрожавшим голосом спросил Палисандров.

– Не беспокойтесь, промаху не дам. Я сначала расхвалил вас и хозяйку вашу, как нельзя лучше, а потом сказал, что за приданым дело не станет, лишь бы жених был человек стоящий. Да полноте сомневаться-то, положитесь на меня, я уж знаю, где и как следует ударить в такт. Вы, кажется, видите и сами, что если бы у него не было желания и ему бы не нравилась ваша дочка, так он не сказал бы, что нужно еще раз посмотреть лошадку и дело покончить. Ведь это, собственно, и относится к тому, чтобы еще раз взглянуть на вашу дочку.

– Ты смотри меня предупреди, когда поведете к нам в дом. Я тогда постараюсь затащить его к себе, а жене велю дочку принарядить: она у меня в наряде-то просто красавица.

– Это будет очень хорошо. Бог милостив, я думаю, что он из рук моих не вывернется.

– Ах, дай-то Бог, – в свою очередь произнес Палисандров и, поднявши бокал с вином, он выпил его поспешно. – Ну, теперь скажи, любезный мой сват, если это состоится, то сколько денег я тебе должен дать за твои труды?– спросил Палисандров у сводчика.

– Ну, сударь, это уж вы лучше меня знаете: чего я буду стоить, тем меня и наградите.

– Экий ты, бестолковый! Тебе известно, что уговор лучше денег.

– Да что за уговор, дело я делаю по совести, надеюсь, вы меня не обидите.

– Ну, спасибо тебе за доброе слово и расположение!

После этой беседы Палисандров отправился домой. Подъехавши к дому, он увидал, что дочь и жена выглядывают в окошко.

– Эй вы, вороны! – закричал он, – что выглядываете? Это я.

На дворе его встретила кухарка Анна.

– Ну что, Анна, – сказал он ей, – чувствует ли твое сердце, что у тебя скоро будет новое платье и фартук?

– Не знаю-с!

– А я тебе говорю: будет! Молись только Богу да язычок свой держи на привязи. За Феклушу жених сватается! Дура, надо вести себя поосторожнее.

– Дай-то Бог, в добрый час начать вам свадьбу! Что же, сударь, я вам служить готова.

– Не о службе речь. Если кто будет у тебя спрашивать: как, мол, живут, да есть ли у дочери приданое, знай, чего сказать.

– Помилуйте, да могу ли я о вас сказать что-нибудь такое нехорошее? Слава Богу, живу у вас как у отца родного – всего у нас вдоволь.

– То-то, пустяков-то не болтай! Смотри, будь поаккуратнее: ты знаешь нынче люди хитрецы.

В это время послышался на лестнице голос жены:

– Что ты там разболтался, что не идешь в комнаты?

– Иду, иду, моя сударушка. Я должен был поговорить с Анной о деле – я небось хозяин, а не чужой какой. Следует приводить все в порядок.

– Без твоего распоряжения у меня все в порядке, – сказала жена.

– Феклуша, Феклуша! – входя в комнаты, закричал Палисандров.

– Сейчас, тятенька, сию минуту-с!

– Полно там заниматься пустяками-то, брось все!

Феклуша, выбежав из столовой и поцеловав у отца руку, спросила:

– Что вам угодно?

– Ты знаешь ли, что тебя смотрел жених?

– Какой жених? – сконфузилась Феклуша.– Я никакого жениха не видала.

– Вот то-то и выходишь ты ворона. Да ты разве не видала вчера у Сидора Обдувалова молодого человека и с ним другого, такого маленького роста мужчину, похожего на еврейчика. Они приезжали к нему смотреть лошадь.

– Ах, видела. Да неужели это жених, тятенька? Он какой-то бирюк, ни с кем не говорил и на всех смотрел исподлобья, точно дурачок какой-то.

– Молчи, глупая, ведь у него капитала-то собственного двести тысяч рублей. Если Бог приведет тебе выйти за него замуж, так ты ходить будешь в золотых и серебряных платьях, а ездить в коляске, а не на извозчике каком-нибудь за гривенник. Молись-ка Богу, чтобы жених взял тебя. А то ты знаешь ли, на этот капитал сто невест найдется первого сорта и не таких, как ты, пузырь дождевой.

Феклуша, опустив глаза в землю, рассмеялась, а потом, взглянувши на мачеху, сказала:

– Маменька, неужели я не более пузыря?

– Ну что ты его слушаешь, матушка. Вот он сам-то действительно похож на пузырь, но только не на дождевой, а на бараний. Ты бы лучше на самого себя посмотрел хорошенько! – сказала Палисандрову жена. – А то ни за что ни про что девку конфузишь. Эх ты, батя...

– Ну полно, дурочка, нельзя уж и посмеяться! Она ведь, чай, мне дочь, а не чужая. Ну да этот разговор мы оставим. Слушайте-ка меня, что я вам приказываю. С завтрашнего дня вы должны будете ходить в шелковых платьях и всегда быть наготове к принятию жениха. Смотрите же, ни меня, ни себя не конфузить – не выглядывать на него из-за угла, а смотреть как следует, прямо и быть ласковыми.

– Да кто он такой? Ты объясни хорошенько!– сказала Палисандрову жена.

– Об этом узнаешь после, а теперь довольно с тебя и того, что у него двести тысяч рублей наличного капитала и сам он этим деньгам полный хозяин.

Жена замолчала, а дочь, ухватившись за руку двери, спросила:

– Тятенька, вы будете кушать?

– Буду. А пожалуй, что и не хочу: в голове не то – мне нужно уснуть, а потом отправиться к знакомому потолковать кое о чем насчет денег на будущее.

– Ты, Гаврило Проходимович, удивительно смешон, – сказала жена, – ни уха ни рыла, а хочешь, кажется, одолжаться деньгами.

– Не тебе учить меня. Я лучше знаю. Ты поди-ка подай мне лучше водочки: я выпью, да и лягу спать.

Через две недели после этого разговора Статуйлов с Феклушей был благословлен образом, а через неделю женат. Свадьба была самая скромная: посторонних никого не приглашали из опасения различных толков и зловещих предсказаний будущим супругам.

Дело было кончено – каждый находился при своем. Палисандров, сидя за бутылкой вина, постоян но мечтал о будущих своих свободных оборотах. Жена его, гордясь капиталом зятя, рассчитывала на значительные от него подарки. А дочь, ожидая от мужа золотых и серебряных платьев, каждую ночь во сне ездила в коляске на паре серых лошадей. На самом деле этого ничего не было. Статуйлов, ведя однообразную жизнь, дозволял себе иногда, позвав знакомых, поиграть с ними по маленькой в трыночку. В праздничный день, наняв пролетку, он ездил куда-нибудь за город, где напившись чайку и позевав на гуляющих, отправлялся обратно домой. Дома, поужинав, ложился в 9 часов спать. На другой день, встав и поговорив кое о чем с женой, он уходил, хотя и не имел торговли, в город, единственно для того, чтобы повидаться со знакомыми и попить с ними чайку в трактире. Вернувшись домой, он обедал, после обеда спал. Выспавшись, сидя за чаем, он постоянно рассуждал, чем бы ему заняться, чтобы не быть праздным. Не получая от жены удовлетворительного для себя ответа, он оставался при своих повседневных вояжах и занятиях.

Так безгрешно провел он два года в своем семействе – возился со своими двумя детьми, играл с ними. Нередко, усадя их в маленькую тележку, возил по двору, бегая галопом, как маленький ребенок. Вот такой был Статуйлов отец и семьянин.

– Что за дьявола мне Бог дал зятя! Ничего-то я из него не могу сделать. С места не сдвину! Стану просить денег для своих оборотов взаймы, не дает. Говорит, что хочет купить какую-то фабрику и что-то на ней работать. Начну представлять разные выгоды от покупки товаров, предлагая во всем действовать самому, отнекивается, говорит, что он мало сведущ, что он боится потерять свой капитал, что его обманут. Ну вот, что ты хочешь, то и делай с ним. Из сил выбился! – так рассказывал Палисандров, сидя в трактире с процентщиком, и со слезами на глазах требовал от него полезного совета.

– Вот что, по-моему, нужно сделать с твоим зятем, – сказал процентщик, выслушав жалобы Палисандрова. – Надо подпустить к нему общего нашего знакомого, Чурилку-свата – он его тотчас обделает и выдвинет на какое хочешь дело. Тебе этого не добиться, ты мужик-то хоть и плут,– процентщик засмеялся, – да на эдакие делишки не способен, потому что не умеешь подыграться к дураку. А тот его сразу запутает, за это ручаюсь. Ну а потом нужно дочери твоей сказать, чтобы она его за праздность-то и за невнимание к самому себе почаще журила и обходилась с ним посерьезнее, – что ему, дураку, в зубы-то смотреть, – тогда поневоле на что-нибудь решится. Ведь выслушивать каждый раз женины замечания куда как надоест. Я, брат, примеров таких видал много.

– Ах ты, дружище мой, Сидор Ферапонтьевич, ведь и в самом деле штука-то эта будет важная. Мне и в голову не приходило! Недаром же говорят: "Ум хорошо, а два лучше того!" Ну, спасибо тебе, спасибо, приятель, за совет. Пойдем, я угощу тебя лисабончиком.

Допив чай в трактире, они отправились в погреб, где, к неожиданному своему удовольствию, встретили Чурилку-сводчика, сидевшего за бутылкой вина. Он разговаривал с каким-то пожилым мужчиной, безобразно толстым и похожим на морскую черепаху.

– А, здорово, кум! – закричал басом процентщик свату. – Поди-ка, садись с нами, ты нам очень нужен.

– Сию минуту, сударь, – отвечал сводчик. Он распростился с безобразным толстяком, уселся между приятелями. – У меня с этим добряком ве дутся кое-какие переговоры насчет одного продажного дома. Да никак не слажу больно жаден он до денег-то, точно в нем сидит нечистая сила. Но меня не проведешь – я не дурак.

– Выслушай-ка лучше Гаврилу Проходимовича, – сказал процентщик. – Как бы ему с тобой вместе уладить, чтобы зять ему на торговые его обороты дал денег.

– О каких пустяках вы, сударь, хлопочете!– откликнулся сват. – Тут, по-моему, не стоит хлопотать, а надо просто у него их взять! Деньги-то у него дома или в банке лежат?

– Деньги-то у него дома, – отвечал Палисандров, – в комоде у моей дочери, да взять их она не смеет, а сам он их мне не дает. Что ты тут будешь делать? А деньги-то мне до зарезу нужны.

– Ну слушайте же меня, Гаврило Проходимович. Вы сегодня или завтра вечерком отправьтесь к вашему зятю и заведите с ним речь прежде всего о его праздной жизни, а потом о будущей жизни его детей. Потом скажите ему, что если, дескать, ты хочешь жить покойно и видеть детей своих и жену счастливыми, то должен послушаться меня, как отца твоей жены, который ни в каком случае зла тебе не пожелает и радеет о тебе, как о родном своем сыне. Зная, что ты к торговле человек неспособный, к фабричному делу тоже, советую тебе весь капитал пустить в рост под верные залоги, положа на жену свою и детей отдельные капиталы в Коммерческий банк. Тогда дети твои после твоей смерти останутся вечными за тебя богомольцами. Да и сам ты, при жизни своей, на проценты будешь жить спокойно, без всяких хлопот. Посмотрим, что он на это вам скажет. Если будет упрямиться, мы его повернем по-свойски, на другую штуку.

– Ну хорошо! Он согласится положить капитал на жену и на детей и согласится также давать деньги под залог, – да мне-то от этого какая будет польза?

– Как какая? Стало быть, вы не уверены в своей дочери, что она свои деньги и детские отдаст вам на ваши обороты? Вы, чай, ей проценты-то будете платить исправно? – сказал, улыбаясь сват.

– Уж, конечно, так. Но если он в руки-то билетов не даст ни мне и ни жене своей, да еще и положит деньги на имена детей, – так тогда из этого ничего не выйдет.

– А я вас научу, как это сделать. Лишь бы он только изъявил на это свое согласие – тогда вы тотчас, не давая ему образумиться, возьмете с него расписку в том, что он изъявил свое согласие на выдачу денег жене и детям и всю назначенную им сумму отдает вам в руки для надлежащего распоряжения. Этого с умным сделать нельзя, а с зятем-то вашим можно. Апосле я его подготовлю к тому, чтобы он и свой капитал вверил вам в полное ваше распоряжение. Тогда он будет весь в ваших руках: что захотите, то с ним и сделаете, – за хвост он вас тогда не ухватит, а сам будет у вас на привязи.

– Хорошо бы, чтобы так и случилось.

– С подобными людьми надобно действовать решительно, а не слабо. Будете мямлить, так ничего и никогда не получите.

Через два месяца Статуйлов был ободран как липка. Как с ним это сделали, о том никому не было известно. Знали только, что от жены своей он несколько месяцев получал на ежедневные расходы из ее кассы по одному рублю серебром. Впоследствии и этого ничтожного вознаграждения по милости тестя своего он был лишен. Поэтому вынужден был одолжаться небольшими суммами под векселя, выдавая за каждый капитальный рубль дубликаты. Тесть об этом узнал, посоветовался со своими хорошими приятелями, и они ему велели сделать зятя малоумным и посадить за его действия, как расточителя детского капитала, в смирительный дом. Или не платить за него по векселям долгов и объявить его несостоятельным. В первом случае они не преуспели. Но во втором тесть достиг своей цели.

Как далее сложилась судьба этого семейства, мне не ведомо. Но думаю, все мечты Гаврило Проходимовича и его домашних осуществились. А бедного Статуйлова остается только пожалеть.