Текст книги "Улица Верности (СИ)"

Автор книги: Михаил Корешковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

 

   Улица Верности

   Отрок имеет быть трезв и воздержен...

   «Юности честное зерцало»

   I. Герой появляется и перекладывает ответственность

   – Майк, – позвонил мне мил друг Григорий, по прозвищу Пан-атаман за лидерство, бархатный голос и деловую журналистскую хватку, – что не забираешь тумбочку. Я её держу, а соседи зарятся...

   После обретения Молдавией независимости Гриша уволился из Кишинёвского телецентра. Жена уехала с детьми к родителям в Петрозаводск, а он оставался ремонтировать и продавать кооператив.

   Я подошёл к вечеру. Атаман перебирал в нетопленной квартире свой фотоархив, согреваясь чаем, а ненужное сбрасывая на пол. За темнеющим окном рушилась страна, которую мы знали, а новой ещё не было.

   Я присел рядом у стопки фото молодых женщин. Некоторых из них я знал – вот похорошевшая Катя, когда-то комсорг моего класса – где этот шустряк с ней познакомился, мы же учились в разных школах. Не в диспетчерской же железной дороги, где она командовала...

   Вот парный снимок с диктором телевидения блистательной Ольгой Т. Наверное, на субботнике, судя по лопате и метле в руках. Она подавала себя как леди, а оказалась по-глупому в тюрьме за убийство любовника после его шантажа.

   А вот знакомая, кажется, девчонка из политеха у микрофона на сцене, по-видимому, наш конкурс самодеятельности – безыскусная улыбка и щербинка между зубами, как у популярной певицы.

   – Смотри, – сказал я, – правда, немного похожа на Н., и щёлочка между передними зубами такая же.

   – Так это она и есть, – бросил Гриша, скосив глаза.

   – Как? – удивился я. – Это ещё с того студийного интервью?

   Пан журналист простудно кашлянул, набросил на плечи куртку и вышел:

   – Сейчас приду. Тумбочка в подвале.

   Автограф на фото отсутствовал. Я повертел в руках этот странный, не рекламный снимок, ища сходства – высокие скулы, изогнутые брови, чувственные губы, аккуратный нос. Но – мягкие, даже чуть жидковатые, волосы с пробором справа... Шатенка? И никаких локонов и рыжей бестии?

   Но главное, что работало на несхожесть – распахнутые глаза и восторженно-ясная улыбка человека, только прикоснувшегося к успеху и ещё не умеющего лукавить. Нет, не она. А может, всё-таки... Нет, путает атаманище...

   Промолчал – значит, было. А что ему следовало сказать – когда я коснулся её груди, то чуть на стенку не полез от восторга и удовольствия...

   Она оказала ему честь. И я тоже хотел бы её чести... Что, инженер Майк, завидуешь? В этом случае – да!

   Когда-то давно договорились они с Гришкой – о пикантных или деликатных деталях собственной жизни говорить от близко-знакомого, почти родственного, но стороннего лица. И дали этому парнишке имя Виталя: удобно сваливать всё на младшенького, на братишку, на недоросля... Дойдёт скоро до него черёд.

   Атаман встречался с людьми по роду занятий. Пахал, как чёрт, побочно – от простой корректуры и внештатничества в газетах-журналах до редактуры и обработки чужих рукописей. Зато у него всегда водились деньги.

   Расслаблялся марочным коньяком, втайне от матери и всегда в одиночку, обычно в  мотеле «Стругураш». Садился за руль отцовских «Жигулей» и сразу трезвел. Лазал с фотоаппаратом по горам, от которых он, Майк, однажды сорвавшись со склона, отказался. Боялся он только матери – достаточно ей повести бровью, и он сразу напрягался. Какой-то комплекс беспрекословного подчинения...

   Он пользовался женским вниманием, если хотел. Здороваясь за руку, на едва уловимый миг легонько удерживал ладонь на весу. Мог быть непривычно прям, назначая встречу. Говорил:

   – Вы мне нравитесь и очень красивы. Увидимся вечером.

   Поворачивался и уходил, не ожидая согласия, не слушая возражений, и оставляя, быть может, разборки на потом.

   Это случалось нечасто. Его должно было зажечь – требовалось восхищение.

   Не желал, чтобы угощала женщина – коньяк, вино и конфеты приносил с собой. Если в сезон – то и фрукты, и цветы. Притаскивал Моцарта на магнитофоне. Любил смотреть, как она ест, пьёт, двигается. Чуть ли не извращенец...

   Возможно, прекрасная половина бывала ошеломлена безоглядной атаманской открытостью, а может тем, что за неё уже всё решили, и это действовало магнетически. Но сдаётся – он умел это чувство праздновать.

   Может, кто-то ждёт подробностей? Их есть у меня! – он никогда ничего не рассказывал. Однажды, правда, показал, как известная по фильму о гусарах актриса с улыбкой повела рукой на бар с напитками и сладостями в своём люксе:

   – А тут всего полно!

   Его смутило, видимо, чужое изобилие. И чуть огорчённо обронил – баба как баба...

   II. Театр поднимает занавес, а кто-то познаёт себя

   Эй, Виталя, запомни – женщина это роскошный цветок, привлекающий мужчин!

   Наш Виталя (не забыли ещё, кто это?) впервые поцеловал руку женщине в соплячьем возрасте – соседке по койке в детском саду. Нравилась она смуглостью, подвижностью и головкой как из вороньих перьев. Пусть рука грязная, и кожа горькая – девчонка не утруждала себя умыванием. Но неприятие отсутствовало. С таким же успехом мог бы поцеловать и ногу. Она приняла бы это также благосклонно.

   Телячьи нежности, щенячьи восторги.

   Целовался до одури наш Виталя на новогодней нетрезвянке с комсомольским секретарём Мариной по прозвищу Коза. Потом в институте делала вид, что с ним незнакома. Это неприятно задевало. После всего считал себя Виталя по праву быть ей близким, а она демонстративно ходила всюду с очередным услужливым кавалером, далеко не последним. Больно на неё глядеть. Ухажёры раздражали. Хотелось задать им трёпку. И ей тоже. Снилась она полуобнажённая, сидящая у него на коленях...

   Торжествующе наплывала весна. Из распахнутого окна гремела пластинка «По волне моей памяти»:

   Жить в плену, в волшебной клетке,

   Быть под башмаком кокетки!

   После второго курса поехал Виталя со стройотрядом, и не куда-нибудь, а на край Чукотки, берег океана, прииск Полярный. Отряд был немаленький – сто пятьдесят человек, но девушек всего шесть – четыре отделочницы с рабфака и две поварихи. Да ещё, прикрёплённая к отделочникам, девушка командира отряда – особа неприкасаемая. И само собой девичья нравственность была высокой, а двенадцатичасовая рабочая смена без выходных – тяжёлой.

   Так что не оправдались ожидания у многих. В день отъезда выбрасывали непригодившееся – пол в мужском спальном бараке был усеян неиспользованными, но, для антуража, распакованными презервативами.

   Хорошая была у нас молодёжь, ответственная. Не так ли, Виталя?

   А первый раз с женщиной у Витали не получилось – в институте он этого не проходил. Интересной оказалась молодая дама, искусствовед, красиво говорила. А Виталя опозорился, не донёс. А потом получилось, но, от напряжения, совсем скомкано. А потом вообще не получилось. Всё не так. Лежал, уткнувшись лицом в подушку. Стыдно глядеть ей в глаза. А она лежит, курит и смотрит в потолок; и на её лице ничего не отражается.

   Через два дня она позвонила в общежитие – что не пришёл? Виталя промямлил, краснея и прикрывая трубку от вахтёрши:

   – Я был как-то не очень. Извини. Давай забудем.

   – Ду-рак, – раздельно сказала она и положила трубку.

   Неловко получилось, думает Виталя, она, кажется, переживает.

   А её подруга при случайной встрече, усмехаясь и рассматривая его, сказала – она всегда встречается с молодыми мальчиками. Потому, что они многозарядные. Но ты не беспокойся. Там уже другой мальчик – может быть, лучше стреляет. А то заходи ко мне, потренируешься. И ей отомстишь.

   Нет, спасибо, не надо. Пошёл Виталя своею дорогой. Может, стоит сходить к врачу – конечных дел мастеру. Ведь у всякого мужчины есть свой конец.

   Лысый, конечных дел мастер в белом халате, посмеиваясь, говорит:

   – Ерунда, у меня в юности тоже такое случилось. Вот тебе таблеточки. А сам способ лечения сложный – надо спать в одной постели с женщиной, но – ни-ни! В противном случае всё лечение насмарку.

   Ободрённый Виталя сунул ему в кармашек десятку и отправился к подруге подруги. Вот так и так, больше помочь мне некому.

   – Странный метод, – удивилась она. – Ладно, ночуй, не жалко.

   – А что малышке скажем?

   – Что негде тебе жить.

   И успешно лечился Виталя вплоть до третьей ночёвки; когда проснулся среди ночи, увидел безмятежное лицо спящей молодой женщины, вдохнул её душистое тепло, погладил кожу, и неожиданно подумал – а, чёрт с ним, с лечением. Она только сказать и успела – тебе же нельзя...

   Оказалось – можно, можно и можно...

   А Витале вскоре надлежит на педагогическую практику в райцентр.

   – Не оставляй меня, пожалуйста, сейчас – говорит подруга подруги. – Я только-только глаза открыла...

   – Как-то у нас нехорошо – без любви.

   – Ну что ты понимаешь в любви! Жизнь переменилась. Людям поверила. Вижу тебя – радуюсь. Гадала, за что мне такое счастье?.. – и заплакала.

   Хотелось её утешить, погладить по спине – она вырвалась и ушла в другую комнату.

   Звонит Виталя начальной подруге.

   – Уезжаю на практику. Прошу, побудь с ней рядом.

   – Во-первых, ты мне никто. Во-вторых – я не карета скорой помощи. В-третьих – сам заварил, сам и расхлёбывай!

   – Ты что, мстишь?

   – Нет!!

   Потом пришло письмо со знакомым почерком – поссорилась с подругой, запретила ей звонить и приходить. Пусть не напоминает мне о тебе.

   Дураку привалило счастье. А он не знал, что с ним делать.

   От автора – а Майку надо бы дать слово. Может, что умное скажет.

   ...Мы были шалопаями. Не хотели себя связывать. Не ясно чем озабочены. Нам не нужны были дети, а чужие и подавно. Мы не заслуживали той нежности, которая сыпалась на нас со звёзд.

   Позже встретилось, кажется, у Брехта:

   Когда-нибудь,

   Когда будет время,

   Мы перелюбим

   Всех женщин.

   Передумаем мысли

   Всех мыслителей.

   Вразумим

   Всех мужчин.

   С вразумлением шло плохо. Люди Андропова отлавливали людей в универмагах с вопросом, почему они не на работе. Где-то дули большие ветры, передвигались кадры. Система пыталась провернуть свой громоздкий механизм. Потеряла значение и уже не принималась традиционная отмазка – «У нас есть ряд объективных...»

   Нашей команде досталось задание на запись спектакля «В списках не значился» во Дворце «Октябрь» на гастролях театра «Ленком». Спектакль вначале считался высокоидейным, а потом не пошёл в эфир из-за национальной принадлежности героини. Гринёк вёл переговоры с труппой. Неподалёку от развёрнутого у служебного выхода видеовагена курили две тинэйджерки в ожидании красавца Абдулова. Одна из них щелчком бросила окурок под ноги.

   – Эй, в красном, – крикнул Гриня, – подними окурок и брось в урну!

   – Тебе надо – ты и подыми.

   – Ё... .... мать! – по слогам отчеканил Григорий. – Я тебе сейчас подниму!

   Она подобрала окурок и отнесла в урну.

   Запись вживую удалась, мы стали сворачиваться. А Атаман после абдуловских автографов подошёл к девчонке в красном платье.

   – Какая школа?

   – Вы собираетесь сообщить в школу? – напряглась она.

   – Нет, не собираюсь. Просто интересно.

   – Ну, первая железнодорожная, – неохотно сказала девушка. – Но вы не думайте... У нас хорошая школа.

   – Русский язык Ирина Львовна ведёт?

   Она хлопнула ресницами – да-а...

   – Передавай привет от Григория. Я был у неё на практике.

   – А-а... А вы здесь главный?

   – Нет. Просто помогаю ребятам, присматриваю, чтобы ничего не стащили...

   -...Ты не представляешь, Майк, с каким уважением она смотрела мне вслед...

   Через два дня мы уже записывали с помощью нашего видеовагена, в ещё перестраиваемой Малой студии телецентра, отрывки из спектаклей «Тиль» и «Юнона». Гриша тут же обдумывал будущий о театре сценарий, а я, нервничая, спешно устранял неисправность в нашем изношенном оборудовании, которое уже дышало на ладан.

   Очкастый режиссёр Вениамин тему подхватил и, ссылаясь на якобы сбои при записи, по несколько раз заставлял прогонять сцены; а когда актёры на площадке стали уже вскипать (у режиссёров это называется эмоциональный разогрев), одним махом снял всё.

   Великолепен был Караченцов.

   На радостях всей пёстрой компанией пошли в телецентровскую столовую. Караченцов, обнимая партнёршу за талию, читал экспромтом:

   Быть иль не быть,

   Вот в чем вопрос.

   Оберегать свою свободу

   Иль отдавать супружний долг...

   Было легко. Чертовски нравилась одна девчушка в костюме фламандской горожанки – ладная, звонкая и ясноглазая. Вырезал ей яблоко звёздочкой. Болтали о Москве.

   А это создание вдруг подошло к Грициану и пропело – не покажет ли он ей с подругой город. Во мне всё упало. Гриня, покосившись на меня, сослался на занятость.

   А на обратном пути пел мне уже Грицко:

   – Не кисни. Будет и на нашей улице праздник. Вот, положим, кому-то Жванецкий – сладкоголосый соловей, а кому-то толстый и лысый дятел... Дело вкуса.

   – И кто же из нас дятел?

   – Все мы дятлы, – сказал он. – В постели.

   И пошёл печатать сценарий.

   А я к себе, бессильно ругаясь – Пан атаман Грициан-Практический, голова огурцом, нос картошкой, долбо...

   Но я-то Гришаню знаю – как пить дать уже назавтра покажет друг ситный наш белый город. Справится за неумеху. Или, может, отомстит... Он ей покажет... Уж он ей врежет!..

   Проезжал мимо на служебном микроавтобусе солидарно-смурной Виталя и бросил:

   – Дездемону придушить, а этому оторвать лишнее.

   И кивнул водителю – вперёд!

   Ладно, Майк, тоже мне нашёлся Марчелло Мастроянни. Пусть всем будет хорошо.

   Заинтригованный ситуацией и воспользовавшись отгулом, сходил Виталя во Дворец «Октябрь» на ленкомовского «Гамлета». Она была в своей роли хрупка и трогательна; и звучала как прозрачная и печальная мелодия. Хотелось близко посмотреть в её большие глаза. Для этих глаз пошёл он и на утренний спектакль.

   Утреннее представление поразило. Актёры то ли не выспались, то ли не опохмелились. Виталя догадывался, в чём дело – от щедрот республики театр заливали коллекционным молдавским вином. А эти изысканные вина, если их смешивать, развозят похлеще водки, не говоря уж о головной боли. Захаров с труппой не приехал, а то бы всем мало не показалось.

   Шпага выпадала из руки Солоницина, играющего Гамлета. Когда появилась она, ещё более несчастная, чем вчера, и вообще никакая, Виталя поднялся с места и двинулся к ней. Утренний зал был полупуст. Он остановился у авансцены. Девушка мечты показалась потерянной и чужой.

   Она удивленно посмотрела на него и, кажется, узнала. Он повернулся и пошёл к выходу.

   Будучи командировкой в Москве, видел Виталя её – уже прославленную, с не очень удавшейся, по слухам, личной жизнью – в антрепризе. Завораживающая актриса, и всё ещё красива.

   III. Есть ли жизнь на куличках

   Приезжала неказистая, на взгляд Майка, поэтесса и флейтистка из Красноярска с путевкой Союза Писателей. А Атаман пробил ей прямой сорокаминутный эфир на радио, который сам и вёл.

   – Прикинь, – говорит Гриша, – у неё муж в Москве в аспирантуре. Встречаются два раза в год. Когда она своим контральто читает стихи – это что-то неземное. Хотел бы я положить голову ей на колени, а она бы мне читала.

   – Так ты ей это и сказал, – осенило Майка. – А она ответила, что её коленки уже заняты.

   – А ты, Майк, конечно, уже представляешь её сидящей сверху. И она тебе читает сонет и играет на флейте с голосом.

   – Ну, что-то в этом есть. А как насчёт триады Жванецкого: весёлая, добрая и красивая – так он выбирает свою единственную женщину.

   – Ошибается юморист, – сказал Григорий, – таких женщин много. Вот потому у него изрядно детей. У неё должно быть главное – чистый звук.

   Недаром Гришаню таскали в детстве на уроки скрипки к знаменитому Бейрихману.

   Эту маленькую гришкину скрипочку его мать сохранила, верно, рассчитывала отыграться на внуках...

   ...Поехал Виталя кататься на лыжах в Карпаты. Принесли со склона девчонку – поломала лыжу на спуске. Переохладилась, ослабела, еле говорит.

   Кто-то кричит:

   – Есть здесь врач какой-нибудь?

   Виталя, сам от себя не ожидая:

   – Есть врач!

   Администратор турбазы недоверчиво:

   – Вы врач?!

   – Третий курс мединститута, – небрежно роняет Виталя, хотя у него всего лишь второй курс политеха – а пусть докажут. Видел, правда, как тётка-медик делала пациенту массаж «волной». – Спирт есть?

   Принесли с пол пузырька спирта. Виталя чувствует себя героем в центре внимания:

   – Надо попробовать – настоящий или нет? – Сделал глоток из пузырька. – Да, годится!

   Остальное выплеснул на руки, по тёткиной методе разогрел; знает, пальцы у него сильные. Ожила девчонка, смущённо улыбнулась.

   – Спасибо вам, доктор.

   – Будьте осторожны, девушка, – покровительственно и по-взрослому говорит Виталя, – горы есть горы.

   И всё это под песни Высоцкого из кинофильма «Вертикаль». Катался на лыжах, катался. Видит, все компании по парам разбиваются. А он один. Так и не приведётся, как говорит его дед-матерщинник, «шишку смочить».

   Почти перед отъездом подошла та самая девушка:

   – Я хотела вас поблагодарить. Вы меня не проводите?..

   И отблагодарила в своём домике. А Виталя взял и втюрился, а по терминологии того же циничного деда, «заторчал на ней». Он её вспоминал, писал, приглашал в гости. Она не ответила...

   -...Она-то и подошла в конце заезда, – растолковывал Майк, – чтобы не осталось времени выяснять. Она же рассчиталась за спасение. А то вдруг ещё захочешь.

   – Он её раздел, а она не возражала, – и решил, что жизнь придумана гениально, – хмыкнул Григорий, будучи не в настроении.

   Виталя смотрел по-прежнему недоумевающе:

   – А всё-таки – почему?..

   ...По иронии судьбы девушка в коротком красном платье у Дворца «Октябрь» оказалась дочерью учительской пары, вычислила Гришину должность и телефон, стала по нему сохнуть, проникать на мероприятия, на которые он ходил, и напрашиваться с подружкой на экскурсию по телецентру. Кишинёв городишко не мелкий, но папа девчонки вышел на мать Гриши; Гринёк по этому поводу как раз получил предупредительный втык от матери и указание провести воспитательную беседу; а кратенькую экскурсию осуществить.

   – Знал бы, сам подобрал окурок! Посылаешь человека для его же пользы куда подальше, а он тебе отвечает пылкой страстью...

   Но Гришка выкрутился – экскурсию сбросил на Майка, беседу а-ля Онегин провёл сразу для двух татьян, и намекнул, что одна знакомая девушка в Киеве заканчивает свой медицинский и как только получит диплом, то они сразу... А телефон переставил на стол женщине-коллеге.

   Правда, девушка из Киева была уже врачом, счастлива замужем и водила в детский сад двух близняшек...

   Не слишком ли строго опекала мать Атамана, если Майку не помнится – кроме заезжих блуждающих звёзд – ни одной его девушки?

   Упоминал, кажется, давеча атаманов брат-погодок, что приводил Гриша в гости девушку, скрипачку и солистку из ансамбля «Современник». Но мать промолчала, и девушка больше не появилась.

   Почему это запомнилось? А-а, скрипачка под влиянием истории о запретной любви Гришиного деда-подпольщика написала вальс «Океан нежности», посвящённый, верно, своему другу Григорию, а после расставания порвала ноты. Название вальса, конечно, от Атамана...

   ...Прикомандировала временно родная страна юного инженера Виталю к смежникам, сибирскому оборонному заводу. Никто не хотел из Молдавии ехать к чёрту на кулички.

   – Дельные предложения, – сказал начальник отдела, возвращая бумаги. – Сходи к дежурной телетайпистке, продиктуй ей проект распоряжения. Завтра обсудим на планёрке с главным.

   Чернявая телетайпистка строчит, глазками стреляет. Лето, липой с улицы пахнет. Подмышки небриты, но аккуратны. Линия лифчика через пройму футболки мелькает. Смотреть приятно.

   – Спасибо, быстро как молния.

   – Спасибом сыт не будешь. Может, в кино пригласишь?

   – Ну, приглашу. Можно и в кино.

   А самое ближнее кино в заводском доме культуры по вечерам. И, конечно, свои затесались. И – сарафанье радио: шу-шу-шу – весь завод уже знает.

   В одно мгновение становится Виталя известной персоной. «Кричали женщины: ура! И в воздух лифчики бросали».

   Прибегают подруги:

   – Не упусти, Зина, дурой будешь, он же инженер, а ты только техникум советской торговли.

   И игривые девчонки-монтажницы в цехе, одна другой краше, ему с намёком:

   – А у нас тут ещё мно-ого хороших девушек.

   И подходит к Витале на улице после смены слесарь-сборщик по кличке Полтора Ивана:

   – Слышь, Зинка – моя девчонка. Чтобы на полтора километра близко к ней не подходил, понял?

   – Понял.

   – Не подойдёшь?

   – Подойду.

   Слесарь – раз! – щёлк по носу. Всего-то щелчок, а Виталя уже в больнице с поломанным носом и какими-то трубочками в нём.

   Пришёл милиционер с папкой.

   – Кто это тебя?

   – Никто.

   – А за что?

   – Из-за девушки.

   – Заявление писать будешь?

   – Нет, не буду.

   – Ну, твоё дело. Бывай.

   Выписался Виталя на поправку, снова за дела, и в конце дня заходит к Зине:

   – Пошли вечером в ДК на дискотеку.

   – Ну, пошли. А не боишься, что Ванька ещё раз нос поломает?

   – Боюсь.

   – И что?

   – Попрошу, чтобы что-нибудь другое поломал.

   Она рассмеялась.

   – Ладно, скажу ему, что мы с тобой женимся – будет знать.

   – Не надо, пусть лучше ломает.

   – Как хочешь.

   На другой день подходит Ваня.

   – Ты что, женишься на Зинке?

   – С чего ты взял?

   – Зинка сказала.

   – Пошутила.

   – Слушай, ты, конечно, извини. Не сдержался я в тот раз. А ты без милиции... Может, ещё перерешишь, тогда я на ней женюсь, я же всё-таки первый...

   – Может. Нет, – быстро исправился Виталя, – не перерешу.

   – Погоди, не торопись. Давай зайдём ко мне, посидим, выпьем за Зину, подумаем...

   – Раньше думать надо было.

   А Зина:

   – Ты не расстраивайся. Это я просто так сказала. Раз уж по заводу разошлось, давай заодно и заявление в ЗАГС подадим, чтобы талоны в салон для новобрачных дали. Я белые туфли хочу. А тебе белую рубашку. Потом откажемся. У нас многие так делают.

   – Не нужно мне рубашку.

   – Ты гордый, сразу видать не наш.

   Но туфли всё же купила.

   Зам главного, между прочим, после планёрки:

   – На Зинаиде женишься, говорят?

   – Нет, это Зина назло своему Ване играет... Я просто под руку подвернулся.

   А монтажницы между собой, будто его в цехе не замечая:

   – Такой хороший парень, а какой-то Зинке достаётся. А нас целый конвейер тут: бери – не хочу.

   Собирается уже Виталя домой в головное КБ.

   – Может, всё-таки поженимся, – говорит Зина, – будем как брат с сестрой.

   – Мы уже брат с сестрой.

   – Ну, будем, как родные...

   – Нехорошо, как будто себя обманываем.

   – Я тебе не нравлюсь?

   – Нет, ты ничего. Ты хорошая.

   – Да, многого от тебя не дождёшься. Ладно, скажу Ване, что виновата, нарочно его завела. А брат с сестрой могут на прощанье поцеловаться? Мы же не чужие...

   – Наверное, могут.

   – Ну, тогда прощай.

   Обвила голову рукой и прильнула к губам. Целовалась – будто на смерть шла!

   Кровь бросилась ему в лицо. Еле устоял на ногах.

   – Ты что, мальчик? – лукаво прищурилась она.

   – Нет, – сказал Виталя, обретая дыхание.

   – Жаль. Я бы тебя научила.

   И ушла, не оглядываясь...

   -...Что ж ты так? – спрашивает юнца Виталю по возвращению Григорий.

   – Сам не понимаю, не стояло на неё, и всё.

   – Это не у тебя не стояло, – говорит Майк, – это она колебалась.

   IV. Пахнут духи не по делу, и слышится гул истории

   На киевских курсах переподготовки инженеров, где занимался наш Виталя, цвела меж курсантами Наталья. Про неё ходил стишок, ею же и пущенный:

   Прилетит к нам Наташка

   В голубой комбинашке,

   И бесплатно покажет стриптиз...

   Там имелось что показывать – всё на месте. Нравилась она многим, а ей Виталя – раздолбай небесный.

   Числилась она разведёнкой – оказалось после свадьбы, что муж импотент. Называл он её ласково и бил в попытках возбуждения.

   В последнюю ночь на курсах трёхкомнатную секцию Виталя в общежитии заняли прощающиеся пары. Деваться некуда, и Виталя оказался с Натальей в маленькой соседней комнатушке на две кровати.

   Она травила солёные шутки-прибаутки, оказалась общительной и опрятной, с тонким, едва уловимым свежим запахом, но загадала ещё в юности, что первый мужчина будет у неё муж, и уж тогда ему придётся на ласки стараться. Так и не передумала – голубая мечта.

   Married or Nothing! – понял Виталя. Он не собирался её агитировать – нет, так нет. Старший коллега Афанасий наставлял его по слабому полу – жениться необязательно, но спать ты обязан. Он решил последовать его совету, поцеловал, сказал, что страшно устал и должен выспаться, лёг и заснул. Она не спала, а утром, когда разъезжались, плакала. Кажется, Виталя чем-то её обидел. Вспоминал алую вышивку на белой ночной рубашке...

   -...В самом деле, «ночь без милосердия», – задумался Атаман. – С обеих сторон.

   – Оставил бы ей мечту в неприкосновенности и подарил бы ночь поцелуев. Зацеловать и пусть вспоминает, – добавил Майк.

   ...Идёт Виталя к Майе, приме русского драмтеатра в Кишиневе: журналистская практика – взять интервью у известной личности.

   – А-а, молодой человек!.. Ваша мать звонила. Только предупреждаю: станете задавать скучные вопросы – выгоню! Начинайте.

   – Хорошо. А если вы станете давать скучные ответы?

   – Каков вопрос, таков ответ. Начинайте.

   – Вы не заметили, что я уже начал. Пожалуйста, не курите в моём присутствии. Я не курю.

   – Мал ещё указывать. Здесь артистическая гримёрная, а не ресторан высшего разряда!

   – Ладно. В театре завтра выходной. Завтра в семь часов вечера в ресторане «Интурист».

   – Командовать вздумал, сопляк! Да я сейчас твоей матери...

   А Витали уже и след простыл.

   Она пришла в четверть восьмого. Недоумённо оглядела зал и подозвала метрдотеля.

   – Ваш столик в углу с цветами, а молодой человек наблюдает за вами с балкона...

   А по ступеням уже спускается Виталя с репортерским магнитофоном на ремне.

   – Вы расскажете всё, что мне нужно.

   – Люблю наглых. Расскажу, малыш, но сначала ты о себе – об увлечениях, привычках, девчонках...

   ...Не обманывайся, ты не в моём вкусе, не говоря уж о твоей матери. Мне нужны попроще, чтоб послать человека в задницу, а он не обиделся, и так же дружил. С тобою надо выбирать, что сказать. Приходится думать как бы за двоих. Зато слушать ты умеешь.

   ...Зло берёт, он уже два месяца как меня оставил. И не понимаю, почему. Прихожу – ни записки, ни его вещей. Поговорил бы, объяснил, я бы поняла....

   – Майя, дай, пожалуйста, ключи от квартиры на полчаса. Попрощаться надо с человеком, уезжает по распределению...

   – Что можно успеть за полчаса. Женщину надо смаковать, как драгоценное вино. Даю тебе три часа... с половиной.

   – Как замечательно, Майя, ты играла Настю в «На дне»! Публика аплодировала стоя.

   – Я знала, что ты в зале. Это был мой подарок тебе, малыш.

   – Ты играешь женщин сильной, широкой натуры. А твой студент-дипломник, которому ты сдала комнату, пользуется тобой. Ему готовят, обстирывают, с ним, наверняка, спят, а он даже не платит за комнату. Потом получит диплом, женится и бросит тебя.

   – Я знаю. Но я живу сейчас. Что будет, то будет.

   – Но он тобой нисколько не дорожит.

   – Я делаю это для себя.

   – Прощания закончились, малыш; твоя мама запретила давать тебе апартаменты.

   – Майя, зачем ты ей сказала?

   – Она спросила, а я врать не умею, особенно твоей матери – она мне голос вернула.

   – А как же ты на сцене играешь?

   – Это мне запросто, там я другой человек. Мне не надо, как Смоктуновскому, неделю входить в образ. Я выбегаю из-за кулис – и я уже не я, а намного лучше...

   Не стоит, думает Виталя, докладываться суровому Реввоенсовету – с его-то стороны никаких поползновений. Ну, что там сообщать: что может она два часа говорить о театре – успевай только задавать наводящие вопросы... И так ясно:

   «– Ты при встрече целуешь её в щёчку? – удивится Атаман. – Да кому бы в Кишинёве такое снилось!»

   «– Женщина-друг это всегда приятно, – подключится Майк, – а то, что у неё есть грудь, вдвойне приятней!»

   -...Тебе, Майя, достаточно только любому мужчине подмигнуть... И он скажет: «О, Донна Роза! Я старый солдат и не знаю слов любви...»

   – С женатыми я не связываюсь – детей жалко. Театральные мне надоели: всё время о театре и вокруг театра. Хочется простого, живого человека. А, может, мой дипломник захочет ещё и кандидатскую диссертацию написать?..

   – Что-то я за тебя переживаю, Майя.

   – Это потому, что мы одной породы. Не беспокойся, я выстою.

   – Я приготовлю кружевные платочки. Поплачем вдвоём.

   – Ты славный, малыш. Тебя хочется обнять, но сдерживаюсь. Надо пристроить тебя в хорошие руки.

   – Нет, скорее, в хорошие ноги.

   Баллада об одиноком брательнике, написанная Григорием

   "Славно жить Майку с домовитой женщиной. Тепло, уютно, спокойно. Ухожен, обглажен, накормлен. А дел-то мелочь – ковёр пропылесосить, да мусорное ведро вынести. И Гошку из садика забрать. От этих радостей всё в охотку.

   – Дядя, а вы к нам надолго?

   Это Гоша говорит. С Гошкой в воскресенье в парк, на качели, на карусель.

Надолго, малыш, надолго. Всё путём. Славно жить, хорошо дышать.

   И говорит технолог Даша:

   – Ты извини, муж из плавания возвращается...

   – Как?! Ты же говорила, у вас уже всё раздельно.

   – И я так думала. Пока он там – кажется, что всё раздельно. Когда здесь – что вместе.

– Но так же нельзя. Я же не дежурный матрос...

   – Тебе не понять... Я месяцами одна, голова слетает. Я что хотела – чтоб кто-то рядом, чтобы не пропасть.

   – Но двое мужчин у женщины...

   – Что – двое? А если пять, а если больше... Не тебе меня судить.

   И вот бог, а вот – порог. И идёт братишка Майк под военный оркестр по главной улице, и сидят на лавочке двое свободных от службы собратьев.

   – Как жизнь молодая? – начинает Григорий.

   – Летит.

   – По морям, по волнам? – вступает Виталя.

   И получает за это поджопник."

   ...Если местом встречи выпадала гостиница, атаман Грициан со значением вытаскивал журналистское удостоверение, благо корочка красного цвета, и можно не уточнять, а уж пятёрку дать для него было без проблем.

   Пусть Гришане приходилось договариваться и совать рублики. Пусть отчёты о его встречах, без сомнения, поступали в молдавский КГБ. Но что с того – у него не числилось родственников за границей, он не собирался уезжать, не якшался с диссидентами, и, вообще, по работе занимался «коммунистическим воспитанием» молодёжи. По парткомовской линии уцепить его было нельзя – он отклонял все предложения о вступлении в партию под предлогом свой неготовности и колоссальной ответственности этого шага.