Текст книги "Квинт Лициний 2 (СИ)"

Автор книги: Михаил Королюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Я упал в сон, как с обрыва. Сначала под бессильными ногами зазмеились по стеклу трещинки, а потом начался медленный, но страшный полет-скольжение над мрачными лестничными маршами "нутрянки". Я считал этажи, почему-то вслух, на дари, и никак не мог дождаться последнего – шестого. Так и провалился в беспамятство в ожидании дна.

Глава 8

Пятница, 18 ноября 1977, день.

Ленинград, «Большой» дом.

– Повезло, – добродушно заметил генерал, – везучий вы.

Жора кивнул, продолжая раскладывать крупные, размером со стандартный лист, отпечатки.

– Вам спасибо. Грамотно вычислили и точки, и вероятный период.

Он взял из стопки верхний снимок и на пару секунд замер, оценивая картинку. Лицо его было спокойно, но легкая дрожь уголков фотографии выдавала волнение и азарт. Чуть слышный разочарованный выдох, и очередной глянцевый лист лег на стол.

– Да это-то как раз не так и сложно было, – усмехнулся, глядя на него, контрразведчик и начал, загибая пальцы, перечислять, – все вбросы писем происходили во второй половине дня. Недалеко от станций метро по первой линии. На крупных улицах, но не в местах, часто посещаемых иностранцами. Не сразу на выходе из метро, но и не очень далеко от входа. А дальше мы просто отбросили три привокзальные станции и те, где уже были вбросы... Так выделили одиннадцать станций, где высока вероятность следующего вброса. Чуть проредили ящики вокруг них, и, после привлечения слушателей из "семерочной" школы, хватило сил взять оставшиеся точки под контроль с утра и до ночи.

– Ну вот, а вы говорите "везение". Умение, Владлен Николаевич, умение.

– Везение, везение, однозначно, – решительно не согласился Блеер. – Выявить действующую закономерность поведения объекта по трем случаям – это везение. Могло оказаться банальным совпадением.

Толстая пачка, наконец, разложилась в три ряда на длинной, обтянутой черной кожей столешнице, и Жора пригорюнился, рассматривая единственно удавшуюся серию из пяти снимков. По иронии судьбы, на них было одно и то же: вид объекта сзади.

Он еще раз пробежался взглядом, запоминая пеструю кроличью шапку с приспущенными ушами, кусочек клетчатого мохерового шарфа, короткую курку темного цвета, черные расклешенные штаны и черные же ботинки. На самом первом кадре, зафиксировавшем вброс, виден еще кончик носа. Но сколько там того носа?! По этому фрагменту якута от грузина не отличить!

– Проклятье, – ноздри Минцева гневливо раздувались. – Ну, нет бы он отходил от ящика в другую сторону! Просто закон подлости какой-то!

– Да, с этим немного не повезло, – меланхолично согласился генерал, – вот, посмотрите на схему наблюдения: объект прошелся крайне неудачно для нас. Со стационарного поста, где был размещен длиннофокусный фотоаппарат, все время было видно только его спину, он даже при вбросе письма в профиль практически не повернулся. Чтоб получить лицо, сотруднице пришлось выходить ему навстречу и снимать с руки, с помощью закамуфлированного в сумочке "Аякса". В движении, при отсутствии дневного освещения, в снегопад, при фиксированном на пять метров фокусе... Пыталась сделать серию с ручной выдержкой, что, в общем, было оправдано. Но нужно быть удачливым асом, чтоб в таких условиях снимки получились. Ничего удивительного, что почти вся серия смазана. Вы бы, – Блеер внимательно посмотрел на московского эмиссара, – подкинули нам на будущее "Золы" и, особенно, "Зари", а? А то на старой опертехнике работаем. Была б кинокамера, горя сейчас не знали.

Жора расстроенно взмахнул руками:

– Эх, сказали б раньше. Я под эту операцию, ей богу, выгреб бы весь московский склад. А теперь что? Когда нам еще так повезет?

– И теперь не поздно, – уверенно сказал генерал, – везите и не сомневайтесь, пригодится. А с тем, что получилось... Да нормально все получилось. Обычная ситуация. Уже есть с чем работать, и это хорошо. Есть ориентировка, это раз. Потом, опять вброс по первой линии метро, закономерность подтвердилась. Теперь можно не только фотодокументировать, но и провожать до дома подходящих под ориентировку. Все-таки молодые люди не самые частые отправители.

– Да я понимаю, Владлен Николаевич, все понимаю... Но как обидно! Могли же разом все проблемы решить. – Минцев еще чуть погоревал и кивнул в сторону лежащей на столе сводки наблюдений. – Словесный портрет какой сотрудница дала?

Начальник ленинградской контрразведки молча протянул машинописный лист. Жора жадно заскользил взглядом по строчкам:

"Пол мужской, рост чуть ниже среднего, 168-172 см, нормального телосложения. Верхняя часть лица закрыта шапкой, нижняя – шарфом, из-за этого и условий освещенности цвет глаз и волос установить не представилось возможным. Разрез глаз европейского типа. Особых примет на доступной для наблюдения части лица нет. Возраст может быть определен в диапазоне от тринадцати до двадцати лет".

– Еще что-нибудь интересного удалось отметить?

Блеер мазнул взглядом по лежащему перед ним заполненному бланку:

– Ничего выдающегося, но кое-что все-таки есть... Стиль одежды не выделяется из окружения. Куртка синтетическая, темно-синяя, спереди пояс фиксируется нетипично, на двух кольцах. Вот рисунок... Надо будет проверить – вероятно, импорт. Шарф буровато-красный. Вообще, одет не броско, но прилично.

– Ботиночки плохо видно... Лупа есть? – Минцев получил в руки инструмент и внимательно изучил снимки еще раз. – Не флотские ли, часом, Владлен Николаевич?

– Эх, слушатели, итить его мать... – лицо контрразведчика страдальчески перекосило. – Пытали их уже. Не обратили внимание. Балбесы...

– Моторика?

– По пантомимике – уверенный в себе молодой человек. Скорее, студент младших курсов, чем школьник. Вряд ли техникум и, точно, не ПТУ. Не суетился, подход-отход и вбрасывание производил не торопясь. На отходе проехался по катушке метров шесть – толчок мощный, координация хорошая, движения уверенные. Возможно – спортсмен. Признаков наличия специальной подготовки у объекта не выявлено. Вот, собственно, и все. Правда, надо учесть, что наблюдение было коротким, не более тридцати секунд. В порядке обсуждения... Я бы при этом окончательно девушек со счета не сбрасывал. У активных физкультурниц походка бывает вполне мужской. И вот еще, – он повелительно ткнул пальцем в сторону снимков, – посмотрите седьмой. Корешок у книги видите?

Жора торопливо навел лупу на фотографию и прищурился, пытаясь разобрать расплывчатые буквы:

– Манн Ю. Поэ...

– Так точно, – преувеличенно браво согласился генерал и подтолкнул к Жоре книгу, до того лежащую у него на углу стола, – Манн, "Поэтика Гоголя". Куплена, вероятно, в книжном напротив. Литературоведение. Так что – не техникум и не ПТУ. И маловероятно, что школа, разве что олимпиадник какой по литературе.

– А вот филология – это хорошо, – последнее слово Жора аж напел по слогам неожиданно глубоким баритоном и, потирая ладони, уточнил, – что продавщица в отделе книжного интересного поведала?

– А... – безнадежно махнул рукой генерал.

– Понятно, – настроение у Жоры, резко скаканувшее вверх после предъявления книги, это не испортило, – понятно.

Он повернулся к окну и, глядя вдаль, забарабанил пальцами по подоконнику.

– Ну, – уточнил зашедший ему за спину генерал, – видно?

– А? – чуть дернувшись, Минцев вышел из задумчивости, – что видно?

– Ну, слышали эту нашу ленинградскую присказку, почему этот дом называется "Большим"?

Жора улыбнулся и посмотрел на расстилающуюся вдали широкую панораму города уже осмысленным взглядом:

– Нет, не видно Колымы отсюда. Врут, – отвернулся от окна и подвел итог. – Что ж, Владлен Николаевич, поклевка есть. Завтра порадую Юрия Владимировича продвижением дела. Теперь главное – не спугнуть. Он нам непуганым нужен.

Пятница, 25 ноября 1977, вечер.

Ленинград, Измайловский проспект

– А ну не вертись! – хотел прикрикнуть я строго, но не смог, сфальшивил.

Оно и немудрено, смех рвался из меня, как шампанское из встряхнутой в порядке дружеской шутки бутылки. В итоге я то ли всхлипнул прямо на последнем слове, то ли всхрапнул аки жеребец, а потом и вовсе в открытую заржал. Яська даже бровью не повела, ей было не до того. Я с безнадежностью махнул рукой и упал в кресло, любуясь.

Невозможно было спокойно смотреть на эту умору: куда дели обычно спокойную, уравновешенную и как будто чуть-чуть не от мира сего Ясю? Перед зеркалом в серванте изворачивалась самая обычная восторженная девчонка. Мой подарок разом снес все ее самообладание, и теперь она разглядывала себя то передом, то боком, то расправляла плечи и вскидывала голову, иными словами – любовалась.

Комизм ситуации придавало то, что она довольствовалась небольшим, размером с мяч, отражением – остальное зеркало было прикрыто расставленным на полках хрусталем, поэтому ей приходилось дополнительно то чуть приседать, то вставать на цыпочки. Судя по сосредоточенно сведенным бровям, Яська синтезировала увиденное в целостное трехмерное изображение и уже была в одном-двух шагах от успеха.

Я еще раз довольно хрюкнул в кулак и намекнул:

– В коридоре есть зеркало побольше, – пусть налюбуется, а то ведь работать не даст.

Ее словно выдуло из комнаты, раз – и уже нет. Секунд тридцать тишины, потом я расслышал быстро удаляющееся шлепанье босых ног по линолеуму.

"На кухню-то ей зачем?" – заинтригованный, я вышел в прихожку.

Торопливое "шлеп-шлеп-шлеп-плюх" – это Яська приволокла табуретку к трюмо. Миг – и она уже вскочила на нее с ногами и крутанулась, придирчиво разглядывая солнцеклёш понизу.

Недооценил я эффект неожиданности. Не знаю, что именно Яся ожидала увидеть, согласившись зайти ко мне на примерку – может быть, и правда, передник, но действительность явно далеко превзошла все ее предположения. Меня чуть на слезу не прошибло, когда она пару раз непроизвольно отдергивала руку, не решаясь взяться за протянутое ей джинсовое платье. Потом схватила и исчезла за дверью моей комнаты. Скинула там школьную форму, ящерицей вползла в прихваченное лишь по швам изделие, и вот – вся светится восторгом. Даже не знаю, кто из нас в этот момент получал большее удовольствия.

Яська, наконец, нагляделась в зеркало и вдруг замерла, разом потускнев. Взглянула на меня сверху, горестно заломив брови домиком, и сказала упавшим голоском:

– Ох, Дюх, слушай, это же дорого... – и сползла с табуретки, расстроенно глядя в пол. – Ты на свою маму лучше переделай.

– Стой, стой, стой, – я помешал ей ускользнуть обратно в комнату для переодевания. – Не дури, Ясь. Ну, ты что? Чего тут дорогого? Ткань у нас в стране дешевая, и пошло ее не много – это ж безрукавка и юбка только до середины бедра. А тебе длиннее и не надо, что красоту-то такую скрывать... – она чуть дернулась, и лоб, а я сейчас видел только его, начал краснеть. Я по-прежнему загораживал ей дорогу. Мы стояли очень близко, так, что я чувствовал кожей ее учащенное дыхание. – А пуговицы и заклепки вообще копейки стоят, – продолжил я успокаивать, не испытывая при этом ни малейшего угрызения совести за свое вранье, а потом долил немного правды, – а маме я платье к новому году сделаю, уже и фасон подобрал и материал купил. И уже блузку ей сшил – довольна, носит. Так что все в порядке, правда.

Она прерывисто вздохнула и подняла голову, с надеждой посмотрев мне в глаза:

– Правда? Правда-правда?

– Честно-пречестно. Верь мне. Пожалуйста.

Яся миг помедлила, потом кивнула. Лицо ее расслабилось в чуть кривоватой улыбке, в которой можно было разглядеть и удовольствие и самоиронию. Девушка сделала полшага назад, и взгляд ее опять дернулся к зеркалу.

Я с облегчением улыбнулся:

– Хороша, чертовка, хороша... А теперь пошли на свет. Будем подгонять.

В принципе, особо переделывать ничего и не пришлось. Платье сразу село хорошо – крой был выбран свободный, да и легкая джинса не требует тщательной подгонки под фигуру.

– Ну вот... – протянул я довольно, – можешь переодеваться обратно. А я сейчас за часок стачаю все начисто, обметаю швы и завтра принесу тебе его в школу. Отгладишь и можешь на днюхе в воскресенье уже в нем выступать – мне будет приятно.

– Ой, а можно я здесь посижу? Посмотрю. Ну, пожалуйста-а-а....

   Я ухмыльнулся:

– Да легко, сиди. Даже хорошо, потом еще раз примерю. Ты, тогда, вон, – махнул рукой, указывая, – мамин халат махровый пока накинь, чтоб с формой не мучиться.

Яся покрутилась вокруг машинки, наблюдая за работой, но быстро свыклась с мыслью, что контролировать мои швы не надо.

– Умело ты, быстро и ни одного лишнего движения, – оценила она скорость, с которой я стачивал кокетку с поясом. – А у нас никто и не знает.

– И слава богу, – испуганно воскликнул я, – пусть так и остается. Мне ж девчонки проходу не дадут. Да что девчонки, ты Кузю представь. От этой так просто не отобьешься.

Яська захихикала, потом прищурилась с иронией:

– Что, и от Томы утаишь?

Я задумался, но руки машинально продолжали делать свое дело.

– Да нет. К новому году что-нибудь сошью в подарок. Вот только как снять с нее размеры тайком, чтоб сюрприз был?

Яся кивнула, принимая задачу, а затем повернулась, пристально разглядывая "Ригонду".

– Дюх, у тебя пластинки какие-нибудь есть? – решилась наконец она.

– Там, внизу, выбирай, – махнул я в сторону тумбы.

Она выволокла стопку и некоторое время с азартом в ней копалась.

– О! – отобрала один конверт, – Сальваторе Адамо! Можно?

– Ставь, конечно, – кивнул я, отстригая нитку.

– А как? – она с опаской кивнула на проигрыватель.

– Смотри.

Я поднял крышку проигрывателя, затем осторожно взял диск за края и бережно опустил на резиновую подкладку вертушки. Вжал кнопку, и черное виниловое тело начало медленно и торжественно вращаться. Неторопливо провел от центра к краям кругляком с бархоткой, убирая редкие пылинки. Двумя пальцами осторожно приподнял звукосниматель и наклонился, прицеливаясь. Плавно, как пилот, нашаривающий колесами полосу, опустил, и игла поймала дорожку. В динамике мерно зашуршало.

Я замер, затаив дыхание. Ого, как давно я не слышал этого колдовского звука! Как тихий треск свечи настраивает нас на правду документа, так и этот, на первый взгляд – лишний шум, каким-то волшебным образом делает музыку настоящей. Есть в этом что-то от таинства рукоположения, передающего тепло ладоней Петра от поколения к поколенью – глубина дорожек винила так же напрямую восходит к дуновению воздуха у губ артиста; поэтому, слушая винил, мы ощущаем и жизнь, и теплоту.

Еще миг мы вместе нависали над плывущим по кругу диском, а потом серебряный голос прочувствованно вывел:

–Томбэ ля нэжэ...

– Тю нэ вьендра па се суар... – на удивление ловко грассируя, негромко напела Яся, отступая к креслу.

Она уютно устроилась в нем, забравшись с обеими ногами, и прихватила полы халата коленями. Я встал к машинке напротив, и на музыку начал накладываться короткий стрекот челнока. Но Ясе это не мешало – она умиротворенно покачивала головой в такт и в некоторых местах чуть слышно напевала.

Эта элегическая расслабленность ее и подвела – пола халата предательски выскользнула и упала на пол, приоткрыв стройное бедро почти на всю его длину.

– Ой, – дернулась она, уловив мой сразу возгоревшийся взгляд.

– Ой, – повторил я, напрочь запарывая шов, – да чтоб тебя! Выгоню!

Яська торопливо вернула строптивую полу на место и укорила, глядя исподлобья:

– А вот на Тому так смотри.

– Всеядная я... – предпринял попытку хоть как-то оправдаться.

– Хорошо хоть не плотоядная, – усмехнулась она, уловив отсылку к мультику.

– Природа наша такова, – и поспешил успокоить, – но ты не волнуйся, это контролируемо.

– А может, – лукаво улыбнулась, – я бы и хотела немного поволноваться.

И тут сквозь музыку мы расслышали донесшийся из прихожей негромкий хлопок.

Мы замерли, глядя друг другу в глаза, словно застигнутые на горячем любовники. Затем я опасливо двинулся на звук. Яська на цыпочках пристроилась за моим плечом.

Я осторожно потянул дверь на себя.

Первой мыслью было: "Нет. Этого просто не может быть. Мне привиделось", причем я был в этом абсолютно твердо уверен. Ну, не может, никак не может мама оказаться здесь и именно сейчас. Не может стоять в двух шагах, у двери в мою комнату, растерянно переводя взгляд то на меня, то на открывшуюся ей в глубине картину.

Я молча заглянул в свою берлогу, и мне тотчас захотелось зажмуриться, но зрелище уже успело впечататься в память со всей своей безжалостностью: белый передник был торопливо брошен поперек стола, а поверх него разметалось темно-коричневое платье, один его рукав белой кружевной манжетой тянулся к полу; вывернутая блузка краем зацепилась за спинку стула.

От красноречивости увиденного я впал в ступор.

– А меня, вот, с работы пораньше отпустили... – как-то виновато сообщила мама.

– ... эмпасиблэ манэжэ, – прочувствованно закончил песню Адамо, и на нас упала звенящая тишина.

– Мама, – решительно, прежде чем успел что-либо подумать, выпалил я, – это не то, о чем ты подумала...

И тут я явственно ощутил, что густой туман абсурда, окутывавший меня последнюю неделю, достиг, наконец, своей максимально возможной концентрации.

"Лучше бы это действительно ребята Андропова пришли", – промелькнуло в голове тоскливо.

Мама посмотрела на меня с удивлением:

– Вообще-то, – осторожно, чуть наклонив голову к плечу, сказала она, – я пока успела подумать только о том, что девочка одежду разбросала неаккуратно, и ткань может помяться.

Из-за моего плеча раздался придушенное сипение. Я крутанул головой и, наконец, увидел, как на самом деле выглядит лицо цвета мака.

Обессиленно прислонился к косяку и с беспомощностью понял, что с мыслью о пике сумрачного абсурда поторопился – тут нет переломной точки, это – экспонента, и меня несет по ней все выше и выше.

– А мы тут... – неловко развел руками и запнулся.

"... плюшками балуемся", – игриво хохотнул, заканчивая фразу, внутренний голос, и я болезненно поморщился.

Мама, прищурившись, молча разглядывала то меня, то Ясю, и лицо ее едва заметно подрагивало.

Я пригляделся к блеску глаз.

"Да она же веселится!" – осенило меня.

Я с укоризной покачал головой, а потом с облегчением провел подрагивающей ладонью по взопревшему лбу.

Поняв, что разоблачена, мама всплеснула руками и преувеличенно-восторженно закатила глаза к потолку:

– Боже! Дети, видели бы вы себя со стороны! Ясенька, девочка, – она проскользнула мимо меня, приобняла девушку и быстро затараторила, – лапочка, извини, пожалуйста, ну, извини, не сдержалась. Это было бесподобно! Все прямо как в итальянской комедии, один в один, а слова сами прыгали мне на язык...

Яся порывисто выдохнула и обмякла.

– Ох! – она посмотрела на меня поверх маминого плеча. Взгляд ее был расфокусирован, а голос плыл. – А я уже успела ощутить себя падающей в пучину порока...

Спина у мамы мелко затряслась.

– Вы меня в могилу вгоните, – звенящий голос резко контрастировал со смыслом.

– Ну, что, – я мрачно посмотрел на Ясю, – хотела немного поволноваться? Желание исполнено.

Она отстранилась от мамы и поплотнее запахнула халат.

– Я пойду, переоденусь? – спросила неуверенно.

– Да ходи так! – жизнерадостно воскликнула мама, – что уж теперь-то...

– "Зачет" нам за клоунаду, – прояснил я ее позицию Ясе.

– Ну, хватит, – повернулась ко мне мама, – ты обедом девочку накормил?

– Смотри, смотри, – я громко шепнул Ясе, – сейчас еще и виноватым останусь.

– Не кормил? – мама неверяще уставилась на меня.

Я промолчал, глядя в потолок.

– Чай пили, – робко попыталась выгородить меня Яся, – с ленинградским пряником.

Мама грозно сдвинула брови.

– Так, – приобняла девушку за талию и поволокла на кухню, – пошли, поболтаем, а то так есть хочется...

– А, правда, Дюша вам блузку сшил? – раздалось удаляющееся.

Я почесал затылок, потом махнул рукой. Фиг их разберет, что у них в головах.

Вернулся к стопке дисков и вытащил наугад. Опустил звукосниматель и улыбнулся, узнавая. Выпало удачно, и я тихонько запел, вторя:

– Антон, Андрэ, Симон, Марья, Тереза, Франсуаз, Изабель и я...

Воскресенье, 04.12.1977, день

Ленинград, Лермонтовский пр.

Нет, не лезет...

Я озадаченно покрутил в руках пузатый пластиковый мешок. Не лезет во внутренний карман куртки, ни в один, ни в другой.

Значит, мы пойдем другой дорогой. Я уложил два раздувшихся пакета на дно спортивной сумки и прикрыл это безобразие газетой, а сверху положил магнитофон. Ну, не будет же Ясина мама проводить обыск на входе, в самом деле! И не звенит ничего, удобно...

Я даже не стал придумывать отмазку, что у меня там делают две заполненные системы для переливания крови, и почему эта мутная жидкость такого странного желтовато-белесоватого цвета. В крайнем случае, скажу правду – сливочное лимончелло для девочек, не покусают же меня за это!

Поэтому, вжимая кнопку пять положенных раз, я был спокоен.

Прошла примерно минута, прежде чем дверь широко распахнулась, выпуская наружу застоявшиеся запахи коммуналки. Я перешагнул порог и протянул три белые розы:

– Моей лучшей подружке с днем рождения!

Яся мило зарделась, принимая букет.

Достал из сумки чуть потертый, нарытый на букинистической толкучке в Дачном томик Сабатини песочного цвета:

– Надеюсь, тебе понравится.

– Ты же уже сделал подарок? – удивилась она.

– Ну, – подмигнул я, – то для тела, это – для души. А что платье не надела?

– Позже, – она заговорщицки наклонилась к моему уху, хотя в коридоре было пусто, – когда за стол садиться будем. И, что б ты знал, хорошее платье для души девушки значит ничуть не меньше, чем хорошая книга.

– Ты же шахматистка! А я – математик! Мы должны быть сухарями! – запридуривался я.

Яся сделала шаг вперед и быстро ткнулась губами мне в щеку, а потом шепнула:

– Спасибо, – и стремительно развернулась, скрывая вспыхнувший румянец. – Пошли, все уже здесь, ты – последний.

Длинная темная кишка коридора словно задалась целью показать мне всю неприглядность квартирного нутра. Сначала она провела нас мимо кухни с тремя плитами. Пахнуло кислыми щами, жареным луком, пирогами и вывариваемым в большом баке бельем. Не прошли мы и трех шагов, как перед нами внезапно распахнулась дверь, ранее в полутьме невидимая, и под грозный рев и хлюпанье воды из общественного помещения с достоинством вышел бритый налысо казах в драном-передранном махровом халате. Проходя мимо приоткрытой двери, я успел рассмотреть здоровенный бачок под потолком и лохматые от пыли трубы. На стене на дюймовых гвоздях висели, словно спортивные награды на выставке, сидения от унитазов, вероятно – по сидушке на семью.

– Осторожно, – тронула меня за руку Яся, – здесь ступеньки.

И правда, квартира опустилась на метр вниз, видимо, переходя в соседнее здание. Потом коридор вильнул влево, и в мертвящем свете сороковаттки выступила тумбочка с массивным черным телефоном на ней. Обои вокруг были плотно покрыты рисунками и записями. Мне даже захотелось на миг остановиться и изучить эту удручающую хронику коммунального подсознания, но Яська уверенно шла вперед, маневрируя между выставленными из комнат, словно в наказание за неведомые провинности, драными сундуками, шкафами с перекошенными дверцами и буфетами с отсутствующими стеклами. Я поторопился за ней, боясь затеряться в этом лабиринте.

Казалось, коридор своими извивами обогнул по кругу пол квартала, прежде чем мы достигли цели.

– Пришли, – с видимым облегчением констатировала Яська и толкнула дверь.

Комната была большой и чистой, наполнена свежим воздухом и светом и могла бы считаться просторной, если бы не делящая ее пополам перегородка из серванта и двух развернутых в разные стороны шкафов. Получилось два ведущих к окнам отнорка и большая прихожая на входе. Именно здесь вокруг раздвинутого стола и толклись сейчас приглашенные одноклассники.

– Здравствуйте, – я наклоном головы поприветствовал двух мам, наводящих последние штрихи на сервировку, и протянул одной из них оставшийся букет, – тетя Дина, с замечательной дочкой вас: умницей и красавицей.

– Ой, спасибо, Андрюша, – счастливо зарумянилась Ясина мама, – а как ты вырос! Доча, давай вазы быстрей.

– Да, – Томина мама прошлась по мне придирчивым взглядом, – еще пару сантиметров с октября прибавил. Где останавливаться планируешь?

– А Тома уже закончила расти? – деловито осведомился я, опуская сумку на пол, – тогда еще сантиметров десять-пятнадцать – и хватит.

Сбоку раздались негромкие смешки. Я покосился на развеселившихся парней. Хорошо хоть не запели в две глотки "тили-тили-тесто". А еще год назад вполне могли бы...

– А ты ее уже подергал за уши? – с азартом поинтересовалась подлетевшая ко мне Кузя и потыкала пальчиком в сторону Яси.

– Не, – сказал я, – не буду, чай, она не мальчик...

– Ой, – Яся дернулась было прикрыть багровеющие ушки. Потом удивленно округлила глаза, – а почему девочек не надо?

Все посмотрели на меня с интересом, ожидая ответа.

– О, это очень, очень старая традиция. Цель ее – сделать событие запоминающимся. Читал в каком-то журнале... – я, словно извиняясь, развел руками. – Идет со времен Рима, от принятых тогда в деловом обороте процедур. Положено было для важного события иметь двенадцать свидетелей. Вот, кстати, – осенило меня внезапно, – откуда именно двенадцать апостолов пошло. Мда... При продаже земельных участков покупатель и продавец должны были вместе со свидетелями трижды обойти участок. Шестеро свидетелей были взрослыми мужчинами, а вот еще шестеро – мальчиками-подростками, на вырост, так сказать, чтоб было кому и через двадцать-тридцать лет свидетельствовать в случае чего. Так вот, – я ухмыльнулся, – во время этого обхода земельного участка, что бы это скучное событие лучше врезалось будущим свидетелям в память, мальчишек дергали за уши, щипали и постегивали прутьями.

Яся с показным гневом притопнула ногой и, вытянув руки, рванула к Кузе:

– Давай ухи сюда, должок отдавать буду!

– И-и-и... – тонко запищала та и радостно побежала вокруг стола.

– Стоять, – схватил я беглянку за тонкую талию и притянул к себе, – Ясь, пациент зафиксирован.

Кузя талантливо изобразила мизансцену "барышня и хулиган", а потом, якобы внезапно ослабев, с удовольствием откинулась спиной на меня, надежно придавив к серванту. Так я и держал эту провокаторшу, пока именинница весьма милосердно тянула ее за верхушки ушек. А когда мои руки отпустили ее, Наташа, вроде как по рассеянности не сразу это заметила, и еще какое-то время обтянутые тонким свитерком лопатки покоились на моей груди – ровно до того момента, как Томины брови не начали угрожающе сходиться.

– Ухожу, ухожу, ухожу, – миролюбиво согласилась Кузя и гордо продефилировала прочь.

– Все, – улыбающаяся тетя Дина окинула придирчивым взглядом стол и объявила, – готово. Иди, дочь, переодевайся.

Глаза у Яськи радостно сверкнули, и она, задернув шторку, шустро удалилась в правый отнорок.

Я вытащил из сумки магнитофон и три кассеты.

– "Отель Калифорния" есть? – деловито поинтересовалась подкравшаяся со спины Зорька.

– Так точно, мэм! – я вытянулся, оборачиваясь.

Она требовательно постучала пальчиком по моему плечу:

– Объявишь на него белый танец.

Я обреченно уточнил:

– Может быть, я сам?

Зорька прищурилась с иронией:

– Это – само собой. А танец – объявишь.

– Выпивку принес? – с надеждой спросил на ушко подошедший Пашка.

– Угу, – кивнул я, – в сумке. Почти литр.

Паштет хищно покосился на Ирку и победно улыбнулся.

Я вставил первую кассету, вжал тугую клавишу и объявил:

– Оркестр Джеймса Ласта, "Мелодия любви".

Пошел гитарный перебор, и глаза у девушек затуманились. Согнав страдальческую складочку над переносицей прерывисто вздохнула Зорька. Ира сделала неуверенный шажок в сторону Пашки и замерла, удивленная своим движением. С умиротворенной улыбкой на губах слегка покачивала головой в такт мелодии Кузя, спокойная, как великий Тихий океан при первой встрече с европейцами. Тома встретилась со мной взглядом, и в зелени ее глаз мелькнули озорные искорки.

Спустя несколько минут занавеска отдернулась, и из-за нее под начавшийся "Полет Кондора" с невинной улыбкой на губах выступила Яся.

– Ух! – невольно выскочило из Томы, и она загарцевала к подруге забавными приставными шажками. Я с умилением проводил ее взглядом.

За ней, удивленно вытянув губы дудочкой, придвинулась Кузя. Вот она уже давно сменила смешную подростковую порывистость на королевскую точность движений и почти никогда не позволяла себе детскости.

Именинница весело крутанула солнцеклешом, а затем сделала пару танцевальных оборотов под вступившую флейту, давая себя рассмотреть со всех сторон. Собравшийся вокруг женский люд теребил ее, аки стайка голодных рыбок, атакующих упавшую на поверхность корку – охи и ахи расходились кругами.

И правда, смотрелась Яська прекрасно. Она сама догадалась надеть под джинсовое платье белоснежную водолазку: получилось сдержанно-женственно и не так провокационно, как на голое тело.

По реакции было очевидно, что подарок удалось удержать в секрете. Ну, кроме как от тети Дины, что смотрела на дочь с гордостью. Потом перевела взгляд на меня и наклонила голову, молча благодаря. Я улыбнулся в ответ и легонько отмахнулся. Для Яси – времени не жалко.

Команда "за стол" прозвучала как "к барьеру". Задвигались стулья, взгляды присутствующих обратились к громадной миске с салатом и нарезанной вареной колбасе, лишь приобнявшая именинницу Кузя все продолжала что-то у той ласково выпытывать. Яся встретилась со мной глазами. Я ухмыльнулся и отрицательно качнул головой. Вот не надо мне такого счастья.

Наконец, Яся села во главе стола, через Тому от меня. Напротив опустилась на стул слегка озабоченная Кузя – похоже, она единственная сейчас думала не о салате и, даже, не о бутылке полусладкого, что торжественно выставила на стол из "Юрюзани" тетя Дина.

Я огляделся и взял игру на себя. Встал, возложил руку на запотевшую бутылку и уточнил у мам:

– Позволите мне?

Шурша, сдирается серебристая фольга. Под перекрестьем прицелов откручиваю проволочку. Теперь главное не выстрелить в потолок – это убьет вкус шампанского. Тихонько кручу то вправо, то влево тугую белую пробку, постепенно выдавливая ее вверх. Улыбаюсь Ясе, что аж губу прикусила, переживая за мои старания.

Легкий хлопок знаменует победу, из горлышка выдыхается дымок. Лью пенящуюся струю сначала Ясе, в фужеры матерей, потом по кругу.

Оглядываюсь – все смотрят на меня. Ну, что ж, мне не сложно:

– Яся, дорогая наша подруга, я поднимаю этот бокал за тебя, – посмотрел одним глазом на нее сквозь пузырящееся живым блеском шампанское, – за наше уходящее детство, что оставило на память о себе дружескую любовь и общую память. За предстоящие годы – самые лучшие, наверно, годы жизни. Найди себя, найди свою любовь и будь счастлива! За тебя, Ясенька!