Текст книги "Генерал-адъютант его величества (СИ)"

Автор книги: Михаил Леккор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Говорил он цесаревичу, но остальные тоже имели уши и услышали. Какое-то время наступила мертвая, почти звенящая тишина.

– Но ведь этого не может быть! – воскликнул представительный врач. Накануне высокого гостя он в числе других был в составе комиссии. Берг действительно умер, и это было не удивительно. Он оказался весьма слабым раненым, и врачи считали, что раненый умрет со дня на день. Глубокое ранение в бедро и перемежающая лихорадка. И что же делать, это война! Кто-то погибает, в том числе и молодые, как это не бывает жаль. Николай Александрович Мещеряков на это уже не раз смотрел и особых чувств мертвые не вызывали. А вот вновь оживавшие из мертвого состояния вызывали и еще как! Прямо до икоты!

Он с изумлением смотрел на живого и веселого Берга и не мог этому поверить. Час – максимум полчаса он сам трогал его труп и был твердо уверен, что он мертв!

– Ущипните меня кто-нибудь, – попросил врач слабым голосом, – корнет Берг, хоть вы скажите, мертвы вы или живы? И как это произошло?

Спрашивал он у раненого, но ответил Макурин. Он уже знал по прошлой жизни, что большинство людей твердо разделяли науку и религию. И, тем более, человек чем он был образованнее, тем меньше верил в Бога. По крайней мере, в российской действительности XIX века так было точно. И этот образованный явно в европейском университете врач был характерным примером.

– Он был мертвым, или, точнее, почти мертвым, но я обратился к Богу, – громко сказал попаданец, – и Господь решил, что этот молодой человек, павший за правое дело, достоин еще жить. Вот в пожилом состоянии, оставив после себя потомков, он может подняться на Небо. А пока никак нельзя-с.

Николай Александрович замолчал. Его разрывали противоположные чувства. С одно стороны, как опытный врач, он верил только практике. Сегодня Берг был уже мертв, а в чудо он не верил. Но с другой стороны, черт побери, он снова жив и приходилось этому верить, ибо господин Макурин врачом не был точно, а вот священнослужителем и даже святым был. И он сам неоднократно слышал о его чудесах, но не верил. И вот попался сам. И что с ним ему делать? Отвернуться и бежать от раненого, плюнув на священную клятву Гиппократа? Или все-таки махнуть рукой и молча делать свою работу?

Помявшись немного, все же подсел к раненому и начал проверять корнета по проверенному в XIX веку шаблону – температура, пульс, сетчатка глаз, дрожание конечностей. Все вроде бы в норме, кроме одного – вчера он был в полумертвом состоянии с тенденцией к мертвому, а сегодня наоборот. И лихорадка вроде бы заметно сбавила темп. Тьфу!

Мучительные колебания врача Мещерякова были настолько очевидны, что Макурин решил отвернутся, чтобы не расхохотаться. Вот позору-то будет. Люди-то страдают от ран, тяжело, но лечатся. А он, как клоун…

Повернулся к цесаревичу. Тот ничего удивительного, как и смешного не видел, стоял у старшего офицера в этой палате и расспрашивал, как идет война.

Подполковник Иванов, старший офицер кирасирского Елизаветпольского полка, считал, что хорошо и, если так они будут воевать дальше, то с победным концом.

Ответ его удовлетворил. Он собственно, интересовался даже не фактами, их можно было узнать и в донесениях, а каким образом отвечают. Офицеры были бодры и веселы, не смотря на ранения и это было хорошо.

Глава 14

Сама выдача орденов была произведена весьма просто и буднично. Ни тебе оркестра, ни печатания сапог по гравийной поверхности. Раненые же, некоторым вообще двигаться нельзя, больно и врачи не разрешают, чтобы раны не потревожить. Цесаревич Александр, правда, сначала пытался произвести торжественную обстановку, но потом махнул рукой и повел себя так сказать по-домашнему.

Собственно и награждать было не за что, конкретных подвигов у раненых не было, кроме самих ран, и ордена поэтому числились на торжества невысокие. Станислава IV и III степени и, соответственно, Анны. Чиновники на праздники награждались такими наградами каждый год десятками тысячам, не меньше. Единственно, чем отличались сегодняшние ордена, так это знаками мечей. Сразу видно, не за просиживание штанов награждали.

Подполковник Иванов единственный, кому дали Станислава II степени с мечами, но опять же из-за высокого чина, маловато ему уже Станислава IV и III.

По правде говоря, хотя об этом и не говорили вслух, настоящей наградой для всех раненых было благословение святого, от которого у них сразу же улучшалось физическое и моральное состояние. Андрей Георгиевич на них не скупился, а Алексею Бергу так вообще была дана высокая награда прикосновение православным крестом. Протестант Берг и не думал протестовать по этому по этому поводу. Во-вторых, это была новая государственная политика и кто он такой, чтобы хоть пошевелиться. Во-первых же, и это в главных, энергетика креста святого была столь высока, что корнет почувствовал, что несносная лихорадка, которая уже практически его похоронила, окончательно была изгнана из организма. А рана на бедре начала сильно чесаться, что, как известно, в большинстве случаев означало быстрое восстановление.

Наградили, еще раз пожелали скорого восстановления и отправились с чувством выполненного долга обратно на свою квартиру. А там уже их ждал посыльный от фельдмаршала в высоком для курьера звании полковника. Впрочем, и получателями послания были люди не простые – цесаревич российского престола и святой, провозглашенный недавно императором покровителем Земли Русской.

Сам Макурин, правда, был последним титулом не очень доволен, полагая, что уж очень он высоковат для его небесного состояния. Но Николай I, чтобы не поднимать ненужную дискуссию, несколько схитрил и поставил попаданца перед фактом. А тому уже нечего не оставалось, как смириться.

Полковник, ожидаючи их, сидел в темных сенях практически час, но зато какая ему была выделена честь – цесаревич и наследник Александр дружески похлопал по плечу, а святой благословил.

В свою очередь полковник-курьер вручил каждому из них персональное приглашение на обед. Нет, торжество было не особо парадное, во всяком случае, полковник затруднился в определении его статуса. Хозяева и сами догадались причиной такого довольно странного поведение Витгенштейна. Статус его высоких гостей был весьма высокий, при чем определить, кто из них более высокий, а кто менее было для российских поданных затруднительно. Вот фельдмаршал и хитроумно обошел эту преграду.

Александр первый пробежал глазами текст, все-таки опыт у него был такого рода большой, меланхолично подождал, пока Макурин дочитает. Потом объявил от имени обоих, что можно передать его превосходительству Петру Христиановичу, что они, безусловно, будут.

Обед действительно оказался знатным и по обилию блюд и по важности известий от фельдмаршала. По поводу первого надо сказать, что Главнокомандующий легко обошел полковника Савельева. Одних салатов было более десяти, потом первые блюда, потом вторые. Цесаревич, очевидно, не ожидал столь широкого гостеприимства после предыдущей трапезы здесь же и так отдал должное закускам, а потом супам, что, когда дошла очередь до вторых блюд, он уже мог вкушать только глазами. Андрей же Георгиевич догадавшись, что и до Ставки подошли обозы с продовольствием и они, наверняка, более обильные, чем для полка, кушал более дальновидно, как говорится, по маковому зернышку, и сумел досидеть в боевом состоянии до конца трапезы.

Но еще более важные, чем сам обильный и изысканный обед, были провозглашенные фельдмаршалом известия. Армия собиралась в кулак для отражения нападения турок, которые медлительность русского командующего оценили как осторожность и даже трусость. От этого фельдмаршал явно обиделся и собирался на следующем этапе сам перейти в наступлении. Пусть-ка опробуют русских штыков!

Но это были еще не все новости. Витгенштейн, вручив только что присланные с фельдъегерем отдельные (ох!) письма цесаревичу и святому, порекомендовал прочесть тут же и сообщить, едут ли они в Санкт-Петербург и когда.

– Его императорское величество мне написали, что отзывает вас в столицу, – сообщил Главнокомандующий, – но когда оставил на ваше усмотрение. Так что смотрите, господа.

Письмо от императора были более важным событием, нежели вкусные блюда, и оба гостя тут же вскрыли пакета, не обращая больше на кушанья. Прочитали, подумали. Цесаревич осторожно сказал, бросив взгляд на Макурина, что он, пожалуй, остался бы на отражение турецкой вылазке, а потом поехал, как рекомендовал ему августейший родитель.

Макурин кивнул и сказал более прямо:

– У меня такие же инструкции. Так что мы еще немного вас помучаем и уедем в благословенную столицу на выполнение своих непосредственных полномочий.

Витгенштейн, довольный, конечно же, оспорил некоторые предположения, но оба гостя понимали, что они уже здесь только мешали. Они побывали здесь своего рода толкателем, фельдмаршал решился на наступление, а больше они не видели своей особой роли. А вот в Санкт-Петербурге они были нужны, особенно Макурин. Простой народ, перестав видеть святого на проповедях, заволновался. И проблема не только в том, что его могли куда-то отправить, скажем в ссылку, в конце концов, это дело государя, но проповеди позволили пресечь всякие болезни, которых в XIX веке было множество. И как бы народ не вздумал идти к Зимнему дворцу с массовой просьбой вернуть святого. Ведь это, какой бы она не была мирной, походило на бунт и император будет вынужден отправить войска, в первую очередь гвардию. А она шутить не любит, и, скорее всего, прольется кровь.

Макурин, вспомнив кровавое воскресение при его правнуке Николае II, только кивнул, в слух же сказал, что они в любом случае должны в пределах месяца уехать.

Кофе со сгущенном молоком и пирожными они уже пили в деловой обстановке. Все было сказано, все действия приняты, оставалось только не свернуть от выбранного курса.

Назавтра они уже выехали в свите Главнокомандующего. Андрей Георгиевич не очень-то знал подробностей об этой малоизвестной в его реальности войны и, тем более, с местными нововведениями в этом мире, но полагал, что опасаться нечего. Уже кавалерийские стычки показали, что моральный дух турок низок, так же как и плохо их оружие и военная стратегия. Не известно, чем думал нынешний султан, бросая свои не очень-то эффективные войска, но очень даже вероятно, что они будут легко разбиты. Блистательная эпоха Турции уже оказалась позади и турецкие паши должны об этом знать. Или им скоро это напомнят.

Макурин не ошибся. Полевые сражения для турок были очень трудны. Их удар на Прут окончился даже не крупным сражением, а мелкими стычками, в ходе которых мусульмане вначале были остановлены, потом слегка подвинуты, а уже потом они стремительно побежали.

Последний этап, кстати, цесаревич Александр и Андрей Георгиевич уже не видели. Как только стало понятно, что турецкий натиск остановлен, а Главнокомандующий твердо держит армию в руках, они поехали в столицу. Ибо война – войной, а государственная политика в основном идет в Санкт-Петербурге. А обстановка там на этот раз очень даже накалена. Не так, конечно, как в начале ХХ века при Николае II, но тем не менее.

Опять с трудом вязли в грязи по Валахии с тем же размером полуэскадрону, но с другими войсками, потом проехали через Киев, побывали там и даже кое-что покупали и, вот она дорожная цивилизация. И тут надо сказать, не только государственные дороги с непременными трактирами и запасными лошадьми им благоприятствовали. Работала уже отдельная линия снабжения кампании Макурина, которая единолично была причислена к государственной. Андрей Георгиевич не возражал. Это был такой момент, когда, что бы не делалось, все к лучшему. Он ведь и сам был государевым человеком, хоть и высокопоставленным, пусть даже в чем-то над государством, но все равно с ним тесно связанным.

Нельзя сказать, что не без приключений, но обратно приехали гораздо легче. И надо сказать думы у обоих были уже в столице. Цесаревич Александр беспокоился об отце и матери, о сестрах и маленьких братьев, а Макурин не менее страстно беспокоился о жене Настеньке, которая как раз в эти дни должна была рожать. Как она там, милая. Первая беременность трудна на всех этапах, только зачатие может доставаться с удовольствием, а так все через боли и страдания.

Но проехали. Было уже лето, благословенная и трудная пора для всей природы и, конечно же для человека. Хорошо же ехать в летнюю июньскую пору, когда еще не тепло, но не жарко, а дороги сухи, но не излишне пыльны.

Ах, хороши дороги, да дома все же лучше, особенно, когда он богатый и обильный, а жена красивая и негневливая… может быть…

Но для начала дела. Приехали в Зимний дворец, для цесаревич одновременно и в дом родной, а Макурину, прежде всего, работа. Хотя для обоих будет для начала отчет у императора.

Августейший монарх был им рад, что виделось и по негневному взгляду, и по желанию услышать отчет о поездке, отложив текущие дела, которых, как всегда, оставалось во множестве.

Цесаревича он слушал в первую очередь. И не только потому, что он был важнее, но и потому, что здесь ничего не было сложного. Выслушал, задал несколько незначащих вопросов и отправил к матери Александре Федоровне, которая ждет не дождется своего старшего сына.

А уже потом пожелал подробно услышать от своего действительного тайного советника и, по совместительству, святого, отчет о его поездке. Ведь так или иначе, но оба понимали, что это была поездка министра и святого Андрея Георгиевича под прикрытием цесаревича Александра, а не совсем наоборот, как думали все поданные. Ибо он хотя и был цесаревич и наследник, но все же оставался молодым человеком, пока неопытным и не очень умным.

Отчитался. Война, по сути, уже почти подходила, Турки не имели ни военной силы, ни финансов, ни силы воли. Но, одновременно, оканчивалась только отдельная война, но не все многовековое противостояние с Турцией. Именно так и рассказал Макурин, окончив выводом, что стоит ждать очередной войны.

Николай немного посомневался в этом выводе, слишком уж слаба казалась ему Турция. Однако попаданец Макурин, опираясь на еще более чем столетнюю военную историю, твердо заверил его в правильности выводов. Ведь если даже Турция не захочет, то ее поведут европейские страны. А там, настоящий паучий клубок.

Николай, подумав, вздохнул и согласился. Впрочем, это была уже не забота министра (по крайне мере, пока). Императора, надо сказать, больше интересовала деятельность Макурина внутри страны, где тоже было очень даже не просто.

Об этом они и поговорили и даже, пожалуй, больше, чем о военном прошлом. Ведь прошлое всегда менее актуально, чем настоящее, не правда ли? И оба смотрели на нее спокойно, как трудная и сложна работа, которую, тем не менее, можно закончить, если постараться. Главное, что он здесь и готов взять обстановку в министерстве в свои руки.

– Работай, – сказал напоследок император, – я в тебя верю. И докладывай постоянно о проблемах в работе. Но перед этим отдохни немного.

Вот спасибо, любезный, порадовал! – злобно осклабился Макурин, проходя в коридоре Зимнего двора к парадному, – а то я не знал, чем заняться. Теперь вот стану вкалывать, аж пыль столбом!

Подумал и немного застеснялся. Августейший монарх, в общем-то, правильно сказал. И по профилю работа, кто будет заниматься религией, кроме как министр религий? И, между прочим, за эту работу он получает хорошие деньги. В России министры всегда получили хорошую зарплату, хоть в XIX веке, хоть в XXI. Но он и здесь умудрился вылезть из общего ряда, единственный, наверное, чиновник, который даже не может определить размера жалованья.

А все потому, что святой! – произнес почти вслух, хотя и шепотом. И мысли его попали в другую тему. Господь наш Вседержитель милостиво сделал его святым (пусть так!). А ты все делаешь, чтобы выработать получаемое?

Ладно, хватит! – подвел он итог мыслительному клевательству, – сегодня после обеда проведу одну проповедь в ближайшей церкви побольше. А с завтрашнего дня начинаю каждый день работать по частям столицы (по концам, как исторически разделялся Санкт-Петербург). Надо утихомирить простой народ, а то простонародье XIX века, как неразумные дети, чуть что и сразу кровавый бунт, революция, свержение монархии. Будто так что-то сделаешь. Ведь не понимают люди, что их руками всего лишь меняют монархическую прослойку чиновников на революционную. А смысл какой для самого народа?

– Вези домой, – попросил он бывшего, как всегда, кучером Федора, – и сам пообедай. А там посмотрим. С семьей как?

Федор пошевелил вожжи, голосом дал знать лошади, что пора ехать. Потом ответил Макурину:

– Слава Богу, барин, все хорошо, девка пока родилась, а потом посмотрим. Благоверная опять на сносях. Будем надеется на сына.

Макурин кивнул. Не то, что из вежливости, а как бы ставя логическую точку в разговоре. Он в самом деле прочувствовал, что на этот раз будет сын. А коли так, что говорить еще? Просто надо кивнуть и молчать, ибо Бог не любит, когда много треплются об еще не родившихся.

Федор, чутко смотрящий на хозяина, осклабился. Знал, что тот не любит много говорить в буднем разговоре, но и так просто не мотнет головой. Значит, святой чувствует сына!

Коляска шустро покатила по улицам города, лошадь, словно видя желание пассажиров, побежала рысью. И вот он родимый дом и желанная жена с сыном! Он уже на расстоянии знал, что Настенька родила. Роды были для первенца хорошие, пусть тяжелые, но не без нехороших последствий и она уже отлежалась. Бог в помощь, милая!

Быстро прошел, почти прошел по лестнице и вот он их личный третий этаж, а в гостинице Настя кормит грудью их сына.

Увидела мужа, счастливо улыбнулась. Он торопливо в ответ подошел к ней, поцеловал в губы. Потом, не давая отреагировать, наклонился и поцеловал сына пока еще в маленький лобик.

– Как съездил? – спросила Настя его. Не из любопытства, по традиции.

И он ответил, как положено приехавшему мужу любящей жене:

– Слава Богу, все хорошо. Был уже у императора Николая, он одобрил поездку. Ведь мы победили и в этом и моя небольшая доля.

А про себя подумал:

«Она свою женскую роль в семье выполнила. Надо, однако, и мне напомнить, что я щедрый и любящий муж!»

Подождал, пока Настя накормит первенца Дмитрия, бережливо накинул ей на шею ожерелье из драгоценных и полудрагоценных камней на золотой цепочке. Видно все было красиво и, соответственно, стоило недешево. А как же! Вездесущий еврей в Киеве божился, что жемчуга собирали в Индии, гранаты из Персии, а бриллианты шлифовали в Германии. Все везли в Киев, чтобы только обрадовать его любимую.

Торговец оказался болтлив на язык, но Андрей Георгиевич и сам видел своим внутренним взором, что не врет и камни приличные.

Настя, конечно, по-бабьи в камнях не разбиралась. Точнее, как раз разбиралась, но специфически, по-бабьи, что означало по-мужски – никак. Но ожерельем полюбовалась, посмотрела в зеркало, потрогала молочные жемчуга, горошины граната, сверкающие бриллианты.

Но тут заплакал оставленный Дмитрий и жена, позабыв про драгоценную безделушку, поспешила к ребенку.

– Третьего дня меня пригласили на большой бал в Зимнем дворце, вот туда возьму ожерелье, – мечтательно сказала она, глядя на мужа. Спросила у служанки: – как ты думаешь, оно подойдет к новому платью?

Беременная Алена с уже тяжело очерченным животом, сразу оценить не спешила. Посмотрела на ожерелье, видимо, представляя, как это будет на хозяйке. Для надежности предложила: – а давайте посмотрим!

Ха-ха, любимое женское занятие во все века, барабаться в тряпках. Андрей Георгиевич было дернулся, но сдержался. Надо бы пообедать, но как-то продержится еще немного, не весь же день они будут примерять наряд?

Ну день, не день, а пару часов присматривали. Понятное дело, Макурин и сам всмотрелся. Очень уж Настя смотрелась в платье из черного бархата и в ярком ожерелье. Она и так уже, отойдя от беременности и родов, опять стала красивой, а уж в этом наряде просто была блистательной. Но все же надо бы покушать…

– Ах, милая, на очередном балу ты будешь блистать. Обещай мне, что я обязательно буду вторым твоим партнером на танцах!

– А почему не первым? – капризно изогнула Настя губы: – если ты думаешь, что у меня есть при дворе любовник, то ты ошибаешься!

– Прости, – поцеловал он у нее руку, – я не ошибаюсь, я знаю, что нет у тебя никого! А первый танец ты подаришь императору Николаю I.

– М-гм! – уже по-другому оценила жена ситуацию. Николая она считала своим приемным отцом и, что особенно важно, и он смотрел на нее, как на ее приемную дочь. Императорская чета постоянно интересовалась о беременности Насти, а однажды, когда Макурин был на юге, приезжали к ним. Конечно же, они уделят ей внимание, а император, как галантный кавалер, пригласит ее на танец. При чем на что-нибудь легкое, например, Мазурку, что бы она не устала.

Настенька поцеловала мужа в щеку вместо слов. Какой он все-таки заботливый и чуткий, просто милый муж!

Потом они сели обедать, при чем Алену отправили в столовую к слугам, пусть тоже поест с мужем. Настя после беременности и родов, когда гормоны у ней перестали играть и нервировать, стала беспокоиться о служанке. Пусть, как барыня о служанке, но все же. И Макурин даже не знал, что здесь больше, как о простонародной подружке – приживалке, или о способной портнихе, которая в любой момент обошьет хозяйку.

Хотя, он все равно старался не показывать интереса к служанке. Настя, как и полагается жене, будучи ревнивой, придумает невесть что, а хуже всего будет Алене.

Постарался отвлечься от тоскливых дум, пристроился к блюду к ягненку. Хорошее все-таки жаркое. И пусть в XXIвеке он больше любил свинину, но и это мясо было хорошо под майонезом и пряностями.

Настя была под жесткой диетой, восстанавливая себя перед придворным балом. Поэтому поела чуть-чуть, немного постного мяса без соуса и приправ, салат без майонеза и чай без сахара. Мужу приходилось ее беречь и тоже скупо ограничивать себе, пусть и не так сильно. В конце концов, он может еще прибрать на кухне перед поездкой.

Пообедали. Видно было, Настя совсем не наелась, но держалась. Надо бы его поддержать как мужа жену. Присел на диван из французского гарнитура (стулья из него были тут же) как бы между прочим поцеловал легко в алые губы.

Настя уже была здорова и ждала его приставанья. Жарко обняла его зам шею и сама поцеловала.

– Отнеси меня в спальню, – негромко попросила она, – здесь все-таки неудобно.

«Ого, она начала стеснятся прислугу. Не только мужчин, но и женщин», – удивился Макурин, но жену отнес. Муж он ей или кто?

Через некоторое время они вернулись обратно. В гостиной уже была прислуга: Алена покачивала специальную люльку с плачущим ребенком, двое других прислужниц убирали со стола посуду с остатками обеда.

«Однако же, эти-то откуда стали стеснительными? – снова подивился Макурин, – жена что ли научила ненароком. Откуда?»

– Я старалась, – подтвердила она, – делать-то все равно было в беременности нечего. Вот я и орала.

«М-гм, – подумал Макурин, – ладно хоть синяков не видно, видимо, ограничилось руганью. Как я вовремя уехал на войну, а то ведь точно бы разорались бы».

Посидев с женой и служанкой Аленой еще час в легкой и довольно-таки пустой болтовне, Андрей Георгиевич поклонился жене, поцеловал жену и сына, кивнул Алене. Все можно было уходить.

Настя, правда, попыталась прикрепиться к нему под предлогом прогулке, но Макурин мягко, но бесповоротно отказал.

– Милая, – сказал он, – я еду в церковь к простолюдью. Там может все: заразные болезни, грубые слова, несмотря на церковь, шум и гам.

– Но я уже окрепла, – попыталась возразить Настя, – и вполне могу идти с тобой.

– А я сейчас говорю не о тебе, – контратаковал муж, – а о нашем сыне Дмитрии. Тебе его не жалко?

– А-а, – только и сказала Настя. Довод был твердый, как у скорлупа у ореха. Пока сломаешь, зубы сгрызешь. Сына она тоже любила и не хотела, чтобы он пострадал.

Андрей Георгиевич не долго наслаждался семейной победой. Все-таки уже не мальчик, да и Настя была так уныла и несчастна. И он продолжил:

– Зато вечером я отведу вас в один из ресторанов. Я знаю, там бывает много придворных и иногда великие князья. И, может быть в Зимний дворец, там очередной бал. Так что готовься!

Макурин обольстительно улыбнулся. Он еще не сказал, что в ресторане может быть император. Они договорились, что он прикажет подать одно кушанье, немудреное, но сытное, которое может быть пригоже армии в походе. А то ведь, монарх согласился, но как-то так неопределенно. Еще не приходит, вот Настя обрадуется поводу поворчать.

Ну все, а пока он уезжает, пока-пока!

Глава 15

И до свидания, мои дорогие, а также хорошенькие служаночки, вашему господину, а также мужу и отцу совершенно некогда, – подумал Макурин несколько иронично. Потом решил, что это через чур, пришел к умиротворенному выводу: – мужчина должен зарабатывать деньги, разруливать проблемы, которые ему создают жизнью и им же (гм!) самим. Хотя, в принципе, тут он не виноват, он только сюда подошел, м-да. А уж жизнь в лице императора Николая I дальше сама продемонстрировала масштабы работ. Не фиг ленится!

Гроздью гороха быстренько профланировал по лестнице, уже не слушая умилительное и требовательное щебетание Насти, пронзительные крики Дмитрия (ха!), более тихие и почтительные возгласы Алены (хо!). Прямо-таки хор из них создавай… бездельников. Не боитесь, что вернусь обратно, и тогда мало не покажется? Впрочем, пусть покочевряжатся, потом будут, как шелковые.

С ходу взбежал в сидящую у дома коляску. Преданный Федор уже находился на небольших козлах, перебирал вожжи.

– Трогай! – бодро сказал Макурин ему веселым громким голосом, натренированном в разговоре с родными. Федор, понимая, что благодетель нанервированный домашней обстановкой, может и ему «немножко» дать рукой, а может и ногой, засуетился и пролетка поехала, оставляя домашние заботы, такие надоедливые, но в то же время милые и смешные.

А вот предстоящие окажутся более трудные, вплоть до крови из носу и если бы только оттуда. Опять ведь некоторые прощелыги протащат ножи да кистени в попытке проверить Божью защиту святого. Да-да, есть и такие прихожане, что б их! И ведь не скажешь, что настоящие злодеи, просто шутки у них такие грубые после двух стаканов бормотухи, прозванной почему-то в это время водкой. Ничего и здесь пробьемся, чай не турки, поговорим.

Слух о том, что в церкви Св. Ильи будет выступать с проповедью исчезнувший было святой пролетел в столице с быстротой молнии. Андрей Георгиевич еще с XXI века отказывался понимать механизм его физической сущности. В XIX веке эта проблема была еще сложной. Не было тут не мобильной связи, не социальной сети со скорой отдачи. А вот стоило негромко сказать двум-трем прихожанкам и все, социальный механизм заработал. Главное, кому, что и когда сказать и можно спокойно ждать. Придут!

Сегодня, однако, и сам Макурин удивился, можно сказать так. Обалдел, в общем, если сказать прямо. Еще на двух-трех кварталах от церкви толпа людей была настолько густо, что он велел Федору остановился. Все равно дальше не дадут, просто возьмут лошаденки под узды и вызывающе посоветуют к божьему храму идти пешком, ноги-те не отвалятся.

Нет, конечно, когда узнают, кто едет, пропустят молча и охотно, так ведь не дальше пяти метров. Там очередные пьяные радетели будут останавливать пролетку. Плавали, знаем, пусть уж пешком неспешно отгородившись от остальных бездельников…

О, а вот и церковь, можно остановится. И пока добровольные помощники сегодня это тамошний клир, небольшой, но требовательный к прихожанам, а к нему мягкий и настоятельный. Знают, что даже в Санкт-Петербурге, где походом святого не очень-то удивишь, проповедь в церкви ведут в нее очень много людей. И то ведь, поцелуй к иконе или кресту, перекрещенному святом, а, тем более, использованным им во время проповеди, оказывает чудодейственное действо. А это стабильный и большой приток на несколько лет.

Прополоскал водой рот, а потом проглотил в желудок, смягчая связки и горло. Подождав немного и мягко, но звучно заговорил:

– Братья мои и сестры во Христе! Оставьте каждодневные ваши хлопоты и оглянитесь вокруг, как много кругом светлого Божьего и, к сожалению, темного дьявольского…

Сегодня он снова говорил об обыденном и чудодейственном – борьбе Бога и Дьявола в каждом из людей и всеобъемлющем в мире. Эта борьба, как и любовь, прослеживается в каждом поколении и каждом человеке и поэтому проповеди об этом были вечные.

Но и чуть-чуть разные, в частности сейчас, он постоянно сводил к войне с турками, пугал масштабами и успокаивал уже прошлыми действами. И благословлял, благословлял, благословлял…

В церкви волны благословений многократно отражались от иконостасов, крестов, даже от стен и многократно дублировались на людей, отчего они становились апофеозом добра и милости Божьей и позволяли укреплять физическое здоровье и моральное составляющее пришедших прихожан.

Не зря от церкви через некоторое время шло видимое сияние, как небесные сполохи северных огней. А потом еще не год она эмпанировала добром и моральным светом. А уж в самой церкви, неоднократно согретые теплом Божьим, согревались и смягчались. Он знал, что если в начале проповеди ножи и кистени не будут пущены в ход, то потом точно.

Сам Андрей Георгиевич в ходе многочасовой проповеди не уставал, более того, он как бы даже к ее окончанию окреп морально и физически. Хотя ноги, конечно, дрожали.

Но вот он проговорил последнюю молитву и дал им остатнее благословение. И потом надо было прилюдно уйти. Иначе никак. Если люди будут видеть, что святой остается, то и они останутся и начхать им, что проповедь окончилась. Ведь, по большому счету, прошли они не на проповедь, а на него. И вот если он уйдет, то и торжество церковного хода закончится.

На улице вся процессия проходила в обратном ходе – сначала пешком первые кварталы, благословляя шедших с ним прихожан и кося взгляд на сполохи церкви. Потом поиск собственной коляски с Федором. Небольшое прелюдие в конце «выхода в народ» и, кажется, он выработался в нуль.

Однако, сегодняшний день еще закончил. Впереди «эксклюзивный выход» в ресторан с женой и грудным сыном. Интересно, а почему она ничего не говорит о кормилице? В XIX веке была стойкая тенденция, по крайней мере, в светском свете, поставить в помощь жене давать кормящую женщину. Дабы грудь не развивалась. Разумеется, все женщины были против, но когда у них про это спрашивали? XIX век страшное время. Казалось бы, мужского господства, а если подумать, то мужского бессилия. Что мужчины имели право: заработать деньги, объявлять друг друга войну, барахтаться и дрыгаться по жизни. А что могли делать женщины в эпоху так сказать женского бессилия (высший свет). Ничего не делать, кидать деньгами, с трудом заработанные мужьями, самолично командовать в семье, ведь тебе, любимый, так некогда.