Текст книги "Улыбка Бога [СИ]"

Автор книги: Михаил Гвор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Тело машиниста, ничуть не более живого, чем разложенные на тендере, было аккуратно пристроено в углу будки. Рядом с тушкой винноубиенного, не менее аккуратно пристроился лук, самодельный, но добротный, с толстой тетивой, сплетенной чуть ли не из жил какого-то животного.

Единственным живым в поле зрения, оказался невысокий жилистый человек азиатской наружности, одетый в рваную гимнастерку. Человек, суеверно посматривая на рычаги управления, неутомимо работал лопатой, словно решил выяснить, в состоянии ли он забить топку углем быстрее, чем давление в котлах превысит все допустимые ограничения. При этом красноармеец негромко ругался на жуткой смеси ломаного русского и, наверное, неломаного, но совершенно неведомого Яшке, языков.

– Арвой дадод барегам! Зачем шакал-нэмэц страна пришол? Билять его мама! Комбат убыл, лейтенант убыл, сержант Свинарэнка тожэ убыл! Сектан кисмет! Кому Шамси плов варыт тепер? Вах, нехорошо! Шайтан-арба, уголь кушать, на станцыя ехать! Кери хар! Быстро ехать, болшой кирдык дэлат! Шакал умирай, керма фуч!

При появлении Любецкого в кабине, лопата в руках азиата сменилась на нож. Но остроглазый «кочегар» разглядел припорошенную пылью гимнастерку с зелеными петлицами и снова вернулся к своему занятию. Лопата так и мелькала…

– Ассалам алейкум, ака! – заорал красноармеец, перекрикивая рев котла и свист перегретого пара. – Шайтан-арба ездить умей? Сильно быстро ехать, станция балшой кирдык делать. Граната, бомба взрывай, бензин гори, патроны гори! Шакал-нэмец кирдык, ишак-нэмэц кирдык! Весь нэмэц кирдык! За комбат мэсть! За лейтенант мэсть! За сержант Свинарэнка мэсть! Шамси за всэх мэсть!

Яшка вполне законно гордился тем, что знает все наречия Советского Востока, хоть и познания его были не столь глубоки, как хотелось…

– Ваалейкум ассалам, мать твоя узбечка! – не ударил Любецкий в грязь лицом, разом исчерпав свои познания во всех среднеазиатских языках сразу. – Таки не надо делать нервов, ми сейчас разгоним такой тарантас по самые помидоры. И не стоит провожать его до станции, мины на цистернах сделают всё в лучшем виде.

Любецкий уверенно огляделся, кочергой разровнял беспорядочно набросанный уголь на колосниках, вдавил пятку на регуляторе…

– Шамси мама не узбек, Шамси мама – тоджик! – заявил азиат, кося и без того узким глазом в сторону отобранной лопаты. – Шайтан-арба гоняй! Станция кирдык!

– Уже разогнал, братишка! – отмахнулся Любецкий. – Пошли, прыгать пора!

– Куда прыгать? – удивился таджик.

– Сюдой! – Яшка открыл дверь паравозной будки. – Давай сигай, шайтан-арба сама поедет, сама фрицам кирдык делать будет. Очень большой кирдык! Бада бум!

– Вах! Как сама!? – Шамси распахнул глаза пошире, но на лопату смотреть перестал.

Потом горестно поцокал языком, обреченно всплеснул руками, выдохнул: «Кысмет твою маму!» и, подхватив лук, шагнул в открытую дверь. Достаточно грамотно шагнул, как успел заметить Яшка прежде, чем последовать за новым приятелем.

* * *

Человек отделился от поезда, коснулся земли, по инерции пробежал несколько метров и, кое-как сгруппировавшись, кубарем скатился с насыпи. Когда Костя подбежал к нему, спрыгнувший уже сидел и проверял свою целостность, ощупывая голову обеими руками сразу.

– Жив? – спросил Костя и только тут заметил, что это не одессит. – А Яшка где? Ты кто вообще? И откуда взялся?

Человек поднял глаза на Костю и ответил без малейшего удивления:

– Я Шамси Абазаров, урус-албасты. С шайтан-арба ходил. Твой товарищ тоже ходил. Там, – он махнул рукой вперед по ходу поезда.

Светка, услышавшая последние слова, а еще раньше уловившая мысли Грыма, пулей пронеслась мимо. Но ефрейтор уже топал навстречу, отчаянно матерясь и слегка подволакивая правую ногу.

– Светочка, будьте так любезны, – попросил он встревоженную даму, – там с поезда выпал такой маленький черненький таджик по имени Шамси. Так вот, его совсем не надо кушать! Ви будете смеяться, но он пришел до фрицев немного раньше!

– Уходим, – распорядился Костя, словно ребенка, подхватывая на руки «маленького черненького», – там разберемся. У немцев скоро такой шухер начнется…

По лесу неслись минут десять. Потом сзади негромко, почти на пределе слышимости, бухнуло, через несколько мгновений раздался еще взрыв, изрядно приглушенный расстоянием и лесом. А потом начался такой грохот, что любая артиллерийская канонада позавидовала бы!

– До вагонов со снарядами дошло! – радостно заорал Яшка. – Слышь, Шамси, кирдык станции!

– Кисмет, – спокойно ответил таджик и поднял глаза к небу, одновременно пытаясь сделать руками какой-то жест.

Сделать это находясь в охапке у бегущего йети оказалось затруднительно, и Абазаров только еще раз повторил:

– Сектыш кысмет. Ай, хорошо!

Впрочем, его довольная физиономия говорила красноречивее любых слов.

Еще минут через пятнадцать выбежали к месту, где, отправляясь на операцию, оставили лишнее барахло. Яшка немедленно занялся готовкой, громогласно объявив о полезности регулярного питания. Случайно заметив брошенный на буханку хлеба взгляд таджика, Костя спросил:

– Шамси, ты когда последний раз ел?

– День, два, три… потом кушал, – ответил тот. И снова развел руками. Кысмет, мол, что уж сделаешь…

– Яшка!

– Не учите мене жить, – бросил одессит, – лучше поддержите продуктами! Братишка, ты служил где?

– Пехота слюжил, – вскинул голову Абазаров. – Сто восьмой стрэлковий дивизия слюжил. Генерал Маврычев камандир бил.

– А занимался чем? – поинтересовался уже Костя.

– Шурпа на весь рота делал, – гордо ответил таджик, аккуратно отламывающий кусочки хлеба от краюхи, отхваченной щедрой рукой Любецкого. – Лепешка пек. Лагман делал. Плов для целый батальон варыл! Сам комбат хвалил, говорил, таджикский плов – настоящий плов! Потом грязный шакал пришел. Комбат убыл. Лейтенант убыл. Сержант Свинарэнка тоже убыл. Все убыл. Шамси винтовка взял, стрелял. Много шакал убыл. Только патроны кирдык. Кисмет, – азиат пожал плечами, – Шамси лук дэлал, к урус пошел, домой пошел! День шел, седьмой шел. Везде шакал, урус нэт савсэм. Решил, не дойдет к урус. Умрет от нэмэц. Нога сильно болит. Видит станцыя, много шакал. Если шайтан-арба разогнать, балшой кирдык будэт. Не зря Шамси умрет. Полез на шайтан-арба. Кери хар! Шамси два шакал лук убил! Два зарезал, как баран! Яшка-джан приходил, станцыя балшой кирдык делал! Потом сказал с шайтан-арба ходи!

– А что с ногой? – поинтересовался Костя.

– Пуля ногу стрелял. Давно. Плохо нога. Халва пахнет. Кирдык Шамси.

– А ну-ка…

Таджик спустил штаны, обнажив бедро. Человек и йети уставились на крайне неприятного вида рану.

– И ты с этим пер туеву хучу километров, а потом на поезд прыгал? – выдавил Костя. – Железный мужик! У тебя же гниет всё. Считай, газовая гангрена на подходе, если не уже. Яшка, доставай аптечку! И сам работай, с моими пальцами только ампутации хорошо получаются.

– Таки да, – согласился Любецкий, – особенно немецких конечностей и до самой шеи. Терпи, братишка, больно будет!

Абазаров только кивнул и полностью снял остатки штанов.

Яшкины руки замелькали над раной, так же ловко, как несколько минут назад – над котелком. Впрочем, рот при этом не закрывался. К Шамси он, изменив своей вечной привычке, обращался исключительно на «ты».

– Таки тебе надо было до погранцов идти, а не до пехоты, – тараторил Яшка. – Не могу сказать плохого слова за полк, где раненые ротные кашевары эшелоны на гоп-стоп берут, но таки пограничники, это вам совсем даже другое дело. Братишка, до каких мест надо будет прийти в гости, когда наш Грым ампутирует последнему немцу его дурную голову, а мадемуазель Светочка засунет свой любимый огнетушитель в задний проход Гитлеру? Я таки хочу дойти до твоего уважаемого папы и сказать большое одесское спасибо за то, шо вырастил настоящего батыра!

– Нэправильна гаваришь, ака, – произнес Шамси слегка дрожащим голосом, – «батыр» узбек гаварыт. Тоджик скажет «пехлеван». Я Зеравшан живу. У самых гор. Город Айни, слышал, брат?

– Таки нет, – чистосердечно признался Любецкий. – но это совершенно наживное дело. После войны обязательно сходим до ваших мест. Там же живут йети?

– Албасты ест. Только он не ходит к люди. Нэ любит.

– Я имею таких оснований полагать, что для нас он сделает исключение. Если ему это скажет сам Грым, а не какой-нибудь потомок мелкой лысой обезьяны. Я тебе скажу без второго разу, шо с ногой у тебя будет в лучшем виде. Как очень правильно заметил наш специалист по кардинальным ампутациям, железные люди не имеют такой привычки гнить заживо. Бывает, они имеют немного такой ржавчины, но это всегда можно поправить. Полежишь до утра, да пару дней тебя будут носить на руках, а потом ми будем иметь самого правильного кашевара на всем партизанском фронте. Таки фрицам сильно не повезло, шо они разозлили «железного» Шамси.

30 июля 1941 года. Белоруссия. Первая реальность

Эшелон приближался, деловито постукивая колесами на стыках рельсов. Первыми неладное почуяли не часовые на въездном посту и не охрана на платформах эшелона. Самым бдительным оказался майор Остерман, комендант станции. В обязанности престарелого ветерана, еще юным фенриком травленного французским фосгеном в окопах Западного Фронта, совсем не входило встречать каждый прибывающий поезд. Но обожженные легкие майора давали о себе знать и через двадцать пять лет. Остерман при первой возможности выходил из тесного помещения комендатуры, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Терпкий аромат близкого соснового бора перебивал даже вонь нефтепродуктов и прочего креозота, в изобилии носящуюся в атмосфере…

Острый взгляд старого служаки тут же отметил слишком большую скорость приближающегося состава… Не исключалась возможность, что машинист-лихач просто форсит перед дружками, или перед прелестницами из женского персонала, и с минуты на минуту начнет торможение, но… В голове щелкнул неведомый переключатель из штатного в боевой режим… Рискуя сорвать горло, комендант заорал: «Аларм!». Сознание еще успело поставить маленькую отметку, что не было предупредительного гудка, который обязан звучать при въезде на станцию…

Но было поздно. Вернее, стало. На очередной развилке паровоз срезал стрелку и на полном ходу протаранил стоящий на параллельном пути эшелон с боеприпасами. Оба состава начали складываться, напоминая «змейку», детскую игрушку, которую Остерман подарил внуку перед отправкой на фронт. Складывались медленно, словно бы нехотя… Переворачивались вагоны, пришпоренными лошадьми вставали на дыбы платформы, лениво заваливались еще движущие цистерны. Рассыпающиеся из ящиков снаряды окунались в лужи авиационного бензина. Бенгальскими огнями рассыпались искры, рождающиеся при ударе металла о металл…

«Это конец, – проволочила отнявшиеся ноги старая уставшая мысль, – сейчас вспыхнет. Неминуемо… Почему еще не полыхнуло? А вот, уже…»

Пламя взметнулось, заливая станцию. И в этот момент он увидел в самом центре бушевавшего ада паровоз. Старая заслуженная машина. Очень похожая на тех трудяг железных дорог Германии, что везли юного Остермана на его первую войну…

Паровоз, с появления которого все и началось, стоял нерушимой скалой. Волнующееся с обеих сторон море разъяренного металла и огня словно боялось прикоснуться к исполину. А может, разрушительное пламя Армагеддона боялось не паровоза, а человека. Того, что, по-турецки скрестив ноги, устроился на крыше будки и, с каменным лицом, что вызвало бы у Карла Мая приступ дежавю в связи с краснокожими, выпускал пулю за пулей в лежащую на боку цистерну, бывшую первой в уже несуществующим эшелоне. Истратив последний патрон, человек небрежно отбросил винтовку, встал на ноги и обвел возникший хаос довольным взглядом. Глаза странного человека на долю мгновения задержались на лице коменданта, и губы растянулись в улыбке.

Видимо, близость смерти до предела обострила чувства майора. Или, может, Провидение подарило на краткие мгновения неизвестные ранее способности, компенсируя скорую смерть. За крошечный промежуток времени Остерман успел понять всё, что хотел сказать этот человек. И пониманию вовсе не помешало то, что слова звучали не по-немецки, и не по-русски…

«Ты хотел полакомиться чужой шурпой, грязный шакал? – говорили мудрые старые глаза молодого парня. – Ты не пришел, как дорогой гость в дом друга. Подлой змеей приполз из-за угла, чтобы ужалить хозяина. Ты наешься нашей шурпы до самого горла! Самого лучшего лакомства, приготовленного мастером! Не хочешь? А кто тебя спрашивает? Уже поздно! Ты сделал выбор, когда пришел незваным. Думал, что на тебя не найдется управы? Убедись в своей глупости, безмозглый баран, потому что Шамси Абазаров уже здесь и готов отвести твою душу в Джаханнам вместе с душами всех, кто явился вместе с тобой.

Не надейся, что те, кто не попадет туда сегодня, надолго задержатся на чужой для вас земле. Ибо таких, как я, много, и каждый готов указать путь стае грязных шакалов.

И не тешь себя мечтой, что ты расчистил дорогу последователям. Там, в долине Зеравшана, уже родился новый Шамси Абазаров. Тот, который будет убивать шакалов, пришедших через двадцать лет. А за ним появится другой, для следующего поколения. И когда бы вы ни явились, вас всегда будет ждать „железный“ Шамси. Может быть, у него будет другое имя, может, он окажется русским или чукчей, но это буду я, Шамси Абазаров, кашевар сто восьмой дивизии, пришедший сварить из вас шурпу для демонов. Такова ваша проклятая судьба».

Человек улыбнулся, повторил прозвучавшее заклинанием: «Сектаны Кысмет!», распахнул руки и принял удар пламени…

* * *

А может, это было совсем не так. Кто сможет поведать, что и как было, если от станции осталась большая дымящаяся воронка?

Достоверно известно только то, что когда полыхнуло, секунда в секунду, в далеком горном поселке Айни неожиданно проснулся и подал голос совсем еще маленький мальчик. Напрасно женщины суетились над младенцем. Ребенок отталкивал материнскую грудь и орал так, что сбежались соседи со всех окрестных дворов…

Но трехмесячный Шамси Абазаров не плакал. Он кричал, и в этом крике отчетливо слышались сдерживаемая мужская боль и вызов. Вызов всем, кто жаждет попробовать чужую шурпу…

Глава 8

3 августа 1941. Белоруссия

Четверка затаилась на опушке, внимательно рассматривая очередную находку. Находкой был склад. Немаленький и хорошо охраняемый. Пулеметные вышки по углам. Двойной забор из колючей проволоки, между которым различалась хорошо натоптанная патрульная тропа. Все свободное пространство занято штабелями боеприпасов и какими-то ящиками. В левом углу вытянули, словно натруженные ноги, станины затянутые брезентом здоровенные пушки.

– Гаубицы, – уверенно определил Яшка. – Сто пятьдесят миллиметров минимум. Если таких орудий разозлить, вокруг будет хуже, чем в заведении тети Сони, когда до нее придет облава из Одесского уголовногу сыску!

– Склад армейского артиллерийского резерва, – с видом знатока произнесла Светка, – отсюда ежедневно уходит транспорт со снарядами на передовые позиции. Ну не совсем на передовые, пушки такого калибра не стоят на линии траншей.

– А ты откуда знаешь? – удивился Грым. – Ты ж у нас штатская.

– Читала! Точнее, слушала, – поправилась девушка. – Книга такая была, там спецназовец крутой из будущего провалился. Сюда, естественно, на эту самую войну. Только попал в человеческое тело, а не в йети. В уголовника какого-то. Вот он такой склад и грохнул.

– В одиночку?

– Ага! – радостно кивнула Светка. – Крутой дядька! Такому больше и не надо никого! Сам справился!

– И как? – Любецкий перестал паясничать, и прислушался.

– Машину заминировал. На подъезде. Гранату в лед вморозил и соли в бак насыпал. Машина утром не поехала, а потом граната оттаяла, всё и грохнуло.

– Таки ему было зимой. А до нас мороженых гранат еще не завозили. И с эскимо имеем проблем. – задумчиво протянул Яшка. – Но я вам скажу, мне его решения нравятся. Светочка, будьте так любезны, записать мне адресочек автора. И прочих особых примет. Если шо, зайду до него в правильном году и немного познакомлюсь. Таких интересных граждан надо знать в лицо и по имени.

– Фамилию не помню, – наморщила нос Светка, честно попытавшись вспомнить. – Но его Сашей звали. Точнее, дядей Сашей.

– Автора или героя? – уточнил Костя.

– Обоих, – ответила девушка, – и автора, и всех его героев. Все дяди Саши. И всем под полтинник, – она еще подумала, – автору, наверное, побольше немного…

– Таки Ви считаете, что в будущем будет мало Саш? – съязвил Любецкий. – Или грязно намекаете, шо всех будут звать Светами, в честь великой огнетушителеметательницы?

– Такой – один! – отрезала Звин. – А кое-кто рискует заработать по лбу за глупые шутки. Нет, лучше я ему язык болтливый оторву. Вот.

– Бог с ним, с автором, – прервал зарождающуюся перепалку Грым, – что делать будем?

– Кирдык! – предложил Шамси и грязно выругался.

Ежедневные уроки русского языка, которые по собственной инициативе всю неделю давала при помощи телепатии таджику Светка, уже принесли весомые результаты: «железный» лучник-кашевар прекрасно понимал не только обоих йети, но и весьма своеобразный Яшкин сленг. Но говорить пока побаивался. Зато мат освоил блестяще – сказывалось тольяттинское происхождение учительницы и своеобразный метод обучения, при котором никакие нюансы не скроешь. Особенно, если и не пытаться. Да и сам академик Марр в беседе с лингвистом всех времен и народов, товарищем Сталиным, категорически и, в тоже время с прискорбием, отмечал, что лучше всего запоминается ругань. Даже лучше, чем признания в любви.

– Понятно, что кирдык. Мы не этот вопрос обсуждаем. Каким образом кердычить будем? Бластером отсюда далековато, большая часть энергии рассеется без толку, только воздух подогреем. А снаряды сдетонировать – не бензин поджигать, – Костя внимательно посмотрел на начавшего загадочно щуриться таджика и добавил. – Варианты с самопожертвованием отметаются на корню. Ты таджик, а не японец. Да и складов много. А нас всего четверо. Правов таких не имеем, на каждый склад по человеку терять.

– В книге еще охрана была, – вновь блеснула эрудицией Светка. – С зенитками. На отшибе.

– Блин! – с размаху хлопнул себя по лбу Костя. – Совсем дурной стал. Давайте поищем.

Нашли быстро. Достаточно было просто прогуляться вдоль опушки, чтобы обнаружить нужную тропку. А тропа, понятное дело, сама в нужное место рано или поздно выведет. Даже если идти не по ней, а параллельно.

На очищенной от леса площадке, задрав длиннющие хоботы стволов к хмурому небу, правильным прямоугольником со сторонами метров по двести стояли зенитки, шесть штук 88-миллиметровок. По краям прямоугольника устроилось ещё по парочке «эрликонов». Метрах в пятидесяти от затаившегося отряда торчала конструкция совсем не впечатляющей высоты.

При виде этой пародии на наблюдательную вышку на их участке границы, Костя с Любецким синхронно сплюнули. Точнее, сплюнул Яшка, а йети только изобразил плевок. Физиология, никуда не денешься. На площадке, прикрытой щелястым навесом, с любопытством рассматривая что-то внутри охраняемой зоны, стоял немец. Он облокотился на перила и на лес не смотрел вовсе. Аналогичное сооружение было и на противоположной стороне площадки. Естественно, и там топтался часовой. Между вышками так же, как и на складе, была натянута колючая проволока. Разнообразия ради – в один ряд. Патрульная тропа проходила с внешней стороны забора. И как раз сейчас по ней неторопливо шли двое немцев с винтовками за плечами. Были они метрах в ста от партизан и с каждой секундой удалялись все дальше…

– Значит, тут у них ПВО, – задумчиво потер подбородок Костя, – надо сказать – очень грамотно расположено. Склад ниже, и со стороны батареи его прикрывает холм, утыканный зенитками. С любой другой стороны – тоже не сахар. Обзор отсюда великолепный, видят гансы далеко. Нахрапом орешек не раскусить. Кто выстраивал систему охраны склада, в своем деле далеко не последний специалист. Зенитки простреливают и подъездную дорогу. Отсюда она как на ладони. А вот то поле практически не просматривается. Судя по логике, должна быть еще одна батарея или, минимум, пара пушек и пулеметов, которые контролируют то направление. А вообще, неслабо тут немцы окопались!

– Ты прямо как по той книжке шпаришь, – прокомментировала Светка.

– Значит, человек понимал, что пишет, – Костя отреагировал на её слова, но как-то лениво и задумчиво. – Как это «шпаренье» нам на пользу использовать не понимаю…

– Вах, уважаемые! Урус-албасты зенитка хватай, грязный шакал стреляй! Снаряд, – Шамси махнул рукой в сторону склада, – взрывай совсэм! Вдрэбэзгы! – с трудом выговорил он трудное слово.

– Зенитка, говоришь, хватай и стреляй? – йети критично хмыкнул, – фрицев там сотня, не меньше. Пока всех передавим, так свинцом нашпигуют, мало не покажется…

– Таки что нам мешает сделать здесь филиал Василевичей? – поинтересовался Любецкий. – Или Ви думаете, что таких подвигов стоит совершать только за ради Гудериана? Через чего Вам не нравятся два десятка гаубиц? По мене, так вполне достойный цимес. А если добавить запас хлопушек и возможного авиационного бензину, так ще и погромче будет.

– В Василевичах мы их малыми группами давили, – не согласился Костя. – Если и проснется кто – «пробил в фанеру» и получи фанеру. А тут все скопом, казарма-то одна. Можно и не успеть. Если только двери подпереть снаружи, да поджечь… Так пока мы зенитки поразворачиваем, да пристреляемся, на зарево со складов прибегут. Начнут стрелять, будут мешать целиться. Такой грохот получится… – Грым поморщился, – Яш, ты, кстати, с зенитками как?

– Таки немного хуже, чем с паровозами, – признался Любецкий. – Не артиллерист ни разу. Зато казарму с фрицами подпалить – на раз и без второго слова.

– Жечь живых людей? – удивилась Светка.

– Ты против? – в свою очередь удивился Костя. – Немцы не стесняются это делать.

– Непривычно как-то… – неуверено протянула девушка. – Люди, все-таки…

– Светочка, – встрял Любецкий, – я таки не вижу на вверенном нам объекте ни одного людя! Или Ви до сих пор путаете с ними фашистов! Раскройте глаза и смотрите ими внимательно. Где Ви видите таких ребенков?! И шо бы Ви заметили, женщин тоже не наблюдается. Так шо те граждане, за которых вы мне рассказывали, имеют право считать нас зверями, но в моей душе не дрогнет ни одна струнка…

Яшка неожиданно замолчал, к чему-то прислушиваясь.

– О каких ты ему гражданах рассказывала? – тихо спросил Костя, не желая мешать замершему Любецкому.

– О правозащитниках.

– Свят, свят! – йети вытаращил глаза. – Ты с ума сошла?! Считаешь, что Яшка готов к таким ужасам?

– Да ладно… – начала девушка и замолчала.

– Не может быть! – простонал Любецкий. – Не может быть! Это она! Я узнаю ее голос из тысячи! Но как? Она же погибла! Там на заставе! В казарме! Туда же с десяток снарядов попало! Как она могла выжить? Костя, это она! Ты меня слышишь?

– Таки там есть женщина? – ядовито спросила Светка, но одессит на замечание не обратил внимания.

– Это говыдло ее насилует! – возмущался он. – Я изображу с этого поца мешок с костями и банку гноя! Разве ж можно ж так измываться над несчастной?! Костя, где ви держите мой бластер, дайте его мене в руки, и я пошел до этой бодеги делать погоду!

Светка смотрела на одессита с все возрастающим удивлением. Шамси тоже удивился, но верный своим привычкам, виду не показал. Только проверил, хорошо ли выходит клинок из самодельных ножен, да накинул тетиву на рога самодельного лука. И замер, всем видом показывая готовность помочь товарищу «делать погоду» вплоть до полного уничтожения этой самой «бодеги». Что бы ни значили эти слова, хотя «кирдык», по его мнению, однозначно лучше «погоды».

Костя, сначала тоже несколько обеспокоившийся за психическое здоровье товарища, быстро сообразил, суть возникшей проблемы, и попытался успокоить страдальца:

– Яша, ее там не может быть! Просто голос похож!

– Какая разница?! – возмутилась Светка, – кого бы там ни обижали…

– Грым! – перебил ее Яшка. – Ви хотите сказать, шо внук бессарабского ромэ не сможет узнать голос своей любимой, коварно плененной гнусными немецко-фашистскими захватчиками, когда эти криворукие поцы делают ей больно? Ви вслушайтесь в этот надрыв, в это дребезжание, Ви же слышали этот голос, когда еще были Костей, и немножко до войны. Ви только вспомните, как она пела на воле, в моих руках! Я же слышу ее боль и ее несчастье! Это таки совершенно невозможно! Ми же не можем бросить ее в беде, Костя! Только не говорите, шо это рискованно, у нас есть таких других проблем, но я Вам скажу за эту: ее надо освободить. Ви же меня понимаете, Грым!..

В этот момент Светка не выдержала. Заорать она не могла из-за слишком близкого нахождения противника. Поэтому, девушка всего лишь подтянула ефрейтора поближе и приглушенно зарычала в лицо потомку греко-цыган:

– Кого освободим? Кто там?! Кто?!!

– Звин, успокойся, – ответил за старого товарища, несколько ошалевшего от вида разгневанной девушки, Костя. – Яша услышал гитарный перезвон. И абсолютно уверен, что в том длинном сарае находится именно его инструмент, оставшийся на нашей родной заставе, когда мы пошли на прорыв. Не представляю, как она уцелела в разрушенной казарме. Когда мы уходили, уже пожар разгорался. Но то, что наш цыган ошибся, уже полная фантастика.

– Ты хочешь сказать, что все эти переживания из-за гитары? – тем же рычащим шепотом спросила Светка.

– Светик, представь, что там томится твой любимый мяч! – попытался объяснить йети.

– Да мы этих мячей по шесть штук за тренировку в клочья драли! – возмутилась девушка.

– Ну, огнетушитель, – Грым ткнул пальцем на торчащий из кармана штормовки красный баллон.

Светка задумалась. Вытащила обсуждаемый предмет, покрутила в руках, убрала обратно, посмотрела на суетящихся вокруг зениток немцев и резюмировала:

– Нах!

– Не скажите, уважаемая, – вмешался Шамси, – если бы там был мой лук, я…

– Этот? – девушка-йети с презрением посмотрела на стоящее возле таджика оружие.

– Э, разве это лук! – подскочил с места Абазаров. – Эту палку я выломал в лесу, чтобы из нее стрелять грязный шакал! У меня дома, в Фанских горах, есть лук, из которого мой уважаемый предок убил персидского шаха! Или арабского хана… Неумолимое время не сохранило ничтожного имени правителя, мнившего себя великим… – Абазаров задумался, – и того бека, который пожаловал моему предку то оружие – тоже не сохранило. Зато сохранился лук и имя пехлевана. Его звали Шамси Абазаров, как и всех первенцев в нашем роду. За этот лук я бы…

Потомок славного рода лучников замолчал.

– Этот поц абсолютно не умеет играть! – простонал одессит. – Костя, Ви будете смеяться, но даже Ви имеете это делать гораздо лучше! Рискну подумать, но и в этом теле тоже!

– Яша! Очнись! – Костя попытался привести группу в рабочее состояние. – Мы операцию планируем, или у нас вечер воспоминаний? Не будем мы рисковать людьми ради твоей гитары.

– Таки я все прекрасно понимаю, – горько вздохнул Любецкий, – и таки я сам подопру этот сарай и совершу таких аутодафе, шо вся Германия здрыгнется! Эту гитару делал сам Моня Шлисельман! Это Вам не Страдивари какой, шо клепал фраерские скрыпочки не для ридного батьки, не за готовы гроши! Лучший мастер Одессы, Ви понимаете?! Нет, Ви не понимаете… Специально под мою руку, шобы таки пелось! Она была со мной везде и всегда и погибла на заставе в неравном бою с фашистской сволочью, прикрыв наш прорыв своим звонким телом. И шо я теперь узнаю? Шо она попала в плен к этим нелюдям, а они насилуют ее своими кривыми отростками, шо растут у этого говыдла заместо рук! А я совсем рядом и ничем не могу ей помочь! Только своими руками сжечь любимую, шобы по крайней мере избавить ее от таких мучений!

* * *

Маленький костерок застенчиво потрескивал сухими сучьями в ямке. Дрова выбирать умели, так что дыма практически не было. А если и вдруг и вырывалось из пламени крохотное невесомое облачко, то рассеивалось бесследно, даже не сумев выкарабкаться со дна глубокого оврага, скрытого от враждебным глаз густой стеной кустов, кое-где смыкающихся над головами зеленым куполом…

Возле костерка, по-восточному скрестив ноги, устроился Шамси, время от времени с невозмутимым лицом покручивая самодельные деревянные шампуры. Куропатки подставляли жару нежные бока, покрываясь золотистой корочкой, которую так рекомендовала «Книга о вкусной и здоровой пище», и которой так тяжело добиться в условиях кухни оборудованной по самым последним веяниям от наркома Микояна…

С момента появления в отряде, таджик взял на себя приготовление пищи, о чем никто не жалел: готовить Абазаров, действительно, умел. Даже Грым теперь предпочитал таджикско-белорусскую кухню из дичины или трофейных немецких продуктов, уже привычной сырой пище.

Любецкий лежал на спине, бездумно уставившись пустым взглядом в небо, и не обращал ни на что ни малейшего внимания, целиком уйдя в переживания…

Йети сидели наверху, расположившись в зарослях. Контролировали подходы на случай появления внеплановых немцев. И ссорились. Точнее, Светка выплескивала накопившееся раздражение, а Костя старательно делал вид, что ему стыдно.

– Я женщина!!! – телепатически орала она в лицо Кости, подкрепляя мысли синхронным шипением сквозь стиснутые зубы, – понимаешь, женщина! Мне нужны наряды, украшения, выходы в свет, толпы поклонников у ног! И где это всё? Я хочу светской жизни! В свет выходить хочу! И блистать!

– Свет, ну какой теперь свет? – попытался скаламбурить Костя. – Если мы выйдем в свет, он разбежится. И война же идет… С немцами…

– Да имела я в рот эту войну! – заорала вслух девушка. Ее крик услышал даже Шамси. Невозмутимый обычно таджик дернулся и что-то прошептал про «дурных баб, которые дурные даже когда не просто бабы, а албасты»…

– И немцев твоих имела в голову поленом! – продолжила орать Светка, совершенно не заботясь о соблюдении тишины. – Война у него! Все вы, мужики такие! Лишь бы подраться, пожрать и в койку! Трахаться и спать! А развлекать девушку кто будет? А наряды ей новые покупать? А на концерт какой сводить? Сидим в лесу, как медведи дикие! Ни цивилизации толком не видим, ни людей! А как видим, сразу убиваем! Надоело! Слышишь, мне надоело! Я так не привыкла и не хочу!

– И что, немцев больше убивать не будем?

– Как это «не будем»?! В этой глуши, один пень, больше заняться нечем! Всех развлечений – куропаток огнетушителем глушить! На концерт хочу! Я в Тольятти на концерт Шаова ходила! Прикольный такой! Еще хочу!

Грым тяжело вздохнул. Разве мужику дано понять женский ум? Что сестричка с медсанбата, что гандболистка-матершинница, что дикая йети-полуобезьяна, один черт, загадка, завернутая в тайну. Никакой принципиальной разницы нет. Даже зовут одинаково…