Текст книги "Катаклизьма. Сетевая Сага."
Автор книги: Михаил Горшенин
Жанр:
Эротика и секс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
– Юленька, милая Юленька, – вглядываясь в томные, с бархатной поволокой, глаза лежащей рядом, в постели, женщины, благодушно размышляет вслух Исидор Петрович. – Ты доверилась мне, даровала мне себя, и я, в меру сил своих, принял твой сладостный дар, – я не мог не принять его! Ведь я, Исидор Петрович то есть, – мужчина! Этим сказано всё! Ни добавишь тут, ни прибавишь, ибо так оно всё и есть, – никак не иначе!..
...Потаённая комната – великая гордость Исидора Петровича! в недельный срок успел-оборудовал! из кожи вон лез! приналёг да и сделал! – погружена в полумрак. Лишь три свечи над изголовьем широкого, от стены до стены, ложа, – и только-то. Три огонька, два об нажённых тела, тихий джаз и, по - черепашьи ленивое, неторопкое, течение времени...
***
А погодка испортилась... Набежал ветродуй, – зябкий, пронизывающий; искудрявился серыми тучами небосклон; солнце, ещё мгновение назад осыпавшее золотом землю, пригорюнилось и пропало, – как и не было его, – упрятавшись за свинцовой пеленой туч и вуалью водяных капель, хлынувших на землю. По заваленному опавшими листьями тротуару пугливой мышью затрусил, тихонько – почти бесшумно – шурша, мелкий секущий дождь. Чёрными пятнами заблестели повсюду лужи. Быстро, на удивление быстро, меняется в осеннюю пору погода!
Откуда-то взялась, подойдя вплотную к зданию офиса, жалкая облезлая сука. Дрожащая, тощая, – рёбра так и прут наружу, – она присела у входа и, задрав грязную, исполненную тоской гноящихся глаз, морду к окнам второго этажа, обречённо завыла: «У-у-у... У-у-у...», – тонким, голосистым, режущим душу воем, – будто на чью-то головушку буйную заклятье жуткое насылала! Тотчас по соседству возник – по следу прибрёл хромоножка! – лохматый весёлый кобель, куцый, с торчащим из зада обрубком хвоста. Придвинувшись к суке, он сунулся влажной пуговкой носа ей в бок, обнюхал, и, вникнув, как видно, в её состояние духа, сердито взбрехнул, а после и вовсе зашёлся злобной – ав! ав! – собачьей тирадой.
У суки было сопрано, у кобеля – тенор: дуэт сотворился достойный! Услышишь, – уши отвалятся напрочь!
«Гы-ы-ы!»
Змеясь изгибами, рисуя петли среди луж, колонна слесарей, с «Профессором» во главе, неспешным ходом подступила, наконец-то, к зданию офиса и стала лагерем метрах в десяти левее от входа, – аккурат под окном, за которым, всё ещё счастливый, приникнув жадными устами к разбухшему соску секретарши, в это же самое время почивал на лаврах в элегантном, телесного цвета, костюме Адама удачливый покоритель женских сердец, краса и гордость железных дорог, отец-командир Исидор Петрович, «шустряк».
Косясь на незваных, решительного вида, пришельцев, волками зыркающих (глаза – ножи!) по сторонам, сука с опаской примолкла. Да и кобель, умудрённый годами, затих, наблюдая.
С приходом гостей атмосфера заметно сгустилась: гнетущая серость извергающего мокротную слизь неба, осенний, промозглый, могильно-холодный ветер, шелест палой гниющей листвы, влажно-чёрный, взрытый омерзительными струпьями луж, асфальт, – всё это, сложившись в безобразную, до безумия мрачную, картину, так и дышало нервозностью, предвещая близость чего-то гнусного, паскудного, мерзопакостного.
Взмывший в воздух гаечный ключ, запущенный кем-то из слесарей – психанул человек! сдали нервы! – не застал шелудивую пару врасплох. Бешено замолотив лапами, псины сорвались с места и, стремительно набирая ход, в мгновение ока исчезли за углом ремонтного цеха. Ключ же, щедро осыпанный матюгами, так и не добравшись до мишени, упорхал незнамо куда. Да и хрен-то с ним! Не до него! ЕСТЬ ДЕЛА ПОВАЖНЕЕ!!!
Рёв – «у-лал-ла-а-а-а! у-лал-ла-а-а-а!» – раздираемых яростью глоток секанул сжавшийся в бесплотный, заледенелый от ненависти, комок, воздух. Гайки, болты, винтики, шпунтики, взметнувшись вверх увесистой массой стылог о равнодушного железа, – стрелки метили в окно, – в один миг домчались до цели. Стекло, звонко хрупнув, разбившись, брызнуло тысячью осколков в рокочущую у подножия стены хмельную, бурливую, разгульную толпу слесарей. Слесаря одобрительно, с матерком, загалдели, придя в неописуемый восторг от собственной меткости и, будучи в высшей степени довольными собою, продолжили успешно начатый обстрел, активно опорожняя тележку с боеприпасами. Половина боевого запаса тут же, горошком шваркая кверху, в два счёта, как по щучьему велению, перекочевала сквозь утративший стекло оконный проём в кабинет Исидора Петровича, завалив пол грудами ржаво-железного хлама. Грохот от беспрестанно влетающих в комнату снарядов был столь силён, что сравнить его возможно только с гулом ветхозаветных библейских труб, – тем устрашающе-грозным гулом, от которого враз рухнули, не выдержав его, древние стены достославного города Иерихона! А тут, вдобавок, ещё и задорный мат, русский разухабистый мат, ядрёным колобочком катался по комнате, – рождённый в бушующей толпе слесарей и вброшенный сюда, внутрь, с мокрой дождливой улицы волной холодного воздуха!
Шумно, однако!!!
«Гы-ы-ы!»
Да не везде-е-е, где вздумается!!! Кхе-кхе! Не везде-е-е!!! И не во вся-а-а-ком месте!!! Ох, не во вся-а-а-а-ком-м-м-м-м-м-м!........
Вот и в это, полутёмное, помещение, – тайное! вход в него упрятан от чужого зловредного глаза громоздким, внушительных размеров, шкафом! – не доносится ни звука! Ни единого звука! Там, снаружи, за шкафом, – свистопляска, кавардак!, а здесь, в полутьме – тишина, покой, довольство и безмятежность. Уж сколь ни чуток на ухо наш дорогой Исидор Петрович, сколь ни слуховит, сколь ни оглядчив в стремлении своём знать по мере возможности обо всём, что только ни деется на возглавляемом им предприятии, а всё ж таки не уловил груздеподобными ушами-локаторами даже мало-мальского шороха! Да ещё и вздремнул, ко всему прочему, изрядно подуставши – ну не машина же он, в самом деле! живой человек! – от страстных постельных игрищ с любвеобильной Юленькой, – эх и гладкая ж баба! азартная! ненасытная! – свернувшись уютным, будто древесный червячок, калачиком в её цепких объятиях.
Спит себе Исидор Петрович, всхрапывая и присвистывая.
Буянят в отдалении – не у чёрта ли, на рогах его богомерзких? – донельзя обозлённые слесаря, надрывно взлаивая пьяной матерщиной.
Спит красотуля Юленька, – обворожительно нагая, мягкая и тёплая, – морща во сне аккуратный, будто резцом точёный, носик.
Хлещет дождь на серо-печальной, больной осенью, улице.
Сонное царство – дрёма дремучая! спячка тягучая! – в потаённой, надёжно отгороженной толщей стен от внешнего мира, комнате!
«Гы-ы-ы!»
***
М ежду тем на борту корабля всё давно и коренным образом поменялось: здание, неистово атакованное одуревшими от злобы слесарями, напиталось унынием и страхом. Привычный ход вещей расстроился, уступив место повальной неразберихе. Умами обитателей кабинетов прочно, что , в общем-то, легко объяснимо, о владела паника . Да и как тут не запаниковать? Как не поддаться паническим настроениям, ежели в памяти у каждого, при должности, лица намертво засела та возмутительная и одиозная – прах её возьми! – катаклизьма, что учинилась расшалившимся людом, слесарями и их подлипалами локомотивщиками, всего-то две недели назад! Ить по сю же пору от одного лишь намёка о той катаклизьме треклятой, дрожь до нутра пробирает и волосы дыбом встают! По сё время – пропади ж оно пропадом! – от конфуза срамного в себя не пришли! Чухались-чухались, да всё же никак, до сих пор, не прочухались!
А тут, на дворе, за окном – нате-ка вам! здрасьте, пожалуйста! – новый пожар, новая смута!
Суровые будни!
Суровая жизнь!
Суровый народ!
Путь-дорожка – сурово железная!
«Гы-ы-ы!»
Чёрной копотью вьются неприятно -шаткие мысли в головах бюрокра тов, погремушкой поганой стучат да постукивают, стучат да постукив ают: препротивно-то как, мама рО дная! Фу ты, ну ты! Тьфу!!!
«Гы-ы-ы!»
***
Д ела позабыты, оставлены; рабочие места – точно ветром былинку с них сдуло! – покинуты; узкий, тесный коридор офисного здания полнёхонек до смерти перепуганным, перешедшим на осадное положение, персоналом. Шум, гам, суетня (естественное состояние толпы в минуту опасности!) превалируют, правя свой уродливый бал над визжащими, сбитыми в кучу стадным инстинктом, людьми. Вскрики, плач, истерический хохот, кашель, сморкание, квохтанье, надсадная рвота, хрип и оглушительно-отчаянный, забивающий собою всё остальное, ор зашедшихся в мучительной судороге глоток – невыразимая мешанина всяческих звуков присутствует в коридоре, свидетельствуя тем самым о глубине и силе того ужаса, что, усердием ставших на тропу войны – не стерпела душа! на простор пошла! – деповских слесарей, охватил бюрократов! Ровно камень на сердце налёг! Тяжеленный!! Пудовый!!!
«Гы-ы-ы!»
Не утратило присутствия духа лишь одно человеческое существо изо всей этой, похоронно воющей , наложившей в штаны административно-бюрократической массы. Существом этим был кадровик Гордей Михеич – плешивый коренастый мужичонка с набрякшими как у запойного алкаша подглазьями, в сером – в яблоках, кхе-кхе! – костюме чехословацкого кроя. Плюгавец! – так когда-то метко прозвали сего мужичка среди невоздержанной на язык железнодорожной братии. Вот он-то и привнёс в грустную атмосферу повального страха толику бодрящего оптимизьма.
Сей Плюгавец, озабоченный непреодолимым желанием спасти свою драгоценную шкуру, тихонечко, стараясь не обращать на себя ничьего внимания, дабы ненароком не увлечь за собою воющую людскую массу, пробрался к лестнице, спустился на первый этаж (по морской терминологии – в трюм) и подошёл к ведущей на улицу двери, намереваясь как можно быстрее улизнуть с терпящего бедствие офисного корабля, атакованного злющими, свирепо настроенными слесарями. Да ин не тут-то было!!! Уже и за ручку ухватился Плюгавец; уже и повернул её, сдвигая в сторону язычок замка; уже и дверь слегка приотдалась, открывая взору дорогу на волю, – да тут же, лапуня, с грохотом и захлопнулась!!! Это охваченный смертной дрожью Плюгавец, чей взгляд поначалу скользнул по грязно-чёрной рвани одежд, залИ тых дождём, а после того упёрся в исполненную уверенной мужской силы физиономию стоящего у входа, в окружении свиты из отборнейших головорезов, «Профессора», захлопнул её и – благодарение Богу! – успел, ко всему прочему, привести в действие многочисленные запоры, преградив тем самым путь атакующим вовнутрь.
Вот же гримасы Судьбы! Диву даёшься тому, от каких мелочей зависят порою и благополучие и душевное спокойствие людей! Ставлю читателей в известность о том, что деповские слесаря допустили (конечно же невольно, по незнанию, по душевной своей простоте) величайшую, должно быть, в своей жизни ошибку. Историческую ошибку!!! Суть же её такова: во всё время, что было истрачено ими на обстрел кабинета Исидора, отца-командира, Петровича, наружная дверь (крепкая, металлическая! такую на раз не сокрушишь!) офисного здания оставалась НЕ... ЗА... ПЕР... ТОЙ!
«Вау-у-!!!»
Что же касается той бестолковщины, что имела место в среде офисного планктона, лишённого (за отсутствием Исидора Петровича) должного управления, то, к стыду празднующих труса бюрократов, никто из них так и не удосужился припомнить о необходимости держать вход в подверженное нападению здание наглухо и надёжно закрытым!!! Воистину, само Провидение, в лице кадровика Гордея Михеича Плюгавца, подсобило защитникам атакованной цитадели твёрдо удержаться на занимаемых позициях !!! Да только надолго ли, кхе-кхе? Надолго ли???
***
Д верь задрожала – ходуном родимая пошла!!! – под градом сокрушительных ударов тяжеленных, будто свинцом налитых, кулаков.
– Открывай, Михеич! – пьяно неслось с мокрой заплаканной улицы. – Принимай гостей! Хлебом-солью привечай, гадёныш ты канцелярский! Да пивка ведёрочко неси, никого не обнеси!!!
«Гы-ы-ы!»
Устрашась, – а ну как не выдержит дверца! – Плюгавец порскнул в сторону и, будто трепетная лань, учуявшая запах несущего смерть плотоядного зверя, тут же и ударился в бега: перепрыгивая разом по три ступеньки, понёсся, вывалив из пересохшей пасти язык, на второй, – от греха подальше! – за пруженный боязливою толпой железнодорожных бюрократов, этаж.
Добротно слаженная, входная дверь однако устояла.
«Тащите лом, ребята!» – такими были последние слова, что донеслись до слуха сбежавшего кадровика. Произнёс же их, угрюмо хмурясь, оттого что мучительно иззяб в студёной осенней мокряди, не кто иной как «Профессор», ведущий в сей миг подуставшие полки слесарей в их последний и решительный бой...
***
Т ем временем вой защитников здания прекратился и Гордей Михеич застал людей, по своём возвращении, в совершенно ином положении. Как бы ухватившись за последнюю соломинку, что даётся милостивым Богом каждому утопающему, люди наконец-то самоорганизовались и чинными рядами, старательно соблюдая субординацию (впереди – более важный гусь, за ним – гусь чином помельче) двинулись всею массою в левую сторону коридора, – туда, где имел место быть начальственный кабинет Исидора, отца-командира, Петровича. Сработало простейшее и древнейшее правило: массе в лихую годину должно иметь руководство, а иначе – кердык! Вот к нему-то, к руководству, и направила свой путь, в надежде на лучшее, упавшая духом, подавленная, людская офисная масса!
Плюгавец не замедлил влиться в ряды идущих – «Куда все, туда и я!» – и смиренно поплёлся, влекомый толпою, в нужном толпе направлении.
Чудовищной силы грохот неожиданно прокатился по всему зданию, встряхнув его до самого основания! То известил о себе осаждённых защитников офисной цитадели, взятый в крепкие, бугрящиеся сталью мускулов, руки предводителя слесарей, лом, найденный одним из воинов в кочегарке, и доставленный им к месту сражения.
Вгрызаясь остриём в жалобно звякающий металл, лом мгновенно изрешетил входную дверь множеством отверстий. Всем – и «Профессору», и его не в меру возбуждённым, в изодранных рубищах, бойцам – стало вдруг ясно, что жить ей осталось недолго: ещё усилие – и дорога к победе будет открыта! Торжествующий рёв грядущих победителей пронизал округу.
Сердца защитников цитадели, учуявших близость катастрофы, содрогнулись. Объятые ужасом люди, точно подстёгнутые больно жалящей плетью, тут же, с места в карьер, что было мочи рванулись к цели своего движения. Вой возобновился. Плюгавец, сбитый с ног обезумевш ей, потерявшей остатки рассу дка тол пой, плакал, распластанный на полу, корчась в луже собственной крови, смятый и растоптанный пронёсшимися по его телу офисными работниками.
Воющие люди сгрудились наконец у начальственного кабинета, но дверь в него – увы! – оказалась запертой...
***
Г осподи, до чего же прекрасен твой мир!.. Сколь чудесно смешение красок!.. До чего хороша до самого края полная жизнью земля!.. Сколько звёзд изумрудных лучится ночью в бархате неба!.. Сколько песчинок покоится в бездне ужасной у моря на дне!.. Сколько девушек... юных и чистых... томится... унылые дни коротая... без... мужика... – дума ет, очнувшись от долгого сна, лежащий – лицом к лицу – в обьятиях разоблачённой до её натурального вида Юленьки, настроенный на выс окий лад Исидор Петрович. Праздн отекущая мысль его философически блуждает в тёмных закоулках только что пробудившегося сознания, то стремительно продвигаясь вперёд, то притормаживая, отдыхая...
Отгоревшие свечи, дотоле дарившие комнате магию огня, теперь замещает ночник, приглушённо светящийся со стены. Вглядевшись на миг в очаровательное личико такой родной, такой близкой к нему – тело к телу! – всё ещё спящей женщины, Исидор Петрович продолжает своё размышление:
– Сколько девушек... юных и чистых...– тут он, не удержав позыв, широко и белозубо зевает и вновь углубляется в беспокоющую его мысль, – ... много девушек юных и чистых... коротает унылые дни... коротает их...! – здесь Исидор Петрович начинает ворочаться, в низу его живота пробегает, об - дав его жаром, зудящий бесёнок, однако же он, найдя в себе силы, заканчивает: – ...много девушек юных и чистых... коротает унылые дни... – и теперь уже вслух, громко, с прорезавшейся в голосе болью, – БЕЗ МЕНЯ ..!
БЕЗ МЕНЯ ...!!
БЕЗ МЕНЯ-Я-Я-Я-Я-Я......!!!
...А-А-А......!!!!!!!!!
«Гы-ы-ы!»
– Что с тобой ? – подала голосок разбуженная гортанным вскриком Юленька. – Не пугай меня, Исидор!
Вместо ответа Исидор Петрович протягивает длань в её сторону и, мягко коснувшись сдобных, с изюминками вздутых сосков, булочек, нежно гладит их, одновременно с тем облизываясь, точно вороватый и наглый, учуявший близость сметаны, кот.
Будто током пронзённая от ласки его, рыжаво заросшей грубым жёстким волосом, руки, Юленька взопрела: поры её молочно белеющей кожи изошлись росинками будоражащей нюх влаги. Стон сорвался с пухлых, рдеющих, как соком граната налитых, губ.
Нервы Исидора Петровича – "Эх и баба же! Ба-а-ба! Заводится с полоборота! За уши от этакой сладости мужика не оттащишь! – тотчас же сдают: не выдержав бурного натиска всепобеждающей женской природы, он, рыча от происходящего в нём небывалого по силе подъёма души, вновь, в который уже раз за бесконечно длящийся день, крепко, по-мужски, обхватывает покорную его воле секретаршу и воедино сливается с нею по самое не могу. Болтанка, качка двух тел беспокоит мягкое, отозвавшееся скрипом ложе...
«Гы-ы-ы!»
***
Л ом, дырявя ненавистную дверь, уверенно делает своё разрушительное дело, капля за каплей приближая прорыв наступающих за линию фронта. Металл рвётся, лязг нарастает. «Профессор», разгорячённый, весь в облаке исходящего от него пара, долбит, не зная передышки. Искры, высекаясь, светляками взлетают из-под лома и тут же гасятся моросью...
Стенания защитников здания крепчают...
Час расправы надвигается с пугающей быстротой...
Да воздастся каждому по делам его... по грехам его!..
«Гы-ы-ы!»
***
П лоть двоих, порядком изнур ённая, надсаженная, пресытил ась на ко нец- то хм ельным дурманом любовных утех.
Исидор Петрович и Юленька, мужчина и женщина, закрыв глаза и ни о чём не думая, теперь тихо и бесстрастно возлежат рядом, переводя дух и приходя в норму. Ровность дыхания с каждой минутой восстанавливается, сердцебиение делается ровнее и ритмичнее, потоотделение уменьшается...
Властитель порока Эрос [1] отвешивает, за ненадобностью, прощальный поклон и уходит восвояси, – куда же точно, нам, простым смертным, знать о том – увы! – не дано...
___________________________________________
[1] – Эрос – в греческой мифологии бог любви.
___________________________________________
***
В згляд карих глаз скользнул по циферблату настенных часов... «Однако! Подзадержались что-то мы сегодня... засиделись... Шесть вечера на носу!»
Досадуя на проволочку, – «А всё Юленька, умница-разумница моя... Её стараниями...» – Исидор Петрович разжавшейся пружиной вскакивает с ложа. «Собирайся и ты, Юленька!» – не терпящим возражения тоном – в нём опять проснулся строгий и взыскательный начальник! – командует он подчинённой ему сотруднице и следует к выходу.
Юленька, эта нагая, вся в ореоле неизъяснимой прелести, волшебница, капризно морщит губки и продолжает лежать, потягиваясь всем своим, исполненным любви и юной свежести телом: желание оттянуть время, понежиться хоть сколько-нибудь ещё, чуть-чуть, самую малость, приковывает её к постели прочными узами.
– Вставай, лежебока! Вставай! – громкоголосо рвёт горло, на мгновение обернувшись назад, Исидор Петрович и, уже мягко, просительно: – Не до ночи же куковать на работе... Отпахали своё! Пора бы уж и честь знать!
«Гы-ы-ы!»
Белокожая, румяная, глазастая, грудастая (не девица, – малина ягодка да и только!), Юленька вняла всё же начальственным мольбам Исидора Петровича и, распрощавшись с милым сердцу лежбищем, пристроилась в затылок идущего к выходу руководителя. Налитые, упругие груди её, вальсируя, подрагивают в такт шагам.
Там... в кабинете...
...куда правят свой путь эти голые люди...
...их ждёт не дождётся...
!!!...одежда...!!!
«Гы-ы-ы!»
Почтительным лакеем крутнувшись в шарнирах, шкаф легонько отхо дит от стены, пропуская уходящую пару в границы внешнего мира...
Москва – Париж – П ЕТРОЗАВОДСК – Пальма де Май орка;
2009 – 2012 г.г.
(кхе-кхе)
ПРИМЕЧАНИЕ – все события, изложенные в тексте, а также действующие лица, изображённые в нём, являются выдумкой автора. Любые совпадения с реальными лица ми (слесарями ли, локомотивщиками ли, отцами ли командирами) , а также реальными предприятиями (всевозможными локомотивными депами Расеи и Карелии ) совершенно случайны и не имеют под собой никаких, абсолютно никаких, в натуре!, оснований. Воть!
