Текст книги "Война перед войной"

Автор книги: Михаил Слинкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Вновь потянулись прежние будни с тем лишь отличием, что ежедневно «работали» по горке, прикрывавшей горный проход. Здесь, однако, противник не отходил, а оказывал жесткое сопротивление. Наши цепи под огнем ложились у подножия, и поднять их в атаку не было никакой возможности. Петрович тихо зверел, жалуясь на низкий боевой дух солдат и офицеров вернувшемуся из Кабула без обещанного коньяка Шах-Заде.

Как-то, уже ближе к вечеру, когда пора было давать команду на отход нежно обнимавшему родную афганскую землю батальону, Петрович не выдержал и бросил мне:

– Поехали!

Сели в штабной «уазик» и покатили вперед. Проскочили позиции приданного артдивизиона, полковых батарей, передовые позиции пехоты. Оставили машину и побежали к подножию горки, у которой тяжко ворочался танк, время от времени постреливая по вершине. Противник изредка лениво отвечал одиночными выстрелами из стрелкового оружия. Залегли в небольшой складочке рядом с двумя солдатами. Один из них тихонько стонал, дожидаясь санитаров, – нога была прострелена навылет. Второй, видно, приятель, как мог его успокаивал. Справились, где командиры. Внятного ответа не получили. Попытались сами отыскать их. Безрезультатно.

Петрович, обращаясь вроде бы ко мне, но больше просто высказывая свои сомнения вслух, спросил:

– Если сейчас поднимемся, пойдут они вперед за нами?

– Без своих командиров – вряд ли, – ответил я.

– Ну, а если пробежаться по фронту, отыщем их?

– Если только с командой на отход, то да. А так время ушло, они сейчас больше озабочены ужином, чем боевой задачей.

Делать нечего. Решили возвращаться и, поднявшись разом, побежали назад. Засвистело и зажужжало, казалось, со всех сторон, будто противник только и дожидался того момента, когда мы покажем ему свои спины. Длинными перебежками, петляя, как зайцы, под затухающим по мере удаления от горки огнем, добрались до машины. Плюхнулись на сиденья. Сзади по брезенту что-то негромко шлепнуло. Водитель, истомившись не столько в ожидании нас, сколько уже просроченного ужина, рванул по бездорожью в сторону штабных палаток.

Петрович, повернувшись ко мне, спросил:

– Чего это они так взъерепенились?

– Поняли, кто мы, – ответил я. – Вы ж в зеленой рубашке бегали, а за голову советника им положен хороший гонорар.

Петрович засмеялся:

– Да, действительно, не сообразил.

Мы были одеты в афганскую зимнюю полевую форму грязно-бежевого цвета. Но распалившийся Петрович еще на КП полка скинул куртку, под которой и была эта злополучная советская форменная рубашка.

У палаток умылись из чайника. Я потащился, несмотря на усталость, передавать очередное сообщение в штаб корпуса. После того как плато заминировали, мне перестало нравиться раскатывать по нему на машине. Как-то спокойнее было передвигаться пешком, внимательно поглядывая под ноги.

Проходя мимо штабного «уазика», обнаружил, что водитель – лихой парнишка-пуштун, который мне всегда был симпатичен, – перетряхивает свой скарб. На земле валялись одеяла, матрас, старый балапуш и еще какие-то тряпки.

– Что случилось? – поинтересовался я. – Пятак потерял?

Солдат бросил подушку, которую он внимательно осматривал, и опустил брезент, прикрывавший задний отсек машины:

– Смотри, господин переводчик, – дырка от пули. Она в тебя летела.

Я заглянул в дырку. Действительно, пуля должна была ударить прямо между лопаток, а у афганцев ранение в спину считается позором. Спасибо хозяйственному водителю, всегда возившему все свое имущество, несмотря на наши протесты, за задним сиденьем. В этих тряпках за моей спиной и заблудилась пуля.

– Найдешь пулю, – попросил я, – мне отдай.

– Да, господин.

В радийной машине было тесно и жарко. Пока я закрывал кодтаблицей донесение о том, сколько у нас за день раненых «помидоров» и сколько «огурцов» расстались с жизнью, связисты хитро улыбались. Потом, уже откровенно смеясь, протянули мне наушники. УКВ-диапазон бил по ушам родной речью, обильно сдобренной ненормативной идиоматикой:

– Сталкивай… В пропасть его! Что? Горит. Пусть себе горит, но не на дороге, так твою рас-так. Не видишь, колонна стоит!

«Вот те раз, – подумалось. – Видно, наступающие части уже близко». Рассказал Петровичу. Тот тут же загорелся:

– Надо брать горку. Завтра, если залягут, берем командира полка и поднимаем батальон в атаку. Возьмешь фотоаппарат. Будешь снимать, как фронтовой корреспондент.

Промолчал, но про себя решил: «Ну, уж нет. Для беготни по горам хватит мне автомата с подсумком и пистолета. Мое дело переводить да следовать за советником, куда бы ни поперся, а не заниматься фотолетописью».

Утром горку взяли без нашего героического участия. Противник, зажатый с двух сторон, предпочел тихо раствориться в родных горах. Вслед за наступавшими цепями подошли к подножию отбитой горки. Петрович отправил советника начальника артиллерии полка подтянуть поближе минометы, дав ему наш «уазик». Сами же вместе с командиром полка и Шах-Заде полезли оценивать обстановку наверх по чуть заметной тропке. Почти поднялись к вершине, когда сзади раздался мощный взрыв. Все разом обернулись: у подножия все еще продолжал расти огромный куст из камней и пыли. Из него вылетело колесо, описало пологую дугу и покатилось, замедляя движение, вверх по склону.

– «Уазик», – сказал Шах-Заде.

– Советник, – сказал Петрович.

К оседавшему вниз серому кусту уже бежали люди. Было жалко и советника, и парнишку-водителя. Но на войне как на войне. Продолжили движение. На плоской вершине обнаружили позиции противника – выложенные из плотно пригнанных друг к другу больших камней укрепления. Вопреки ожиданиям, видимых разрушений не было. Лишь в одном месте, около полуразваленного прямым попаданием каменного укрытия, валялись окровавленные тряпки. А ведь мы почти десять дней долбали горку всей наличной артиллерией, танками и минометами, вызывая авиацию, которая обрабатывала вершину НУРСами.[44]44
  НУРС – неуправляемый реактивный снаряд.


[Закрыть] Но там, где падал снаряд, оставалось лишь небольшое углубление да свежие сколы камня были чуть светлее нетронутого взрывом скального грунта.

Отправили пехоту дальше «гнать» противника и пошли по той же тропе вниз. А у подножия, целый и невредимый, сидел на корточках советник начальника артиллерии полка, осторожно обметая пальцами пыль с какого-то предмета на тропе. Он не поехал сам давать команду подтягивать минометы, а отправил с этим поручением водителя. Но и тот чудом остался жив. Летевший вниз по склону «уазик» наехал на мину задним колесом, и взрывом его бросило вперед, лишь добавив инерции. Водитель вылетел со своего места вместе с сорванным брезентом и отделался царапинами и ушибами. Вот он, кстати, бежит, прихрамывая, и кричит:

– Господин переводчик! Господин переводчик! Джип сломался.

– Не идите по тропе, второй раз не повезет, – сказал заново родившийся на наших глазах советник. – Мины. Я уже семь штук выкопал. Там, где склон пологий, противотанковые, выше – противопехотные.

Стало как-то не по себе. Это что ж получается, мы протопали по минам дважды – сначала вверх, а потом вниз?

Прилетел вертолет с начальником оперативного управления Генштаба НВС ДРА генералом Бабаджаном и командующим царандоем (народной милицией) Али-Шахом. Шах-Заде побежал докладывать. Вернувшись, радостно сообщил, что Бабаджан разрешил нам вместе с ним лететь в Кабул. Пошли садиться в вертолет, поручив водителю собрать наши немногочисленные вещи и доставить их в Кабул на «Тойоте», которую ему доверил гнать Шах-Заде.

Почти не верилось, что через полчаса будем в кабульском аэропорту. По дороге домой можно будет забежать в дукан купить свежее белье, рубашку и хороших американских сигарет, потом заглянуть в магазин «Востокинторга» и взять бутылочку «Арарата». Дома встать под душ, смыть с себя десятидневную грязь и одеться во все чистое, спокойно выпить с Иваном, с которым я два года делил комнату в Кабуле, стакан чудесного золотистого напитка и хотя бы на вечер забыть об «ожесточенной борьбе с вооруженными противниками прогрессивного афганского правительства».

Вертолетчики запустили двигатель. Когда он набрал достаточные обороты, из-под колес убрали камни, и винтокрылая машина, ворочаясь на ухабах, покатила вниз по склону. Разреженный воздух высокогорья долго не позволял перегруженному «Ми-8» оторваться от земли. Лишь в нескольких десятках метров от окончания склона он перестал содрогаться и полетел низко над землей прямо на задранные в небо артиллерийские стволы.

Я выглянул в левый иллюминатор. У подножия горки, там, где ее огибает дорога, ведущая в глубь горного массива, показался первый танк наступавшей дивизии. Под его правой гусеницей беззвучно, как в немом кино, рванула мина. Дым и пыль снесло ветром в сторону, из люков остановившегося танка показались люди. Слава богу, живые.

До после победы

Кабул. Штаб Центрального армейского корпуса Народных вооруженных сил ДРА. Предвыходной день – четверг, 13 декабря 1979 года. Вялую беседу в ожидании конца рабочего дня прерывает некстати поступившее указание выделить от советников и переводчиков ЦАК одного человека и направить в штаб военного контракта. Самый младший по возрасту и по званию я – сержант, переводчик, холостой к тому же. Выбор предопределен. Еду.

В одной из комнат штаба контракта собралось полтора десятка советников и переводчиков из разных соединений, частей и военных учреждений кабульского гарнизона. Входит новый главный военный советник в ДРА генерал-полковник С. Магометов, сменивший в середине ноября генерал-майора Л. Горелова. После краткого вступления, посвященного «дальнейшему обострению обстановки в стране пребывания», звучит фраза: «Пришло время выполнить интернациональный долг, возможно, ценой жизни». Все насторожились. Может, главный ошибся? Далее пошла сплошная околесица, немного, однако, всех успокоившая:

– Едете в Баграм, на учение. Вернетесь через несколько часов. Автобус ждет внизу.

Ясно, главный что-то путает или недоговаривает. До Баграма шестьдесят с лишним километров и дорога отнюдь не равнинная. На стареньком «пазике» два часа туда и столько же обратно. Какое тут учение, если уже вечереет, а завтра нерабочий день.

Кто-то из собравшихся спрашивает:

– Оружие брать?

Имелись в виду автоматы. Табельные пистолеты были у всех при себе. Ответ: «Нет, всем сразу в автобус, домой не заходить».

Проверил пистолет за поясом, порылся в карманах: запасная обойма на месте, немного денег, начатая пачка сигарет, спички, носовой платок. Подумалось: «Нужно прикупить еще пачку сигарет в ближайшем дукане, да хорошо бы сбегать домой за курткой. Баграм ближе к Гиндукушу, и климат там суровее, чем в Кабуле. В пиджаке при галстуке будет невесело». Забежать домой не удалось. Едва успел расплатиться за пачку «Кента» и запрыгнуть в автобус.

Устроившийся рядом на сиденье советник начальника разведки одной из пехотных дивизий зашептал на ухо, почему-то переходя на дари:

– Говорят, товарищ Амин кам кам хуб нист.[45]45
  Кам кам хуб нист (дари) – немного нехорош.


[Закрыть]

– В каком смысле?

– Ну, понимаешь, не туда гнет. На американцев ставит.

Уже в сумерках добрались до Баграма. Проехали прямо на летное поле, потом к укрытиям для самолетов, около которых стояли глинобитные постройки и армейские палатки. В них расквартирован советский десантный батальон, сплошь укомплектованный выходцами из среднеазиатских республик и предназначенный для «охраны» Амина. Сразу же идем на инструктаж:

– Все, о чем вы здесь услышите, что узнаете и увидите, чем будете заниматься, – государственная тайна. Никогда, никому, ни при каких обстоятельствах… Распишитесь!

Расписались несколько раз в том, что пожизненно будем сохранять молчание. Парни в комбинезонах песочного цвета с множеством карманов, некоторые с пистолетами Стечкина в деревянных кобурах – группа спецназа госбезопасности «Зенит» – разбирают прибывших.

Палатка. Несколько зенитовцев и я устроились поближе к печке-«буржуйке» на двух солдатских койках, между которыми поставили табурет. На табурете листок бумаги. Карандаш дают мне:

– Черти план штаба корпуса!

Рисую от руки, без линейки:

– Первый этаж: вот вход, парадная лестница, вот черный ход, под ним в полуподвальном помещении узел связи…

– Окна узла связи выходят во двор?

– Да.

Уже не мне:

– Чтобы не успели сообщить, кинем в окно слезоточивку, а в коридоре всех повяжем, как начнут выскакивать.

– Второй этаж. Кабинет командира корпуса майора Мохаммад Дуста…

– Рассказывай, кто таков?

– Из мелких феодалов. Халькист[46]46
  Хальк (народ – дари) – одна из фракций Народно-демократической партии Афганистана. В то время у власти. Лидер – Хафизулла Амин.


[Закрыть] «гнезда Аминова». По-моему, всем ему обязан и лично предан.

– Сопротивляться будет?

– Надо полагать, раз вопрос стоит о свержении Амина.

– Тогда будем уничтожать. Ставим крест.

– У комкора телохранитель – солдат-пуштун огромного роста и неимоверной силы. Днем и ночью при хозяине.

– Справимся, – кидают уверенно. – Еще на ком ставить крест? Кабинет рядом – начальника штаба корпуса?

Начальник штаба корпуса – полковник Шах-Заде. С ним у меня отношения приятельские, почти дружеские. Подставлять его ой как не хочется. Он нам, советским, всегда безоговорочно верил.

– Нет, – говорю, – начштаба – наш человек. Его трогать никак нельзя. Кто потом организует всю эту перепуганную ораву штабистов? – О том, что Шах-Заде тоже «птенец гнезда Аминова», умалчиваю.

– Хорошо, – соглашаются. – Дальше давай.

– Остальные – ни рыба ни мясо. Флюгера, держат нос по ветру. Вот только неясная, мутная фигура – контрразведчик корпуса.

– Ставим крест. Разбираться времени не будет.

Тяжелое чувство: вот так, мимоходом, трех человек и приговорили. Долго уточняем детали: подъезды к зданию штаба, наличие оружия у офицеров, решеток на окнах, расположение караула, комнаты советников – это чтоб не зацепить своих сгоряча и т. п.

В палатку входит солдат-истопник подбросить дров в печку. Все замолкают. Солдат неловко пытается открыть дверцу печи. Обжигается и дует на пальцы. Кто-то тянет:

– Эх, водки бы выпить, для сугрева.

Старший обрывает:

– Решили же, до после победы – сухой закон!

Солдат наконец справляется со своей задачей, захлопывает дверцу печки и выходит.

Осмеливаюсь задать вопрос:

– Когда начинаем-то?

– Да сейчас! Как дадут команду, так и начнем.

Ждем команды «по машинам», время от времени возвращаясь к разговору по существу. Нет команды, но есть указание отдыхать.

Укладываюсь на койку ногами к печке, головой к брезенту. Холодно. После очередного визита солдата-истопника становится теплее. Даже сквозь солдатское одеяло чувствую, как жар обжигает пятки, но усы, на которых намерзает лед от дыхания, так и не оттаивают.

Утром иду разбираться с главным солдатским вопросом – где харчеваться. Говорят, столовая в палатке. Рядовые, однако, принимают пищу прямо под открытым небом, стоя в куртках и шапках вдоль длинных столов. Нахожу палатку-столовую, не отапливаемую. Получаю пайку, сажусь за стол, а она уже остыла. Чай тоже холодный.

День, не считая еще одного согласования, проходит в полной бестолковости. Слоняюсь по лагерю. Все прямо по персидской поговорке: «Одинаковый с одинаковым: голубь с голубем, сокол с соколом». Зенитовцы кучкуются с зенитовцами, офицеры-десантники с офицерами-десантниками, солдаты с солдатами. Спрашиваю у зачуханного солдатушки, попросившего сигарету:

– Стреляли часто?

– Да, раза три, прежде чем сюда отправили.

– Гранаты кидали?

– Было однажды.

– Боевые?

– Не, учебные.

«Ну, – думаю, – если и вправду так готовили, тяжко придется парням, да и нам с ними. Офицеры-десантники, как и солдаты – туркмены, узбеки и таджики, – производят гораздо лучшее впечатление. Есть в них даже некоторая лихость и видимая жажда показать себя. Но проблема та же, что и у солдат. Не обстреляны. Большинство из нас, – продолжаю размышлять, – уже побывали в переделках, ходили на операции против вооруженной оппозиции с частями афганской армии. А вот, интересно, парни из „Зенита“ только в подмосковной Балашихе „воевали“ или уже успели наследить где-нибудь за пределами Союза?»

Спросить, однако, прямо не решаюсь, боясь обидеть. Но ведут они себя очень спокойно и уверенно, а это внушает уважение.

…Третий день, потом четвертый – никаких значимых перемен. Снег, мороз, в палатке холодно, и пиджачок не греет. Начинаю кашлять. Поэтому много времени провожу под одеялом. Отсыпаюсь впрок. Кончились сигареты. Попытки добыть их внутри нашего оцепления не увенчались успехом. Нужно идти к братьям по оружию – афганцам. Братьям ли при наших-то задачах? Объясняю часовому, что иду к соседям за сигаретами.

– Иди, – говорит.

Шагаю по припорошенному снегом полю к афганским зенитчикам, прикрывающим авиабазу. Впереди маячит их часовой. Сейчас должен вскинуть винтовку с примкнутым штыком и, выбросив вперед ногу, заорать благим матом «Дриш!» («Стой!»), как у них положено по уставу. Но не орет.

– Салам! Контин есть? – спрашиваю.

– Да, господин. – Солдат скептически оглядывает мою легкую одежонку и показывает рукой на глинобитную полухатку-полуземлянку с плоской крышей, из которой торчит, понемногу дымя, железная труба.

Спускаюсь по глиняным ступенькам, набиваю карманы сигаретами, беру немного печенья отблагодарить за доброту обоих часовых, из чувства милосердия грубо нарушивших правила несения караульной службы.

Жить становится немного веселей. На следующий день баня. Моечная оборудована в палатке, куда подведены трубы от дегазационной машины. Прикомандированные идут на помывку в последнюю очередь. На мне горячая вода кончается, домываюсь холодной, но и та вскоре перестает даже капать. Вытираю остатки мыльной пены носовым платком, одеваюсь как солдат-первогодок с личным рекордом секунд за 30 и бегу, лязгая зубами, в палатку сушиться у печки. Размышляю, постепенно отогреваясь:

«Похоже, команды брать Кабул одним мусульманским батальоном и группой „Зенит“, усиленной „Сусаниными“ из военного контракта, т. е. нами, мы не дождемся. То ли что-то изменилось, то ли с самого начала это не планировалось, а было лишь иллюзией, возникшей в наших головах».

В конце концов всем, кто прибыл из Кабула, разрешено слетать домой, на день. Лету до Кабула на вертолете «Ми-8» всего 15 минут. Через 40 минут в теплой квартире стою под душем. Потом, приготовив крепкий и, главное, горячий кофе, тщательно экипируюсь: меняю брюки на джинсы, туфли – на высокие армейские ботинки, пиджак – на зеленую куртку с капюшоном и отстегивающейся подкладкой на «рыбьем меху». Избавляюсь от бесполезного галстука и поверх рубашки натягиваю легкий джемпер. Долго мучаюсь сомнениями, брать ли автомат. Но решаю все же ограничиться лишь дополнительным запасом патронов для «ПМ»[47]47
  «ПМ» – пистолет Макарова.


[Закрыть] и гранатой. Возвращаются с работы коллеги-переводчики – мои соседи по квартире. Пьем коньяк.

– Будут, – говорю, – события. Сидите лучше дома, если командование не призовет.

Предупреждаю их более чем туманно, но все равно чувствую при этом, что совершаю тяжкое преступление перед народом, партией и правительством.

Летим обратно. Большинство тоже постеснялось взять автоматы, но у многих карманы оттопырены. Боезапас пополнили.

Долгожданная перемена: «Строиться в колонну команда поступила, в мрачной тьме скрывается Кабул», как поется в одной из сочиненных уже потом песен. Марш проходит без происшествий. В Кабуле поворачиваем в район Даруль-аман, потом – к холму, вершину которого венчает резиденция главы государства Хафизуллы Амина – дворец Тадж-бек. Останавливаемся у расположенных возле подножия холма недостроенных казарм республиканской гвардии. Команда: «Размещаться».

В неоштукатуренной комнате на втором этаже мусор на полах, двухъярусные солдатские койки, печка-«буржуйка» с выведенной в окно трубой. На нижний ярус не претендую: есть и посолиднее меня. К вечеру холодает. Топим печку. Ночью чувствую, что с потолка начинает капать, потом лить.

«Как же, – догадываюсь, – тепло поднимается вверх, стыки между плитами перекрытия не изолированы, а на них ведь снег. Тает, значит». Прыгаю вниз и двигаю двухъярусную койку вместе с крепко спящим спецназовцем. Утром просыпаюсь от его вопля.

– Какая с… это устроила?

Свешиваюсь с койки. Сосед мой весь в грязи – с усов капает, подушка и одеяло заляпаны – стоит босой в луже и жаждет мщения, думая, что кто-то все это специально подстроил. На меня-то капала чистая талая вода, а его забрызгало грязью, образовавшейся за ночь из потоков воды и строительной пыли на полу. Сочувствую соседу, но из-за опасения мести в «злом умысле» не признаюсь.

После завтрака, 25 декабря, экипируем на рекогносцировку организации охраны и обороны дворца лейтенанта-десантника Мишу Нуреддинова – веселого, прямо-таки брызжущего энергией узбека. Говорит он почти на всех среднеазиатских языках, в том числе и на таджикском, а это тот же дари. В общем, все при нем, но нет «гражданки». Все выразительно смотрят на меня. Снимать штаны отказываюсь, да и не по размеру ему мои джинсы. Куртку отдаю. Миша долго мучается с пистолетом, который никак не может пристроить за хлипкой резинкой застиранных спортивных штанов.

Дело все ближе, судя по тому, что прибыли на посольских «Волгах» какие-то важные чины в гражданских костюмах, но с военной выправкой. Меня теребят вопросами спецназовцы, правда, уже не те, с кем планировали брать штаб ЦАК, а другие. Их интересует Тадж-бек. Отремонтированный дворец, ожидавший переезда нового хозяина,[48]48
  Амин переехал в резиденцию Тадж-бек за неделю до ее штурма.


[Закрыть] мне довелось посетить всего недели две назад. Пожилой поляк, который руководил отделкой дворца, жил рядом и всегда чопорно раскланивался с нами, приподнимая за поля тирольскую шляпу с пером. Во время взаимного расшаркивания Анатолий Андреевич – советник начальника связи корпуса – и попросил его показать дворец. Тот, к нашему удивлению, сразу же согласился. Рабоче-крестьянское сознание чуть не помутилось от роскоши, которую мы увидели: вытесанная из цельного куска мрамора ванна, мебель ручной работы, ковры, люстры из богемского хрусталя, оборудованная по последнему слову техники кухня, использование которой, пожалуй, подразумевало наличие дополнительного инженерного образования у повара, специальный лифт для подачи блюд в столовую и т. п. Потряс воображение письменный стол в кабинете Амина. Инкрустированный дорогими породами дерева, он стоил, как пояснил наш любезный гид, столько же, сколько роскошный «Мерседес» последней модели. Умеют красиво жить вожди! Но спецназ, конечно же, интересовало не это, а сплошная проза – расположение комнат, лестниц, коридоров, лифтов, помещений охраны, подходов к дворцу со стороны «Ямы», так сразу прозвали казармы гвардии, которые и вправду были расположены как бы в яме между холмами.

Нежданно-негаданно, легок на помине, в «Яме» появляется Анатолий Андреевич:

– Собирайся, поехали!

– Да я собран, – говорю. – Все при мне. Куда едем-то?

– К командиру корпусного батальона связи Абдул-Сабуру.

«Что-то здесь не так, – думаю. – Андреич всегда мотался к нему без переводчика. Там все инженеры по-русски говорят».

Сидим втроем, пьем великолепно заваренный чай «Пять звезд» – любимый чай Абдул-Сабура.

– Сабур, – говорит Андреич, – мы тебя когда-нибудь обманывали, подводили?

– Нет, – настороженно, как бы догадываясь о чем-то, отвечает комбат.

– Тогда доверься нам еще раз. Грядут перемены, поступай так, как мы будем подсказывать.

«Вот оно что! – начинаю понимать. – Дана команда готовить подсоветных афганцев к предстоящим событиям».

Отказываемся от предложенного ужина и едем в штаб корпуса. Тут же получаю новое задание и с группой советников и переводчиков, человек семь, отправляюсь в военный клуб, расположенный прямо напротив американского посольства. Почему-то именно здесь оборудован то ли узел связи, то ли командный пункт, то ли и то и другое одновременно. Долго без дела торчим в помещении, становясь невольными слушателями телефонных переговоров.

– Три борта вернулись. Где четвертый? С Душанбе, Ташкентом, Фрунзе связывались? А вот из Баграма докладывают, видели вспышку в горах.

В гору врезался один из тех четырех «Ил-76» с десантниками, которые первым эшелоном летели на кабульский аэродром для обеспечения высадки 103-й воздушно-десантной дивизии, но по каким-то причинам легли на обратный курс. Первые потери – 41 человек.

Дают команду выдвигаться в аэропорт. Наша группа, вооруженная только пистолетами и припасенной у меня в кармане гранатой, – пожалуй, неважная замена бравым десантникам. Приезжаем, выходим на летное поле. Холод, темень, что делать – неясно. Интересуюсь у старшего. Отвечает, пожимая плечами: «Да ничего. Прилетят наши – успокаивать, удерживать от необдуманных поступков». Неожиданно гаснут огни на взлетно-посадочной полосе. Советник главного штурмана ВВС и ПВО[49]49
  Военно-воздушные силы и войска противовоздушной обороны в Афганистане составляли один вид вооруженных сил и находились под единым командованием.


[Закрыть] с переводчиком бегут разбираться. Как только огни загораются вновь, видим, что на посадку заходит первый самолет, пробегает мимо нас, поворачивает на рулежку, а второй уже катится по полосе, третий почти касается ее своими шасси, а за ним видны огни четвертого, пятого… десятого. Восхищаемся: «Во дают!» Десятка выстраивается на рулежке, моторы ревут, заглушая лязг выгружаемой техники, русскую мать и грохот сваливаемых в кучи десантниками ящиков. Самолеты так же споро, как садились, взлетают друг за дружкой.

– Ну, кому тут башку отвернуть? – спрашивает один из офицеров-десантников. – Это мы разом, – добавляет, подхохатывая.

Теперь понимаю, в чем тайный смысл нашего присутствия здесь. Ласково говорю:

– Пока никому. Располагайтесь. С прибытием вас на гостеприимную афганскую землю!

Летит вторая партия самолетов, третья, четвертая… сбиваюсь со счета. Хожу, знакомлюсь, придерживаю особо ретивых: настрой у всех решительный, так воспитали – с неба и в бой. К утру сказывается бессонная ночь, проведенная при минусовой температуре на голодный желудок. Кажется, что замерзли даже суставы – перестают гнуться. Спрашиваю водки. «Нет, – говорят, – сухой закон. Но вот тебе банка тушенки, буханка хлеба и нож. Грейся!» Заваливаюсь на какие-то мешки между ящиками и энергично греюсь, двигая челюстями. Помогает.

Выкатилось солнце. Сразу стало и теплее, и веселее. С интересом наблюдаю, как на веранде аэропорта выстраиваются западные военные атташе и иные дипломатические работники с биноклями, опередившие вездесущих репортеров. Сам не разглядел, но потом рассказывали, что американский посол якобы даже слезу пустил. С расстройства, наверное.

За день оглох от рева авиационных моторов. Самолеты продолжают прибывать. Но техника уже организованно отгоняется и строится ровными рядами. Натянуты палатки. В штабной над картой склонился комдив 103-й дивизии. В углу какие-то парни стягивают с себя джинсы и влезают в десантные комбинезоны. Вот так встреча – это же наши переводяги из Военного института иностранных языков. Спрашиваю:

– Вас что, ускоренно выпустили?

– Да, – отвечают, – ловили по коридорам, чтобы дипломы и лейтенантские погоны вручить. И сразу сюда, даже форму офицерскую пошить не успели.

– А остальные где?

– С мотострелками через границу идут, дня через два здесь будут.

Вечером полк, в который меня определили, колонной выдвигается в город, в дворцовый комплекс Делькуша. Залезаю в БМД.[50]50
  БМД – боевая машина десанта.


[Закрыть] Ну и машина. Тесно. Как в ней помещаются здоровенные десантники – непонятно. У здания «Радио Кабула» инцидент. Охраняющие его афганские военные выводят танки и перекрывают дорогу. Я не востребован. Значит, в проводниках кто-то еще из переводчиков. Разобрались без пальбы. Прибыли. Устраиваемся на ночь.

Большое помещение, цементные полы. Раньше, похоже, здесь была кухня. На полу растягивают брезент, на нем укладываются десантники. Завидую им. Все в толстых куртках с цигейковыми воротниками, хоть на снегу ночуй. Отстегиваю тонкий капюшон своей куртки и сворачиваю его в комочек. Будет подушка. Складываю прямоугольником, чтоб потолще, подкладку. Можно уместиться бочком. Накрываюсь курткой. Справа и слева впритык, не особенно церемонясь, заваливаются десантники. «Вот молодцы! – думаю. – Хоть о них погреюсь».

На следующий день, 27 декабря, становится ясно, дело будет сегодня. Два парня из «Зенита» – Олег и Вадим, – я и Анатолий Андреевич, взвод десантников из 37 человек на четырех БМД, командира зовут Саша, – вот наши наличные силы. «Противник» – дислоцированные в казармах гвардии дворца Арк, примыкающего к Делькуша, батальон связи, транспортная рота и зенитный дивизион, вооруженный «ЗУ-23–2». Всего более 800 человек. Нужно их блокировать, заставить разоружиться и спокойно принять уход Амина. Думаем и так, и эдак, но ничего более путного, чем до смерти напугать, придумать не можем. Ведь если они предпочтут бой, то шансов у нас нет. За Сабура и батальон связи Андреич вроде бы ручается. Но вот командир и замполит зенитного дивизиона – ярые аминовцы, молодые выдвиженцы, всем обязанные своему кумиру. Они, правда, приглашены сегодня командиром нашего полка на банкет с водкой, но звонок уже прозвенел, а их нет. Видно, почуяли неладное. Оптимизм наш тает с каждой минутой.

Раздается мощный взрыв в районе телефонной станции – общий сигнал к выступлению. Все. Разговоры окончены. Выдвигаемся на трех БМД, как и было задумано, на территорию соседнего дворца. Четвертая машина выходит на площадь перед ним. Во дворе тихо, но за каждым кустом расставлены часовые. Да вот и «ЗУ-23–2» с расчетом, спрятанная на позиции под аркой, вот еще одна. Готовились к встрече, однако. Высовываемся с Олегом из заднего люка и подзываем ближайшего часового. Говорю ему, чтобы вызвал сюда командира дивизиона. Бежит исполнять указание.

Приходит не командир, а замполит. Разговариваем, не вылезая из машины. Блефую, объясняя, что мы не желаем кровопролития, хотя полностью блокировали дворец и можем разнести его в один момент. Как бы подтверждая это, начинает лупить из пулемета БМД, которая елозит туда-сюда по площади. Продолжаю:

– Режим Амина свергнут…

Наш визави меняется в лице и срывает с плеча автомат. С трудом успеваем с Олегом схватить его за плечи, не сговариваясь, дергаем на себя и буквально втыкаем головой в люк. Отбираем автомат и пистолет и ставим обратно на землю. Повторяю:

– Режим Амина свергнут. Вам необходимо снять посты, разоружить солдат, все оружие, в том числе и табельное офицеров, сдать в арсенал и выставить у него невооруженного постового. Дворец под охрану берем мы. Предупреждаю, сопротивление бессмысленно.

– Отдайте автомат, я без него не могу вернуться.

Олег выщелкивает из магазина патроны и отдает автомат. Замполит просит пистолет. Та же процедура. Уходит и не возвращается. Прибегает Андреич, говорит, что с Сабуром все решил. Оружие сдают, нам верят. «Зачем, – спрашивает, – эти, на улице, палят. Ведь никто из казарм не бежит и сюда не прорывается». Вызываем командира БМД. Является разгоряченный лейтенант.