355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Максимов » Записки сыщика » Текст книги (страница 10)
Записки сыщика
  • Текст добавлен: 25 сентября 2016, 23:57

Текст книги "Записки сыщика"


Автор книги: Михаил Максимов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Конечно, простак, – отвечал Федор. – Я ему указал на сапожника и его товарища, а он поверил и теперь мучается с ними. Зато мы, брат, с тобой сидим в малиннике.

– Пускай его хлопочет. Только чтобы нам совершенно обезопасить себя, надобно барышнику Кирюшке через Дашку* что-нибудь из вещей всучить и на него указать: вот тогда мы будем совершенно в стороне.

– Идет! – сказал Федор. – Завтра же я все обделаю.

На другой день действительно сыщик нашел у Кирюшки кое-какие принадлежащие купцу вещи. Указал на барышника Федор, за что сы щик отблагодарил его деньгами.

Через месяц вещи были проданы ворами надежным торговцам. Деньги поделили на четыре доли, потому что в краже участвовали еще извозчик Филатов и его брат, живший в то время у того купца в дворниках.

После этого случая сыщик для того, чтобы разобраться еще в какой-то краже, вызвал опять к себе вора Федора, порасспрашивал и между прочим поинтересовался, не знает ли он извозчика Филатова, о котором говорят, что он совершает кражи из лавок.

– Это говорят несправедливо, ваше благородие, – ответил Федор. – Я знаю Филатова, он на такое неспособен. А на кражи из лавок ездит с ребятами извозчик из Карачарова, Филька разоренный.

Видите теперь, – сказал мне офицер Ф., – как вредно и бесполезно опираться на воров, слушать их рассказы и верить их показаниям, а тем более смотреть на них самих, как на людей порядочных. Вы, вероятно, помните из басни Крылова: вору дай хоть миллион, – он воровать не перестанет. Или вот еще пословица: сколько волка не корми, а он все-таки в лес смотрит.

Закончив этот рассказ, он предложил выслушать еще один, тоже о сыщике.

Рассказ 30

– В одном из московских монастырей во время обедни сыщик обратил внимание на молившегося со слезами перед иконой Богоматери немолодых лет человека, одетого весьма прилично, по-немецки, в провинциальном вкусе.

Вглядываясь в него, сыщик заметил глубокий отпечаток душевной грусти на его лице и потому подумал, что этот человек находится под влиянием если не преступления, так величайшего семейного несчастья. Он решил, если будет возможно, узнать об этой тайне.

Выходя из храма, сыщик поклонился этому неизвестному и сказал:

– Если не ошибаюсь, то вы приехали из Нижнего Новгорода?

– Нет, извините, – как-то робко ответил ему незнакомец, – я, точно, приезжий, но из другого города.

– Тогда извините, я ошибся. Принял вас за нижегородского купца, у которого с одним моим знакомым общее дело. Да я и видел-то его только раз, и то на скорую руку.

– А вы сами нижегородский житель? – спросил неизвестный у сыщика.

– Нет, я здешний житель, занимаюсь стряпческими делами у многих лиц, а потому не имею возможности отлучаться из Москвы.

– Вы где-нибудь служите?

– Совершенно нигде.

– Мне весьма приятно будет с вами познакомиться, потому что я, собственно, приехал сюда по делам моего господина*. Очень рад, что нечаянная встреча доставила мне случай найти полезного человека, тем более что я здесь никого не знаю и в Москву приехал первый раз.

– С величайшим удовольствием готов быть вам полезным, и потому позвольте узнать, где вы остановились.

– Пойдемте-ка попьем чайку в трактире, там и потолкуем. Не зная здешних мест, я не могу вам объяснить, где я остановился, знаю только, что в городе – на каком-то подворье.

Сидя в трактире, они разговаривали о разных торговых и промышленных делах. Сыщик заметил некоторую сбивчивость в словах незнакомца, когда он рассказывал о семействе своего господина, а в особенности о собственной жизни.

Напившись чаю, незнакомец пригласил сыщика к себе в номер. Но тот только проводил его до ворот и дал слово увидеться с ним на другой день утром.

Когда на следующий день сыщик пришел в номер незнакомца, то увидел его лежащим в спальном халате на диване с заплаканными глазами.

Увидев гостя, незнакомец вскочил и, извиняясь за то, что он не одет, предложил садиться на стул.

Сыщик уселся, закурил папиросу и предложил управляющему (будем его покуда называть управляющим) отправиться в трактир почайничать.

Предложение было охотно принято. Управляющий поспешно оделся, и они отправились в трактир. На улице он сказал сыщику:

– Как сегодня хорошо, светло и тепло! Приятно было бы в такое время побывать на здешнем загородном гулянье.

– Это весьма нетрудно – стоит только взять извозчика. Загородных гуляний здесь очень много.

– Давайте попьем чайку да позавтракаем, а потом, если вы мне не откажете, куда-нибудь с вами отправимся. Вы не поверите, как мне здесь грустно в разлуке с моим семейством – редкий день я не плачу.

– Очень верю и знаю, как тяжело и больно не видеться долго с близкими сердцу людьми.

В глазах управляющего показались слезы.

– Виноват, – сказал сыщик, – я своим неуместным разговором оскорбил ваше чувство.

– Помилуйте! Я виноват, – отвечал управляющий. – Просто при в оспоминании о жене и детях я не могу удержаться от слез. Что же мне прикажете делать? Будучи крепостным человеком, я не волен располагать собой. Куда пошлют, туда и ступай.

– А велико ли ваше семейство?

– Жена, двое сыновей и три дочери.

– Вы, вероятно, получаете от них письма?

– Да, получаю, – вздохнул управляющий.

– Так зачем же вы скучаете и убиваете себя? Вы же приехали сюда не навсегда, а на короткое время?

– Так-то так, да ведь Бог знает, что может быть впоследствии. Нынче я хорош, а завтра? Нередко думаю: сделайся я нездоров, кто обо мне на чужой стороне позаботится? Умрешь – кто меня схоронит здесь? И что тогда будет с моим семейством? Ни жена, ни дети не будут знать моей могилы.

– Позвольте узнать, в каких присутственных местах дела вашего господина и в чем они заключаются? – спросил сыщик.

– Пению время, а молитве час, милостивейший мой государь, – сказал, засмеявшись, управляющий. – О делах мы будем говорить с вами в другое время, а теперь поговоримте-ка лучше о предстоящем вояже. Я здешних мест совершенно не знаю, да если бы и знал, так одному гулять – со скуки пропадешь. Одному-то, говорят, и под елью бывает келья. – Он вынул из бумажника кредитный билет в 5 рублей и отдал его служителю.

Выйдя из трактира, они наняли извозчика и отправились в Останкино. Там побродили около часу по саду, соскучились и переместились в Марьину рощу, где, усевшись близ трактира, приказали подать чаю и бутылку рому.

– Я должен вам непременно объяснить об этом повседневном гулянье, сказал, улыбнувшись, сыщик управляющему. – Здесь вы можете встретить всякого рода удовольствия, например музыку, играющую во всех 24-х тонах, цыганок, отчаянно поющих "Настасью", хор отживших уже свой век песельников; здесь вы можете встретить ремесленника, гуляющего нараспашку, в одном исподнем; здесь нередко нечаянно разбогатевшая красавица, забывая приличия, бессовестно кутит, как у себя дома. Я уверен, что в вашем городе такого разнообразного гулянья не встретишь. Думаю, если вы почаще будете посещать эту рощу, обязательно забудете о вашей скуке.

– Да, пожалуй, сегодня, познакомившись вот с этим благодетельным напитком, – он показал на ром, – я и забуду, но не думаю, чтобы назавтра скука снова не была моим товарищем.

Сыщик напрягся и попытался вызвать управляющего на откровенное объяснение:

– Григорий Григорьевич, позвольте мне попросить вас рассказать о вашей душевной тревоге. Мне кажется, что не разлука ваша с семейством заставля ет вас скучать, а что-то другое. Потому желал бы поделиться с вами моей мыслью – быть может, она возвратила бы вам спокойствие. Смотря на вас, нельзя не почувствовать страдания к подобному себе человеку. На вашем лице ясно отражается отпечаток не смею сказать преступления, но какого-либо величайшего несчастья.

– Это вы немножко угадываете, – вздохнул управляющий. – Но должен вам объяснить, что в моем несчастье или, даже можно сказать, преступлении советы добрых людей бессильны. С моим несчастьем разъединит меня только могила! Извините, но больше ничего сказать вам не могу.

– Послушайте, Григорий Григорьевич, – сказал опять сыщик, – я теперь ясно вижу, что вы благородный и добрый человек и никто меня в этом не разуверит.

– Это правда, что я добрый и благородный человек по чувству своему, а не по действию. Я должен в настоящую минуту именовать себя не тем и не другим, а должен называться каторжником. – Он вдруг схватил сыщика за руку и, поцеловав его в щеку, сказал: – Давайте лучше пить, а не говорить о горе. Я знаю одну песню: "Всего горя не проплачешь, всего не протужишь, выпьешь чарку – и забудешь всю тоску-кручину". Авось милосердие Божие сохранит семейство мое от несчастья, а о себе говорить не буду.

Они взяли стаканы с пуншем, чокнулись и выпили их залпом.

Сыщик велел музыкантам сыграть песню: "Волга-реченька глубока" и начал ее потихоньку подпевать, всматриваясь между тем в сконфузившегося управляющего, у которого на глазах появились слезы. Он сказал:

– Эта песня напоминает мне о родине, поэтому я плачу.

Выпив еще стакан пунша, он предложил сыщику пройтись по роще. По дороге он говорил, что ему хочется побывать в Петербурге, но он не смеет рассчитывать на это, потому что ожидает писем от своего господина, в которых, верно, будет много поручений по тяжебным делам.

На необдуманно высказанные управляющим слова сыщик не отвечал, но, дойдя до конца рощи и посмотрев на часы, сказал:

– Григорий Григорьевич, не отправиться ли нам с вами домой? Времени довольно много – скоро восемь часов.

– Я согласен.

Доехав до Сухаревой башни, они расстались, давши друг другу слово увидеться через день.

Рано утром сыщик вызвал в трактир коридорного служителя с того самого подворья, где остановился управляющий, и заговорил с ним о каком-то приезжем купце. Потом между делом сказал:

– У вас в 9-м номере остановился управляющий. Я с ним познакомился и не могу понять, что за несчастье у него. Он, не объясняя, постоянно плачет. Начинаю думать: не обманул ли он в чем своего барина и теперь не знает, как себя оправдать?

– Помилуйте, о нем этого думать нельзя. Он такой тихий и смирный четвертую неделю у нас живет, и мы от него худого ничего не видели. Один только порок за ним и есть, что он приходит домой всякий день пьяненький. Но зато какой он богомольный: по часу и более молится со слезами Богу и всегда на молитве вспоминает жену и детей. Паспорт у него чистый; деньги, должно быть, при себе имеет порядочные, потому что всякий день обедает и ужинает в трактире и ездит всегда на извозчиках по каким-то своим делам к Сухаревой башне и за Москву-реку.

Расставшись с коридорным, сыщик тотчас написал счет, как бы за прошлый год, на имя управляющего от какого-то ему известного купца того самого города, где управляющему был выдан паспорт. Счет был на суконный товар, взятый им в лавке, на сумму 150 рублей. После этого сыщик послал с этим счетом одного знакомого ему торговца потребовать от управляющего по платежу деньги. На вопрос управляющего: откуда этот счет? – следовало сказать, что он прислан его братом из С., а на вопрос: как он его отыскал? – надо было объяснить, что о его жительстве узнал он случайно от своего приезжего знакомого, остановившегося с ним на одном подворье.

Рассмотрев счета, управляющий, переменившись в лице, задумался, после чего, поводив пальцем по своему лбу, отпер небольшой, окованный жестью сундучок, вынул из него пачку ассигнаций, из которой отсчитал 150 рублей, и подал их торговцу со словами:

– Я про этот счет забыл, и потому, когда будете писать вашему брату, попросите у него от моего имени извинение.

Как только торговец вышел из номера, управляющий, ударив себя по лбу рукою, произнес вслух: "Я, верно, открыт! Нужно спасаться, медлить не следует". Он стал поспешно укладывать чемодан и, вероятно, тотчас бы уехал, но не успел, потому что через пять минут в его номере уже находились: частный пристав, надзиратель и добросовестный свидетель. Управляющий до того растерялся, что на вопрос частного пристава: кто он такой? – он ответил: беглый каторжник.

В шкатулке у него оказалось 16 тысяч рублей серебром и десять паспортов, заготовленных на будущее время.

Когда его привезли к начальнику, он упал на колени и объявил, что он казначей из города С., похититель казенных денег. Вот его показание.

– Я был казначеем около 20 лет и всегда имел доход от казенных денег, выдавая их небольшими суммами под 6 процентов в месяц известным в нашем городе торговцам. Тут пришло известие о приезде губернатора с ревизией дел и казенных сумм. Я не знал, что делать, потому что в наличности у меня в то время не было 3500 рублей. Своих денег я не имел, занять было не у кого, а должники мои отказали мне в уплате долга до сроков. Зная о законной ответственности, я решился на похищение остальных имевшихся у меня на хранении денег – 18 тысяч рублей серебром. Написал для себя 10 паспортов на имя одного известного мне, недавно умершего, господского человека, Григория Григорьева. Я взял деньги и рано поутру отправился в лодке по течению реки Волги в одно из ближайших селений. Там я нанял пару лошадей и отправился в город Б. Оттуда я поехал на почтовых в город А., где пробыл всего несколько часов. Потом с одним проезжающим отправился в Москву.

Жене своей я оставил тысячу рублей и письмо, в котором все объяснил, просил ее простить меня за мой поступок и не стараться узнавать о моем существовании.

Живя в Москве, я познакомился нечаянно в трактире с одним отставным унтер-офицером, живущим на Пятницкой. Хотел переехать к нему на кварти ру, чтобы завести через его шурина, торгующего в овощной лавке, торговлю хлебом. Но постоянно убивающее меня горе и тоска почему-то не допускали привести мои намерения в исполнение.

Чтобы узнать, что делалось в мое отсутствие дома, я написал своему родному брату, зная его горячее братское расположение и любовь, письмо, в котором умолял его никому не открывать мое местопребывание.

Брат сообщил: все считают, что я утонул в Волге, потому что оставленную мной лодку нашли за 15 верст от города, плывшую по воде. Дом и имущество мое описаны и назначены с аукционного торга в продажу. О похищенных деньгах производится следствие, и никто из начальствующих лиц не считает меня похитителем, зная, что я честный человек. Решили, что деньги я выдал кому-либо взаймы, а при известии о приезде губернатора, не находя возможности возвратить их, решился на самоубийство. Брат просил меня возвратиться в город и надеяться на милосердие начальства.

В настоящее время не могу понять, каким образом меня заподозрили. Здесь я никому не известен, а на измену брата я ни в коем случае не смею думать, зная его любовь. Полагаю, что я открыт неизвестным мне чиновником, с которым я недавно познакомился.

Управляющий просил о скорейшей отсылке его в город, объясняя, что он желает в последний раз увидеть свое семейство и получить за свое преступление законное наказание.

Через день его отправили в город С.

Часть десятая

Рассказ 31

В одну из московских церковных богаделен поместили на жительство странницу, купеческую жену, вдову, с паспортом, выданным ей из города Т. Женщина эта была лет 37, высокого роста, со смуглым худощавым лицом. Одета в длинную шубейку и ситцевое темное платье. На голове повязан черный шелковый платок, спускающийся на глаза, а сверх него – черная кашемировая шаль.

Через год она верхнюю одежду заменила черной китайчатой шубейкой и холодником.

Ведя строгую жизнь, она каждодневно ходила к заутрене, к обедне и к вечерне, подсобляла трапезнику убирать в церкви, в зимнее время носила дрова и топила печи, в постные дни ела только один раз в сутки черный хлеб с квасом. Все другие богаделенки ее очень любили, потому что она ни с кем не ссорилась и постоянно угощала их чаем.

Многие богатые прихожанки за услужливость и за то, что она постоянно снимала и подавала им салопы, в день именин подносила с поздравлением просфоры и подставляла во время всенощного служения престарелым женщинам стулья, – щедро награждали деньгами.

В каждое воскресенье, после ранней обедни она ходила в Миюсы навещать какую-то отысканную ею родственницу.

Один из прихожан, богатый человек, купец, в какой-то годовой праздник, отправившись для раздачи подаяний в острог, встретил там эту богаделенку, разговаривавшую через решетку с каким-то арестантом.

На его вопрос: что она тут делает? – она отвечала, что из собираемого ею подаяния раздает арестантам деньги. Когда узнали об этом великодушном поступке, она сделалась общей любимицей прихожан.

Оставим покуда эту любимую всеми богаделенку в богадельне, а сами поговорим о другом.

В Т. губернии, в 20 верстах от города К., на проселочной дороге под мостом был найден удавленным К-ий купец О.

Купец этот со своим братом разъезжал по городам и деревням, скупая холст и тряпье. В декабре он отправился в город В. и взял с собой 15 тысяч рублей ассигнациями. Уезжая, приказал брату по получении от него в назначенное число письма выслать 2 тысячи аршин холста.

Брат не получил в назначенное число письма и написал брату, купцу О., послание с просьбой сообщить о причине его неуведомления. Ответа не было. На все последующие запросы – тоже.

Он решил, что брат его болен, и сам отправился в город В. Приехав на известное ему подворье, он спросил у знакомого хозяина: был ли брат и получены ли присланные от него письма?

– Письма ваши я получил, – сказал хозяин, – и полагал, что брат ваш скоро будет, но он и до сего времени не приезжал.

"Что бы за причина была, – подумал он, – что брат не уведомил меня, где он находится? Это что-нибудь, да не так". Потому на другой день, отправившись в обратный путь, он решил заехать в ту самую деревню, из которой поехал с братом на своих лошадях ямщик, хорошо знающий все их семейство, потому что деревня эта находилась от города К. в двух верстах. Там же проживала и любовница брата, крестьянская девка по имени Авдотья.

Войдя в избу ямщика, он увидал его жену, расчесывавшую волосы черепаховым гребнем, принадлежавшим его брату. Предчувствуя несчастье, он попросил поставить для него самовар, сказав, что очень озяб в дороге, но более для того, собственно, чтобы что-нибудь разузнать.

Жена ямщика, причесав голову и положа гребень на полку, поставила самовар. Тогда он спросил у жены ямщика: давно ли уехал ее муж и куда?

– Он сказал в К-гу. Поехал-то с подругой вашего брата, Дунькой, отвечала женщина с каким-то неудовольствием.

– Что же у Авдотьи-то явились за дела такие, что она поехала в К-гу? спросил купеческий брат.

– А лукавый ее знает! Девка эта так избаловалась, что никуда не годится. Мы не надивимся, как это не стыдно вашему брату возжаться с такой хабалкой. Добро бы была молодая или красавица, а то так себе: с версту ростом, красы-то в ней никакой. А как пьянствовать-то стала! Пуще мужика! И что с ней за полгода сделалось, мы не надивимся.

– Да брат-то мой заезжал к ней, когда поехал с твоим мужем в В-ж?

– Как же, он ночевал у нее, и она ездила его провожать до Воронкова. Да ведь муж-то мой с ним не ездил. Ваш брат поехал с каким-то своим знакомым купцом, с которым, вишь, встретился на дороге.

Напившись чаю кое-как, он тотчас отправился к становому, предчувствуя, что брата его нет в живых, в чем впоследствии удостоверился.

Становой, приехав в деревню, собрал понятых и, войдя в избу ямщика, начал делать обыск.

Первоначально нашли на полке гребень; в сундуке оказался купеческий бумажник, в котором находилось полторы тысячи рублей и записка, написанная рукой купца, о количестве купленного им холста на Х-кой ярмарке.

На вопрос станового: чьи это деньги, гребень и бумажник? – жена ямщика отвечала, что она не знает, что это привез ее муж и велел спрятать.

– А куда он поехал?

– Сказал, в К-гу, а там Бог его знает.

– А с кем он поехал?

– С Дуняшкой Малашкиной.

– Давно ли уехал?

– Вот уж три недели прошло.

Составив местное постановление и запечатав все найденное, становой приказал строго наблюдать за приездом ямщика Андрея и тотчас дать ему знать, а брату купца он посоветовал отправиться в К-гу и там поискать.

Потом становой пошел в избу Малашкиной матери, где тоже стал делать обыск.

На вопрос станового, где ее дочь, старуха отвечала, что дочь, получив от нее благословение, отправилась на жительство в какой-то монастырь, в какой – она, вероятно, узнает, когда воротится Андрей, с которым Дуня поехала до места.

Обыск у матери Дуняшки ничего не дал, за исключением пяти целковых и красненькой бумажки, завязанных в тряпочку.

– Чьи это деньги? – спросил становой.

– Мои, батюшка! Я по осени-то продала коровенку старостину брату Кувылякину, так вот эти деньги-то и берегу на случай смерти своей.

– А дочь тебе деньги не давала?

– Нет, батюшка, не давала, да и какие у нее могут быть деньги!

– Да с чем же она поехала?

– Да на это-то ей дал вот его братец, – старуха показала на купеческого брата пальцем. – Об этом она мне говорила, а сколько – не сказала.

Через пять дней в избу старосты вбежал запыхавшийся молодой парень.

– Дядюшка Филипп, дядюшка Филипп! – кричал он изо всей мочи. Андрюшка Беспалый едет.

Староста в это время лежал на полатях и при известии о приезде Беспалого, слезая, едва не упал второпях на пол. Надевая полушубок, он кричал также, в свою очередь, изо всех сил:

– Васютка! Беги поскорее к брату и скажи ему, чтобы он сейчас верхом скакал к становому.

Выбежав за ворота, староста увидал, что лошади Андреевы уже стояли у ворот его дома. Подойдя к повозке он нашел в ней самого Андрюшку спящим. Набежавшие мужики стали будить Андрея и едва разбудили, потому что он был сильно пьян.

– Эк ты налопался! – сказал Андрею староста.

– А тебе что за дело? – спросил Андрей.

– Тащите-ка вы его в пустую избу! – закричал староста. – Ишь ты, разбойник, как натрескался!

В это время выбежала из избы жена ямщика с заплаканными глазами, растворила ворота и ввела на двор лошадей.

В избе староста сказал Андрею:

– Ну, разбойник, сказывай, как ты убивал с Дунькой купца О.?

Андрюшка, дико посмотрев на всех, сел на лавку и, пощупав себя за бороду, произнес:

– Разве я его убил-то? Его сонного удавила Дунька поясом.

– Куда же вы его дели?

– Сбросили с моста под Ореховым. Я чай, его уж собаки съели, – сказал, улыбаясь, Андрюшка.

Тут прискакал на лошади брат старосты и объявил, что становой уехал еще вчера на следствие в деревню Облупиха.

Явился и брат купца, потому что старостин брат заезжал к нему известить.

Когда купеческий брат вошел в избу, все мужи ки закричали в один голос:

– Как есть, Андрюшка сознался! Удавила, вишь, его Дунька поясом, сонного.

Купеческий брат заплакал и попросил старосту отправиться с ним к мосту без станового.

– Нам нельзя без начальства поднимать мертвые тела, – сказал староста.

Не обращая на слова старосты внимания, купеческий брат, пригласив с собой двух знакомых ему мужиков, отправился с ними отыскивать брата.

Подъехав к мосту, они спустились в овраг, где и увидали торчавшие из-под снега ноги.

Раскопавши снег, они вытащили купца на мост.

Из деревни Ореховой, находящейся вблизи моста, сбежались мужики. Они увидели, что у купеческого брата в руках пачки ассигнаций, и стали один у другого спрашивать: откуда же эти деньги-то?

– Да, вишь, говорит, деньги-то эти в штанах были зашиты у мертвого купца-то, – объяснил кто-то.

– Ишь, ты, малый, штука-то, какая! – ухватясь за бороду рукою, говорил еще мужик. – Подле нас был, а мы и не знали. Недаром собака-то по ночам выла. Вот так клад! – повторил он опять и с этими словами, почесавши голову, спустился в овраг, как будто чего-то поискать.

Тут послышался вдали звон колокольчика.

– Вот, должно быть, и становой едет! – сказали мужики.

Действительно, показалась тройка станового.

Подъехав к стоявшим мужикам и увидев купеческого брата и мертвое тело, становой пристав сказал:

– Что, нашли? Верно Андрюшка явился?

– Явился, – ответил купеческий брат, – и сознался. Он теперь под караулом в деревне.

– Это очень хорошо. А где вы подняли тело и что при нем оказалось? спросил становой у купеческого брата.

– При нем найдено денег 8 тысяч рублей, паспорт и два билета из Москвы.

Мужики чесали у себя головы.

– Надобно подводу, чтобы отвезти в город тело. Также следует смерить шагами, какой глубины овраг, как далеко он лежал от свай и в каком положении.

– Я повезу его с собой, – со слезами на глазах сказал купеческий брат становому приставу. – Подводы не нужно.

– Тело вашего брата нужно завезти в деревню, чтобы показать его Андрюшке-ямщику – это необходимо.

Андрюшка показал, что Авдотья давно изыскивала удобного случая убить своего любовника, когда он заезжал к ней с деньгами. В своей деревне она сделать это боялась, чтобы не погубить мать.

На вопрос станового, где Авдотья и куда он с ней ездил, Андрей сказал:

– Мы были с ней в Т. Там она нашла свою знакомую солдатку, жившую у кого-то в кухарках; через эту солдатку она достала себе паспорт после умершей купчихи, за что заплатила сто рублей, но кому – не знаю. Об этом она мне не сказала и даже не показала паспорта. Советовала и мне не ездить в деревню, а сделать то же, что и она: продать лошадей, повозку и отправиться в дальнюю губернию. Но я на это не согласился, думая, что это убийство наружу не выйдет. К тому же не я был убийцей, а она. Стало быть, за чужие грехи я отвечать не стану. Прощаясь со мною, Авдотья просила меня не говорить, где мы с ней были.

– Куда же ты теперь думаешь, Авдотьюшка, отсюда отправиться? – спросил я у нее.

– Не знаю и сама, куда я попаду. Намерение у меня есть поступить в монастырь, да боюсь, чтобы не вышло чего худого. Хочу покуда постранствовать, а там, может быть, где-нибудь и найду для себя место. Матушке моей ты также ничего не говори, – скажи только, что я жива, и если Бог приведет, то с ней увижусь.

Через месяц после того Андрюшка вместе с другими арестантами, ушедшими из острога, находился в бегах.

Теперь снова обратимся к богаделенке и узнаем, зачем она ходила в острог и кто такой был арестант, с которым она разговаривала в остроге. Арестант был не кто иной, как ямщик Андрей, а богаделенка – Авдотья, убийца купца О.

Убежав из острога, Андрей с одним из арестантов пробрался к Москве, где, собирая милостыню, был взят полицией.

Когда его допрашивали, он сказал, что бродяга, не помнящий родства, так его научили товарищи-арестанты во время побега.

В какой-то день богаделенка эта, отправившись в город купить чаю и сахару, увидала двух мужиков, шедших под караулом. Всмотревшись в них, она в одном узнала Андрея. Он тоже узнал ее, но вида они не показали. Богаделенка, подав им гривенник, спросила:

– Куда это вас гонят?

– К допросу ходили в Часть, а теперь идем в острог.

– За что же вы, голубчики мои, содержитесь?

– Да за бродяжничество: мы оба с товарищем не помнящие родства.

– А как же вас зовут-то?

– Меня, – сказал Андрей, – безродным, а товарища моего подкидышем.

– А ходят ли к вам в острог-то с подаянием?

– Как же, ходят.

– И можно вас там видеть?

– Можно, только спросите бродягу безродного.

Поклонившись им обоим, богаделенка, крестясь, перешла на тротуар. Вот каким образом она встретила Андрея и стала к нему ходить каждое воскресенье, нося деньги и съестные припасы.

О чем они при свидании каждый раз разговаривали, о том неизвестно; только Андрей рассказал ей, что у него с горя померла жена, вскоре после его ареста, что лошадей и скотину у него продали и дом остался пустой.

В остроге Андрей подружился с одним арестантом Климовым, содержавшимся за незначительную кражу. Он рассказал ему откровенно о себе и об Авдотье, прося совета, что ему делать.

Климов, освобождаясь, дал Андрею слово похлопотать за него. Но вместо этого явился к одному из сыщиков и рассказал обо всем, что слышал от безродного бродяги. Но было уже поздно, потому что богаделенка эта скрылась, сказав в богадельне, что она отправляется куда-то на богомолье. И с того времени о ней нет никакого слуха.

Рассказ 32

В Москве проживают мужики, торговцы хлебом, овсом, крупой, дровами и сеном; их почему-то называют одни кулаками, другие хлыновцами.

Промышленность их заключается собственно в том, что они, покупая у приезжих степных мужиков в зимнее время хлеб, овес и крупу, рассыпают все это на свои воза, делая из трех четыре, а из пяти – семь. И когда у них покупают, бессовестно обманывают.

В возы с сеном для весу укладывают бревна, или во время взвешивания один или двое из них, прицепясь сзади или с боку воза, усиливают вес незаметным образом.

Укладывая на свои воза дрова, они середину делают пустой или перекладывают незаметно сучками, и редко продают на сажень, а всегда повозно.

При перемере овса и крупы, если не осмотреть, они меры три-четыре насыпят на дно. Скучерами и дворниками они в деле.

Каждого покупателя они строго рассматривают и, если увидят невозможность к обману, никогда не продадут.

Один мой знакомый купил, по незнанию своему, у этих кулаков десять возов дров. По цене и по обширности возов сделка показалась ему очень выгодной. Дело было к вечеру, и дрова ему все покидали в сарай, без укладки на место. На другой день, разговаривая с кухаркой, он сообщил ей:

– Теперь у нас дров, кажется, хватит до весны. Я полагаю, что тут будет около пяти сажен.

– И каких тут, сударь, пять сажен! Да тут едва ли наберется и три, сказала ему кухарка. – Вы извольте-ка посмотреть, что вы купили – большую часть сучков, а не поленьев.

Богатый человек, скупец, имел привычку у заставы покупать на известных рынках все, что он находил для себя выгодным, а потому постоянно шатался там для покупки по дешевой цене различных припасов.

Этого человека давно знали кулаки, но не находили возможности, как бы его обмануть.

В трескучий мороз, увидав его на базаре, около возов с кучером, покупающего для своих лошадей овес, они тотчас, договорившись с кучером, приступили к делу.

Один из этих хлыновцев, подойдя к скупцу, предложил ему купить 20 возов овинного овса, объявив решительную цену, самую выгодную. В возах этих в самом низу находилась мякина.

Посмотревши овес и найдя его довольно хоро шим, скупец начал еще выторговывать у них несколько копеек, в чем и преуспел.

Но впоследствии, увидав в своем закроме, что в овсе наполовину мякина, сказал сам себе: "Как это я недосмотрел, что попал на кулаков? Эки мошенники!"

Рассказ 33

Для каждого хозяина хорошая прислуга в доме– клад. И потому выбор кухарок, поваров, кучеров и дворников довольно затруднителен.

Нередко случается, что поступающий в услужение по рекомендации оказывается весьма дурным и неблагонадежным.

Например: кто служит проводником для воров? – прислуга.

Кто иногда делает кражу? – прислуга.

Кто постепенно и незаметно щипает от ваших расходов? – прислуга.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю