Текст книги "Отчего бывает радуга"

Автор книги: Михаил Клименко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Себялюбец пересекает улицу.

Странное совпадение. Такая случайность!

Навстречу канареечному, порывистому себялюбцу на средину улицы выбегает длинноногий и боевитый соломенно-желтый эгоист.

Я засмеялся, стоя на бордюре.

Они готовы были столкнуться.

Все бибикало, неслось и теснилось к тротуару...

Я перестаю улыбаться. Челюсть моя отвисла, потому что уже предчувствую, предвижу печальный финал.

В последнее мгновение себялюбец сделал что-то вроде пируэта, увернулся...

Эгоиста же мотороллер сбил.

Он лежал в трех метрах от эпицентра, вгорячах пытался подняться. Я бросился к нему, едва ли не на спине дотащил его до края тротуара, помог лечь.

– Как вы себя чувствуете? – склонившись над ним, спросил я.

Прикрыв глаза, как бы сосредоточиваясь на глубокой мысли, он вдруг возмутился:

– Неужели он не мог меня объехать?

– Успокойтесь, вам вредно волноваться, – легонько похлопал я его по плечу и под голову, на которой неопрятно рассыпались длинные хилые волосы, положил свой, кроме плитки ничего не содержавший, портфель. Я попытался расстегнуть ему пояс, но он отшвырнул мою руку. Хотел расстегнуть тугой ворот его рубашки, он возмутился:

– Не прикасайтесь к горлу!

– Врача, "скорую" вызвали? – спросил я окруживших нас людей.

– Да, трое побежали звонить, – успокоили меня.

– А то он уже катастрофически меняет цвет... – неосторожно заметил я.

– Цвет?.. Значит, это конец!.. – широко открыв глаза, проговорил несчастный и ужаснулся: – Опять он!.. Константин, я боюсь вас! Пощадите же!!

– Вы меня знаете? – удивился я.

– И знаю, что эту уличную катастрофу устроили вы!

– Да вы с ума спятили! При чем здесь я? Я стоял на бордюре.

– Многие стояли на бордюре... Стояли, да не так, как ты, и не для того!.. – обидчиво прошептал он, становясь сизо-буланым... – Мы все знаем, Константин. – Он помолчал. – Но я до конца хочу быть правдивым. Все скажу!.. И тогда, ночью в лесу, несмотря на кромешную тьму, вы все видели. Я знаю. Мы все о вас знаем. Но за что вы меня там так ударили?

– Так это были вы? – поразился я. – Тот, буро-фиолетовый, гонявшийся за мной бизон?

Эгоист страдальчески сморщился.

– Второй раз, – прошептал он, – вы склоняетесь надо мной. А в третий?.. Над моим телом?

Его лицо передернулось.

– Следовательно, – уточнил я, – там был не Ниготков?

– Нет. Был я, Игорь Словесный. Игорь Тимофеевич... И другие. Константин, заклинаю вас! – не губите меня. Пощадите!..

– Между Ниготковым и вами, Игорь Тимофеевич, есть что-то общее. Почему ночью в лесу я вас принял за Ниготкова? Почему вы с ним схожи?

– Мы двоюродные братья. Наши матери родные сестры.

– Вы двоюродный брат Ниготкова? – поразился я.

– Сожалею об этом! – искренне воскликнул он. – Я с ним хочу порвать. Навсегда! Я решил...

Словесный закрыл глаза, сжал губы.

Я обратил внимание, что он еще быстрей начал утрачивать соломенно-желтый цвет, когда сказал, что боится меня. Он становился все более и более пепельно-серым и уже почти сливался с асфальтом. Так вот почему он был соломенно-желтым, а не фиолетовым: он решил с "ними" порвать!

– Скажите же о Ниготкове самое главное! – попросил я. – Говорите! Не трусьте!

– Не могу... – с трудом разжал он губы. – Язык не поворачивается. Я с ними порвал – и довольно этого...

Конечно, я не должен был разговаривать с пострадавшим. Но он сам затеял разговор, да к тому же было совершенно очевидно, что не настолько он пострадал, чтоб с ним нельзя было разговаривать (как потом оказалось, у него треснула коленная чашечка на правой ноге). Но главное – эти его признания!..

– К чему эта половинчатость! – сказал я ему. – Раз вы решились, то будьте последовательны до конца. Обратного пути у вас уже нет!

В нем появился настороживший меня сливяно-сизый оттенок.

– Ну хорошо, Константин... – внутренне с чем-то согласившись, прошептал он и тут же тоном, заключающим в себе все значения жизни и смерти, тихо воскликнул: – Ты антихрист. Вот ты кто! Я знаю. Мы знаем... Вот как ты появился...

– Ахинея это, товарищ Словесный! Несусветная чепуха. Лучше сразу говорите о Ниготкове. Кто он, что?

– Только ради собственного спасения... – не открывая глаз, в странном волнении проговорил он и замолчал.

– Не хотите говорить – ну и не говорите! Вам же хуже будет, – грубовато встряхнул я его за плечо.

– Да, да!.. Они сегодня... – медленным и основательным движением ладони стерев со лба липкий пот, забормотал Игорь Тимофеевич. – Они сегодня совершат... Он поедет за медом. На пасеку... Любит он сладкий мед!.. И он с ними... Нет, нет!! – вдруг прошептал он и в знак отрицания замотал головой и вскинул над собой руки. – Нет! Что это я говорю?.. Нечего мне сказать... Ну что вам всем от меня надо?!.

– Вы посмотрите – вот прилип! – удивленно, с возмущением сказала надо мной какая-то женщина. – Человека сбило, а он привязался с разговорами!..

Осуждающе заговорили и другие присутствующие.

Неожиданно голова Словесного повернулась набок. Казалось, он потерял сознание. Лежал с открытыми глазами и молчал.

Да, он хотел сказать еще что-то, но так и не решился. Будучи по натуре двойственным, Игорь Словесный, очевидно, часто так поступал в критических ситуациях. Получалось, что он как бы что-то и сказал мне, тем самым вроде бы сняв с себя половину вины, и в то же время как бы ничего определенного мне не сообщил и тем самым снимал с себя ответственность за мои выводы.

После короткого молчания я спросил Словесного:

– Скажите, где эта пасека? Игорь Тимофеевич!..

Он лежал теперь с закрытыми глазами, с плотно сжатыми губами и молчал. В его пепельно-сизом цвете появились песочные тона. По-моему, Словесный слышал меня.

Надо мной раздался отчетливый голос:

– Извините!

Я поднял голову. К нам наклонился высокий молодой милиционер.

– Вы медик, врач? – спросил он меня.

– Нет...

– А, тоже пострадавший... Прошу встать, если можете. Граждане, прошу всех отойти!..

– "Скорая помощь"! – громко сказал кто-то.

Я отошел в сторону.

Вдоль улицы, в который раз уж, порывом, сметая бумажки, подул ветер. В небе клубились предгрозовые тучи. Дождь мог пойти с минуты на минуту.

Еще недавно я мучился в догадках: какое преступление эти фиолетовые совершили – какое-нибудь бандитское нападение, изготовление поддельных денег, грабеж, мошенничество??.

Теперь же, после слов Словесного, все как будто прояснилось для меня: с какой-то пасеки может быть совершено крупное хищение меда. Мед, мед... Все-таки была в этом "меде" какая-то фальшь!..

Обо всем, что мне стало известно, мне надо было просто-напросто сообщить в милицию. Но я не очень-то торопился. По правде сказать, мне очень хотелось самому схватить Ниготкова за руку.

Короче говоря, с этого часа из-за ложных представлений и своей самонадеянности я начал совершать ошибки.

Я из автомата позвонил Ларисе. Она была дома. Мы договорились с ней встретиться в четыре часа у кинотеатра "Аленка".

Позвонил на фабрику Вадиму Мильчину, чтоб и он принял участие в поимке Ниготкова. Но была ведь суббота! Я помчался к Вадиму домой. Дома его не было. Я оставил Вадиму записку и погнал к кинотеатру "Аленка".

Я ждал Ларису на скамейке. Напротив меня останавливались и катили дальше трамваи. Вдруг на остановке среди ровной и спокойной цветовой гаммы пассажиров появилось яркое пятно. С передней площадки прицепного вагона среди прочих пассажиров сошел мужчина в широченном чесучовом костюме, в соломенной шляпе. Он был фиолетового цвета!

Я быстро подошел к нему и резко спросил:

– Извините, ваша совесть чиста?

– Нет, – ничуть не удивившись вопросу, коротко сказал он, придерживая от порывов ветра свою шляпу. – Нечиста. Это точно.

– Почему? Можете сказать?

– Вот как!.. – Попытался он сдвинуть на затылок свою соломенную шляпу. – Первый раз в жизни – и попался. Извините, товарищ контролер! Вот первый раз надел новый костюм – и оказался без копейки. Забыл взять деньги и, пока по карманам искал, "зайцем" две остановки и проехал. Вот и решил до третьей, хоть и тяжеловато, пешком дойти. А как вы догадались?

– По выражению лица...

– Извините, а где это вас так... побили? И как так можно: по лицу?.. с болью в голосе проговорил он.

– На службе... В бункер упал, – промямлил я.

– Надо бы поосторожней, – сморщился он. – Так нельзя!..

Я вернулся к скамейке и сел. Мне было стыдно, как-то очень неприятно. Вот тебе и контролер.

Ветер все усиливался. Дул порывами. Серые тучи разлетались. Солнце то пряталось, то выходило из-за туч, ярко все освещая.

Сияя золотисто-лимонным пламенем, пришла подгоняемая ветром Лариса.

– Здравствуй, опечаленный адмирал! – с веселыми искорками в голосе, насмешливо проговорила она. – Скажи, будет ли буря?

– Привет, – печально ответил я. – Буря будет обязательно.

Она села рядом со мной.

– Ну что загоревал? Корабли разметало по морю? А?..

Наверно, только что читала книгу. Она постоянно играла какую-нибудь роль – или тех героинь, о которых только что вычитала в книжке, или копировала знакомых женщин.

– Ну наплакался?

Я выпрямился, откинулся к спинке скамейки.

– Ой, ужас! Побит?.. Синяки... И какие это дети отколошматили тебя?..

– Дети?.. – вдруг вспылил я и, не задумываясь, сказал: – Лариса, твой дядя Ниготков, очевидно, вор!

– Очевидно?.. – сердито спросила она. – А для нас это не очевидно! И с чего ты это взял? Я запрещаю тебе так говорить о нем!

– Ниготков ворует мед! Лариса, а вашей семье Демид Велимирович мед приносил?

– Да, приносил! И я его ела. Ворованное такое сладкое! – съязвила она.

– Когда приносил?

– В прошлом году! Все?

– Мед был ворованный...

– Какой ужас... Значит, мы опозорены? Ах, Костя, что мы должны сделать? Я сейчас же пойду и все расскажу маме.

– Сколько он вам меду привозил?

– Две банки. Но ведь мы же не знали, что он его украл!

– Банки большие были?

– Да, – кивнула она. – Трехлитровые.

– Ну, это ерунда!..

– Правда, Костя? – улыбнулась она.

– Конечно. Вот сегодня они хотят похитить с пасеки побольше...

– Сколько?

– Черт знает... Может, несколько тонн.

– Какой кошмар! И это Демид Велимирович!.. А нам сказал, что мед от бабки Анисьи, от его матери.

– А где она живет? – спросил я.

– В деревне Подлунной. Это километрах в трех-четырех от станции Остинки...

– Остинка?!.. А, знакомая станция! – почти что злорадно воскликнул я. Все складывается как нельзя лучше. Вот оно что, оказывается!.. Вот оно что!!

– Там и пасека есть, – продолжала Лариса. – Подлунная на этом берегу, а пасека на другом...

Я достал сигареты, закурил.

– Ты бы лучше не курил! – после молчания сказала Лариса.

– Почему?

– Ну потому что не умеешь.

– Ты знаешь, – сказал я, – хочу я Ниготкова сам за руки схватить. А то все думают – я к нему придираюсь... Это ведь его друзья так меня разукрасили.

– Ах, вот оно что! – она кулачком стукнула себя по колену. – Ну Ниготков!..

– Лариса, поедем в эту самую Подлунную. Сейчас же, – решительно сказал я, поднимаясь со скамьи.

– Зачем это?.. Да и поздно ведь, Костя.

– Ерунда! До Остинки на электричке – полчаса. Поезжай сейчас же домой. Возьми какую-нибудь пустую банку с авоськой. Поедем в гости к бабушке Анисье. Вроде бы за медом. Может быть, вначале ты одна к ней зайдешь. Там увидим... Посмотрим, что там делается.

Мы договорились с Ларисой встретиться в скверике у кинотеатра "Аленка".

Я посадил ее на трамвай, а сам пошел в гастроном. Купил сыру и конфет. Из магазина направился к кинотеатру. Постояв перед афишами, вошел в вестибюль. Так, из пустого любопытства.

И вдруг у меня за спиной кто-то радостно проворковал:

– О-о, Костюшка! Сколько лет, сколько зим...

– Ниготков?! – рефлекторно отпрянув, воскликнул я.

– Здоров, Костя! – с каким-то обыденным видом, по-братски протянул он мне свою темную, грязно-сиреневую руку и со взмокшего лба, более светлого, чем сливяно-фиолетовые щеки, сдвинул шляпу на затылок. – Че, в кино, что ли?.. Фильм интересный, не знаешь?

– Интересный, говорят, – уже спокойней сказал я. – Стоит посмотреть.

– А я вот половину свою не дождусь. Два билета вот только что купил... – то разглядывая билеты, то вертя по сторонам головой, быстро говорил он. – А ее все нету. И ведь через двадцать минут начало. Недавно, Костя, женился я. Второй раз... – Он как бы пренебрежительно махнул на себя рукой, улыбнулся и смущенно опустил голову. – Такая вот се ля ви, дружок. А то ведь нам, холостякам, на цветах, подношениях и разориться ничего не стоит. А женщины ведь любят, когда им цветы дарят. Конца не видно! довольно засмеялся он и вдруг странно так уставился на меня.

– Поздравляю, Демид Велимирович, – сказал я, не веря ни одному его слову.

– Спасибо, дружок!

– А цветы ведь и после женитьбы и жене, говорят, дарить полагается, заметил я.

– Что ни говори, Костя, а жена не невеста! При жене какие там цветы... У тебя две копейки не будет? Хочу ей еще раз позвонить. Вышла она или нет...

Я порылся в карманах, нашел и дал ему монету.

– А у тебя, кстати, Константин, как здоровье-то? Не улучшилось зрение?

– Улучшилось, Демид Велимирович. Спасибо. Лучше стал видеть.

– Ну вот и хорошо. Это хорошо!.. Все, Костя, хорошо, что хорошо кончается. А цвет-то этот твой... все еще видишь или как?

– Да, все еще вижу. Сам не рад.

– На обследование так и не ездил, – неодобрительно мотнул он головой. Ждешь чего-то...

– На днях поеду. Пора уж.

– Обязательно, Костя, надо ехать. А то ведь пурпуровый пигмент... В глазах на сетчатке такой есть... Может у тебя начаться разрушение этого пурпура. Обратно он не восстанавливается. А тогда все: по-человечески цвет ты уже никогда больше не увидишь.

– А вы, оказывается, немало знаете? – восхищенно заметил я.

– А как же! – в тон мне ответил он. – Тоже в свое время естествознанием интересовался! Да-а... – философически протянул он. – А ведь у тебя, Костя, по сути, не зрение нарушено. Это у тебя не с глазами.

– А что же?

– Мозг. Головной мозг! Высшие полушария, возможно. Вот ведь ты ни шиша не знаешь, а я бы мог тебе кой-что и объяснить... У тебя, Константин, разрушены клетки зрительной памяти. Понимаешь? Находятся они в затылочной части человеческого мозга. Поэтому ты неправильно все воспринимаешь. Подозреваешь людей, этим самым оскорбляешь их, наносишь им душевные травмы... И знаешь, как это еще называется, болезнь-то твоя?

– Нет, не знаю.

– "Душевная слепота Мунка" – вот как... Тут тебе и истерия, и умственная неполноценность... Лечиться не станешь – в психиатричку попадешь. А тогда, знаешь...

– Спасибо, товарищ Ниготков. Действительно, как бы светлей теперь стало мне... Хорошо, что вы мне сказали, как эта болезнь называется. А то хожу и даже не знаю, что у меня эта самая "душевная слепота Мунка". Не зря вы тогда, у туннеля, сказали мне, что вы все-таки человек просветительских кровей да и когда-то врачевали. Правда, по ветеринарно-санитарной части вроде бы...

– Эх! – с сожалением вздохнул он. – Побеседовать бы с тобой как следует!.. Парень ты вроде бы и неглупый, да только врача рядом нету.

– Душевного лекаря? – насмешливо спросил я.

– Не смейся: его самого! Слишком уж тебе все ясно. Это беда твоя. Подожди тут: я позвоню.

Он направился к телефону-автомату, а я в это время купил в кассе два билета на тот же сеанс, что и Ниготков, и побежал к скверику.

Лариса меня уже дожидалась. Рядом с ней на скамейке, завязанная в авоське, стояла стеклянная трехлитровая банка.

– Дома никого нет, – вздохнула она. – Но я поеду с тобой. Оставила записку, что поехала с тобой, Костя... Что до заката вернусь.

– Лариса! Кто тебя просил с этой запиской!.. Только сорвешь мне операцию... А сейчас пойдем в кино.

– В кино?! Но ведь поздно будет!

– Сейчас встретил этого люцифера, представь себе!

– Что значит "люцифера"? Кого?..

– Люцифер – значит "носитель света". Ниготкова – вот кого! Просвещал меня. И знаешь, как называется аномалия моего зрения? "Душевная слепота Мунка", вот как!

– Тогда и в Подлунную нечего ездить, – разочарованно проговорила Лариса, – раз Ниготков здесь...

Мы заскочили в зал, когда уже гасили свет. Заняли места. Я внимательно огляделся: истинно ниготкового цвета ни у одного человека. Значит, Ниготков купил биты для отвода глаз... Обеспечивал алиби?

Минут через десять в зале появился, потихоньку прошел и сел перед экраном кто-то сливяно-сизый. Караульщик?..

Мы незаметно покинули зал, вышли через фойе. На такси домчались до вокзала. Минут через пятнадцать четко, ритмично под нами стучали колеса электрички.

Какая-то неопределенность, какие-то несоответствия смущали и тяготили меня: может быть, мед здесь и ни при чем? Казалось мне, что должно было произойти что-то очень важное. Тем более это неожиданное появление Ниготкова в детском кинотеатре...

НИТЬ-ПАУТИНКА

В Остинке ветер был тише. А может, просто к вечеру он везде стал стихать. Здесь было очень хорошо. Вокруг лес. Не жарко – тепло и легко. Последние белые облака в синем небе таяли, и казалось, что они плывут не к горизонту, а в синюю высь летнего вечера.

Перед дорогой в Подлунную мы присели на скамеечке у вокзала.

– Ну а на пасеку ты пойдешь? – спросила меня Лариса.

– Конечно!.. Сначала посмотрим, что делается в Подлунной, у бабки Анисьи.

– Знаешь, Костя, бандитов ты можешь ловить хоть всю ночь, но только с вооруженным милиционером. Ты же обещал мне! И вообще надо в милицию сообщить.

– Да, – согласился я, – пора о них сообщить...

Почему-то весь пыл с меня слетел. Мне уже совсем не хотелось на ночь глядя ехать на эту пасеку. Ну доберемся мы до нее... А там Ниготков бочки с медом катает, а его друзья, тоже ниготкового цвета, на левый грузовик воск плитами укладывают. Как же! Торопят друг друга, шепчутся, говорят: "Побыстрей надо, а то часа через два-три на пасеке со своей девчонкой Костя Дымкин появится. Уж тогда нам несдобровать..." Как же еще!

Здание милиции находилось недалеко от вокзала. Оно мне памятно было с той передряги в остинском лесу.

Мы вошли. За столом сидел лейтенант Горшин. Конечно, я узнал его. Позади, слева от него, стоял небольшой открытый сейф. Внимательно на нас глядя, Горшин укладывал в сейф какую-то папку.

– Я вас слушаю, – сказал он.

– Мне нужен милиционер, – сказал я, – желательно вооруженный.

– Что случилось? Садитесь.

– Пока ничего, – пожал я плечами. – Но может случиться.

Мы с Ларисой сели на диван.

– Вам известно, что должно что-то произойти?

– Трудно сказать... Кажется, должно, – сдержанно проговорил я.

– Что, где? Когда? – поднявшись, спросил Горшин.

– По-моему, – сказал я, – на пасеке, недалеко от деревни Подлунной должна произойти кража.

– Мой дядя, – уверенно сказала Лариса, – хочет украсть несколько тонн меда. Он уже однажды приносил нам ворованный мед.

– Откуда вам это известно, что он хочет украсть?

– Он сказал... – кивнула Лариса в мою сторону.

– А вам откуда известно? – спросил меня Горшин.

– Мне сказал эгоист.

– Кто, кто?

– Словесный Игорь Тимофеевич. Его сбили мотороллером... Он мне все и сказал. Он меня боится.

– Стоп, стоп! – сказал Горшин. – Вы на меня вдруг обрушили столько загадочной информации, что и не сообразить сразу, что к чему. Почему он вас боится?

– Потому что я в темноте вижу как днем. Вот они и боятся меня. А этот Словесный вообще перетрусил: спрашивает меня, что я есть такое. Назвал антихристом.

– Та-ак!.. – расслабившись, откинувшись к спинке стула, проговорил Горшин. – А вы, девушка, тоже в темноте видите как днем?

– Нет, Костя один такой. Больше таких людей на свете нет. Он один, прошептала она.

– А вы, товарищ лейтенант, напрасно медлите, – сказал я.

– Да, это верно, молодой человек. Тогда давайте быстро и по порядку. Горшин раскрыл учетный журнал: – Молодой человек, ваша фамилия, имя, отчество, год рождения? Откуда и куда едете? – спросил он.

– Товарищ Горшин, неужели вы совсем не узнали меня? – спросил я лейтенанта. – В лесу-то не так давно эти ребята ниготкового цвета пытались нас с Мильчиным схватить...

– А, художники? – воскликнул Горшин. – Ну, все ясно! А то гляжу и никак не могу вспомнить: лицо парня очень знакомо, но при каких обстоятельствах, не вспомню... Так в темных очках все время и ходите? Ну как у вас со зрением?

– Все так же: по цвету насквозь вижу, – чуть хвастливо ответил я.

– И вы, Константин, предполагаете, что крупное хищение меда должны совершить эти... Какого они цвета-то?

– Ниготкового, такого сиренево-фиолетового. Но, конечно, не все и не всегда, – пояснил я. – Ниготков с сообщниками... Кстати, Игорь Словесный был тогда с ними в лесу, когда они пытались поймать меня и отвертеть мне голову.

Горшин быстро, кратко записал суть нашего "сигнала" и снял трубку.

– Алло! Катя? Двенадцатый... – Он помолчал. – Горшин беспокоит. Слушай, Руслан, я тебе так и не дам отдохнуть сегодня!.. – Он засмеялся. Буквально сейчас получил сигнал. Вот тут у меня двое молодых людей сидят. Один из них Дымкин, Костя. Помнишь, художники?.. Да, да! Есть предположение, что готовится крупное хищение меда с пасеки... Да, с пасеки! Но, по-моему, тут дело не медом пахнет. Так что давай-ка, Руслан, пока что к Сташкову наведайся. Надо срочно прозондировать, как там у него на пасеке... Темкин? С минуты на минуту с задания вернется. Да, да! А я пока предприму все, что необходимо... И Темкин подключится. Приходи!

Не проговорили мы и десяти минут, как вошел смарагдовый, почти что изумрудный старшина – огромный сухопарый парень.

Горшин представил нас друг другу и коротко рассказал старшине Руслану Кукушицкому обстоятельства дела.

Скоро за окном затарахтел подкативший мотоцикл.

– А, вот и Темкин! Прекрасно! – сказал Горшин. – Костя Дымкин, вы пока что останетесь здесь, в Остинке. Вроде бы связным, поскольку вам, кажется, известны кое-какие подробности. Ты, Кукушицкий, на пасеку!

– А мне, товарищ лейтенант, – сказал я, – больше ничего и неизвестно. Не больше, чем теперь вам.

– А этого ни мы, ни вы не знаете: кому больше, кому меньше. Тут это и выяснится.

– Нет, – возразил я, – лучше мне быть в Подлунной, на берегу реки. Пасека там рядом, и эти типы едва ли Подлунную минуют.

– Хорошо, – кивнул Горшин. – Но самому не мудрить. В Подлунной тебе любой поможет. Если что, звони. Там может появиться какой-нибудь незнакомец, конечно. Как, по цвету можешь что-нибудь определить?

– Конечно, могу. Главное запросто определяю.

– Подожди, тебя подвезут туда. Старшина Кукушицкий, задание ясно?

– Так точно! Почти все ясно, а в остальном разберемся.

– Дорогой все объяснишь Темкину. Давайте мигом в Подлипки, через мост к пасеке!

Мы с Ларисой вышли на улицу, а Горшин еще что-то говорил Кукушицкому и Темкину.

Мы с Ларисой медленно пошли по улице. Совсем неожиданно оказались на краю этого небольшого городка. Какая-то женщина объяснила мне, что от Остинки до Подлунной всего километра четыре. "Молодые! – поощрительно воскликнула она. – Не успеете оглянуться, как там будете!.."

Стоял теплый безоблачный вечер, и пройти четыре километра по летней лесостепной дороге, которая причудливо вилась среди холмов, было одно удовольствие...

Небольшая деревенька Подлунная тянулась не вдоль высокого левого берега полноводной реки, а в основном вдоль правого берега поросшего оврага, по которому протекала худосочная речушка. Так что одним, расширенным, словно устье, концом деревенька упиралась в берег широкой реки.

Мы с Ларисой остановились близ реки, неподалеку от дома бабки Анисьи, матери Демида Ниготкова. Я сел на скамейку у чьих-то ворот, а Лариса с банкой пошла к интересовавшему нас дому.

Я видел, как она подошла к калитке... Да, это в том дворе все время лаяла собака... Когда Лариса подошла, собака залаяла еще сильней и тут же лаять перестала. "Узнала Ларису", – подумал я. Но Лариса почему-то все стояла у калитки, потом вернулась ко мне.

– Дома у них никого нет, – сказала она. – Все закрыто, даже ставни... И какая-то собака на цепи, на твоего Джека похожая... У них маленькая была...

– На Джека?..

Мы быстро пошли к дому бабки Анисьи.

Я заглянул во двор. На цепи сидела собака, поразительно похожая на того Джека...

– Джек! – негромко выкрикнул я.

Собака радостно заметалась, залаяла, заскулила.

Я вбежал во двор, Лариса – за мной.

– Смотри! – удивилась она. – Яму какую он лапами вырыл!..

– Ну и люди! – возмутился я. – До отвала накормили его с утра, а пить не поставили. Вот он и роет землю, воду ищет.

Я снял с собаки ошейник, и мы побежали к реке. Джек долго с жадностью лакал из реки воду.

Мы с Ларисой, свесив ноги, сидели на высоком зеленом берегу. Я недоумевал: как оказался здесь Джек?.. Что могло означать его появление?.. Ну вообще чудеса!

Вокруг было пустынно, тепло и тихо. Солнце клонилось к закату.

Перед нами текла широкая река. На противоположном берегу далеко во все стороны, с прогалами, раскинулся смешанный лес. Неподалеку внизу купались трое мальчишек.

У того, который, путаясь в рубашке, одевался, я спросил:

– Эй, мальчик! Ты не знаешь, откуда у бабки Анисьи эта собака взялась?

– Откуда?.. – Он просунул в ворот рубашки голову. – А сегодня рано утром прибежала. Следом за хозяином.

– За каким хозяином?

– Ну к бабке Анисье вчера гость приехал. А собака всю ночь бежала и нашла его...

Неужели бабкин гость – это тот сизый дядя, который тогда вечером куда-то вел Джека, чтоб избавиться от него? Вот уж действительно отчего-то привязалась собака к человеку и не отстает теперь.

– Вы нас перевезете? – спросил я.

– Ну давайте побыстрей! – скомандовал мальчишка. – Не мешкайте. Вон к лодке идите...

– А обратно потом перевезете? – спросила Лариса.

– Если не ночью, – пошутил мальчишка, – ночью сами переплывайте.

– Ну минут через сорок или час, – сказал я.

– Ладно...

Скоро мы вместе с Джеком были на правом берегу.

Джек как сумасшедший носился вокруг нас, гонялся за огненноцветными бабочками, вынюхивал что-то в траве.

Мы вошли в лес.

Старая, поросшая низкой и очень густой травой дорога мало-помалу поднималась вверх. Освещенные вечерним солнцем хризолитовые вершины деревьев были неподвижны. Ультрамариновые стволы и голубые и синие сучья, казалось, застыли в неподвижном вечернем зное. Лес вокруг был невысокий и негустой. Составляли его в основном лиственные деревья. Но кое-где среди полян высились и огромные одиночные сосны и ели.

Чем дальше от реки мы уходили, тем больше вокруг сновало вермильонового цвета пчел. Везде, и близко и далеко, метались ярко-зеленые и огненноцветные бабочки.

Когда близко залаяли собаки, я понял: мы вплотную подошли к пасеке. Джек насторожился.

Лариса требовала вернуться. Было уже довольно поздно, а забрались мы от дома далеко.

Вышли на какую-то тропинку. Джек побежал по тропинке, беспокойно, радостно вынюхивая что-то. Он вилял хвостом и беспрерывно оглядывался. Расстояние между собакой и нами все увеличивалось.

Тропа разделилась, Джек уверенно пошел влево.

И вот широкий ручей в низине. Разулись, перешли на другой берег.

Мы прошли по низине, а потом стали круто подниматься вверх.

Миновали край обширной поляны. Немного свернули, пошли в сторону пасеки. Долго шли по краю другой, обширной и плоской поляны, находившейся на гребне едва заметной возвышенности. Эта поляна была как бы вторым крылом огромной бабочки, а первым крылом была та, которую мы только что миновали...

Я в нужный момент посмотрел в сторону, может быть, искал взглядом Джека...

Да, я мог пройти мимо. Сбоку едва ли мог я это увидеть.

– Смотри! – как будто меня могли услышать, шепнул я Ларисе. – Смотри, какая дорога!..

– Дорога?? – она крепко схватила меня за руку – наверное, потому что вид у меня был не совсем обычный.

Я тут же сообразил, что Лариса не может ее видеть.

В первое мгновение мне показалось, что через всю поляну протянулась узкая, везде одинаковой ширины, полоса светлого, сизоватого дыма.

– Ну не дорога... – проговорил я, погружаясь в раздумье. – Такая... седовато-серая тропа. Пепельно-белесая полоса, почти бесцветная...

– Может быть, – предложила Лариса, – здесь выпала роса?

Я сделал несколько шагов, нагнулся и поводил по траве ладонью – нет, стебли были теплыми и сухими.

Словно подернутая не то туманом, не то густой росой, странная тропа, слегка искривляясь, пересекала поляну от края и до края – от нас и до трех огромных сосен на другой стороне.

– Ну что ты видишь, Костя? – тормошила меня за руку Лариса. – Куда ты уставился?! Это хуже всего – я ничего там не вижу!..

– Такой стала трава, по которой он ходит. Возможно, он не один тут прошел. Да и все они не один раз проходили... Надо пойти по тропе, и тогда мы узнаем, почему она такого цвета. И все узнаем!

– Я не хо-чу! – категорически заявила Лариса. – Вот еще: буду ночью по каким-то тропам ходить.

– Ну ладно. Я отведу тебя в Подлунную, а сам вернусь, если там еще ничего не обнаружили... А ты с Джеком пойдешь к бабке Анисье и будешь там ждать меня.

Напротив деревни было пустынно и тихо. Ни мальчишек, ни кого-либо другого не было ни на этом, ни на том берегу. Ждать было нечего. Я переплыл реку и вернулся на лодке. Пока искал там весло, пока с Ларисой и Джеком переправлялся на другой берег, а потом вплавь обратно, прошло минут сорок.

Почти бегом вернулся назад. Чтоб меня не увидели, пошел вокруг поляны и скоро оказался на другом конце пепельно-белесого диаметра, рассекавшего поляну надвое. От трех больших сосен я по этой диковинной тропе стал углубляться в лес.

Минуя поляны и опушки, я быстро шел и бежал по тропе. Где было мало травы и цветов, там пепельный след бледнел или исчезал вовсе, и тогда я шел наугад. Утихли, попрятались птицы. Уже не мелькали, словно алые светлячки, пчелы. Лес угомонился.

Но то и дело близко и далеко от меня стремительно метались над травами, торопились что-то найти огненноцветные бабочки.

Я остановился, пробежав, очевидно, километра три.

За лощиной, окруженной недалекими перелесками, открывалось обширное пустое пространство.

На близком, округлом и покатом холме стояло освещенное низким солнцем большое строение без окон и дверей. Это было какое-то древнее, потемневшее от времени деревянное сооружение. Я, городской житель, никак не мог понять, что это такое. То ли деревянный ангар, то ли примитивная средневековая крепость? Я видел две стены строения – западную и южную две стены, сквозь лесные прогалы освещенные закатным солнцем. "Неужели, недоумевал я, – окна этого строения выходят на северную сторону? Но скорее всего эта деревянная крепость, возвышавшаяся словно бородавка на лысоватой голове, была вообще без окон, без дверей".

Метрах в тридцати от нее ярко светились два человека. Один сидел, другой топтался вокруг, что-то делал. Он был ярко-каштанового цвета, сидевший был цвета фиолетового. До них было метров триста, так что голосов их я не слышал, да и говорили они, наверное, негромко, если вообще говорили.