Текст книги "Катаклизьма. Сетевая Сага."

Автор книги: Михаил Горшенин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

«Дык надо попросить их в другое место перейти!»

Уже просил.

«Тогда предупредить надо: вежливо, но с угрозой!»

Уже предупредил.

«Дык что же? Без результату?»

Как с гуся вода!

«Тогда надо бросить в них гранату!»

Гранату? Кхе-кхе! Хорошая мысля! У меня как раз клёвая эргэдэшка завалялась, знакомый десантник подарил на день рождения. Щас я этих козлов приструню!

Пш...Пш...Ба-бах!!!

Ай, как нехорошо получилось!

«А что такое?»

Дык всё же окно мне забрызгали козлы эти сукровицей и мозгами!

«Гы-ы-ы! Десантникам – решпектище!»

Ну да ладно, потом отмою. Итак, какие там ко мне претензии-то были? Чего там от меня хотели?

«Дык третью версию бы!»

Ах, да... Знаете что, я вами просто поражаюсь! Ну неужели трудно самим догадаться? Ведь мы же с вами продвинутые, реальные пацаны!

«Гы-ы-ы!!! Так оно и есть. Стопудово!»

А вам всё разжуй, да с ложечки подай. Вот возьму и не скажу ничего больше, сами мозгами шурупьте!

«Ну, пожалуйста...»

Не скажу!

«Хорош как девочка ломаться!»

Сейчас обижусь!

«Ну, пожалуйста...Уважьте...Просим...»

Сильно просите?

«Сильно-пресильно!»

Ну, чёрт с вами! Так и быть, уговорили. Давайте-ка в таком разе покумекаем чуток, подвергнем, так сказать, всестороннему анализу ту противоестественную производственную ситуацию, что возникла как чирей в результате случившегося с Пелагеей Григорьевной чрезвычайного происшествия. Вот я хочу у вас спросить: что мы имели на тот момент, когда парламентёр Исидор Петрович мужественно предстал перед народными очами?

«А что?»

Это я у вас спрашиваю.

«Ну, была заварушка».

Так, правильно. А об чём это нам говорит?

«Ну, что процесс не в ту степь завернул».

Ну что ж, неплохо, неплохо... Я бы только вот ещё что добавил: ситуация была, скажем прямо, аховая. Образно говоря – усушка, перегар и утруска. Полное безобразие то есть. Полнейший раздрай в коллективе! Как мы помним, поначалу слесаря и локомотивщики сцепились меж собой как мурзик с бобиком: первые пытались обвиноватить насчёт Пелагеи Григорьевны вышестоящее руководство, вторые же косились на первых. Далее и те и другие, найдя общий язык, порешили всё ж таки навешать всех бобиков на своих же на отцов-командиров. И тут я спрашиваю: к чему при таком раскладе должон стремиться хороший отец-командир?

«Дык к чему же?»

К порядку и ещё раз к порядку! А вот какими средствами – вопрос на засыпку – его, порядок то есть, было бы можно обеспечить?

«Может жОскими мерами?»

По сути верно, но только не в нашем случае. Какая могёт быть строгость, когда в вас, извиняюсь, булыжник летит, а вам дозарезу нужно незамедлительно восстановить производственный процесс? Из-под палки за полчаса никого не заставишь засучить рукава и взяться за дело. Так что жёсткие меры здесь не прокатят!

"Дык может тогда чаепитие устроить совместное

и каждому дать пряник тульский медовый?"

Долгая песня. Этак до вечера чаи гонять придётся и всё без толку!

«Дык что же делать-то?»

А разве не ясно?

«Нет!!!»

Кхе-кхе! Да это ж выеденного яйца не стоит!

«Ой-ли?»

Да-с! Не стоит!

«Брехня!»

Ей-богу не вру! Есть тут одна хоть и маленькая, да хитрая фишка.

«Что за фишка такая?»

А вот какая: надобно тень навести на плетень. Всего и делов-то! Перевести стрелки надобно, вот чего!

«Стрелки?»

Да-с, именно так! Перевести стрелки и направить вагон с общественными суждениями прямёхонько в тупик, а ещё лучше – к обрыву, и пущай себе валится под откос, туда ему и дорога!

«Гы-ы-ы! Ловко!»

Сразу скажем, что Исидору Петровичу, парламентёру милостью Божией, удалось только в тупик всех завлечь, что тоже само по себе не мало. В этом-то тупике все тут же и отупели, и только глазами хлопали, на Исидора Петровича-то глядючи. Ох и шельма этот Исидор Петрович, ох и шельма! Вот вам речуга его, кою он перед народом толканул:

«Вот, что скажу я вам, братцы. Вот вы за Пелагею Григорьевну на нас, на руководство своё то есть, обиду возымели. Да только цветочки всё это, а будут сейчас вам и ягодки от меня. А и что же вы молвить будете, братцы, в том разе, ежели я, Исидор Петрович то есть, скажу вам, что с Пелагеюшкой, к примеру, я-то самолично и накуролесил? Допускаю такой факт, хоть и скрипя сердцем, но допускаю, потому как по неопытности или же по неосторожности с кем только и как только не случается оказия всевозможная. Особливо подчеркну, что всё вышеизложенное мною есть мимолётное моё допущение, игривость мысли, так сказать, полёт фантазии. Однако же, как бы горько это кому ни показалось бы, я допускаю и то, что, напротив, это совсем другие граждане и ещё более другие товарищи обошлись с Пелагеей Григорьевной отнюдь не по-товарищески, переведя тем самым здоровую обстановку, царившую доселе в нашем коллективе, в разряд нездоровой. Я допускаю, подчёркиваю это, только допускаю, что прохиндеем, причинившим изрядное неудобство нашей добросовестной и трудолюбивой стрелочнице, может являться и тот же локомотивщик, и тот же слесарь, и тот же Исидор Петрович собственною своею персоною. Но вот ведь загвоздка: нет у меня на то никаких доказательств, хоть лоб о стену расшиби! Что вы на это скажете, братцы? И есть ли у вас за душою окромя слов более весомые аргументы, могущие сыграть роль доказующего фактора?»...

(продолжение речи следует ниже)

Ишь как дело-то повернул Исидор-то Петрович! Вона какие гвозди загнул – хрен разогнёшь! Народец деповской тут же и понурился, потому как прояснело в головах, стыд забрал за допущенный перегиб. Да и то ведь верно, что, ко всему прочему, окромя булыжника и предъявить-то было нечего в ответ на вопросы разумные, толково, со знанием дела, поставленные.

«Эх, народец-народ! Хоть взбрыкнул жеребцом, да не стал молодцом!»

А Исидор Петрович тут же, не медля, и морковку сунул жеребцу этому: дескать съешь савраска морковку наперёд, а уж далее-то я тебя оседлаю, и никуда ты от меня не денешься!

«Гы-ы-ы! Вау-у-у! А что за морковка такая?»

О! Спасибо! Этта своевременный вопрос. Пожалуй, правильнее было бы сказать про ту морковку, что и не морковка она, а нечто лучшее и большее: это как бы некий приворот что ли; эликсир счастья, радости, удовлетворённости; или же, быть может, это некое неосознанное желание устремиться к чему-то этакому, которое чёрт его знает что такое. Вот, что дал народу парламентёр Исидор Петрович! Согласитесь, что это немало!

«Гы-ы-ы! Стопудово!!!»

Об чём и речь! Короче говоря, отбросив в сторону недомолвки, скажем вот что: Исидор Петрович, образно выражаясь, всех кого ни попадя затащил в длиннющий и темнющий туннель, в конце которого призрачно мерцал и брезжил свет, и этот вот свет и был третьей, окончательной и бесповоротной версией случившегося с Пелагеей Григорьевной происшествия.

Не будем кривить душой: сия версия, так же как и две другие, была состряпана заведомо топорно, то есть без каких бы то ни было доказательств, коих, как вы должно быть и сами понимаете теперь, и взять-то было неоткуда. Но при всём при том эта, белыми нитками шитая версия, была что называется насквозь, как губка, пропитана положительной кинетической энергией, потому как в пух и прах разнесла злокозненный нарыв, образовавшийся на производственном теле, да к тому же ещё и одним махом загубила двух зайцев.

«Зайцев? Каких таких зайцев?»

О! Этта только говорится так, что зайцев. На самом же деле не об зайцах тут речь, а совсем-совсем об другом. Кхе-кхе! Как же вам объяснить-то подоходчивее? Просто ума не приложу. И дались же вам эти зайцы!

«Гы-ы-ы! Зайцы – это не только кролики!»

Во! Правильно! В самую точку! Я как раз об этом и хотел сказать. Ну, слава Богу, с зайцами мы разобрались. Итак, продолжим.

Дык вот, удивительная и восхитительная версия, кою замутил этот шельма парламентёр Исидор Петрович (ох и продувная же бестия; ежели что – дык и без мыла влезет; пройдоха, каких свет не видывал!), принесла как лукошко с грибами, или же как туесок с пирогами, две значимые, первостепенной важности, пользы:

во-первых, она сняла все подозрения с итак уже пострадавшего ни за что ни про что коллектива;

во-вторых, тем самым, что во-первых, в общественное сознание было внесено умиротворение, вследствие чего прекратились разброд и шатания.

Одним словом, зеер гуд всё заделал Исидор Петрович, комар носа не подточит!

«Дык что же он заделал-то?»

Дык оправдал родной свой коллектив и вся недолга! Как есть по всем статьям оправдал, вот ведь дела-то какие! Можно было бы и больше сказать, да чтоб не томить никого – вот вам окончание той знаменитой речуги (первую её часть вы уже знаете), какие и произносятся-то не чаще, чем раз в столетие, и кою Исидор Петрович перед народом толканул, да так ловко, что спутал карты и выбил почву из-под ног у тех излиха нервных граждан, каковым при случае проще пальцем в небо ткнуть, чем этим же, извиняюсь, пальцем в родимом своём носу поковырять.

«Гы-ы-ы!»

..."Отрадно видеть мне, братцы, молчаливое согласие ваше с мыслями моими, кои я донёс до вас, будучи уверенным в несомненной своей правоте. Теперь, я полагаю, всем вам стала очевидна вся необычность того положения, в которое волею судеб угодила дражайшая наша Пелагея Григорьевна и в которое же, к огромному нашему с вами огорчению, что называется всем скопом, вляпались и мы. И вот ещё что скажу я вам, братцы: в большом я сейчас пребываю сомнении – а тем ли всё это пахнет, что мы тут с вами унюхали? Да и пахнет ли вообще? Да и в ту ли сторону ветер-то дует? И ведь нет же у меня на сей счёт твёрдой уверенности, вот ведь пироги-то какие! Ежели, скажем, я, Исидор Петрович то есть, во всеуслышание заявлю, что с Пелагеей Григорьевной оказия неприятная вышла, то всякий, не будь он дурак, вправе истребовать у меня улики, доказующие сие досадное происшествие. А ежели из вас кто-либо, братцы, удумает по поводу Пелагеи-то Григорьевны позубоскальничать, то в таком разе и я был бы не прочь поинтересоваться: а чем доказать-то смогёте? Вижу, вам на это и сказать-то нечего, братцы. Значит – ничем! Вот и мне, Исидору Петровичу то есть, также как и вам и предъявить-то нечего!

Патовая ситуация получается: дым вроде бы как есть, а огня навроде того что и нет. И сидим мы с вами, братцы, в полном что ни на есть в минусе, а в плюсе у нас по всем статьям одно лишь пустословие, сотрясение воздуха то есть, имеется. А сотрясение воздуха, оно и есть сотрясение воздуха: вибрация микроскопическая, пустой звук, мыльный пузырь, эфемерная фата-моргана. [1] И коли уж речь зашла у нас о фата-моргане этой, то стало быть и говорить-то нам тут не об чем, потому как яснее ясного выходит, что и не было ничего такого-этакого с Пелагеей-то Григорьевной, а значитца и виноватить тут некого, да и незачем! Мы все – и вы, братцы, и руководство ваше – ни в чём, как есть ни в чём, не виноватые и не могёт быть к нам ко всем каких бы то ни было претензиев, на том давайте и порешим, и стоять на том будем твёрдо, враскоряку, по-нашенски, по-мужски то есть".

_________________________________________

[1] – Фата-моргана (книжн.) – то есть мираж.

_________________________________________

Вот же как всё повернул Исидор Петрович – не подкопаешься! Хоть и бездоказательно, да логично, и всяк, кто хоть в чём-то несогласие имел с его незаурядной версией насчёт произошедшей с Пелагеей Григорьевной невзгоды, призадумался, да по здравом размышлении язык-то свой и прикусил: не переспорить Исидора Петровича, ни в жисть, кишка тонка!

И всё в депо пошло по-старому, вошло, так сказать, в привычное русло: начальники людями руководили, слесаря тепловозы обихаживали, а локомотивщики на тепловозах этих катались в полное своё удовольствие, по-молодецки, да с ветерком. И Пелагея Григорьевна, милая добрая женщина, всё так же привычно и безропотно стрелками на путях ворочала, да чему-то улыбалась про себя какой-то особенной, щемящей, грустной и берущей за душу улыбкой.

«Ох-ох-ох! Эх-эх-эх!»

Да, вот ещё что: ровнёхонько через неделю в руководстве деповском произошли незапланированные, но очень и очень приятные изменения – оценили наконец-то в Москве подрастающих на местах толковых и грамотных специалистов, способных оперативно, без проволочек, разрулить сложнейшие ситуации и в самом что ни на есть зародыше пресечь негативные последствия, могущие нанести непоправимый вред безопасности железнодорожного движения. «Нам дозарезу нужны такие парни!» – так сказали в Москве, и тут же дали зелёный свет карьерному росту особо отличившихся героев, коих оказалось не так уж и много – всего-то двое, но зато каких! Один только Исидор Петрович десятерых стоил! Другого такого днём с огнём не отыщешь! Вот его-то и назначили наиглавнейшим среди отцов-командиров (недолго же он в замах-то ходил, высокого полёта птица!), а непосредственного начальника его, что лично осуществлял руководство над самим Исидором Петровичем, причём профессионально осуществлял, на должном уровне, с чувством, с толком, с расстановкой – и всё это, заметьте, в труднейших, приближенных к боевым, условиях! – дык его со всеми его потрохами молниеносно забрали в самоё Москву, так и причмокивая при этом от удовольствия. Тут бы надо было бы и точку жирную поставить, закончив на этом сию удивительную железнодорожную эпопею, ан нет, не выходит, потому как, хочешь не хочешь, а придётся-таки рассказать об открывшихся самым неожиданным образом спустя ещё одну неделю обстоятельствах, весьма странных обстоятельствах, высветивших новые грани в той, наполовину забытой уже катаклизьме, что стряслась из-за произошедшей, а возможно и не произошедшей с Пелагеей Григорьевной неприятности.

2. В штаб-квартире.

Д ень, в который приоткрылась окутавшая Пелагею Григорьевну завеса таинственности, начинался самым что ни на есть обычным, исстари заведённым порядком. Ровно в 7,55 утра – уже и солнышко вовсю деловито копошилось на осеннем октябрьском небе – в штаб-квартире деповских слесарей, коей являлся изуверски лишённый колёс пассажирский вагон, яблоку было бы негде упасть в том разе, ежели бы кто ни то сгоряча удумал проверить правильность утверждений этого жулика Ньютона, умудрившегося запудрить мозги, навешать на уши лапшу и пустить пыль в глаза всему христианскому миру. К счастью, подобных кретинов попросту не имелось в том суровом, поистине железобетонном коллективе, что практически в полном составе расположился за празднично накрытым столом, заботливо уставленным купленной в складчину выпивкой и принесённой по принципу «кто чем богат» домашней, дьявольски аппетитной закусью.

«А что за праздник? Повод-то хоть есть?»

Дык как же без поводу-то, кхе-кхе, а начало трудового дня – это по-вашему не повод что ли?

«Дык, пожалуй что и повод».

Да ещё какой! Грех, и большой к тому же, ежели в таком разе да не выпить!

Смиренно сложив огрубелые натруженные руки на коленях, слесаря выжидающе посматривали на устроившегося на своём, по чину – во главе стола – месте небезызвестного нам «Профессора», что внимательно следил за ползущей как слизень стрелкой своих шикарных «командирских» часов. Наконец «слизняк» дополз до черты, обозначающей 8-мичасовой Рубикон и, переместившись за эту черту, сподвигнул «Профессора» на решительные действия.

«Пора», – хмыкнул «Профессор» и, поднявшись с места, начал разливать огненную водицу по стаканам, что играли всеми цветами радуги в солнечных лучах, проникающих сквозь давно не мытые вагонные окна. Не применём отметить тот факт, что «Профессор» разливал водицу особенным образом: поначалу драгоценная жидкость попадала из аккуратно наклонённой (чтоб не пропало ни капли!) бутылки в специально для этой цели заведённую медицинскую мензурку и лишь тогда, когда её уровень достигал отмеченного красным цветом деления, полученная в результате всех этих манипуляций 100-граммовая порция отправлялась уже в чей-либо конкретный стакан.

Наконец рачительным старанием «Профессора» горючее, предназначенное для первого захода, распределилось по с таканам и, стало быть, наступил таки долгожданный момент, знаменующий собою начало работы. «Профессор» постучал по столу отвёрткой, привлекая тем самым внимание коллектива к своей особе и, хорошенько прокашлявшись, произнёс, дабы соблюсти приличия, маленькое, но важное, соотв етствующее случаю напутствие [1] :

«Мужики! Вот чего я хочу вам сказать. Мы с вами находимся на производстве, а это по сути дела неизбежно налагает на нас особые обязательства и требует от нас проявления должного понимания, серьёзности и, не убоюсь этого слова, ответственности. Таким образом, сам собою напрашивается вывод, смысл коего заключается в необходимости самого что ни на есть строжайшего соблюдения культуры пития. На производстве завсегда надобно соблюдать эту самую культуру. Вот ведь как дела-то у нас обстоят! Вот ведь как жизня-то у нас обустроена! Стало быть, по всему выходит, что пить нам надо сноровисто и много, потому как никто из нас не могёт знать своей меры: это есть компетенция вышних сил, кои одни только и ведают чего и сколько каждому из нас отмеряно, а значитца с них и спрос весь, ежели что!»

___________________________________________________________________

[1] – Дабы не растрясти мозги уважаемой читающей публики на матерных ухабах и колдобинах, коими «Профессор» обильно утыкал свою речь, автор «Саги», проявляя благоразумие, корректность и предупредительность, оставил искомые колдобины и ухабы за рамками читательского внимания.

_ __________________________________________________________________

На последнем слове «Профессор» широко, во весь рот, улыбнулся и дал отмашку: «Взлёт разрешаю!»

«Лётчики» не заставили себя упрашивать и, единым духом расправившись со 100-граммовым порционом спиртного, повскакали со своих мест и орлами закружились вкруг стола, выискивая себе жертву по вкусу и разумению, коей мог быть и бархатисто-зелёный маринованный огурчик и банальнейшая килька, весело плескающаяся в томатном консервно-баночном море.

«Профессор» занюхал водку рукавом своей спецовки и неодобрительно крякнул: «Тяжело пошла!» – после чего скорёхонько распределил по стаканам добавочные порции горючего. – «Первая стопка колом, вторая соколом! Пей, мужики, не робей! Недопой хуже перепою!»

Впрочем, предпоследняя «профессорская» сентенция была пожалуй что и излишней: никто и не думал робеть, куда там! Слесаря энергично и деловито делали своё дело, то есть просто-напросто выпивали и закусывали. Всё было обыденно, всё было как всегда, одним словом – рутина.

«Этак-то пить – только людей смешить!» – не унимался «Профессор», наполняя стаканы по-новой. – «А кому водку трескать не мило, того стало быть в рыло!»

«Гы-ы-ы!»

Выкушав с видимым удовольствием очередную дозу горячительного напитка, «Профессор» извлёк из кармана своих широченных, покрытых масляными пятнами, штанов пачку «Беломора» и, постучав ею о край стола, выбил из неё цилиндрическую, безукоризненной геометрии, папиросу. Продув полость бумажного фильтра, он в лепёшку раздавил его кончик, и тут же задымил как паровоз, наполняя вагон терпким ароматом дешёвого табака. Все не мешкая последовали его примеру и вскоре общими усилиями штаб-квартира превратилась в заполненную дымным маревом коптильню, в коей слесаря, задавшись похоже целью изучить искусство кулинарии, в добровольном порядке подвергли себя процессу холодного копчения. И вот, в тот момент, когда сей процесс был уже, что называется, в полном разгаре, открылась вдруг входная дверь и в штаб-квартире появилось новое действующее лицо.

– Здорово, мужики! – поприветствовал честную компанию вновь прибывший.

– Ба! Кого мы видим! Вот же кто на наш огонёк тусоваться пожаловал! – радушно кивнул «Профессор», но тут же, взглянув на часы, по-горбачёвски перестроился на несколько иной лад, сделав бескомпромиссно-строгое внушение: «Опаздываешь, Потапыч! Четверть девятого уже!» Впрочем, стремительно сменив гнев на милость, он вслед за этим благодушно добавил: «Ну да ладно, ты ведь с больничного у нас, простим, но от „штрафного“, Потапыч, тебе всё-таки не отвертеться!»

«Профессор» взял стакан, налил в него водки по самый край, и поставил оный «штрафной» объект перед подсевшим к столу нарушителем трудовой дисциплины. Под внимательным взглядом «Профессора» штрафник виртуозно расправился с сорокоградусной злодейкой и, испытав должно быть сильнейший эмоциональный подъём, вдруг ни с того ни с сего, ни к селу, как говорится, ни к городу с артистическим выражением продекламировал:

Унылая пора, очей очарованье,

Приятна мне твоя прощальная краса,

Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и в золото одетые леса.

«Гы-ы-ы!»

В этот самый миг, по странному какому-то совпадению, порыв ветра сорвал с растущей вблизи штаб-квартиры берёзы все её усохшие, пожелтелые листья и стремительным хаотическим водопадом обрушил их на крышу, стены и окна стоящего на вечном приколе вагона, напомнив всем собравшимся внутри него людям о том, что костёр осени вскоре неминуемо погаснет, что придёт зима и жить будет холодно, неуютно и тоскливо. «Профессор» зябко поёжился и тут же, не сдержав себя, крепко выругался, огорчившись этим, никому не нужным, напоминанием.

– Да ты, я вижу, Потапыч, поэтом заделался на койке-то на больничной! – буркнул он с недовольным видом. Не любил «Профессор», не уважал и не понимал всякие там финтифлюшки, предпочитая им грубую жизненную прозу, основанную на беспощадной борьбе за место под солнцем, на столкновении и самоутверждении мужских характеров. – А ну-ка рассказуй, как ты до жизни такой докатился! – учинил он форменный допрос с пристрастием. – Ведь мы же тебя уже, можно сказать, и похоронить-то успели! Ты же три недели груши-то околачивал, шлангом прикидывался – это ж почитай что месяц! Давай-ка, Потапыч, всё как на духу нам докладай, а мы послухаем внимательно и вердикт тебе вынесем!"

Потапыч, послушно примерив на себя роль докладчика, открыл рот и приступил к рассказу: «Я ведь, это самое...е...е...е. Я ведь чего...о...о...о. Это же я...я...я...я.»

«Эй! Что за хрень??? Пластинку заклинило что ли?»

Ай! Ай-яй-яй! Бедный-бедный Потапыч! Похоже, недолечили его доктора-то, вот же несчастье какое! Через силу мямлит человек, – к вечеру, уж точно никак не раньше, до сути своего рассказа доберётся. А ведь он не простой персонаж в нашем повествовании, далеко не простой, и отнюдь не случайный: он – живой носитель бесценной и исключительно важной информации, вот ведь штуковина какая!

«Какой такой информации?»

Дык насчёт катаклизьмы! Без него, без Потапыча то есть, мы бы с вами так ничего и не узнали бы, и пришлось бы нам всем несолоно хлебавши у разбитого корыта обосноваться и, уныло глядя по сторонам, лузгать семечки да ворон в небесах пересчитывать. Незавидная участь, согласитесь!

«Да уж, оно уж конешно...»

А Потапыч всё должон нам про Пелагею Григорьевну рассказать, абсолютно всё – и это есть знатная фишка, вот только клинит чего-то человека, не оклемался видать на койке-то на больничной, не пришёл в себя, так сказать.

«Дык что же делать-то теперь?»

Эх, да кабы знать, мозги не стали бы ломать! Вообще-то, по идее и в принципе, у нас есть два пути: или же, развесив уши, наблюдать как Потапыч резину тянет, выдавливая из себя драгоценные крупицы известных ему одному сведений – и сия канитель никак не менее чем до вечера будет длиться; или же, с благословения читателей, разрешить автору данного повествования забежать вперёд и самому рассказать о том, что все должны были бы узнать не от него, от автора то есть, а от Потапыча – весьма и весьма информированного гражданина, да ещё и слесаря 7-го разряда ко всему прочему.

«А третьего-то пути у нас нет?»

Третьего? Кхе-кхе! Дык конечно же есть! Вот только ежели тем путём пойтить, то в той стороне нам ничего и никогда не узнать и не найтить.

«Тяжёлый случай!»

А кто говорил, что будет легко?

«Дык никто».

Вот то-то и есть, что никто! Мы тут с вами, знаете ли, не в игрушки играем, а стараемся разнюхать-раскопать все обстоятельства касаемо Пелагеи Григорьевны. Это вам не хухры-мухры! У нас, можно сказать, расследование и мы своего непременно добьёмся, всех выведем на чистую воду! А Потапыч у нас заместо Шерлока Холмса, ну или, на крайний случай, доктора Ватсона будет.

«Гы-ы-ы! Клёво!»

Однако, ближе к делу! Пора бы уже определиться, что нам больше по душе приходится: или с Потапычем верхом на улитке по холмам да оврагам скакать, или же с автором на мощном «Мерсе» пространство рассекать – с песней, с бутылочкой пива, да с ветерком к тому же?

«Гы-ы-ы! На „Мерсе“! С песней! С бутылочкой! С ветерком! Гы-ы-ы!»

Это точно? Это ваш выбор?

«Наш! Наш! Это наш выбор!»

Ну дык поехали?

«Поехали!!!»

3. За дело берётся

Потапыч.

И так, продолжим наш рассказ. Не далее как три недели назад погоды стояли не по-осеннему жаркие , – если и не сродни африканскому пеклу, то близко к тому. Соответс т венно погодам и настроение у всякой живности было если и не праздничным, то уж точно приподнятым: безумолчно щебетали птицы, радуясь погожему солнечному деньку; стр е козы, прожигая жизнь, кружились в воздушных хороводах, нисколько не задумываясь о своём мрачном «крыловском» будущем; а Потапыч, чьё прошлое было славным и безо б лачным, настоящее – лучше и не надо, а будущее – дай Бог другим т а кое, шёл по межд у путку, усердно топая кирзовыми прохорями и имея при этом в виду важную цель. Спр а ва-слева от него расположились на путях десятки сцепленных в с о сисочные гирлянды т е пловозов, а цель была одна – забраться на один из них и в кач е стве профилактического ремонта открутить, а может быть и закрутить гайку с разм е ром то ли М24, то ли М22.

«Дык всё-таки открутить, или же закрутить?»

А в чём проблема? Какая, на хрен, разница?

"А нельзя ли, плизз, про гайку уточнить, про

её размер то есть: М22 или всё ж таки М24?"

Идите к чёрту!

"Хамите, парниша! "

Дык достали меня ужо, да ишшо как: я к Пелагее Григорьевне через бурелом хи т росплетённой интриги дорогу прорубаю, а ко мне, понимаешь, с гайками в душу зал е зают! Обидно, горько и муторно!

«Йо-ё-ё!!!»

Вот вам и «йо-ё-ё»! Ну да ладно – на обиженных, как известно, воду возят. Дава й те-ка лучше вычеркнем из памяти все разногласия и продолжим наше расследование. С о гласны?

«Дык конечно».

Ну и чудненько! Итак, шёл, значитца, Потапыч по междупутку. Настроение – лучше не бывает: идёт, да знай себе насвистывает под нос незатейливый весёленький мотивчик.

«А что за мотивчик?»

Ну, что-то типа «какой хороший день, какой чудесный пень...» или что-либо др у гое навроде этого.

"Гы-ы-ы! "

И вдруг, нежданно да негаданно, неясные, приглушённые и странные звуки, что донеслись до чутких ушей Потапыча с одного из тепловозов, сбили его с панталыку, застопорив продвижение к намеченной цели. Потапыч удивлённо воззрился на объект, нарушивший тишину. Серые глаза слесаря зажглись неподдельным любопытством. Воистину, в этом незаурядном, но скромном, человеке пропадал, упрятанный в глуб о ком омуте его души, божественный дар великолепнейшего сыскаря – не хуже, чем у Шерлока Холмса, как пить дать не хуже, потому как, не тратя времени даром, он тут же ухватился за поручни и по-обезьяньи, проворно и ловко, вмиг забрался на подозр и тельный тепловоз – в тамбур, что находится между машинным отделением и кабиной машиниста.

Необъяснимый, не внушающий доверия, шум исходил аккурат из-за ведущей в машинное отделение металлической двери, снабжённой, как это и положено подобным дверям, квадратным оконным проёмом. Потапыч, не долго думая, взглянул сквозь стекло внутрь помещения и тут же отстранился, потрясённый увиденным. Похоже, его чуть было не хватил апоплексический удар: он долго стоял с посеревшим лицом, тяжело дыша разинутым ртом как окунь, что извлечён из воды безжалостным и бессердечным рыболовом. Наконец, придя в себя, он достал из нагрудного кармана спецовки очки, аккуратно водрузил их на свой, необъятных габаритов, нос и, приблизившись к окну, продолжил наблюдение за машинным отделением, а точнее сказать, – за всем тем, что в нём, в машинном отделении то есть, было. Он стоял и смотрел, стоял и смотрел – как собака на кость, или же как кот на сметану – на ВСЁ ТО, ЧТО ТАМ БЫЛО. Кляня на чём свет стоит свою близорукость, он многократно снимал с себя очки, тщательно протирал у них стёкла специальной бархатной тряпочкой и, надев их сызнова, ещё и ещё раз разглядывал самым что ни на есть внимательным образом ВСЁ ТО, ЧТО ТАМ БЫЛО, примечая главное и отметая за ненадобностью второстепенные, малозначительные детали, не играющие особой роли в увиденном. Согласитесь, умение абстрагироваться от мелкого и ничтожного, выделяя при этом основное и важное, – весьма редкое, свойственное далеко не каждому человеку, качество!

«Стопудово! Хрен поспоришь!»

К счастью, Потапыч, наш замечательный слесарь и, по совместительству, сыщик, в полной мере обладал этим, да и многими другими, достоинствами. Потому-то он и стоял у двери, ведущей в машинное отделение, и смотрел сквозь её окно, – стоял и смотрел, стоял и смотрел на ВСЁ ТО, ЧТО ТАМ БЫЛО.

«Гы-ы-ы! А что же там было-то?»

А так ли это важно?

«Важно! Важно!»

Ну, там был воздушный компрессор.

«Какой такой компрессор?»

Дык он же воздух для тормозов качает! Не знаете что ли?

«И что, больше там ничего не было?»

Ну как же, как же – там ишшо генератор был.

«А это что за хрень такая?»

Дык вы и это не знаете? Я сейчас опупею от вас, ей-богу опупею! Вы поймите, без генератора ну никак нельзя, – ведь от него-то тяговые электродвигатели ток-то и получают, опосля чего, раскручивая колёса, и приводят тепловоз в движение!

«А что-нибудь ещё окромя двух этих механизьмов, там было? А???»

Ну, допустим, было.

«Что? Что там было???»

Дизель!!! Там был дизель!!!

«Какой такой дизель???»

Марки 11Д45!!! Русский!!! Пуленепробиваемый!!!

«Гы-ы-ы! И это всё?»

А вам что, этого мало?

«Мало!!! Мало!!!»

Ой ли?

«Мало!!! Мало!!!»

Ну, хорошо. Там ещё кое-что было.

«Что??? Что там было???»

Да так, сущая безделица. Не стоит, пожалуй, и говорить.

«Нет уж, говорите! Говорите! Мы слушаем!»

Ну, хорошо. Не знаю даже, как и сказать-то об этом. Даже как-то волнуюсь и немножечко «смушчаюсь».

"Гы-ы-ы! Не надо так волноваться, Михаил!

Возьмите себя в руки!"

Уже взял. Ну, дык вот, на дизеле... была... женщина...

«Вау-у-у! Женщина!!! На дизеле? Как это???»

А вот так, кхе-кхе!!! Точнее сказать, сквозь дверное окно Потапычу были видны только две восхитительные женские ножки, что свободно свисали по сторонам клёвого русского дизеля марки 11Д45, являя собою очаровательнейшую эротичность. О, Боже! Что это были за ножки! Что за ножки! С гладкой, белоснежной, как берёзовая кора, кожей; с синюшнего цвета прожилками; в меру искривленные – не ножки, а одно загляденье! Преаппетитнейшие ножки! Пальчики оближешь! Не всякому дано такие-то увидеть! Просто глаз не оторвать!