Текст книги "Парни из легенды"

Автор книги: Михаил Савельев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Через неделю наступление гитлеровцев захлебнулось. Наши войска, восстановив положение, перешли в наступление.

Приказ о награждении отличившихся в боях на Курской дуге мы получили уже за Днепром. Имя Хамзы Мухаммадиева значилось в графе «Орденом Красного Знамени».

В сумерках, положив в полевую сумку выписку из приказа о награждениях и ордена, я с помощником отправился к бронебойщикам. По дну глубокого песчаного оврага идти было сравнительно легко и не опасно. Минометно-артиллерийский обстрел к вечеру прекратился, а от пуль надежно защищали крутые склоны. Офицерская землянка бронебойщиков приютилась у самого начала оврага. Из землянки доносился смех. Я откинул висевшую над входом плащ-палатку:

– 'Извините, но в вашу дверь постучать невозможно.

– А у нас, как у чабанов в юртах, стучать не принято,– отозвался на шутку лейтенант Мусаев.– Садитесь вот сюда, товарищ майор.

– Спасибо. Людей собрали? Хорошо бы свечу или плошку зажечь.

– Все нужные люди здесь. Остальные в окопах, на позиции. Плошки есть, трофейные. Сумцов, дайте плошку…

Невдалеке грохнули сразу два разрыва. Затем еще и еще. Снаряды рвались и в овраге, и на высоте.

Артналет! С какой целью? Не предпримет ли враг еще одну контратаку? Правда, до этого в ночные контратаки гитлеровцы на плацдарме не ходили. Но ведь война, а на войне всякое бывает.

Через четыре минуты налет прекратился так же внезапно, как и начался. Я сказал командиру роты:

– Прикажите людям занять свои места и приготовиться к отражению атаки.

Позиции бронебойщиков находились на высоте, в боевых порядках батальона старшего лейтенанта Горюшкина. Пэтээровцы быстро выскользнули из землянки и, пригибаясь, побежали на высоту. Вышли из землянки и мы с Мусаевым. У входа санитар возился с раненым.

– Что с ним?

– Плохо… Осколок ушел под лопатку.

– Рана опасная?

– Очень, товарищ майор.

– Отправьте в медсанбат…

С западных скатов высоты отчетливо донесся рокот танковых моторов. Поднявшись по склону оврага, мы увидели силуэты вражеских машин, двигавшихся на наши позиции. Где-то невдалеке резко хлестнула «сорокапятка», а почти рядом с нами ударило противотанковое ружье. Оборона ожила.

Два раза видел я снопы искр, высеченные на вражеском танке, пулей ПТР, но разве она возьмет лобовую броню! И разве можно в темноте попасть в более уязвимое место! Только случайно. А фрицы заметили ПТР, и танк, остановившись, послал в него два снаряда. ПТР замолчало. Вражеская машина стала быстро приближаться, явно намереваясь обойти высоту. Но вдруг навстречу танку устремилась серая тень. Низко пригнувшись, человек бежал, перерезая ему путь.

Не успели мы с Мусаевым понять, что происходит, как танк ослепительно вспыхнул и остановился. Через несколько мгновений над ним показался черный дым, затем потряс землю оглушительный взрыв, отбросивший башню танка в сторону, будто она была сделана из фанеры.

Горел еще один танк – южнее нас, в центре боя. Гул моторов удалялся.

– Хорошо, молодцы ребята, поработали на славу! – не удержался я от похвалы.

Мусаев послал людей узнать, кто остановил первый танк.

Связные вернулись через несколько минут. Они принесли на шинели тело Хамзы Мухаммадиева.

– ПТР разбито, второй номер убит в окопе. Мухаммадиев лежал около самого танка.

Мы молча сняли фуражки. Потом я спросил у Мусаева:

– Вы объявили Мухаммадиеву о награде?

– Никак нет. Это должны были сделать вы, товарищ майор…

Да, я прибыл сюда, чтобы объявить: за храбрость и мужество, проявленные в боях на Курской дуге, Мухаммадиев награжден орденом Красного Знамени. Чтобы вручить ему орден. И не успел.

ГАРМОНИСТ

Золотой лист оторвался от ветки клена и, падая, начал описывать спираль. Один виток, другой, третий… На четвертом витке коснулся он пожухлой травы и яркой точкой лег на лугу большого золотисто-серого ковра, рядом с окопом солдата.

Солдат, проследив за полетом листа, осмотрелся и только сейчас заметил, что их окоп – на краю картофельного поля. Убирать бы сейчас колхозным девчатам урожай! Под кленом – костер, в костре пеклась бы картошка. А вечером у клуба – песни, танцы под гармонь.

– Эх, если бы не война, растянул бы и я свою двухрядку,– с грустью произнес солдат и посмотрел на Нарджигитова, поправлявшего бруствер окопа.

– Ты посмотри, красота-то какая!

Прямо перед окопом поднималась высота со сбитым самолетом на вершине, справа на песчаных холмах – две ветряные мельницы, за ними виднелись крыши домов деревни Григоровка. Сзади Днепр, а слева, вплотную к картофельному полю, подступала яркая в осеннем убранстве роща.

В роще враг. На высоте – тоже. Уже две недели идут бои за эту высоту. Несколько раз она переходила рук в руки. Много крови пролито на ней – и нашейкрови, и вражеской. И самолет на ней фашистский «рама», разведчик. Ловко его наши пулеметчики подрезали, хотя и говорят, что он бронирован и пуля его не берет. Сбили как раз в тот день, когда группа гитлеровцев просочилась в тыл батальона… Тогда и гармонь Василия Волкова пропала. Не до гармони было! А вот сегодня затишье. Совсем тихо. Давно уже такого не было. Даже слышно, как сороки в роще стрекочут. Вон и сойка кричит. А это что за звуки? Гармонь!…

Прислушался солдат – да, гармонь. Где-то там, в фашистских окопах. И не губная, не аккордеон, а русская двухрядка. Один фашист играл,– а другой напевал дребезжащим тенором. Не знал Василий немецкого языка, слов, конечно, понять не мог, но концовка получилась у фашиста вроде так:

…Нах айнемм децембер,

коммт видер айн май.

– Фашисты запели! – выкрикнул сосед Волкова и схватился за оружие.

– Не спеши, – остановил его Волков. – Куда стрелять-то будешь? Разобраться надо, да из миномета и накрыть.

И вдруг на самом левом фланге обороны, у Днепра, возникла торжественная мелодия и, нарастая, усиливаясь, заглушила немца. Обладатель сочного баритона не жалел голоса, и над тихим Днепром, над нашим маленьким плацдармом поплыли волнующие слова:

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек…

Вот к баритону присоединился голос повыше, еще один и еще. Пели уже хором, пусть и не очень стройным. Песня набирала силу, распространялась по окопам. Солдаты подхватили песню и, кто стоя, кто сидя в окопе на самом переднем крае, как победный гимн, как призыв к борьбе, выводили:

Человек проходит как хозяин

Необъятной Родины своей.

Песня кончилась так же внезапно, как и началась. Тихо было в фашистских окопах. Волков тяжело вздохнул и кивком показал в сторону немцев:

– Унесли гармонь, сволочи, а пользоваться не умеют. Ну, погодите, «артисты», я вас научу на гармошке играть!

Раньше Волкову не приходила мысль о том, что его гармонь могли унести фашисты. А теперь он был почти уверен, что так оно и было и что сейчас он слышал голос именно своей двухрядки.

В конце октября нашу армию скрытно сняли и перебросили па Лютежский плацдарм. Затем пошли тяжелые наступательные бои за освобождение Киева, Фастова. И, конечно, забыл Волков эпизод с гармонью.

В декабре мы были уже под Житомиром. Командование ожидало на этом участке контрудара врага. Были сведения, что Гитлер подбросил сюда свежие силы. Но что это были за части – установить пока не удалось. Два раза ходили в поиск и оба раза неудачно. Но вот, вернувшись из боевого охранения, солдаты заявили, что вечером в деревне Борки фашисты играли на гармони и пели. Раньше ни песен, ни гармошки там не было слышно. Рассказ этот заинтересовал Волкова, уже получившего погоны сержанта. Утром он отправился в блиндаж командира роты и, вернувшись в отделение, приказал:

– Нарджигитов и Логунов, приготовьтесь в разведку. Вечером выступаем.

С наступлением темноты группа Волкова пробралась на огороды Борок и затаилась под плетнями.

В восемь часов на улице послышались звуки гармони. Волков насторожился. Ему показалось, что он слышит тот же инструмент, который слышал у Григоровки,– свой инструмент. Играли где-то в середине деревни. Минут через пять к гармошке присоединился дребезжащий тенор. Тихая морозная ночь отчетливо доносила до разведчиков слова песни:

…Нах айнем децембер,

Коммт видер айн май.

Нарджигитов вздрогнул и прошептал:

– Артисты с плацдарма!

Далеко за полночь вернулись разведчики в подразделение, Волков коротко доложил командиру о наблюдениях и попросил еще две ночи:

– Возьмем стоящего языка, товарищ лейтенант.

К утру третьего дня Волков знал, что в Борках расположена пехотная часть, усиленная танками, знал, где находится штаб, как охраняется деревня, знал даже, что гармонист, высокий детина, – денщик лейтенанта и живет с ним в домике с голубыми ставнями. Но установить номер части, узнать, откуда она прибыла, можно было, только взяв пленного.

Весь этот день, укрывшись на огороде в бурьянах, Волков что-то чертил, записывал и высчитывал, а на закате объявил товарищам план действий. Он решил захватить долговязого гармониста, когда тот выйдет на улицу и будет ждать тенора.

Удача, казалось, сопутствовала разведчикам. Небо заволокло низкими серыми тучами, потянул влажный ветер, и земля, скованная морозом, оттаяла. В половине восьмого разведчики ползком отправились к домику с голубыми ставнями. Без пяти восемь мимо домика к окраине деревни размеренным шагом прошли два солдата с автоматами. «Патруль», – отметил сержант. В деревне тихо. Ни звука. Волков с волнением вглядывается в циферблат часов. Ровно восемь.

«Сейчас», – думает Волков и весь напрягается.

В домике хлопнула дверь. Шаги по коридору. Скрипят ступеньки деревянного крыльца. Это выходит долговязый. Волков молча поднимается и, стараясь казаться спокойным, неторопливо шагает вдоль палисадника, рядом с ним идет Логунов. Нарджигитов остался за углом, в резерве.

У калитки, разведчики встретились с долговязым. Волков прижал дуло автомата к животу фашиста и тихо приказал:

– Хенде хох!

В следующий момент произошло то, чего разведчики меньше всего ожидали. Фашист быстро взмахнул гармонью и ее острым углом ударил Волкова в темя. Сержант глухо охнул и опустился на колени. Логунов ударил гитлеровца ножом в бок и бросился на помощь товарищу. Опираясь руками о гармонь, Волков поднялся на ноги. По его лицу ручейками стекала кровь. Логунов подхватил сержанта под руки.

– Сможешь идти сам?

– Постой… Дай гармонь… Немца в палисадник… Нарджигитова сюда… Спрячьтесь за калиткой… Без языка нельзя.

Прислонившись спиной к ограде палисадника, Волков нервно перебирал лады гармони, почти не растягивая меха. Но вот гармонь как будто вздохнула и неожиданно заиграла затрепанный немецкий мотивчик.

Где– то совсем недалеко послышались приближающиеся шаги. Волков оторвался от ограды и, тяжело переставляя ноги; пошел в противоположную сторону.

Когда обладатель тенора поравнялся с калиткой, Логунов накинул ему на голову шинель и всей тяжестью тела придавил к земле.

…Часов в одиннадцать ночи Логунов и Нарджигитов принесли гитлеровца к начальнику разведки и доложили, что сержант Волков ранен, остался в боевом охранении, а им приказал срочно тащить пленного.

Капитан поднялся с табуретки и, едва сдерживая себя, тихо произнес:

– Да как же это так? Товарищ Логунов, товарищ Нарджигитов, вы же опытные воины…– И, уже повышая голос, почти выкрикнул:

– Оставили раненого командира на морозе, а паршивого фрица притащили на себе! Сейчас же берите санинструктора и бегом… Погодите!

Капитан позвонил в медсанвзвод, коротко сообщил о случившемся и попросил послать к разведчикам врача. Затем повернулся к Логунову:

– Вы помоложе. Быстро в медсанвзвод. Проводите врача и санитаров.

…Дребезжащий тенор оказался осведомленным, но не очень разговорчивым языком. И все-таки он подтвердил предположение Волкова, что это та самая часть, что пыталась сбросить нас с Букринского плацдарма.

Она получила значительное пополнение. И задачу – не пропустить нас на Житомир.

А гармонь так всю войну с ротой и прошла. До самой Вроцлавской площади в Праге.

ГОЛОВАЧЕВ И ГОЛОВАЧЕВЦЫ

В центре города Василькова над могилой, покрытой ковром душистой резеды, стоит памятник – гранитная глыба, приспущенное знамя и под ним солдатская каска. На граните надпись: «Дважды Герой Советского Союза гвардии полковник Головачев Александр Алексеевич. 1909-1945 гг.»

Немного в стороне, там, где расположился административный центр города, похоронен комбат, майор Хохряков Семен Васильевич, также дважды Герой Советского Союза.

У этих могил часто можно видеть людей – и молодых, и убеленных сединами, в военной форме и гражданской одежде. Среди них есть и приехавшие издалека. Это однополчане, сослуживцы Головачева и Хохрякова, навещают своих командиров и соратников. Здесь, у могилы своего комбрига, я познакомился с молодыми офицерами-авиаторами Коноваленко и Новиковым и услышал от них слова, прозвучавшие как упрек лично мне, прошедшему рядом с Головачевым и Хохряковым немало фронтовых дорог.

– Конечно, и памятники, и убранные цветами могилы говорят о том, что мы помним героев. Но согласитесь – этого мало! Кто они, эти герои-танкисты, что за люди были, какие подвиги совершили, почему похоронены здесь, если погибли в конце войны? Мы хотим, нам надо знать о них все, а мы не знаем почти ничего. Кто-то должен рассказать о них.

…Головачевцы. Так в 3-й гвардейской танковой армии называли людей из бригады, которой командовал полковник А.А.Головачев. И что-то большое, значительное слышалось в этом слове. В бригаде Головачева были самые отчаянные в умелые разведчики, храбрые и находчивые командиры, стремительные автоматчики. Добрая слава сопутствовала бригаде. Ее боевые дела ставили в пример, во всей армии знали и любили ее командира.

Правда, некоторые слово «головачевцы» произносили порой с ноткой осуждения: головачевцы, случалось, любили щегольнуть. Это у нас, в мотострелковой бригаде танковой армии, с легкой руки комбрига многие офицеры носили кубанки и бурки. В штабе батальона нередко можно было услышать, что комбат ушел в разведку. А делал он это потому, что… командир бригады тоже хаживал в разведку.

Начальство, конечно, подобных действий не поощряло. Помнится, в середине января 1945 года, в разгар наступления с Сандомирского плацдарма, в боевые порядки бригады приехал командарм Рыбалко. Подойдя к штабу, спросил:

– ' Почему стоят войска?

– Ищем переправу через реку Варта. Мост и подступы к нему под огнем противника,– доложил я.

– Где Головачев?

– Впереди.

– А точнее?

– Вот за этой высоткой…

А высотка у берега реки, и вся она в султанах разрывов вражеских снарядов и мин.

– Та-ак… Передайте Головачеву, что я награжу его орденом Славы и назначу командиром отделения разведки… – И после паузы Рыбалко добавил: – Если он еще хоть раз совершит подобное.

Конечно, не дело командира бригады самому под огнем врага выбирать место для переправы. Но личный пример значит очень много. И не случайно же в бригаде Головачева были такие замечательные разведчики, как, к примеру, Василий Калишин. Это у головачевцев командовал артиллеристами лихой бомбардир – удостоенный звания Героя Советского Союза майор Шпилько, мотострелками – тонкий психолог и хороший тактик, Герой Советского Союза майор Давыденко; воевали прославленный командир автоматчиков Хасаншин, командир бронебойщиков Мусаев. Это ведь головачевцы, комбат автоматчиков Герой Советского Союза Николай Горюшкин вместе с комбатом танкистов Героем Советского Союза Семеном Хохряковым, далеко оторвавшись от главных сил армии, лихим налетом выбили врага из крупного польского города Ченстохова.

Невозможно назвать всех головачевцев, отличившихся в боях за Родину. Судите сами, в бригаде было четырнадцать Героев Советского Союза, 2742 человека награждены орденами и медалями, к абсолютное большинство из них награждены неоднократно, 23-я гвардейская мотострелковая бригада 7-го Киевско-Берлинского танкового корпуса носит почетное наименование Васильковской, а на ее боевом знамени золотом горят орден Ленина, два ордена Красного Знамени и орден Суворова второй степени. Конечно, все эти награды заслужены тяжелым ратным трудом и немалой кровью воинов.

Бригаду комплектовал, обучал, воспитывал и водил в бой Александр Алексеевич Головачев. Когда мы с ним познакомились, Головачеву шел всего 34-й год, а вся бригада называла его «батей». Да это и не удивительно. На фронте многих заботливых командиров солдаты так называли.

Не сразу можно было понять, в чем секрет такой широкой любви и уважения к молодому полковнику. Но вот примеры, которые помогли мне раскрыть этот секрет.

Накануне наступательной операции в бригаде проводились батальонные учения. Одна из рот выполняла поставленную задачу как-то вяло, поднялась и пошла в атаку недружно, без огонька. Головачев рассердился, не стал проводить разбор и приказал вызвать комбата и командира роты в штаб бригады. Зная крутой характер Головачева, я опасался, что обоим командирам достанется изрядно, А Головачев неожиданно начал свой «разнос» такой фразой:

~ Расскажите, как у вас люди отдыхали.

Выяснилось, что отдыхали бойцы плохо – почти весь день рота работала на разгрузке боеприпасов.

– Так чего же мы хотим от людей, которым не дали перед учением отдохнуть? Как могли вы забыть о своем долге – постоянно заботиться о подчиненных! Чтобы людей было во что одеть, обуть и чем накормить – заботится Родина. Мы должны заботиться об остальном. Так в чем же выразилась ваша забота? Неужели трудно было поставить меня в известность, что рота не отдыхала? Перенесли бы учения на следующий день. Помолчал, потом резко поднялся и стал ходить по землянке. Остановился против командира роты:

– Вот вы, командир роты, видите, что люди действуют вяло. Покажите пример, увлеките их. А вы флажками команды подаете…

Личный пример… Я вспомнил, как показал его Головачев в бою за Россошь. Небольшой город надо было взять с ходу, засветло. Враг начал наносить удары по нашим боевым порядкам еще на подходе к Россоши. «Мессерам» удалось разбить штабную машину бригады, повредить рацию, вывести из строя несколько пушек и минометов. Темп наступления начал снижаться. А зимний день короток. Оценив сложившуюся обстановку, Головачев приказал:

– Всем наступать за мной!

Его бронеавтомобиль появился перед боевыми порядками и устремился к окраине города. Конечно, все, кто принял приказ комбрига, кто видел его броневик,– все рванулись вперед. К вечеру Россошь была в наших руках.

После взятия города в самом центре его командир корпуса устроил Головачеву «разнос» «за безрассудную храбрость, за неуместное гарцевание на броневике». Головачев слушал молча, а потом вдруг спросил:

– Товарищ генерал, а вы уверены, что в данном случае я поступил неправильно?

Вероятно, генерал не был в этом уверен. Он что-то хотел ответить, потом махнул рукой и пошел к машине.

О том, как разведчик Калишин захватил очень нужного и важного языка, я уже говорил. Прежде чем отпустить разведчиков на этот поиск, Головачев пригласил к себе Калишина и добрую половину ночи просидел с ним в землянке, разъясняя и уточняя действия разведчиков в самых различных условиях.

– Действуйте только наверняка. Нам очень нужен язык! Но живые разведчики нужнее. Помните это, – закончил комбриг разговор.

Все это люди, конечно, знали, а потому любили и уважали «батю».

Да, лихость в бою, «гарцевание» характерны для Головачева и головачевцев. Но эта лихость отнюдь не была безрассудной.

…Бригада получила приказ: форсировать Северскнй Донец и овладеть населенным пунктом Печенеги. А в Печенегах находился большой гарнизон, получивший в подкрепление только что прибывшую танковую дивизию СС «Адольф Гитлер». Вплотную к Печенегам примыкают господствующие высоты, и каждый метр покрытой льдом реки фашистами пристрелян. Тут одной лихостью врага не возьмешь!

Головачев мобилизовал всю свою разведку, запросил информацию от соседей, все это анализировал, сопоставлял и искал наилучшее решение трудной боевой задачи. Организовали наступление ночью, без артподготовки.

Не получилось: враг был бдителен.

Ободренные нашей неудачей, эсэсовцы к утру перешли в контрнаступление на нашем левом фланге. Получив такое донесение, Головачев быстро связался с соседом слева полковником Михайловым и попросил его:

– Николай Лаврентьевич, возьмите отражение контратаки на себя, а я буду прорываться на правый берег.

Единственный в бригаде танк «КВ» в предутренней темноте проскочил через реку и почти в упор расстрелял несколько огневых точек врага. Следом за танком в Печенеги ворвались автоматчики.

В середине дня на правый берег реки вышла и бригада полковника Михайлова. Эсэсовцы поспешно отходили к Харькову.

Конечно, и атака на Печенеги была проведена Головачевым лихо, но тактически грамотно. Не могли же фашисты допустить, что после нашей неудачи в момент их контратаки мы ударим по Печенегам.

Боевые качества командира, как известно, наиболее полно раскрываются при решении задач в сложной обстановке. В истории 23-й гвардейской мотострелковой бригады есть много страниц, повествующих о тяжелых днях, о таких боях, когда бригада оказывалась один на один с несравненно большими силами врага. Каждый раз она с честью выходила из этих боев. И ни разу комбриг не позволил врагу упредить нас, не применил шаблона.

…Овладев Россошью, бригада вместе с корпусом устремилась на Алексеевку. Там должны были соединиться наши войска и замкнуть кольцо вокруг Россошанско-Острогожской группировки врага. Но времени на бросок было в обрез. В этой операции Головачев не просто вел, а увлекал за собой бригаду. И пришел вовремя. Части с ходу ворвались в поселок, быстро захватили станцию, не дав врагу отправить в Германию эшелон с советскими людьми.

Но с севера и северо-востока на Алексеевку устремились отходившие части венгерской армии и итальянского корпуса. С запада перешли в контрнаступление выбитые из поселка гитлеровцы. Враг атаковал бригаду с трех сторон. Его численное превосходство было многократным. Помощи ждать неоткуда. Обстановка критическая. Бригада, могла быть раздавленной. Собрав командиров, Головачев отдал приказ: – Никому из Алексеевки не отходить. Всех тыловиков поставить в строй. Ни одного дома врагу не отдавать.

Он сам взял автомат и пошел со штабом отражать контратаки наседавшего врага. Даже получив ранение, Головачев не покинул поля боя.

Алексеевка осталась в наших руках. Значительная часть уже деморализованных войск врага сдалась в плен, остальные, минуя Алексеевку, по бездорожью отошли на юго-запад.

…Во время весеннего наступления в 1943 году, преследуя врага в районе Проскурова, бригада далеко оторвалась от главных сил армии и столкнулась с подходившими резервами гитлеровцев. Встреча была неожиданной, и командование армии не успело принять необходимых мер для закрепления успеха бригады. Части Головачева оказались в окружении. Заняв круговую оборону и отражая яростные атаки врага, Головачев организовал глубокую разведку и по радио доложил обстановку. Рыбалко приказал выводить людей из окружения,

А фашисты решили, не дожидаясь утра, уничтожить «головачевских казаков» [1] . Для бригады это была очень тяжелая ночь. На деревушку и окружающие ее небольшие рощи, где находились наши подразделения, фашисты обрушили шквал артиллерийского и минометного огня, вели непрерывную стрельбу из крупнокалиберных пулеметов. Фашисты устроили головачевцам то, что на военном языке называлось котлом, и стремились уничтожить в этом котле окруженные части бригады. Каково же было их удивление, когда утром они атаковали… пустое место, не найдя там ни живых, ни мертвых «казаков».

Убитых Головачев похоронил, а живых увел. Увел всех до единого мелкими группами по путям, указанным разведчиками. Сам комбриг, обернув вокруг груди знамя бригады, вел последнюю арьергардную группу. Через 12 дней в пункт сбора выходивших из окружения прибыла последняя группа бригады Головачева.

Надо было видеть солдатские объятия и мужские слезы на огрубевших щеках, чтобы понять, что переживали люди в тот момент, когда Головачев достал из-под куртки и развернул перед соратниками Боевое знамя! Почему так долго выходили из окружения люди Головачева? Комбриг приказал: «Без крайней надобности себя не обнаруживать. На рожон не лезть, беречь каждого человека. За людей спрошу строго».

Шли ночами – по бездорожью, по весенним многоводным болотам и оврагам, обходя населенные пункты. И вышли почти без потерь. Вышли изнуренные, ободранные, изголодавшееся, но живые. Живые и злые как черти, с возросшим запасом ненависти к врагу.

Александр Алексеевич Головачев очень любил и берег людей, Он и погиб, оберегая своих солдат.

Произошло это на немецкой земле, возле деревни Логау. Части корпуса получили приказ на выход из боя и сосредоточение в новом районе. Обнаружив наш маневр, противник начал нажимать на фланги. Командир бригады с группой офицеров остановился у подножия высоты и лично предупреждал командиров подразделений:

– Склон преодолевайте на максимальной скорости, по нему ведется прицельный огонь!

Когда мимо Головачева проходила арьергардная группа, рядом разорвался вражеский снаряд…

Александр Алексеевич Головачев не дожил до Дня Победы, но он выполнил свой долг.

А вот как он этот долг понимал. В одном из писем с фронта комбриг писал: «…Да, я всегда был там, где жарко. Семь раз был ранен, а ран на моем теле одиннадцать… Но если у меня даже не будет рук, все равно пойду вперед и буду грызть врага зубами. Не будет ног – поползу и буду душить его. Не будет глаз – прикажу вести себя и буду истреблять врага. Но пока враг в России – я с фронта не уйду».

Не ушел он с фронта и тогда, когда Родина была освобождена, не ушел, и сложив свою голову. Воины бригады штурмовали Берлин и освобождали Прагу с именем Головачева на устах.

Мы так и закончили войну головачевцами.

…В центре города Василькова, недалеко одна от другой, две могилы. В них захоронены дважды Герои Советского Союза Головачев и Хохряков. Этот город от гитлеровских захватчиков освобождали войска 7-го гвардейского танкового корпуса, в состав которого входили бригада Головачева и батальон Хохрякова. Оба они погибли уже на немецкой земле, но похоронены в городе, который освобождали. Части корпуса получили наименование Васильковских.

ЗОЛОТЫЕ ЗВЕЗДЫ

Целый месяц длились бои за Букринский плацдарм на правом берегу Днепра. Тяжелые бои. Когда уже стало ясно, что гитлеровцы утратили надежды на ликвидацию плацдарма, к нам приехала группа офицеров из политотдела армии. В беседах с воинами они говорили:

– Захватив и отстояв плацдарм, вы совершили великий подвиг. Сейчас вы в сами еще не можете до конца осознать, насколько он велик…

А мы не думали о подвиге. Исполняли свой долг перед Родиной, перед народом, делали свое солдатское дело – били врага, освобождали родную землю. В таких боях лучше всего проявлялся, да и закалялся характер советского человека, солдата, великого гражданина.

За отличия в боях на Букринском плацдарме многие воины были удостоены высокого звания Героя Советского Союза. Среди них был и Николай Горюшкин.

Вспоминается темная сентябрьская ночь. В землянке тускло горит коптилка, сделанная из гильзы артиллерийского снаряда. За столиком напротив комбрига сидит старший лейтенант Николай Горюшкин. Худой, подтянутый, собранный. Взгляд его темных глаз устремлен куда-то в угол, на земляной пол. Он явно избегает встречи со взглядом полковника.

Сумеет ли он, Горюшкин, объяснить все происшедшее комбригу? Поймет ли полковник, что произошло на высоте 279,2 не расценит ли это как неспособность или, что еще страшнее, зазнайство молодого комбата?

Три дня назад батальон (в который раз!) пошел на штурм высоты 279,2 и очень дорогой ценой, при огневой поддержке соседей, овладел высотой. Первыми ворвались на позиции врага бойцы роты Горюшкина. В эти дни боев за высоту погиб командир батальона капитан Гуляев. Комбатом назначили его, старшего лейтенанта Горюшкина. Вчера от имени командарма сообщили, что он представлен к званию Героя Советского Союза, А сегодня высота оказалась в руках врага.

– Что же вы молчите, товарищ старший лейтенант?

– Батальон не отходил с высоты 279,2, товарищ полковник, – поднял голову Горюшкин.

– Но ведь в вашем донесении ясно сказано, что противник овладел высотой 279,2, батальон занимает оборону по северным, восточным и южным скатам высоты. Вы подписывали это донесение?

– Так точно, я подписывал. Но я не писал, что батальон отошел с высоты.

– Товарищ старший лейтенант, не крутите, а объясните толком, что у вас произошло! – повысил голос комбриг.

Горюшкин быстро встал и вытянулся по стойке «смирно». Говорить ему было тяжело. Фразы он произносил быстро, но с большими паузами, повторяя сказанное.

– Товарищ полковник, вся третья рота на высоте. Моя рота… Вы знаете, сколько людей выбыло при штурме… Но мы выполнили приказ и взяли высоту… Выполнили приказ. И оставшимися силами держали высоту. Держали до последнего солдата… – И, переборов волнение, Горюшкин закончил: – А мертвые, товарищ полковник, уже не воюют… Никто не сделал назад ни одного шага… А высоту мы отобьем…

Понимая состояние молодого комбата, комбриг не разрешил Горюшкину возвращаться в батальон ночью. Пригласив к себе начальника санитарной службы, сказал:

– Устройте, пожалуйста, так, чтобы старший лейтенант мог хорошо отдохнуть. Ему надо отоспаться и успокоиться. А вас, Андрей Васильевич, – повернулся он в сторону начальника политотдела, – попрошу добраться до батальона и поддержать людей морально, подбодрить их. Другой помощи батальону мы сейчас оказать не можем.

Утром начсанбриг доложил полковнику, что старший лейтенант Горюшкин исчез.

– Как это исчез, куда? – встревожился комбриг.

– Не знаю, товарищ полковник. Спал он у меня в землянке. Спокойно, крепко спал. А мне не спалось. Часа в четыре пошел я к начальнику разведки руку его посмотреть, что-то плохо заживает. Задержался там. А сейчас пришел – нет Горюшкина.

Не было его и в штабе, и в политотделе. Комбриг позвонил в батальон. К телефону подошел начальник политотдела:

– Горюшкин пришел в батальон на рассвете и доложил мне план овладения высотой. Я одобрил. Вооружил он автоматами весь свой штаб, забрал связистов и повел батальон в атаку на высоту. Без огня, без артиллерийской поддержки. Расчет на внезапность…

– Но я слышу там автоматную стрельбу, – перебил полковник.

– Да, вспыхнула перестрелка, но, думаю, все кончится хорошо. Это наши стреляют.

А через полчаса Горюшкин позвонил сам:

– Докладываю, товарищ полковник: противник отброшен на западные скаты высоты 279,2; батальон овладел высотой, перешел к обороне. Потерь нет.

…С командиром танкового батальона соседней бригады майором Семеном Хохряковым Горюшкин познакомился в разгар боя. И вот как это произошло.