Текст книги "Катаклизьма. Сетевая Сага."

Автор книги: Михаил Горшенин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

***

Н а, падла!!! Получай!!! – звучит удар. – Вот тебе, дрянь!!! Вот!!! – жахнуло ещё раз, по-новой, да чем-то увесистым, наподобие молота!!!

Чумазым озорным пацанёнком пробежало по рядам восседающих на лавках слесарей оживление. Греховность людских побуждений, о чём минуту назад, легкомысленно погнавшись за дешёвой сенсацией, во все услышание протрубил автор сего текста , самым неожиданным образом взяла и подтвердилась! А сделал это не кто иной, как наш уважаемый «Профессор», потому как зажужжавшая в воздухе муха – надоело, вишь, на банке-то с килькой скучать букашке-то ентой! полетела, вишь! полетела! – выбила мужика из колеи, ввергнув его в неистовство!!! Дюже осерчал человек!!! Осатанел даже!!! Голову, вишь, потерял!!! Стремительно сорвавшись с лавки, вихрем метнулся за гадиной!!! «Стой, падла, убью!!!» Она – от него!!! Пожить-то, понятно, хотелось!!! Он же – за ней!!! Она – опять от него, да с оглядкой, вприпрыжку!!! Он припустил что есть мочи! Догнал, да и хвать промеж глаз кулачищем – «На, получай, цокотуха!!!» Не выдержав этот, зубодробительной мощи, удар, насекомое шмякнулось на пол. Каблук заляпанного мазутом кирзача 52-го размера, занесённый «Профессором» над трепещущим телом, неумолимо двинувшись вниз, довершил суровую расправу...

...Грехи... Грехи наши тяжкие... Эх... Муторно что-то... Муторно...

Тяжело, прерывисто дыша, весь в испарине, мокрый, «Профессор» примостился на лавку; прищурясь, потянулся к полупустой уже бутылке, достал, сгрёб её густо поросшей волосом лапой и, пренебрегая стаканом, – ну его к дьяволу! – забулькал, – буль-буль! – жадно припав красными мясистыми губами к горлышку. Впечатлённые, во все глаза таращились слесаря, наблюдая, как судорожно – вверх-вниз, вверх-вниз – дёргается кадык на толстой короткой бычьей шее и, вследствие этой поршневой работы, перетекает, направляясь прямиком в утробу, прозрачное, как родниковая вода, содержимое такой маленькой, неприметной в могутной лапище, бутылки. Единым духом сглотнув жидкость, «Профессор» швырнул, теперь уже опорожнённую, бутылку в на века заваленный мусором угол штаб-квартиры и весело, победно, взглянув на Потапыча, бросил:

– А вот от меня, Потапыч, хрен сбежишь!!! И – баста!!!

В штаб-квартире дружно, с огоньком, громыхнуло. То смеялись, скалили зубы, от души надрывая животики, изумлённые зрители, - распотешенные, а теперь вот ещё и раскумекавшие, вначале, было, сокрытый, – теперь же, с последними словами, выплывший наружу ТАЙНЫЙ СМЫСЛ устроенного «Профессором» убиения мухи. Всем показал «Профессор» свои недюженные ловкость и силу!!! И сделал он то неспроста-а-а!!! В противовес, не иначе!!! И не Бог его знает кому, а – Потапычу!!!

– Ай да «Профессор»!!! – хлопая себя по ляжкам, прихохатывал Кузьмич. – Ай да артист!!! Уморил!!! Ей-богу уморил!!!

– Из Больших и Малых прогоревших театров, не иначе!!! – вторили Кузьмичу, гогоча гусями, сидящие на лавках по соседству, справа-слева, слесаря.

– С таким и в разведку не в тягость пойтить!!! – лыбился в ответ, тускло сверкая жёлтыми прокуренными зубьями, взыгравший духом Кузьмич.

Один лишь Потапыч, утративший в оное время внимание коллег, даже и не думал смеяться. Стоял себе скромно в сторонке, да и насвистывал что-то под длинный свой нос с таким скучающим видом, что при взгляде на него так и пёрло в душу взглянувшего едкой, как уксус, кислятиной. Похоже, ждал он чего-то... Ждал, вишь, Потапыч!!!

И дождался-таки!!!

Оживление, опахнувшее ветерком штаб-квартиру, поначалу слегка поумерилось, а потом и вовсе сошло на нет, потому как слесаря, озаботившись, наконец-то, собственными, приземлёнными, меркантильными – отобедать, вишь, пора-то приспела!!! – интересами, стали трапезничать. Как жернова замололи, измельчая харчи, квадратные че люсти. Метко нацеленные в рыбно томатное крошево, вострые, как щучьи зубы, вилки стали выуживать – а ну-ка, ловись, рыбонька малая, а лучше, большая!!! – из банок нежнейшие куски, буквально тающей во рту, кильки. Хлебово, кхе-кхе, смачно, со тщанием, пережёвывалось. А после того немедля проглатывалось! За ушами трещало, сытно отрыгивалось! Звенели стаканы! Упоительно в них наливалось! Подходяще, недурственно – выпивалось!!! Хороша жизня!!! Эх, да милушка!!! Живи, поживай, да и радуйся!!!

«Гы-ы-ы!»

И вот тут-то, на самом что ни на есть да на пике торжествующего, потирающего жадные загребущие руки, чревоугодия, тонкая ниточка праздника оборвалась! Враз!!! Да не сама-то собою! Не сама!!! То Потапыч, тонко учуяв верный момент, – выждал, вишь – оборвал!!! Неожиданно – все аж обмерли!!! – взял, да с маху и вдарил – прям как гвоздь в крышку гроба забил!!! – пятернёй по столу!!! Поперхнулся народец куском от такого-то, да закашлялся!!! Глаза из орбит повылазили!!! Тут Потапыч и бросил, как выплюнул:

– А о главном-то я ни словцом не обмолвился!!!

Слесаря не нашлись что сказать, промолчали, только зенки в Потапыча пучили – злые-презлые!!!

А Потапыч продолжил:

– Ить я ж гада успел рассмотреть!!! Вот какая уха-то у нас!!!

– Ну и???????

– Ить признал я его!!!

– КТО??? – застонало, заухало, криком бешеным в ответ отозвалося.

– Дык, Исидор Петрович, ребята!!! Так-то воть!!!

..............................

«Вау-у-у!»

Вот вам и «вау-у-у», кхе-кхе! Вот вам и «вау-у-у»!

«Гы-ы-ы!»

..............................

Аки звери лесные, изошлись слесаря воем лютым!!!

5. Домовина Облонских .

Н еприятные, скверные вести, глашатаем которых довелось стать По тапычу, мало сказать, потрясли, – обезумили всех!!! Будто бритвой изрезало!!! Ум за разум зашёл!!!

«Вишь, какие блинцы испеклися!!! – разноголосьем неслось изо ртов. – Да и с маслицем!!!»

Ломким сухим хворостом одним пыхом вспыхнула, – хорошо занялся огонёк!!! – побежала, резво усиливаясь в своём беге, шумная, суетливая свара. Слесаря, повскакав с насиженных мест и суя друг другу кукиш под нос, – дескать, сам ты дурак! был дураком и остался! – увлечённо, жарко заспорили. Слово за слово, слово за слово, – в ход пошли кулаки!!!

Это действо длилось с минуту! Не больше! А вот после минуты дело взяло немного другой оборот. Потасовка не то, чтоб затихла, – просто как бы сменился акцент.

Слесаря-то вначале друг друга дубасили, а минута прошла, – на «Профессора» скопом набросились, да как дали ему трепака – пыль настолько обильной была, что её б пылесосом, кхе-кхе, пылесосом отсасывать было бы надоть!!!

«Гы-ы-ы!!!»

А направил-то склоку в это, новое, русло – тон, вишь, задал! семя особое бросил!!! – наш недавний знакомец Кузьмич, въедливый, в корень смотрящий мужик!!!

«Эт который в разведку с „Профессором“ лыжи вострил???»

Точно! Он!!!

«Гы-ы-ы!!!»

Вспомянулось ему кой-чего...

«А чего?»

Катаклизьма!!! Ить всего две недели прошло!!! Не успел подзабыть, как «Профессор» тогда обсыпал похвалами – «Молодца, вишь, Исидор Петрович! Ай, молодца!!!» – подкузьмившего их – вот же шельма какая! на мякине провёл! – шустряка!!! Ить по ложному следу слесарей-то «Профессор» увлёк!!! Выставил их дураками!!! Будто пни, да еловые, круглыми!!!

Распалился Кузьмич, да и бросил «Профессору» прямо в лицо цельный ворох претензиев!!!

Тут – пошло!!! И – поехало!!! И – смешалося!!! Усё, кхе-кхе, смешалося в чумовой домовине Облонских!!! [1] Топот, визг, удары, вопли, рык и ржание, шорохи, шлепки, истошные вскрики, свист и сопение, – какофония Шнитке [2] , да и только, йо-ё-ё-ё!!!

«Гы-ы-ы!!!»

___________________________________________________________________

[1] – Здравствуй, товарищ Толстой! Приветствуем тебя в наших клёвых пенатах!

«Гы-ы-ы!!!»

[2] – Альфред Шнитке (1934 – 98 гг.) – советский и российский композитор, теоретик музыки и педагог (автор статей о русских и советских композиторах), один из наиболее значительных музыкальных деятелей второй половины XX века.

___________________________________________________________________

Вах!!! Вот так спектакль! По шеям долбают «Профессора»! По шеям! По бокам надирают его! По бокам! По зубам дурошлёпа негодного! Да и в зубы ему кулачищем!!! Всласть колбасят его слесаря!!! Хлебосольно!!! Алой реченькой льётся кровушка!!!

«Гы-ы-ы! Круть!!!»

Ну, ин ладно... Вижу, парни, в минуту они не уложатся... Слесаря-то... Пусть их... А давайте-ка мы, чтобы время-то зря не терять, отвлечёмся от этой бодяги...

«Отвлечёмся???»

Ага. Небольшой перекур нам помехой, пожалуй, не станет. Отвлечёмся... Развеемся... В норму придём... Решено!!! Поглядим-ка пока, как живёт-поживает, да добра для себя наживает наш давнишний приятель, свет Исидор Петрович, шустряк. Как, ребятки, согласны?

«Угу!»

Коли так, то вам от меня – отстойный презент: интермедия [1] «Баллада о счастье»...

«Вау-у-у!!! Баллада о счастье?»

О счастье, ребятки! О счастье!!!

«Гы-ы-ы!»

Итак...

___________________________________________________________________________

[1] – Интермедия – комическая пьеска, исполняемая между актами драматического произведения.

___________________________________________________________________________

6. Счастье,

о котором мечтаешь ...

Н овенькие – должно, только вста вили – голубоглазые стёкла коло ритно красуются в окнах. Здание офиса, с разбитых, истерзанных стен которого ещё нынешним утром так и веяло гнетущей угрюмой печалью, теперь, остеклённое, приятно преобразилось и заулыбалос ь. Горде ливо выставив вперёд, напоказ, похорошевшие фасады, оно как бы говорит, утверждает: «Всё теперь будет как надо, потому как взял в свои руки меня гораздый хозяин, – и знатным радением и добрым усердием славный». То верно, пожалуй...

А вот он и сам, за тем вон окошком, – сидящий за массивным, карельской берёзы, столом, пышущий здоровьем и бодростью 45-летний ухоженный мужчина. Глаза его – карие; излом бровей – странный, зубчатый; сходные с груздями, уши – большие; рыжие волосы, покрывшие крупный – в голове-то, как видно, не пусто! – череп, стрижены бобриком. Роскошный, густого тёмно-красного тона, халат стильно облегает несколько грузное, широкое в кости, тело. Ступни ног облачены в мягкие домашние шлёпанцы. Вот вам полный портрет с давних – ещё Гороха царя и царицы Морковки – времён известного нам человека.

В помещении, где так уютно, со вкусом, свил себе гнёздышко наш знакомец Исидор Петрович, звучит что-то невыразимо прекрасное... какие-то обрывки... какой-то мелодии. Они, обрывки эти, золотыми рыбками выплывают из приоткрытой форточки наружу, на ярко освещённую высоко стоящим солнцем улицу. Терпкие, сочные, чарующие, ранящие и, одновременно с тем, излечивающие душу звуки джаза...

Ах!!! «Счастье, о котором мечтаешь»! – гениальная композиция великого Била Эванса... Ах!!!.. Джаз... О, этот джаз!... [1]

«Гы-ы-ы!»

___________________________________________________________________

[1] – Билл Эванс (16 августа 1929 г. – 15 сентября 1980 г.) – американский джазовый пианист и композитор. Один из наиболее значимых джазовых пианистов XX века.

___________________________________________________________________

Аккорды, сменяя друг друга, тянутся, идя, будто звенья длинной цепочки, друг дружке вослед, из клёвого – маде ин заграница – музыкального центра, – с тем тянутся, чтобы нежно, кошачьим манером мурлыкая, приласкать, усладить груздеподобные – их бы на вилку, да тут же и скушать! – уши Исидора свет Петровича.

Любит Исидор Петрович музыку, не может не любить, как, впрочем, и свою секретаршу Юленьку. Юленька – баба справная, в самом соку чертовка, в делах любовных выдумщица отменная. Такая баба – отрада для любого мужика, и Исидор Петрович неизмеримо горд тем непреложным фактом, что Юленька досталась именно ему. А вышло-то этак – должно, кривая вывезла! а то и чёрт подсобил! – благодаря катаклизьме! Птицей-тройкой рванулась карьера в тот день, с места вскачь понеслась-понеслась по ухабам, да и доставила сходу в это высокое кресло... И – к Юленьке...

...Усмехнувшись, прихмыкнув, Исидор Петрович окидывает внимательным взглядом массивный свой стол: повидал, ох, кое-что повидал сей предмет меблировки! Не единожды – пожалуй что 20 разов уже будет – довелось испытать ему тяжесть упруго-горячего тела Юленьки, когда он, сгорая от страсти, деловито окучивал огород молодайки.

«Гы-ы-ы!»

Исидор Петрович припомнил, как давешним днём заявилась Юленька в офис в чём мать родила: на теле – сетка-трико с крупной ячейкой, – как в рыбацкую сеть завернулась! – и только короткая юбчонка, да розовая кофточка скрывали в тот раз от его сластолюбивого взгляда дивные очертания и формы негодницы. Не утерпел он тогда, тут же бросил, отложил все дела, и предался игривым утехам...

«Гы-ы-ы!»

...Мысль Исидора Петровича вдруг оборвалась... А причиной тому неожиданно стал оглушительный – должно, за десять вёрст услыхали! – многоголосый гомон, идущий, по всей вероятности, со стороны штаб-квартиры.

«Что там ещё? – неприятно кольнуло в уме. – Не подвох ли какой?»

Затаив дыхание, Исидор Петрович замер, чутко вслушиваясь в перегуд голосов.

«Взашей, – донеслось до обострённого слуха, – гнать надо гада!!! Взашей!!!» «В ложке его утопить, – отозвалось в ответ ухарским, кровь леденящим, криком, – в ложке!!!» Тут же, будто соль ю из мешка, многоэтажно сыпануло хлёстким забористым матюгом!!! И... стихло... Тишина... Точно и не было ничего...

«Видать, перебрали слегка слесаря-то», – решил для себя Исидор Петрович и, умиротворённо, с ленцой, позёвывая, продолжил течение мысли: «вот и распетушились. Ну ничего, набьют себе рожи, мускулами поиграют, да и замирятся мужики. И всё будет у нас нормалёк!»

«Гы-ы-ы!»

В дверь постучали, да приветно так, мягко, – точно киска лапкой царапнула.

– Да-да... Войдите... – голосом, в котором смешались и грусть и радость, и предвкушающая наслаждение боль, говорит, учащённо задышав, Исидор Петрович.

Дверь отворилась... «Так и есть, – Исидор Петрович расплывается в довольной улыбке, – Юленька!!! Моя маленькая проказница!!!»

«Гы-ы-ы!»

Дверь, плотно прижатая к косяку, затворяется.

Юленька, грудастая блондинка, павушкой плывёт, дрейфуя, в сторону Исидора Петровича.

– Надеюсь, ты ждал меня, мой шалунишка??? – вопрошает она, лукаво постреливая бархатными глазками.

Сползая с плеч, падает на пол, открывая взгляду Исидора Петровича чистое белое тело, халатик с перламутровыми пуговицами... Теми самыми пуговицами... [1]

___________________________________________________________________

[1] – О которых все мы давно уж наслышаны (к/ф «Бриллиантовая рука»).

___________________________________________________________________

– Ждал... Конечно же ждал!!! – с утробным стоном покорно отзывается Исидор Петрович. Запах молодой красивой женщины дразнит его, крылья широкого носа, вздрагивая, трепещут...

– Так иди же ко мне, мой глупыш!!! Не бойся!!! Иди!!! – раскрывает объятья красавица.

– Иду... Я... Иду...

Исидор Петрович, неряшливо шаркая тапками, скользит к Юленьке... Дело... Суровое... Мужское дело... Предстоит... Ему... Сделать...

«Гы-ы-ы!»

Луч солнца, ударив сквозь оконную раму, выхватывает на миг, резко обозначив контрастами, черты лица Исидора Петровича. Игра света и тени, словно магия злого чародея, проявила сейчас в чертах этих и азарт охотника, и ярость, и борьбу желаний, и неумеренное, ничем не сдерживаемое вожделение, – феноменальная, в высшей степени врывоопасная железнодорожная смесь!!!

«Гы-ы-ы!»

Недовольно поморщившись, – ослепило, вишь! – Исидор Петрович подходит, дабы задёрнуть плотной материи шторы, к окну, но так и не трогает их протянутой, было, рукой, а неожиданно вздрагивает, прогибаясь под навалившейся на него, жаждущей ласки и неги плотью: то милая Юленька, – богиня! само совершенство! – горя нетерпением, полонила его и он, пленённый сей нагой Артемидой-наездницей, поскакал, – и-го-го!!! и-го-го!!! – осёдланный ею, в знойную, опалённую солнцем Элладу, – прямиком к поджидающему их ложу.

«Гы-ы-ы!»

Скрипя сжимаемыми пружинами, ложе враз поглотило два обнажённых тела. Тихая музыка джазовых переливов шёлковой лентой вплелась в начавшуюся любовную игру.

Джаз...

Любовь...

Бил Эванс...

«Счастье о котором мечтаешь...»

Всё было там...

в благодатной Элладе...

На самом высоком уровне...

Точка...

7. К онсенсус .

С ущественная необходимость побу ждает меня, – всецело вашего ав тора, – перенестись теперь вместе с вами немножко назад, минут на пятнадцать-двадцать в прошлое, дабы узнать, чем же всё-таки за кончилась та потасовка, что завязалась в штаб-квартире деповских слесарей, и по какому сценарию развивались в дальнейшем события в то время, когда мы, не спуская глаз, наблюдали за тем, к ак проходит любовное рандеву ба ловня железнодорожной фортуны Исидора Петровича с очаровательной – ух какая! – озорницей Юленькой.

Напомним читателям, что мы покидали штаб-квартиру в болезненный момент накала страстей, – в момент, когда распри, поводом для которых стал рассказ Потапыча об инциденте с Пелагеей Григорьевной, девицей, завершились отчаянной попыткой ожесточившихся слесарей учинить над оплошавшим, как они думали, «Профессором» беспощадную расправу. Так вот, приспело время доложить: к неизмеримой радости автора и ко всеобъемлещему умилительному состоянию души и сердца каждого из читателей, сия попытка с треском провалилась! Игра не стоила свеч! Оно и понятно: медведя завалить непросто, на авось такого не возьмёшь! Протупишь только! Вот слесаря-то и протупили! Разбитый нос «Профессора» (Кузьмич кулаком приложился!) да огромная шишка, всбухшая на темени от удара по нему гайкой, брошенной кем-то из слесарей, – таким, собственно, и выдался весь причинённый «Профессору» в битве ущерб. Не так уж и много, а ежели учесть те потери, что пришлись на долю обидчиков его, то и вовсе сущая безделица, о которой и говорить-то не следует.

В короткий срок, благодаря тяжёлым – хошь караул кричи! – тумакам и хлёстким, действенным – хошь в петлю полезай! – зуботычинам, был наведён порядок: брожение умов пресеклось и в штаб-квартире вновь установилась железная, как и допрежь того, дисциплина.

***

В зад-вперёд, взад-вперёд, будучи погружён в размышленья, вышагивал из угла в угол «Профессор», хмуро поглядывая из-под кустистых бровей на жмущихся по лавкам слесарей. Ответственность, присущая этому сильному человеку, понуждала его теперь хорошенько, без спешки, раскинуть мозгами, – с тем, чтобы, основательно обдумав принесённые Потапычем новости, принять необходимое, единственно верное в сложившихся обстоятельствах, решение.

На миг «Профессор» остановился и с сумрачным выражением, отразившемся на лице, осмотрел сидящих перед ним в напряжённых позах коллег, с испуганным видом отслеживающих всякий взгляд и всякое движение его, – полюбовался, вишь, на дело рук своих! Полюбовался! Опухшие, помятые физиономии, обильно изукрашенные кровоподтёками и фиолетово-чёрными ляпухами синяков; разбитые губы, за которыми у многих цифра 32 не говорила теперь о точном числе коренящихся в челюстях зубов; разодранные, свисающие лохмотьями, спецовки, – суму бы ещё навесить через плечо, в руки бы посох вложить, и можно, кхе-кхе, а то даже, могёт быть, и нужно выпускать мужичков на дорожку петлистую, чтоб испрашивать на дорожке на той подаяние!

«Гы-ы-ы!»

Сокрушённо вздохнув, – вот-де с каким контингентом трудиться прихо дится, - висельники, как есть висельники! – «Профессор» продолжил свой ход в близкий уже угол; дойдя до него, он развернулся, направив твёрдый размеренный шаг в обратную сторону. Под ногами чавкало, хлюпало, скрипело, – то давала знать о себе многоцветным ковром покрывающая пол мешанина, состоящая из осколков стекла от разбитых бутылок, из раздавленных огурцов, из кусков хлеба, в суматохе скинутых на пол, из пролившейся водки и растёкшейся склизкими ручьями томатной жижи, что исторглась наружу консервными банками, сплющенными ударами множества ног в лепёшки.

«Гы-ы-ы!»

Смачно ругнувшись, «Профессор», энергичным пинком отфутболил пустую четвертинку, подвернувшуюся под носок кирзача. Бутылёк, мощно жахнув по перепачканной запёкшейся кровью стене, разлетелся вдребезги, – кусочками острых льдинок сыпануло на пригнувших – дабы уберечь – головы слесарей. Слесаря раболепно, заискивающе, захихикали: вот-де какой футболист промеж них взял да сыскался! Пеле да и только!

Вздрагивая всем туловищем, козлиной дробью – «М-ме-е-е-е!» – реготал Кузьмич, сладенько постреливая глазками в сторону «Профессора». В прорези его угодливо изогнутых губ дырявилась чёрной пустотою верхняя челюсть, безвременно утратившая – ох и тяжёл кулачишко «профессорский»! – передние зубы.

Фыркал в кулак и Потапыч. Его свеженький – как огурчик пупырчатый с грядки! – вид кардинальным образом диссонировал с исжёваной внешностью коллег-сотоварищей. Отчего так? Да оттого, что решил он соблюсти строжайший нейтралитет и не стал, как другие, распускать руки, – поберёг, вишь, нервы-то свои! поберёг здоровье! – когда разгоревшийся промеж слесарей раздор перерос в рукопашную. А и с чего бы, собственно, было ему горячиться? С каких таких щей? В достопамятной катаклизьме, что пару недель назад потрясла устои жизни деповской, разладив тем самым годами складывавшуюся систему железнодорожных производственных отношений, он, Потапыч-то, не участвовал, – в больнице ить лежал в те поры! да ещё и полёживал! – стало быть, чтобы досадовать на «Профессора» да вдобавок ещё и недовольничать на него, не имел ни малейших к тому оснований, – ни малейших! Потому и сидел он сейчас, – вальяжно! барином! – скалил зубы да щёки надувал!

«Гы-ы-ы!»

– А ну-ка цыц! – подал голос «Профессор». – Прекратить балаган!

Слесаря послушно захлопнули рты, хохот оборвался, в штаб-квартире утвердилась тишина.

Тяжко дыша, посапывая разбитым носом, «Профессор» направился в заднюю, тыловую, часть вагона; подойдя к дверце, ведущей в отдельный закуток, отворил её и скрылся из виду. Тут же из закутка донёсся неприятный металлический скрежет.

– Должно, заветный сундучок открывает! – прошамкал Кузьмич. На лице его робко отразилась надежда на возможное угощение.

Слесаря оживились. Знали, вишь, о сундучке-то этом! Полон, полон сундучок бутылёчками! То на чёрный на денёк – на житьё-бытьё бедовое – запасец бережёный!

«Гы-ы-ы!»

Кузьмич – провидцем бы ему быть, а то и оракулом! – в точку попал, угадал. С доверху заполненым поллитровками тазиком – то была покрытая цинком шайка; в бане такую чаще увидишь – вышел «Профессор» из закутка. Связка железных, крашеных жёлтой эмалью, кружек – ить и стаканы-то в свалке побили, изничтожили! – звякала на толстой короткой шее. Раздав каждому – никого не обошёл вниманием! – по бутылке, «Профессор» снял с себя кружечное ожерелье и, бросив его на стол, мрачно изрёк: «А кружки и сами сумеете взять! Не в ресторане-то, чай, ошиваетесь! Самообслуживание у нас!»

Непрекословя, слесаря разобрали расцвеченные под лимон, модняцкие, пижонистые кружки и стали ждать дальнейших указаний.

Слегка помолчав, «Профессор» негромко, выстраданно, заговорил:

– Эх и житуха пошла у нас развесёлая! – тут он повёл, указывая на разгром, царящий в штаб-квартире, рукой. – Негоже так-то, мужики! Негоже!

Слесаря, соглашаясь, – погорячились-де! кругом-де виноватые! – закивали, преданно, по-собачьи, глазея на «Профессора». А что же ещё и оставалось им делать? Результат-то был налицо, комментарии – неуместны и, как говорится, излишни.

– Но я не стану вас черезчур виноватить, – продолжал «Профессор». – У самого сердце кровью пооблилось, когда нам Потапыч страху такого наплёл. Окаянство-то какое! Пагуба чёрная! Бедная, бедная Пелагеюшка! Душа-девица она безответная! Скромна да тиха как овечка! Не по-людски с ней так-то! Не по-людски! Нутру человечьему поперёк!

Тут «Профессор» умолк, деловито ухватил пятернёй поллитровку и, поднеся бутылочное горлышко ко рту, крепкими острыми – волки от зависти плачут! – зубами распечатал посудину. Водочка, колокольчиком дзинькая в дно, полилась, заполняя собою чрево разнаряженной в жёлтое кружки.

Приглашая всех последовать своему примеру, «Профессор» – не спи, не зевай! бери, налетай! – щедрым широким махом прорезал ручищей – вжик от плеча до плеча! – пространство.

Слесаря зашевелились, – бутылки волшебным образом раскупорились, водка – ежели не пить, так и на свете не жить! – расплескалась, разлилась по кружкам.

– Ну, – давай, мужички! С Богом! За Пелагею, за кровиночку нашу! – Жадно, в один приём, сглотнув горькую, «Профессор» обшарил взглядом стол и сокрушённо посетовал: – А закусить-то и нечем! На полу ить закусь-то! На полу!

Слесаря, выхлебав своё, промолчали.

– А и пусть! – «Профессор» вылил остаток водки в кружку, швырнул пустую бутылку в подлавочье, опрокинул содержимое кружки в пасть и, резко, рывком, поднявшись на ноги, неожиданно – все аж подпрыгнули! – рявкнул: – Ай да Исидор!.. Ай да Петрович!.. Красава какая!.. Бяка!.. Противная бяка!

«Гы-ы-ы!»

– С флагом, гад, бегал! Парламентёром прикидывался! Зубы нам, гад, заговаривал! – «Профессор» буквально рвал и метал.

Слесаря одобрительно – ж-ж-ж! ж-ж-ж! – загудели. Ужасный, смерти подобный, призрак давешней катаклизьмы, вдруг пригрезился им и, облачённый в тунику алкогольных паров, всецело завладел их умами. Давление в бурлящем котле протестующих душ в мгновение ока взросло и достигло предела: тронь, кажись, пальцем, – рванёт!

И... Рвануло!!! Рвануло!!!

Тень набежала на лица, – покорёжила, скривила, смяла. Гул голосов – грозный, протяжный – таящим в себе беду вороном заметался в зловонной, смердящей разлагающимися на полу останками пищи, атмосфере помещения. Стены встряхнуло от топота ног, сопровождаемого криком, – то слесаря, повскакав, засновали, суетливо забегали и, не жалеючи бранных слов, принялись на все корки ругать, сволоча и посылая по матери, обидчика их всеобщей любимицы, безвинной и кроткой девицы, Пелагеи Григорьевны, стрелочницы.

Сумятица, ежесекундно набирая силу, росла и ширилась, будто квашня [1] на дрожжах; угрозы в адрес Исидора Петровича нескончаемым потоком сыпались из разомкнутых ртов. Повальная – лихорадке под стать! – истерия слесарей нарастала, тон её повышался. И вот, наконец, настал апогей! Шум, исходящий из штаб-квартиры наружу, сделался столь значителен и громок, что даже сам невольный виновник его, наш давнишний знакомец Исидор Петрович, сибаритом сидящий в своём замечательном офисе, был, как то знают читатели, потревожен на малое время долетевшими до слуха его призывами к зверской расправе над каким-то, – глазам бы его не видать! лет на сто на Руси всякой сволочи припасено! – совершенно для него неведомым, гадом. Впрочем, как мы помним, он не нашёл тогда сколько-нибудь значимых причин для беспокойства, посчитав всё это – блажат-де слесаря! забавляются! – сущей мелочью, не стоящей его внимания. Да и стихло к тому же, – то «Профессор» громыхнул непредвиденно столь безудержной, полной ярости – от души! – матерщиной, помянув между делом и бога и чёрта, и мать, и отца, что дебош тут же взял и угас, уступив тишине, – отшумели бои! отшумели!

Тишь... Гладь... Благодать!

___________________________________________

[1] – Квашня – здесь: забродившее тесто, опара.

___________________________________________

***

А жиотаж сошёл на нет, как вешний лёд.

Рабочая, деловая, обстановка заладилась, наконец, в штаб-квартире. За столом, у которого, волей «Профессора» сгрудившись в тесный – спаянный общим интересом – кружок, вновь расселись по лавкам слесаря, взяло старт, проходя в спокойном – без эмоций и спешки – ключе, совещание. Во главе угла обозначился один-единственный вопрос, а именно: настоятельная необходимость наведения слесарями должного – невзирая на лица – порядка в забуревшем сверх всякой меры руководстве депо. Будущность Исидора Петровича, сделавшись, с подачи много чего о нём порассказавшего Потапыча, предметом нелёгкого – шутка ли? ить всё же начальство! – обсуждения, повисла, готовая сорваться и рухнуть вниз, на тонком, как паутинка, волоске.

Четверти часа достало высокому собранию для выработки общего знаменателя, то бишь – дадим дорогу красному словцу! – консенсуса. Решили так: не стоит либеральничать; пора приспела начистить гаду (стружку с него снять!) рыло, а там и загнать его, прохвоста, за Можай! Повестка дня была исчерпана: на том совещание благополучно и закончилось. Итог удовлетворил всех.

«Лучше и быть не могёт! – довольные, потирали руки слесаря. – По всем статьям – самое то! Отведём душеньку! Покуражимся!»

Радовался народ! Ножи-топоры готовил-точил! Приплясывал в нетерпении! Боевым духом, царящим теперь в штаб-квартире, досыта упивался!

Воистину, несладкая – степной полыни горше! – долюшка ожидала Исидора Петровича за лихим, недалёким уже, поворотом Судьбы... Близился, – увы! – неотвратимо близился смертный час его!..

«Гы-ы-ы!»

8. Б итва титанов .

Р езко, рывком, распахнулась дверь. Наружу, на осеннюю п редвечер нюю улицу, из штаб-квартиры высыпала, сомкнувшись в густую плотную кучу, ватага слесарей. Разом, по-военному, перестроившись в колонну, ватага, ведомая «Профессором», двинулась, подметая лохмотьями изодранной в клочья одёжи землю, в сторону здания офиса, намереваясь под вергнуть его неожиданно- дерзк ой атаке.

«Вау-у-у!»

Тяжёлая тележка, гружёная боеприпасами, – то были россыпи гаек, болтов, винтиков, шпунтиков, гаечных ключей и бог ещё ведает каких железяк, – громыхала середь колонны по кочкам. Тележку ту, натужно пыхтя и фыркая, – кто везёт, на том и едут! ай, лошадки! – тащили, накинув себе на взбугрившиеся от напряга плечи лямки, Кузьмич и Потапыч.

– Ничего, что тяжко! – бодрился мокрый, весь уже испотевший, Кузьмич. – Начхать мне на это! Вот довезём до места поклажу-то нашу, а там и потешимся: обстреляем гада железяками! Пущай прочувствует: с нами шутить не моги!

– Точняк! – особо не разглагольствуя, поддакнул, кольнув жёстким – дело делай! язык твой без костей! – взглядом партнёра, Потапыч. – Не моги!

Уловив настроение сотоварища по упряжке, Кузьмич замолк и только усерднее стал тянуть свою, семью потами политую уже, больно режущую плечо, лямку.

***

О тмеряя прохорями – миллиметр к миллиметру! сантиметр к санти метру! – расстояние, идёт колонна слесарей! Ничто не свернёт её с пути! Ничто!!!

Берегись, Исидор Петрович!

Берегись!!!

«Гы-ы-ы!»

***

Н ежность мучительно-жаркой волной окатила Исидора Петровича, окатила всё естество его, – всё то, что составляет его "я". Она была первой, эта волна. За ней хлынула вторая, – кипучая, ненасытная. За второй – третья, до того мощная, что подняв Исидора Петровича на самый гребень свой, – высоко-высоко! – понесла ег о, счастливого и удовлетворённо го, к благословенному – антик-муар с мармеладом! – берегу Рая.