Текст книги "«В моей смерти прошу винить Клаву К.»"

Автор книги: Михаил Львовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Глава III

Наша шелковица не погибла.

В ту весну, когда мы заканчивали девятый класс, я ждал Клаву под густой кроной, какие бывают только у старых, повидавших виды шелковиц.

Смотрю, вместо Клавы подходит Туся Ищенко. Как ни странно, в шестнадцать лет она расцвела прелестно, неподражаемо, но, к счастью, ей самой пока что это было неизвестно.

Особенно меня возмущала Туськина походка. Не такая, как у Клавы, слегка вызывающая, а эдакая скромная: топ-топ-топ. И туфли всегда каблучок к каблучку. Так и хочется проверить – такая ли уж ты скромница.

– Здравствуй, Лавров, – говорит Туська.

– Здравствуй, Ищенко Туся! – отвечаю я.

– Всё-таки ждёшь Клаву?

– Всё-таки жду. А ты думала, мы можем когда-нибудь поссориться?

– Никто этого не думал. Всем понятно, что показуха. Ушли в подполье?

– Иначе не проживёшь в этом безумном, безумном мире. Учителя заедаются. Клавина мама меня чуть с лестницы не спустила. Горе нам!

– А между прочим, Клава не придёт. Зря ждёшь. У неё ангина. Плюс тридцать восемь и два по Цельсию. Она велела тебе стремглав бежать к ней, пока её мама в театре.

– И давно ты у Клавы на посылках?

– Ты не наблюдательный человек, Лавров. При всех твоих выдающихся способностях. Нас с Клавой объединили общие интересы.

– Какие?

– Любовь к тебе!

– Это, между прочим, я засёк ещё в седьмом классе, – объявил я нахально. – Но Клава, знаешь ли, не такая девочка…

– Беги, а то её мама из театра придёт, – перебила меня Туся. – И больше не води Клаву в кафе «Лира». Там гнездятся вирусы. Швыряй свои миллионы в другом месте…

…Клава лежала под простынёй с кружевами пунцовая, как вишня. Халат у неё тоже был со всякими штучками.

– Тридцать восемь и два? – спросил я.

– Не знаю, сколько сейчас, может, и больше. Надо измерить. Ты не видишь, где градусник?

Я огляделся. В этой комнате многое переменилось. Исчезли все скульптуры Веры Сергеевны. Вместо них повсюду висели дамские халаты, точно такие как на Клаве. Но папин барометр по-прежнему поблёскивал над диваном. Градусник я нашёл на тумбочке среди лекарств.

– Вот он, – я протянул Клаве градусник, но Клава его не взяла.

– Холодный небось… – сказала она поёживаясь и закинула руки за голову.

– Градусники всегда холодные, – сказал я почти шёпотом, потому что Клава как-то странно улыбалась.

– Поставь мне градусник, – сказала она.

– Как? – спросил я.

– Ты что, не знаешь, как градусники ставят?

Я молчал именно потому, что знаю, как это делается.

– Знаю, – ответил я.

– Вот и поставь, – продолжая странно улыбаться, сказала Клава.

Она по-прежнему лежала закинув руки за голову.

Я наклонился над Клавой. Мои глаза сами собой закрылись. Клава хмыкнула. Тогда я открыл глаза и почувствовал, что они у меня стеклянные. А что увидишь стеклянными глазами? Я отвернул какую-то штучку и сунул градусник наугад. Клава, взвизгнув, прижала его рукой. Значит, градусник оказался там, где надо.

– Всё в порядке? – спросил я.

Клава опять посмотрела на меня странно.

– Тебе хочется сейчас меня поцеловать? – спросила она.

– А что? – ответил я вопросом на вопрос.

– Мне интересно, – сказала Клава.

– В общем, да.

– Но у меня ангина. Ты мог бы заразиться.

– У меня гланды вырезали.

– Всё равно – ангина знаешь какие осложнения даёт? Но если не хочешь…

– Как тебе сказать… Это тебя интересует в принципе?

– В принципе.

– В принципе – очень!

– Так бы сразу и сказал!

– А то ты не знала.

– Вообще-то это многим мальчишкам из нашего класса хочется. И из параллельного тоже.

– Откуда тебе известно?

– По глазам вижу. Но ты имеешь на это право больше других. Если не боишься ангины, можешь это сделать. Только скорее, а то сейчас мама придёт. Куртку сними. Ты в ней чёрт знает где мотался, а у меня слабая сопротивляемость организма.

– А если мама войдёт?

– Закрой дверь на задвижку.

Я повесил куртку на спинку стула, побежал в переднюю и уладил дело с задвижкой. Правда, по дороге чуть не сшиб высокую стопку замысловатых абажуров, рядом с которыми валялись ещё не обшитые проволочные каркасы.

– А ты вынь градусник, – предложил я Клаве.

– Он не мешает.

– Мешает, – тянул я время.

– Не мешает, – повторила Клава и отдала мне градусник.

– Клава! – сказал я, задохнувшись.

– Что? – спросила Клава.

– Вот что! – сказал я, подумав, что с этими словами сейчас поцелую Клаву и всё уже будет позади. Но когда я почувствовал её горячие губы (плюс тридцать восемь и два по Цельсию), мне стало ясно, что оторваться от них я не смогу никогда.

Клава начала меня отталкивать:

– Всё! Уже всё, Серёжа. Всё!

Я сел на стул.

– Всё так всё, – сказал я.

– Теперь ты заболеешь ангиной.

– А давай ещё раз, чтобы наверняка!

– Нет.

– Почему?

– Я сказала «нет» – значит, нет!

– Давай я тебе поставлю градусник!

– Ещё чего захотел!

– Клава!

И тут мы услышали, как в передней щёлкнул замок. «Хорошо, что дверь на задвижке», – подумал я и быстро надел куртку. Посмотрев на Клаву, я увидел ужас в её глазах. Она присела на своём диване.

– Лежи, я открою, – сказал я.

– Не смей! – прошептала Клава.

– Почему? – спросил я.

Раздался звонок.

– Надо открыть, и всё, – настаивал я.

– Закрыла дверь на задвижку и спит, – донёсся голос Клавиной мамы с площадки. Очевидно, она объясняла ситуацию кому-то из проходивших соседей. – Теперь хоть из пушек стреляй, не разбудишь.

Вера Сергеевна трезвонила вовсю, а потом начала колошматить ногой в дверь.

Я подошёл к окну.

– Третий этаж, – тусклым голосом сказала Клава.

– Это было уже во всех анекдотах, – попытался сострить я.

– Дура я, дура. Надо было сразу дверь открыть, а теперь поздно… – простонала Клава.

Мне не захотелось ей напоминать, что именно это я и собирался сделать.

– Представляешь, что мама может подумать?

Неожиданно трезвон и стук прекратились.

– Посмотрю в глазок, – предложил я.

– А если она в это время смотрит в него с той стороны?

– Физики не знаешь – полезная наука, – сказал я и пошёл в переднюю.

Насколько глазок позволял увидеть лестничную площадку, она казалась пустой. Я сделал знак Клаве – путь свободен, попробую прорваться!

Осторожно, как вынимают взрыватель из мины, я отодвинул задвижку. За ней последовал замок.

Клавина мама с набитыми до отказа плетёными сумками в руках стояла на один лестничный пролёт ниже и смотрела в окно. Очевидно, услышав какой-то шум, она подняла голову. Деваться мне было некуда. Испариться я не мог и поэтому (сам не знаю, как мне это пришло в голову) потянулся рукой к звонку и нажал на кнопку.

– Клава больна и сейчас спит, – сказала Вера Сергеевна. – Как ты прокрался мимо меня?

– А я с четвёртого этажа. Мне Куницын сказал, что у Клавы ангина, и я решил её навестить, – услышал я свой громкий голос. Наверно, я инстинктивно говорил громко, так, чтобы Клава всё слышала. Потом я взял себя в руки.

– Надеюсь, вы не будете возражать, если я навещу болящую? В виде исключения?

Я начал трезвонить, как только что это делала Клавина мама.

Она поднялась ко мне по лестнице.

– Бесполезно, – сказала Вера Сергеевна усталым голосом.

– А вы ногой пробовали? – поинтересовался я.

Клавина мама кивнула.

И только я собрался применить этот способ, как дверь распахнулась. Я сразу спрятался за спину Веры Сергеевны.

– К тебе гость, – сказала Клавина мама. – Застегни халат. Проходи, Сергей. Только держись подальше от этой девчонки. Она где-то схватила фолликулярную… Зачем ты закрыла дверь на задвижку?

– Ты же сама меня ругаешь, когда я этого не делаю, – зевнув, сказала Клава, шмыгнула на диван и закуталась в простыню.

– Здравствуй, Клава, – сказал я.

– Привет, – как бы нехотя ответила Клава.

– Болеешь?

– Как видишь.

«Здорово играет равнодушие, – подумал я. – Молодец Клавка!»

– Может быть, помочь с экзаменами по старой памяти? Девятый класс всё-таки…

Вера Сергеевна насторожилась.

– Спасибо, не надо, – ответила Клава. – Мне Лаврик поможет.

– Какой ещё Лаврик? – вместо меня спросила Вера Сергеевна.

– Из параллельного, – не задумываясь, ответила Клава. – Ты его не знаешь.

Я-то знал этого Лаврика из параллельного. И подумал: «Играй, но не заигрывайся». Впрочем, о чём беспокоиться? Заурядная личность в очках.

– Видишь, Сергей, чем приходится заниматься, – сказала Вера Сергеевна, выгружая из плетёных сумок куски пёстрой материи и клубки кружев. Приглашали когда-то главным художником театра. Прозевала. Теперь заведую бутафорским цехом и рада. Правда, приходится подрабатывать. Кстати, спроси маму, не нужен ли ей такой халат.

– Спрошу, – пообещал я.

– Но ничего, я ещё своё возьму…

– Мама! – попыталась остановить Веру Сергеевну Клава.

– А что? – Из-за какой-то давней и тайной обиды голос Клавиной мамы зазвучал неожиданно резко. – Мои абажуры знаешь в каких квартирах? Ого-го-го! У зампреда горсовета – два! У всех ведущих артистов театра…

Вера Сергеевна внезапно замолчала. Клава отвернулась к стене.

– Я пойду, – сказал я Клаве. – До встречи в эфире!

– Спокойной ночи, малыши! – ответила Клава не оборачиваясь.

Мне не нравится, что все называют меня Тусей. Когда мы шли с Клавой в горсад на танцы, я её спросила:

– Тебе не кажется, что имя «Туся» звучит инфантильно?

– Кажется. От косичек я тебя избавила. С «Тусей» тоже пора кончать, – ответила Клава.

– А как?

– Откликайся только на Таню. Сможешь?

– Попробую. Он здесь живёт, – я показала на парадное старого дома.

– Между прочим, и «Лаврик» не шедевр, – заметила Клава. – Не знаю, почему это имя выскочило у меня в ту минуту. Может, оттого, что ты его так разрекламировала. На вид он ничего особенного.

Я посмотрела на часы.

– Сейчас он выйдет. Я же тебе не про вид говорила, а про внутреннее содержание. Вообще-то он на танцы в горсад никогда не ходит. Но я намекнула, что у тебя возник интерес, и он согласился.

– Сразу? – спросила Клава.

– Сначала он сказал, что я вру.

– Догадливый. А почему же потом согласился?

– По-моему, ему стало интересно, зачем я это делаю.

Клава так пожала плечами, что я поняла: и она не знает зачем.

Мы думали, что Ларин выйдет из парадного старого дома, а он появился из-за угла соседнего переулка.

– Здравствуй, Туся! – сказал Лаврик, не глядя на Клаву. Он видел её тысячу раз, но теперь, когда я намекнула на то, что у Клавы возник интерес, бедняга не мог смотреть на неё. Как будто бы до сих пор от Клавиного нестерпимого блеска глаза Лаврика охраняло защитное стекло, как у электросварщиков, а теперь это стекло у него неожиданно отняли. Защитным стеклом была недосягаемость.

– Её зовут Татьяна, – изрекла Клава сонным голосом.

У неё было тоже довольно глупое положение. Наверное, так чувствовали себя когда-то невесты на смотринах. Приведут к тебе полузнакомого человека, а ты выкладывайся. Правда, Клава была в лучшем положении ввиду своей полной незаинтересованности в этом очкарике и потому что она слишком хорошо знала себе цену. Клаве хотелось как-нибудь побыстрее ликвидировать последствия моего неосторожного намёка на возникший интерес. И хотя я действовала по её просьбе, она сейчас почти засыпала, чтобы показать своё абсолютное равнодушие.

– А тебя – Клавдия? – спросил Лаврик, по-прежнему глядя на меня. – Тогда я – Лаврентий. Лучше – Лавр.

«Некоторая доля юмора у него всё-таки есть», – подумала я.

– Вы действительно решили вытащить меня на танцы? – продолжал Лавр, глядя на фонарный столб.

– Да, только по дороге прихватим Серёжку, – добавила Клава. – Он ждёт меня у входа в горсад.

По дороге мне очень интересно было наблюдать за Лавриком и Клавой. Ведь это не так просто – идти рядом и не видеть друг друга. Лаврику – из боязни ослепнуть, Клаве – для того, чтобы отнять у него все надежды. Как бы то ни было, но они уже были не безразличны друг другу. У них уже возникли отношения. И это сразу почувствовал Серёжка, когда увидел нашу троицу.

– Туська, твои штучки? – спросил он меня, кивнув на Клаву и Лаврика, которые по-прежнему смотрели в разные стороны. Клава – на звёзды, а Лаврик – на афишу Ростовского театра оперетты, гастролировавшего в нашем городе.

На «Туську» я не откликнулась. Пауза затянулась, и Серёжка совсем пал духом.

– Тусю зовут Татьяна, – сказал Лаврик.

– А тебя – Лаврик, – кривляясь, просюсюкал ничего не понимающий Серёжа, – мальчик из параллельного.

Он думал этим как-нибудь унизить невесть откуда появившегося парня, стоявшего рядом с его Клавой.

– Лучше – Лавр, – чтобы не остаться в долгу, заявил Лаврик нарочитым басом и поправил очки. Потом он протянул Серёже руку. Последовало мужское рукопожатие.

– Хорошо, Лавр. Топай за билетами, – предложил Серёжа, который постепенно приходил в себя. – У меня только два. Очередь – сам видишь. А мы с Клавой пошли.

Очередь к кассе танцплощадки была минут на сорок.

И тут произошло невероятное.

– Ничего, у меня четыре, – сказал Лаврик и вытащил из кармана билеты.

Клава сразу проснулась. Ещё бы, этот мальчик из параллельного проявил такую проницательность, которой могли бы позавидовать Бальзак, Мопассан и даже Трифонов, если бы они учились в нашей школе. Значит, вместо того чтобы топтаться у зеркала в поисках последних решающих штрихов, которые должны были бы сразить наповал двух ожидавших его девиц, Лаврик смотался за билетами. Потому-то он и возник из-за угла соседнего переулка, а не из своего парадного.

Он всё понимал и всех нас видел насквозь.

На Клаву это произвело сильнейшее впечатление, и с этой минуты она так прилипла к Серёже, что он мог бы ошалеть от счастья, если бы не предчувствовал, что в будущих событиях ему достанется роль оселка, на котором Клавка и Лаврик будут точить острия своих копий.

Не знаю как в других городах, но в нашем горсадовская танцплощадка охраняется, как космодром на мысе Кеннеди. Вокруг бродят дружинники с красными повязками и наряды милиции. Возле билетёрш минимум по два милиционера. Посетители медленно продвигаются между железными перилами к входу. Дружинники пристально вглядываются в их лица и по временам кое-кого вытаскивают из очереди. Тогда происходит разговор, знакомый как речетатив из надоевшей оперы:

– А что я сделал, а что я сделал? (Тенор фальцетом.)

– Сам знаешь! (Драматический баритон.)

– Ничего я не знаю. У меня билеты – значит, имею право! (Тенор в среднем регистре.)

– Знаешь! (Баритон на октаву ниже.)

Дальше возможны варианты как в тексте, так и в музыке, в зависимости от конкретных обстоятельств.

– А кто в прошлую субботу посредине площадки спать улёгся?

– Не я, товарищ дружинник, честное слово, не я! (Это во всех вариантах и обязательно фальшиво.)

– Опять в коляску захотел? (В оркестре кода.)

Когда мы на подступах к площадке увидели издали всё это плюс облепивших решётчатый забор безбилетников и тех, кого почему-либо не пустили в освещённый люминисцентными лампами рай, мимо нас прошёл какой-то суперпижон.

В южных городах моды от нагревания расширяются.

– У него вырубоны до лопаток, – сказала Клава про удаляющийся пиджак.

– Вот именно, – прицепился к этому Лаврик, – весь вопрос в том, хотим ли мы себя показать, или у нас естественное желание подвигаться в современных ритмах. Я лично был бы удовлетворён этой скромной аллейкой.

– А комары? – спросила Клава.

– Их на свету больше. Татьяна, давай попробуем.

Мы попробовали, а Клава и Серёжа смотрели.

– Урну не сшибите, – сказал Серёжа мрачно.

Мы метнулись от урны.

– По газонам не ходить, – продолжал издеваться Сергей.

Мы метнулись от газона.

– Попробуем? – предложила Сергею Клава.

Они попробовали и по закону подлости сразу сбили урну. Минуты две мы хохотали. Потом оркестр на танцплощадке заиграл танго, и его нельзя было пропустить.

Превосходная мысль всё-таки блеснула у Лаврика – удовлетвориться этой скромной аллейкой. Две свободно танцующие пары, а не шпроты в банке, как на танцплощадке. Наверно, на нас и со стороны приятно посмотреть – вон уже какие-то тёмные фигуры останавливаются.

– Ты давно дружишь с этой… как её… – начал прикидываться Лаврик.

– Ладно, Лавр… ты после сегодняшнего вечера её имя во сне повторять будешь.

– А может быть, твоё?

– Не стоит.

– Почему?

– Есть причина. Тебе нравится Серёжа? – Я сказала это так, чтобы он понял причину.

– Я испытываю к нему уважение. Неизменный победитель всех математических олимпиад, чемпион школы по шахматам.

– Разве в этом дело?

– Кое о чём свидетельствует.

– Ты ни в каких соревнованиях не участвовал, а с Талем вничью сыграл. Можно, я тебе на судьбу пожалуюсь – очень танго красивое.

– Валяй.

– Мне не надо было тебя сюда звать. Не надо дружить с Клавой. Не надо делать всё, что я делаю и не могу не делать.

– Понятно.

– Ещё бы. Ты догадливый. Четыре билета купил.

– Уравнение без неизвестных, – усмехнулся Лаврик.

Я оглянулась по сторонам. В нашей скромной аллее уже танцевало несколько пар. Танго кончилось, и все захлопали, как на танцплощадке. Мы с Лавриком сели на скамейку, а рядом Клава и Сергей.

Сергей сломал нам по ветке, и мы с Клавой хлестали себя по ногам – очень лютовали комары.

Как Клава старалась показать, что Серёжка для неё всё на свете! То и дело заботливо хлопала его по лбу, по щекам и громко смеялась. А он мрачно молчал. Бедный Серёжка!

Вдруг заиграли что-то быстрое, и мы увидели, что наша аллейка превратилась в танцплощадку.

– Здорово кто-то придумал, – сказал один из танцующих. – Здесь в сто раз лучше, чем там.

– Человечество не так консервативно, как это иногда кажется, – молвил Лавр.

– Но кто-то первый должен указать путь, – сказала я.

К Клаве начали подходить мальчики:

– Разрешите?

– Простите, я устала.

– Разрешите?

– Спасибо, я не танцую.

Наконец-то и ко мне кто-то подошёл. Не разглядел в темноте, кого приглашает.

– Пошли! – сказал он.

Оказалось, просто выпивший.

– Она устала, – ответил за меня Лаврик.

А я рискнула. Пусть втроём помучаются.

– С удовольствием, – сказала я и встала; парень нетвёрдой походкой поплёлся за мной.

Туська ушла, и мы остались втроём: я, Клава и этот Лавр.

Клава убила у меня на щеке очередного комара и засмеялась. Я обернулся к Лавру. Он неотрывно смотрел на Туську, как рыболов на поплавок, в любую секунду готовый выдернуть леску, как только поплавок начнёт дёргаться или тонуть.

– Ты что за неё так боишься? – спросил я. – Туська…

– Татьяна, – поправил меня Лавр.

– В общем, за неё не надо бояться, она, если что…

– Терпеть не могу пьяных, – опять перебил меня Лавр.

– Смотря каких, – неожиданно высказалась Клава с такими модуляциями в голосе, что можно было подумать, будто у неё абсолютный слух.

– Ты так думаешь? – не оборачиваясь, спросил этот рыбак.

– Я думаю как Серёжа, – кротко промяукала Клава.

На самом деле на моё мнение ей было уже наплевать.

Всё для Лаврика. Поэтому я сказал:

– У меня на этот счёт нет определённого мнения.

– Напрасно, – твёрдо сказал Лавр. – В нашем немолодом возрасте уже Пора иметь свои взгляды и вкусы.

Мы шли домой так: впереди я с Клавой, а сзади нас – Лавр с Таней. Клава взяла меня под руку, что она делала очень редко, только когда зимой было скользко, или летом, когда жали туфли.

– У тебя туфли жмут? – спросил я Клаву.

– Нет, а что?

– Удостоился, – и я слегка прижал её руку.

Она потянулась к моему уху и я услышал:

– Ты очень глупый.

Это тоже она сделала для того, кто шёл сзади.

Когда на перекрёстке Тане с Лавриком надо было сворачивать, мы остановились и помахали им руками.

Остальную дорогу между мной и Клавой дистанция была примерно с метр. Я пытался её сократить, но дистанция почему-то не сокращалась. Причём очень трудно было понять, как это Клаве удаётся. Она маневрировала так искусно, что невозможно было даже заподозрить умысел.

Возле парадного я попытался Клаву поцеловать. Девятый класс всё-таки. И кое-что между нами уже было. Но она отшатнулась.

– Почему? – спросил я.

– У меня нет ангины, – ответила Клава, и я услышал, как стучат её каблуки по ступенькам лестницы.

В этот вечер я пришёл домой раньше обычного; во-первых, потому, что Лаврику детское время показалось не детским, а во-вторых, потому что прощание с Клавой было короче, чем всегда.

Мама сидела в халате с кружевными штучками, сшитом для неё Верой Сергеевной, и смотрела телевизор. На голубом экране шла пальба из автоматов, взрывались роскошные автомобили и люди в модных костюмах гибли как мухи. Отец под настольной лампой с замысловатым абажуром из той стопки, которую я недавно чуть не сшиб в Клавиной комнате, пытался в альбоме для рисования запечатлеть мамины черты в момент наивысшего духовного подъёма.

Конечно, обои в нашей квартире уже менялись не раз, и теперь папины картины висели в аккуратно застеклённых рамках. Никаких ковбоев и голых красавиц. В основном пейзажи и мама во всех ракурсах. На одной из картин была изображена покрытая снегом шелковица и две фигурки мальчика и девочки, которые, взявшись за руки, уходили куда-то в непроницаемую мглу метели.

Я посмотрел на эту картину и чуть не разревелся.

– Рановато изволили, – сказал папа. – Что-нибудь случилось?

– Всё в полном порядке, – ответил я.

– А я уже было обрадовался, – сказал папа, не отрываясь от альбома.

– Чему?

– Подумал: наконец-то у тебя хоть что-то не в полном порядке. Ритуля, одну минуточку, не дёргайся. И чуточку подними подбородочек, – попросил маму папа, который давно уже перестал быть грубияном-студентом.

– Отстань ты со своим подбородком! Я смотрю телевизор. Может, это меня успокоит.

Как раз в это время на голубом экране какой-то тип вылез из окна на двадцатом этаже и ступил ногой на узенький карниз. Мама всё-таки подняла подбородок, и ей пришлось наблюдать за успокаивающей сценой слегка скосив глаза.

Я прошёл в нашу с Шуриком комнату.

– С Клавкой поссорился? – с ходу спросил меня Шурик.

– Нет.

– Врёшь. – Он помолчал немного, а потом изрёк: – Я бы на твоём месте её давно бросил.

Для первоклассника это было слишком.

– Что ты в этом понимаешь! – взвился я. – Когда её нет рядом, вот сейчас, например, я же не существую.

– А что ты делаешь? – спросил Шурик.

– Жду, когда я её увижу. Я только тогда и живу, когда она рядом. При ней. Возле неё. Хотя бы издалека её видеть и слышать. И чтобы она меня видела и слышала. Только в этом для меня смысл жизни. Ты этого не можешь понять! Без Клавы мне ничего не интересно. Если мне Нобелевскую премию будут давать, а Клавы при этом нет – всё! Отпадает!

– Скажешь: «Позовите Клаву»?

– Скажу.

– Силён! – сказал Шурик. – А из-за чего поссорились?

– Мы не поссорились. Просто появился какой-то Лаврик из параллельного.

– Это который с Талем ничью сделал?

– Далась вам эта ничья! Смотрите – как все про неё помнят! А вот это, вот это всё, – я начал тыкать пальцем в свои кубки, в свои грамоты и дипломы, – за так дают?

– Кубок – это кубок, а Таль – это Таль, – ответил Шурик. – Это из ряда вон выходящее.

Я разозлился:

– Будет вам из ряда вон! Клава упадёт!

– Не упадёт! – сказал Шурик.

– Поспорим? – предложил я.

– Не надо, – сказал Шурик. – А то ты сейчас заплачешь. Тебе без Клавки и торт не хочется? Я оставил.

– Какой?

– Шоколадный.

– Давай! – согласился я нехотя, а потом, когда жевал этот торт, дошёл до того, что спросил своего младшего брата-первоклассника, из за которого давился когда-то манной кашей: – Как ты думаешь, у меня есть свои вкусы и взгляды?

На чердаке Дворца пионеров было полутемно. Когда все члены «Клуба старшеклассников» с граблями, лопатами и мётлами шли к железной лесенке, чтобы выбраться на плоскую крышу, которую директор поручил нам привести в порядок, Серёжа начал канючить:

– Клава, а помнишь, как мы в пятом классе…

– Опять? Мне надоели твои «а помнишь»! Сколько можно?!

Чердак был забит всяким хламом. Поломанные параллельные брусья, спортивные маты с отодранными заплатами. Особенно грустно смотреть на старые транспаранты: «С новым годом!», «Да здравствует пионерское лето!» или, например, на огромный макет кукурузы с надписью «Чудесница». У меня и так было неважное настроение, а тут совсем испортилось.

– Да ты посмотри, что я нашёл! – сказал Сергей. – Это же твои крылья! Ты изображала бабочку-капустницу, помнишь? У нас была инсценировка про борьбу с сельхозвредителями – новая руководительница хора сочинила. Я там ещё пел: «А я старый сорняк, от меня скот дохнет всяк». А ты…

Я посмотрела – действительно мои крылья. Мама мне их здорово соорудила.

– Ну и что? – спросила я.

– Красиво, – сказал Сергей.

– Вообще чтобы я больше не слышала «А ты помнишь?». – Я зашвырнула свои крылья куда подальше. – Меня тошнит от этих слов. Понял?

– А ты не говори «опять», – ответил Сергей. – Меня как раз от этого слова в дрожь бросает.

Вот так мы с ним тогда поговорили.

На плоской крыше под ярким солнцем у меня настроение немного исправилось, и я включилась в работу. Мы с Туськой, то есть с Таней, сгребали прошлогодние и позапрошлогодние листья в кучи, а мальчишки подходили с носилками и куда-то эти листья уволакивали. Гул голосов, смех, визг – всё, как полагается в таких случаях. И вдруг – тишина. Смотрю на Таню. Она бледная как мел, и глаза в одну точку. Обернулась, и у самой душа в пятки ушла. Плоская крыша огорожена перилами из чугунных труб. И вот на одной из них Серёжа жмёт стойку. А Дворец пионеров четырёхэтажный. Все молчат, подойти боятся, как к лунатику. На фоне синего неба он ничего выглядел. Вообще-то на турнике для Серёжи это пустяк. Полная гарантия. Но тут – четвёртый этаж. Вижу, ноги пошли в сторону. Это значит, он хочет на одной руке остаться. А рука дрожит. На турнике у него такого не бывает. Но ноги чётко вместе. И тут откуда ни возьмись Лаврик. Схватил Серёжу за пояс и швырнул на позапрошлогодние листья. Сразу – гвалт. Серёжка поднимается. А Лаврик – бац ему грязной рукой по щеке! Наверно, из-за нервного напряжения. Для него всё это тоже небось непросто было.

Тишина.

– Что это ты, Лавр? – спрашивает Серёжка. – Щёку, между прочим, не вытер.

– Подстраховал, – отвечает Лаврик спокойным голосом. – На всякий случай.

– А к лицу грязными руками притрагиваться негигиенично. У тебя папа доктор, должен знать.

– Я папу пожалел. У него и так забот много. Представляешь, как обидно время тратить на тех, кто сам себя гробит.

– Ладно. Я всё-таки отниму у твоего папы полчасика. Девочки, подержите часы.

Мгновенно все девчонки, кроме Туси и меня, протянули руки.

Серёжка посмотрел на меня, усмехнулся и отдал свои часы первой попавшейся.

Лаврик снял очки.

Ни одна руки не протянула. Тогда я сделала благородный жест. Мне ведь на всех наплевать.

Но Лаврик мне очки не отдал, а положил их аккуратненько на кирпич. Я так и осталась с протянутой рукой как дура.

«Ну, я тебе припомню», – подумала я.

Серёжка принял боксёрскую стойку.

– Учти, – говорит Лаврик, – я с тобой драться не буду, – и стоит руки по швам.

– Смажу раз – никуда не денешься, – отвечает Сергей и уже начинает скакать вокруг Лаврика; тот не шелохнётся.

Сергей видит такое дело и эдак небрежно выдаёт прямой в челюсть. С поворотом корпуса.

Но не тут-то было. Неуловимый «нырок» – и челюсть Лаврика на сантиметр от Серёжкиного кулака.

Все засмеялись.

Вторая атака – тот же результат.

Опять смех.

– Ты почему со мной драться не хочешь? – спрашивает Сергей, чтобы не так смешно было: мол, если бы драка, может, я бы уже и попал куда надо.

Лаврик говорит:

– Потому что ты мне нравишься. Я тебя уважаю.

Серёжка опять вокруг Лаврика заскакал.

– Поэтому и ходишь в «Клуб старшеклассников»? Раньше я что-то тебя во Дворце не видел ни разу.

– Поэтому и хожу.

– Сейчас ты меня ещё больше зауважаешь, – сказал Сергей, сделал финт левой, а когда хотел ударить правой, наткнулся на кулак Лаврика и схватился за скулу.

– Прости, Серёжа, я нечаянно, – сказал Лаврик. – Рефлекс.

Серёжа сплюнул кровью и только хотел ещё раз броситься на Лаврика, как раздался голос директора Дворца пионеров:

– Что тут у вас происходит?

Заминка произошла небольшая. Мы ко всяким неожиданностям привыкли, а на такой случай проверенный способ есть.

– Лавров новые приёмы показывает! – зашумели девочки. – Давай, Серёжа, продемонстрируй Дмитрию Александровичу. – И у всех глаза ясные. Сколько ни вглядывайтесь, товарищ директор, ничего в них, кроме святой невинности, не найдёте!

Дмитрий Александрович долго вглядывался. А Серёжка за их спинами ещё раз плюнул кровью.

В комнате «Клуба старшеклассников», кроме макета бригантины, радиолы и портрета Маяковского, есть рояль.

Наша великолепная четвёрка (так нас теперь стали величать) задержалась после уборки крыши возле этого рояля. Казалось бы, разбежаться надо куда глаза глядят, но нет, что-то тянет друг к другу, требуется выяснить отношения. Я сижу клавиши перебираю, Клава смотрит на меня, облокотившись на крышку рояля, а Лаврик и Сергей у окна.

– Открой рот! – говорит Лаврик Сергею.

– Зачем? Я уже отплевался.

– Посмотрю, что там у тебя.

– Всё цело.

– Тебе трудно рот открыть?

– Пожалуйста. А-а! Нравится?

– Значит, это ты моей кровью плевался, – говорит Лаврик и показывает окровавленный кулак. – Надо рот закрытым держать. – И начал кулак заматывать платком.

– Лавр, ты почему на крыше мне очки не отдал? – спрашивает Клава, не оборачиваясь.

– Потому что ты друга предаёшь. – Это он как бы между прочим. Платком занят.

– Когда?

– Всю дорогу.

– А если он мне надоел?

Я даже клавиши перебирать перестала.

– А это, – говорит Лаврик, – называется подлостью.

– Я должна благородно скрывать? – спрашивает Клава.

– Слушай, Лавр! – начал вскипать Серёжка. – Ты Клаву не знаешь, а у нас свои счёты. Лучше не лезь, потому что опять получится глупость. Она такая стала после того, как познакомилась с тобой. Вот в чём дело.

– Вы оба для меня – пустое место, – говорит Клава.

– А нас уже стали называть «великолепной четвёркой», – мечтательно почти пропела я.

– Клава, насколько мне известно, женское имя, – говорит Лавр. – Так вот тебе его по ошибке дали.

– А кто же я по-твоему? – удивилась Клава.

– Серёжка из-за тебя на крыше дурака валял. Ты не слепая и всё понимала. Так? И если бы у тебя было женское начало…

– Я его об этом не просила, – перебила Лаврика Клава. – И вообще он мне всю жизнь подарки делал, а они мне оказались до лампочки.

– Лавр, перестань, я тебя прошу, – взмолился Сергей.

– Ладно. Разбирайтесь сами. Тоже мне Кармен нашлась!

Я тихонько, одним пальцем, куплеты тореадора выстукиваю, так, для смеха.

– Вот именно, – говорит Лавр, – «смелее в бой, чёрный глазок, и ждёт тебя любовь». Устарело.

– До чего же мне скучно с вами, – заявила Клава. – Скучные вы люди. Все! И наш «Клуб старшеклассников» под названием «Бригантина», и наша школа, и весь наш город, и…

– Весь мир, – добавил Лавр.

– Если хочешь, да… Таня, перестань барабанить, всё равно у меня слуха нет. Я не оценю.

– Ты же всю жизнь в хоре пела! – удивился Лавр.

– Я там рот открывала. По Серёжкиной милости. Он мне такой подарок сделал.

– Совсем-совсем нет слуха? – с какой-то внезапной жалостью спросил Клаву Лавр.