Текст книги "Отчего бывает радуга"

Автор книги: Михаил Клименко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– Как вы знакомы с Ниготковым?

– Ах, это вы?? Вы все еще не ушли? – удивилась она.

– Что вы о нем знаете?

– Все.

Итак, сейчас я спрошу, и покров таинственности с розовато-фиолетовой персоны спадет.

– Что все? – опросил я.

– Абсолютно все!

– Что он сделал?.. Скажите!

– Это семейная тайна.

– Говорите! – вскричал я. – Немедленно!

– Пожалуйста... – очень тихо сказала она, – никогда не кричите на меня при всех... Я этого не заслужила.

– А где же?.. – задохнулся я. – Дома можно кричать?

Она вздохнула и сказала:

– Дом – это не улица...

– Что Ниготков сделал? – допытывался я. – Кто он? И что за семейная тайна?

– Такая... И почему это, интересно, я встречным и поперечным прохожим должна все рассказывать?

Я промолчал.

– Ну хорошо, – вздохнув, проговорила она через минуту. – Могу сказать... Он упорно настаивает на разводе.

– На разводе?! – снова так вскричал я, что обратил на себя внимание прохожих.

Она вскинула над большими глазами красивые брови (может быть, вскинула чуть выше, чем следовало), округлила глаза и снисходительно, словно умудренная долгим опытом добрая женщина, ласково спросила:

– Вы заинтересованы в нем? Вы что, его племянник или брат?

– А вы что, его жена?

– Увы! – задумчиво, печально покивала она головой. – И я мать троих детей...

– Сколько же вам лет?!. – Я остановился, пораженный новыми фактами.

– Тридцать два. Пошел тридцать второй... Вы понимаете: детей ведь надо воспитывать и кормить... А я одна.

– Где же вы работаете? – ужаснулся я, глядя на свои, ставшие какими-то синими руки. Такого же цвета стало и все мое тело, и, конечно, лицо.

– Санитаркой в областной больнице, – просто ответила она. – Сами представляете: ведра, тряпки, полы...

– Я завтра же пойду на ЭФОТ, – следуя за ней, решительно сказал я. Это наша фабрика. Экспериментальная фабрика особых и праздничных тканей. И стану работать на любом месте. И не поеду в Москву на... – едва не проговорился я. – Хотите, я буду вам помогать?

– Нет, мне подачки не нужны. Я справлюсь одна.

– Ну... не как подачки...

– Простите, пожалуйста! – виновато улыбнулась она. – Я не совсем уместно пошутила. Вы не сердитесь?

– Не-ет... – поводил я плечами.

– Ну, ну, что вы?.. – решительно остановилась она передо мной. – У вас что, нет чувства юмора?

– Возможно...

– Жаль! – вздохнула она. – Но не унывайте: и так как-нибудь проживете!

Я не унывал, но был подавлен. И она, наверное, видела, знала, все понимала своим женским сердцем. Просто я был оглушен ее присутствием, был слишком счастлив, что видел ее и слышал. И боялся потерять ее...

– Вы что, спите на ходу?.. Дядя Демид настаивает на разводе с тетей Светланой! Вам нехорошо? О, простите! Я не думала, что вы поверите в такие бредни: что я была замужем и вообще...

– Нет, нет... Ничего! Не волнуйтесь, пожалуйста... А кто эта тетя Светлана? – безразлично спросил я.

– Мамина сестра.

– Так... – глубокомысленно протянул я, возвращаясь в более или менее уравновешенное состояние. – Значит, он вам седьмая вода на киселе?

– Может, и восьмая.

– Как вас зовут? – довольно буднично спросил я.

– Устала я от ваших вопросов... – не тяжело, а просто глубоко вздохнула она. – Меня зовут Лариса.

– Очень приятно! – протянул я ей свою руку, но она почему-то своей мне не подала. – Разрешите, понесу вашу сумку, – нашелся я.

– Пожалуйста, – улыбнулась она. – Да у вас ведь чемодан!

– А меня зовут Константин, – сказал я. – Просто Костя. Дымкин.

И тут нам вдруг не о чем стало говорить.

После продолжительного молчания она оживленно сказала:

– Несколько дней назад я по радио слыхала песню. Там были такие слова: "Наш Костя, кажется, влюбился, кричали грузчики в порту..."

"Она иногда выдавала такие сюрпризы, что я даже смущался.

– Портовые грузчики – ребята веселые... – с апломбом заметил я, открыл свой пустой чемодан и положил в него ее хозяйственную сумку.

Мы подходили к огромным старым деревьям в конце улицы, где когда-то был парк. Здесь я уже лет сто не бывал!..

– Лариса, а вы не знаете, кому ваш дядя покупает цветы?

– Цветы? Не представляю. Конечно, не своей жене, не тете Светлане. Они вместе не живут уже два года.

– Он настаивает на разводе, а вы говорите, что они два года вместе не живут?

– Ну и что? Не разведены юридически, но вместе не живут. Он считает, что и дом, и почти все вещи принадлежат только ему. Вот он и требует развода "по-хорошему", а тетя расходиться с ним вообще не собирается. Да неприятно об этом говорить! Почему он вас так волнует? Давайте лучше не вспоминать о нем! Хорошо? – улыбнулась она.

– Но он такого цвета...

– Какого цвета? – испугалась она. – Что это вас все мучает?

– Так, ничего.

– Значит, он покупает цветы для женщин... Ах, бедная тетя Светлана! Как я ее понимаю!

Лариса сказала, что она должна меня оставить. Мы договорились с ней встретиться на следующий день.

Я, счастливый, с легким пустым чемоданом помчался на автобусную остановку, чтоб сразу же поехать к железнодорожным кассам и сдать билет. Веселая и возбужденная, став золотисто-шафрановой, на остановку прибежала Лариса. Оказывается, я едва не увез ее пустую хозяйственную сумку...

НЕОБЫЧНЫЙ ДРУГ

Наше первое свидание состоялось на следующий день, в десять часов утра на пляже.

Мне это солнечное утро запомнилось на всю жизнь.

Мы купались, загорали и непрерывно болтали. Я, что мог, рассказал Ларисе о своем странном цветовидении. Рассказал и о нашем с Вадимом Мильчиным приключении в остинском лесу.

Она смеялась и удивлялась, как все здорово и смешно там произошло. И сначала не верила моему рассказу, думала, я все выдумываю. В том числе и про свое цветовидение. Когда я упомянул о Ниготкове, о том, как ошибся, приняв за него совсем другого человека, Лариса сказала:

– Скорее всего это он гам и был. У него где-то там старинные друзья живут.

– Но как же он успел появиться дома? – недоумевал я.

– Ну не знаю. Может, на вертолете прилетел.

В полдень мы сложили в сумку нашу одежду и пошли по берегу. Я включил магнитофон, и мы под тихую музыку неторопливо брели, говорили о разных разностях. Лариса что-то рассказывала о своей школе, о друзьях. Вспомнила о своей младшей сестре Жене и вдруг загрустила, совсем сникла, перестала говорить. Я спросил, что произошло. И она сказала, что в прошлом году ее сестра Женя утонула... Пошла с подругой купаться и не вернулась...

Что я Ларисе мог сказать?.. Она забеспокоилась, что дома ее ждет мама, и мы повернули обратно. Я проводил ее до дому. Предложил встретиться вечером. Она сказала, что, наверное, сможет выйти, дала мне номер своего телефона, и мы расстались.

Настроение у меня было плохое. Я съездил на нашу фабрику, вернулся домой, и бабушка послала меня на базар... Часов в семь я позвонил Ларисе, мне никто не ответил, и я пошел в кино. Так, чтоб отвлечься от некоторых своих мыслей.

Дома я оказался часов в девять.

Со стола еще не убирали. Не дождавшись меня, семья только что поужинала.

Из спальни с развернутой газетой появился отец.

– Садись, Костя, ешь, – недовольно сказала мне мать.

По тому, как отец сел на диван, я понял: он сел для долгой беседы.

– Ну как живешь, Костя? – спросил он. – Расскажи хоть!

– Что "как"?.. – торопливо принимаясь за еду, небрежно проговорил я.

– Давно я тебя не видел. Завтракаем без тебя: спишь; обедаем, конечно, без тебя; ужинаем тоже без тебя.

– Я же не маленький.

– Да, большой, независимый... На обследование не едешь, на работу не ходишь... Оставил пока эти пустячки? Инвалид третьей группы ждет социального обеспечения! Позор!

Я ел торопливо.

– Еще котлетку положить? – спросила бабушка.

– Ценное предложение, еще две, – кивнул я и, чтоб отвлечь отца от неприятных для меня разговоров, сказал: – Бабушка, вот к старости люди мудрыми становятся...

– Не всем это. Костя, удается! – перебила она меня.

– Ну это верно, – согласился я. – Вот и тот... Один тут человек ярко-фиолетового цвета, почти как клюквенный кисель... Вроде бы умный.

– Ты вот что, слушай, – сердито сказал отец, отведя в сторону хрустящую развернутую газету, – оставь-ка людей в покое! А то взялся: тот такой, этот сякой!

– Почти все люди всяких зеленоватых оттенков, а он фиолетово-сиреневый, – сказал я. – Наш замдиректора по хозчасти. Представляете?..

– Все зеленые!.. Ты сам-то еще зеленый, чтоб обо всех людях без разбору судить. Ишь взялся! Чем, спрашиваю, занимаешься?

– Дня через два начну работать.

– Где?

– В одном тут месте. Место неплохое. Очень хорошее! Смогу по пятьсот-семьсот процентов плана давать.

– Это где же? – поспокойней спросил отец.

– Контролером в трамвайно-троллейбусном управлений. Я ведь сразу безбилетников вижу. Они почти все одинакового цвета...

– Вот только сунься в трампарк! – отец схватил газету и быстро начал ее складывать. – Нашелся контролер! Только попытайся. Я тебе дам семьсот процентов! Ишь!.. Где полегче ищет. Пальцем указывать! Завтра-послезавтра поезжай на обследование. Неизвестно, что с глазами сделалось, а он сидит. Контролер! Чего ждешь, спрашивается? Пока отслоение сетчатки начнется? Или глаукома, или совсем перестанешь видеть? Так? Уж ведь и ешь в темных очках.

– Ну, отец, хватит, – сказала мать. – Он и сам не рад. А ты, Костя, об этом подумай, что отец говорит.

Сложив газету, пожалуй, уже в шестнадцать раз, отец поспокойней сказал:

– Пора тебе, Костя, всю эту чепуху бросить. Хватит носиться! Все без толку. Не школьник уже.

– Клюквенный кисель будешь пить? – вмешалась бабушка.

– Конечно! Три стакана.

Бабушка налила киселя полный стакан и, вопросительно взглянув на меня, сказала:

– Ишь, какой красивый!

– Да, красивый, – кивнул я, глядя на серое содержимое стакана.

– А то чего это тебе, – совсем спокойно сказал отец, – по базарам ходить, редиску покупать. Не старик же ты. Костя, не пенсионер...

Сегодня днем я по просьбе бабушки ходил на рынок за свежим луком и за редиской. Около часа прослонялся у цветочного ряда, но Ниготкова так и не увидел. И вот теперь вдруг я подумал, что ведь он цветы может покупать и в другом месте. И даже в этот поздний час...

– Извините, скоро приду... – торопливо вставая из-за стола, сказал я. Очень даже вероятно!..

Цветы в это время продавали только около сквера у почтамта.

Я был у импровизированного цветочного ряда через десять минут.

Ниготков расплачивался за три огромные пепельно-серые розы!

Я позвонил Ларисе, чтоб она срочно приехала на Нахимовскую улицу к спортивному магазину.

Когда я появился в условленном месте, Лариса уже ждала меня. Я еще издали увидел знакомое золотисто-лимонное пламя.

– Ты напугал меня! Что случилось, Костя?

– Лариса, ты не могла бы по моей огромной просьбе под каким-нибудь предлогом навестить своего дядю Ниготкова?

– Зачем еще? Поздно ведь, Костя.

– Он только что купил розы. Три огромные розы. Я должен знать, кому он их преподносит!.. Понимаешь?!

– Нет, не понимаю.

– Ниготков не просто так фиолетово-сиреневого цвета. В этом я убежден. Из всего, что мне о нем известно, ничто не объясняет мне его фиолетовый цвет. И вот только эти цветы... Знаешь, Лариса, и Шерлок Холмс не упустил бы такой детали: одинокий, пожилой человек – тем более фиолетовый! – и эти цветы...

– Ты что, считаешь, что пожилой, одинокий человек не может дарить цветы?

– Прости, Лариса. Все из-за этого Ниготкова... Но я должен выяснить: если он покупает себе, для собственного удовольствия, я об этих цветах перестану думать. Выброшу это из головы!

Мы быстро все обсудили. Чтоб случайно не обратить на себя внимание друзей Ниготкова и не бросить тень на поздний визит Ларисы, мы с ней договорились встретиться на троллейбусной остановке вблизи ее дома. На третьем номере троллейбуса она от дома Ниготкова могла доехать до самой своей улицы.

Прошло минут сорок, а Лариса все не появлялась. Да, конечно, надо было мне остаться на Нахимовской улице и ждать ее недалеко от дома Ниготкова!

Начали сгущаться поздние летние сумерки...

Я уже давно обратил внимание на этого дядю с собакой.

Он стоял за киоском, в котором продавали мороженое. Мужчина был грязного сизо-розоватого цвета. Огромную, забитую собаку прекрасного песочно-бежевого свечения он держал на "поводке" – на какой-то толстой веревке, гнилой и негнущейся. Мужчина одной рукой то и дело прикасался к огромному козырьку своей сизой фуражки, а другой рукой дергал за поводок. Широко растопырив крупные передние лапы, наклонив голову, собака понуро стояла и никак не хотела следовать за хозяином. Многочисленные прохожие то и дело натыкались на собаку, не обращая внимания на хозяина, обходили ее сторонкой.

Чем сильнее сизый цвет мужчины насыщался фиолетовой прозрачностью, тем большую антипатию он во мне вызывал...

Я подошел к киоску и, поглядывая на подъезжавшие троллейбусы, спросил дядю:

– Что, от дома пес отбился?

– Какой там отбился!.. – вроде бы найдя желанного собеседника, оживился, неодобрительно воскликнул он. – Замучил он нас, каналья! Мы его из дому всячески гоним, а он к нам все пути находит! Уж кому его ни отдавал, куда только ни увозил!..

– За что же вы его гоните? – спросил я.

– Как это "за что"?.. Не наш же он! – Мужчина поглядел вверх, на мелкие звезды, на мгновение задумался. – Его со двора попросили, а он опять в ворота лезет, никакой совести не знает.

– Как его зовут?

– Да дети Джеком звали... Понимаешь, парень, я его в прошлом году на три месяца за пятерку купил у одного прохожего. У меня за городом, видишь ли, сад есть. Фрукты и ягоды начали поспевать – охранять надо! Ну и купил я этого Джека за пять рублей и в саду на цепь посадил. Урожай собрали стал я его осенью гнать из сада. А он не идет. Не идет, и все!.. "Ну и пусть, – думаю, – черт с ним: пускай за городом один живет. Пускай домик охраняет, а заодно и поголовье мышей истребляет. Что мне: с ним связываться, что ли!" Так он – ты понимаешь! – как только снежок выпал, прибежал к нам в город, нашел улицу и мой дом!.. Ты понял? – восхищенно засмеялся сизо-фиолетовый садовод. – Нет, ты можешь себе это представить? Вот умный, тварюга?.. Дети, конечно, обрадовались, что пришел он... Дети есть дети! Что с них спросишь? Им только дай! Ну-у!! Куда ты потащился?.. Не торопись – еще успеешь... Дети радуются, что пришел он: дом ни разу не видал, а нашел. Ну а на что он мне? Воров нынче не слыхать – не воруют. Стало быть, и сторожить дома нечего... Да хотя б он поменьше был, а то прокорми такого бугая. Ну и все-таки нашел я средство. Прогнал его. Не знаю, как он зиму жил-поживал. А весной заявляется. Но что мне весной в саду сторожить – сам ты скажи?!. Уж куда я его потом только не отвозил! Ну, Джек, пойдем! Отдохнул – и пойдем. Пора!..

– Куда вы его теперь ведете? – спросил я.

– А-а... тут в одно место... Сам догадывайся!

– Отдайте его мне!

– А он убежит от тебя! Кхе!.. Спорим! А?.. Давай на пятерку поспорим, что убежит?

– Сколько он у вас жил?

– Да всего месяца четыре, четыре с половиной.

– И так привык?

– Привык... Полюбил меня за что-то, тварюга! – довольно засмеялся мужчина. – Ну на, бери! – Протянул он мне грубую, невероятно сухую веревку. – А ну-ка, пойдет или нет?.. Ин-те-ресно...

Я взял этот "поводок" и пошел к троллейбусной остановке. Собака осторожно шла за мной. Она даже не оглянулась на хозяина. Но, когда я остановился, Джек вдруг резко выпрямился, высоко поднял голову, обернулся. В этот момент он был особенно красив, будто другим стал: застыв, не мигая, тревожно-внимательно глядел на розовато-сизого садовода. В его настороженном взгляде не было и не могло быть того последнего и решительного "прощай" – не было, потому что Джек был все-таки собакой и не мог понять поведения садовода в сизой фуражке (которого почему-то считал своим хозяином, а может быть, и другом). Своим печальным, непонимающим взглядом – собака ведь не может понять то, что способен понять человек! Джек как бы спрашивал: "Почему ты стоишь с таким неопределенным видом? Ты подойдешь сейчас? Или собрался уходить, а уходя, позовешь меня с собой? Нет?.. И ты все обдумал и это твое последнее решение?.." Всеми этими молчаливыми собачьими вопросами Джек как бы говорил: "Я уверен – сейчас, вот сейчас ты меня позовешь... Я все еще надеюсь. Ты извини, но я буду надеяться всегда".

Я пошел, собака осторожно последовала за мной, Она шла так, как будто стеснялась "поводка" – этой толстой, сухой и негнущейся веревки, на которой я ее вел.

Смеясь, мужчина весело крикнул мне вслед:

– Обязательно купи ему намордник! А то штраф потребуют!

Да, за это время, пока я разговаривал с этим сизо-фиолетовым дядей, Лариса могла выйти из троллейбуса и уйти домой.

Я с Джеком быстро пошел к ее дому. Оказалось, Лариса все еще не возвращалась.

Зажглись слепящие уличные фонари. Пришлось снова надеть светофильтры.

Я негодовал на себя за то, что так легкомысленно послал ее к Ниготкову. И быстро шел по бесконечному тротуару навстречу проносившимся автобусам, автомашинам, вглядываясь в окна троллейбусов, надеясь увидеть дорогой мне цвет.

Зато Джек явно повеселел. Он то и дело поглядывал на меня, скулил и вздергивал головой, но на веревку уже не обижался. То ли эта огромная забитая собака легко сходилась с людьми, то ли во мне увидела надежного человека и доброго хозяина, а может, и друга, не знаю. Во всяком случае, со мной псу было хорошо. Уж это было видно.

– Ну что, Джек, голоден? Подожди, скоро я тебя накормлю...

В промелькнувшем троллейбусе я вдруг увидел девушку, вся фигура которой пламенела золотисто-лимонным светом!

Я с собакой бегом бросился обратно, следом за троллейбусом. Поводок был совсем никудышный, и я боялся, что расшалившийся пес сорвется да еще кого-нибудь укусит.

Конечно, если б в тот момент меня увидел кто-нибудь из знакомых, то, наверное, подумал бы, что я вовсе рехнулся. В самом деле, большого роста двадцатилетний парень в темных очках, с огромной вислоухой собакой на веревке мимо прохожих несется по тротуару!..

Когда я подбежал к остановке, почти все пассажиры из троллейбуса вышли, вышла и она... Но это была не Лариса.

Это была девушка, чем-то напоминавшая Ларису. Она не была на нее похожа, но мне казалось, что это ее сестра.

Девушка была не одна. Она уходила с высоким желто-зеленым молодым человеком. Придурковатый Джек совсем расшалился, мешал и отвлекал меня, но приятно было за собаку: пусть наконец-то почувствует себя уверенно, пусть порадуется...

Ларисы не было. Я снова сбегал к ее дому, нигде ее там, конечно, не увидел и вернулся на остановку.

Я был подавлен и расстроен.

Как вдруг из двери уже стоявшего передо мной троллейбуса, улыбаясь мне, приветственно подняв руку – как бы извиняясь за свое опоздание, золотисто-лимонным пламенем вылетела Лариса!

– Ты с ума сошла! – хватая ее за руку, закричал я.

– Ой!.. – испугалась она Джека. – Почему ты с собакой?

– Так... Это наша собака. Почему ты так долго не возвращалась?! Ты представляешь, что ты делаешь?..

– Прости, Костя! – улыбалась и смеялась она. – Ну прости.

– Я тут уж не знал, что подумать.

– Я устроила ему скандал! Этому Демиду Велимировичу. Он начал мне такую чепуху доказывать... Воспитатель!

– Какую еще чепуху?

– А!.. Начал стыдить меня, отчитывать и учить... Что я вроде бы неприлично веду себя и ни к чему эта дружба с такими, как ты. Представляешь?

– Ты видела у него там цветы, эти розы?

– Нет! Их нигде там нет. Ни-где! Уж я-то порезвилась, побегала по всему дому и на всех подоконниках пыль вытерла. А он следом шлялся, болтологию свою разводил про скромность.

– А в портфеле?

– В портфеле были лишь какие-то бумажки да хлебные крошки.

– А розы?

– Вот я нашла один лепесток.

Из-под часового браслета Лариса вытащила свой белоснежный носовой платочек и, развернув его, протянула мне погибший лепесток розы.

– Следовательно, – заключил я, – розы уже при деле... Ну-ну, Джек!.. Ты расшалился, как щенок.

– Смотри, как радуется! – удивлялась Лариса. – Лапы передние вытягивает – смотри! – кладет на них голову и поворачивает!.. Не лезь ко мне, Джек, все платье порвешь!.. Смотри: и успевает идти – все успевает!

– Вот я его накормлю сегодня дома, – сказал я, – да еще бутылку молока дам. Пусть пьет.

– Что, прямо из бутылки? – засмеялась Лариса.

– Конечно! У него вон какие когти на лапах, как пальцы... Значит, пустой номер: розы при деле. Из всего следует: на пути к своему дому он эти розы преподнес какой-то женщине. Даме сердца! И все осталось "sub rosa" под розой – все в тайне. И все-таки я по-прежнему буду следовать гениальному дедуктивному методу Блеза Паскаля: принципы подтверждать фактами, а не из фактов выводить принципы!..

– Ты что, Костя, – удивленно спросила Лариса, – уже в университете учишься?

– Нет, я же тебе говорил, что скоро буду... – чуть-чуть перед Ларисой снова расхвастался я. – Итак, розы, а с ними и тайна не посетили дом Диомида Ниготкова. Все, с розами кончено!

– Как это не посетили? – удивилась Лариса. – Этот же лепесточек лежал на столе в прихожей!.. Там и два-три листочка лежало. Эх ты, Шерлок Холмс!..

– Вот как?! Следовательно, розы были в его доме? Лежали на столе в прихожей?

– На столе и банка с водой стояла, а в ней листья плавали. По листьям видно: розы стояли в банке.

– Куда же он успел розы сплавить? – недоумевал я. – В этой тайне вся разгадка! Ничего не поделаешь: гениальный метод Паскаля нуждается в новых фактах. Но где же розы?

– Конечна кому-то подарил. Костя, по-моему, он догадался, зачем я приходила. Просил прийти и вымыть те окна, которые выходят на улицу. Представляешь?

– Никогда, Лариса!.. – решительно прошептал я. – Не смей приближаться к его дому.

Разговаривая, мы дошли до Ларисиного дома.

Джека я привязал в сторонке к дереву, а сами мы с Ларисой некоторое время посидели на скамейке напротив ее подъезда.

Домой я отправился в половине первого ночи. Я пошел кратчайшей дорогой – через туннель под железнодорожными путями.

Поводок, эту толстую дурацкую веревку, я с Джека снял и забросил. Собака уверенно и неотступно следовала за мной. Идти с Джеком по пустым улицам мне было совсем не страшно.

Уже подходя к самому туннелю, я в его светлевшем, едва различимом противоположном прямоугольнике увидел яркую розовато-фиолетовую фигуру. Этого и следовало ждать! Не останавливаясь, я смело продолжал свой путь. Для меня было совершенно очевидно, что идти обратно нельзя. Я оглянулся, да, действительно: метрах в семидесяти за мной следовали две яркие фигуры – одна сиреневая, а другая сизовато-терракотовая.

Я прошел через весь туннель и остановился в тени высокой железнодорожной насыпи.

Трое сразу же подошли и остановились в пяти-семи метрах от меня – один спереди, двое других сзади, в тени.

Слева с пепельно-зеленоватой насыпи, поросшей высокой редкой травой, торопливо спускался, почти сбегал четвертый тип – какого-то непостижимого оранжево-фиолетового цвета. Уж мне-то было известно, что такого цвета быть не может, но отделаться от ощущения, что я вижу оранжево-фиолетовый цвет, я не мог. Может быть, то был цвет сепии, как тот красновато-коричневый цвет старинных фотографий, но сепия слишком уж насыщенная и очень рябая.

Песочно-бежевый Джек стоял метрах в трех, глядел то на меня, то на приближавшихся – и ничего не понимал. Он и меня-то увидел несколько часов назад, а тут еще новые лица. Он не понимал, почему я остановился, что вообще происходит, не знал, как ему быть.

Тот, которого я увидел первым, фиолетовый, сказал:

– Парень, собака, наверно, злая? Не покусает она нас, а?

– Может и покусать, – четко, уверенно сказал я. – Это зависит от вас.

– От нас, хулиган, ничего не зависит. Все зависит от тебя.

– Дай прикурить, – с другой стороны сказал мне сизовато-терракотовый. Спички есть?

– Спичек у меня нет, – еще не решив, что предпринять, как можно хладнокровней ответил я.

– Не ври, не ври!.. – ласковым голосом остановил он меня, как бы нехотя приближаясь ко мне. – Покуриваешь ведь...

Они все трое негромко, невесело засмеялись. И смех ил был такой же, как у тех в лесу: трусливый и вместе с тем издевательски жесткий, смех равнодушный и блудливый.

– А ну-ка, посмотрим, какой ты куришь табачок. Где у тебя кармашки?.. Ну-ка, ну-ка... И чего-то темные очки ночью носишь...

Он полез к моим карманам. Не прошло и минуты с тех пор, как я их увидел. Нет, они не медлили. Могло только показаться, что они совсем не торопились.

Из туннеля вынырнула ничем не примечательная "Волга". Машина резко бесшумно тормознула.

– Зосимыч! – негромко крикнул сбежавший с насыпи оранжево-фиолетовый. За тобой легковая тянется. Прогони подальше...

Из туннеля вынырнул "Москвич". Не знаю, почему не крикнул я сидевшим в нем людям. Или не сообразил, или постеснялся показать себя трусом?

Что было дальше, я не совсем четко помню. Они меня крепко держали, быстро подталкивали, едва ли не волокли к своей машине. И непрестанно, хитроумно били, так что я не падал, но по временам у меня захватывало дух и в глазах темнело.

Как вдруг около самой машины они меня оставили, а сами куда-то бросились.

Из туннеля ослепительно сверкнули две фары. Наверное, этот грузовик под легкий уклон катился с выключенным двигателем. До меня тут же донеслись чьи-то веселые, озорные слова:

– Ребята, наших бьют!

Раздался хохот.

Кто-то забарабанил по кабине грузовика.

Три моих преследователя мигом вскочили в автомашину, и через несколько секунд их след простыл.

Четвертый, яркий оранжево-фиолетовый тип, тот, который был в стороне, на четвереньках стал подниматься обратно по насыпи...

Ко мне мигом подбежали человек десять незнакомых мне молодых людей. Кто-то из них помог мне. Я поднялся.

Начинал накрапывать едва заметный дождик. Я навстречу прохладным капелькам поднимал горячее, побитое лицо.

– Кто они такие? – спросил меня самый оживленный и, наверное, самый смелый из них парень. Он, как мне показалось, несмотря ни на что, никогда не унывал и поэтому-то был красно-оранжевого цвета, скорее огненно-цветного.

– Не знаю... – сказал я. – А вы кто такие? Вы откуда?..

– Мы строители, – сказала синевато-зеленая девушка, поправив косынку. Домой едем. Со второй смены. Стройка на краю города...

– А-а... далеко... – протянул я.

Почти все эти ребята были всевозможных зеленых, синеватых и оранжевых оттенков.

– За что они тебя так? – спросил меня огненноцветный парень.

– Не знаю. А может, и знаю... Не нравлюсь я им.

– А ты что это все в небо глядишь?

– Так. Дождик...

– Ребята, – сказала синевато-бирюзовая девушка, – его надо до больницы довезти. Мало ли что.

– Садись, парень, довезем! – сказал невысокий смарагдовый юноша. – Вот ребята из погони вернутся и поедем.

– Нет, – сказал я, – пойду домой. В больнице нечего мне делать. Сам дойду. Мои преследователи уж дома заперлись, спать легли.

Минут через десять, громко разговаривая, к нам подошли двое, а потом еще двое из числа этих же ребят.

– Ну что, Роман? – спросил огненноцветный одного из подошедших.

– Жаль, – сказал здоровенный Роман, – ну и жаль – не догнали. Хотел бы я его схватить за шиворот. Это они его так отделали? Ну и ничего!.. Завтра, парень, будешь цветной, как картинка. А мы за тем персонажем около километра бежали. И не догнали!..

– Ну и зря я с вами побежал! – разобиженно сказал невысокий, толстощекий, изумрудный крепыш в ситцевой кепке с длинным целлулоидным козырьком.

– Это почему зря? – серьезно спросил его худой и длинный, зеленый, как плющ, парень.

– А потому что! – громко сказал толстощекий крепыш. – Оказалось, это собака была! За собакой, братцы, мы километра два гнались.

Раздался такой хохот, какого я, кажется, никогда еще не слыхал. Я засмеялся вместе с ними, хотя мое лицо горело от побоев.

– Вы поедете или пешком пойдете?!. – злился высунувшийся из-за приоткрытой дверцы зелено-хризолитовый шофер с аккуратненькими усиками.

Громко разговаривая, бурно обсуждая все случившееся, все в один миг, и я в их числе, взобрались в кузов. Протягивая сверху руки, говоря что-то веселое в привычное, парни помогли взобраться визгливым, смеющимся девушкам. Мы сидели на дощатых лавках, прибитых к прямоугольной раме. Я почему-то оказался в средине, смотрел и прислушивался к этому деятельному и бурному, веселому народу.

По просьбе ребят шофер сделал крюк и довез меня чуть ли не до самого дома.

ПРИЗНАНИЕ ЭГОИСТА

На следующий день я с утра занялся всевозможными примочками, чтоб хоть немного устранить с лица, говоря языком моей профессии, хроматическую контрастность, а попросту – синяки.

Потом я пошел в ближайший автомат, чтобы позвонить Ларисе.

Я уже набрал на диске номер, как вдруг какой-то бурый, со слабым сливяным оттенком, сорокалетний коротыш открыл дверь и попросил меня потесниться.

– Парень, надо поговорить. Недолго...

Он сунул левую руку в карман.

Упершись в автомат спиной, я руками и одной ногой толкнул малыша с такой силой, что дверь будки распахнулась, ударилась и из нее со звоном полетели стекла. Трубка вырвалась из рук, ударилась и разбила боковое стекло.

Незнакомец исчез молниеносно.

Мне все эти дьявольские штуки уже изрядно надоели.

Я часов в одиннадцать пошел в милицию и обо всем рассказал. Там решили "фиолетовыми ребятами" заняться. Мне обещали помочь. Попросили в ближайшие дни допоздна нигде не задерживаться и никуда не уезжать...

Я был зол на вчерашних своих обидчиков. И за себя и за Джека. Куда он исчез?

После обеда я отправился в универмаг, в хозяйственный отдел. Надо было купить электроплитку, так как газовую магистраль со дня на день должны были отключить на продолжительный ремонт.

Эх, если б появился хоть один фиолетовый! Уж я схватил бы его за шиворот – и будь что будет!

Я купил электроплитку и вышел из универмага. Теперь мне предстояло уплатить за пользование электричеством.

Я шел по солнечной летней улице и был очень внимателен.

Вокруг были люди зеленоватых гамм. И только некоторые имели оттенки бирюзового, красноватых и золотисто-оранжевых цветов – такие, какие по большей части имели дети.

Вот прошла со странной улыбкой на счастливом лице золотисто-персиковая девушка. Она счастливо, взаимно кого-то любит. Это я знаю точно...

И такие золотисто-оранжевые, золотисто-лимонные и подобные им цвета встречались мне нередко.

Вот по той стороне улицы с рулоном в руке быстро шагает ярко-смарагдовый, волевой энтузиаст. Скорее всего это изобретатель. И бирюзовый тембр в смарагдовом тоне его тела свидетельствует о том, что поиск совсем недавно удачно завершен...

Навстречу возбужденному эрудиту плавно плывет толстая фисташковая женщина. Она кому-то сострадает, одобряет чей-то поступок. Она...

А вот с той стороны улицы, наискось от цветочного магазина, мчится канареечно-желтый толстоватый себялюбец. Он в сверхмодных одеждах. В руках у него букет синевато-зеленых цветов.